Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Археологи, курганы, раскопки





 

Но даже живя бок о бок с курганами, каменными бабами и стелами, люди совершенно не обязательно должны ими хоть как-то заниматься. А вот археологи вторгаются в самое сердце курганов, вскрывают курганную оградку и погребальную камеру, тревожат покойного в могиле, всячески изучают найденное: и погребальный инвентарь, и кости.

Никакие люди не сталкиваются с иным миром, с миром смерти древнего человека, так тесно, как археологи, проводящие раскопки погребений.

Мне довелось участвовать во многих экспедициях, проводивших раскопки курганов в Хакасии, и сразу скажу – занятие это не только интересное, даже увлекательное, но и очень красивое.

Курганы располагаются также и на дне долин, и тогда вокруг расстилаются уходящие за горизонт холмы. В зависимости от расстояния, холмы расцвечены разными оттенками синего, лилового, голубого, сиреневого, и по ним гуляют огромные тени облаков.

Курганы некоторых культур располагаются на возвышенностях. Чаще всего на так называемых диванах. Легко заметить, что вокруг большей части сопок проходит более или менее широкое и ровное возвышение; эти возвышения, поднятые над дном долин на 10—20 метров, были слишком велики для того, чтобы быть террасами маленьких речек Хакасии. Диваны – совершенно классическая форма рельефа, хорошо известный для специалистов продукт разрушения сопок.

Точно такие же диваны образовались вокруг всех курганов салбыкской группы, – ведь по размерам эти диваны не уступают небольшим сопкам.

Мало того, что с диванов открывается просто потрясающий вид, долгое пребывание на них дарит удивительное чувство величавой отрешенности. Не некой победительности, как бывает на вершине сопки или высокой горы. А именно величавого покоя, отрешенности от бытовщины – не агрессивной, а спокойной, задумчивой.

Это ощущение прекрасно известно всем, кто родился на этой земле. Хакасы объясняли мне, что расположение погребений на диванах далеко не случайно, и что именно на диваны должны были уходить души шаманов. Все эти сведения я собрал, кстати, не прилагая абсолютно никаких специальных усилий, просто в ходе самого заурядного, бытового общения. Но археологи ничего этого не знали.

Раскапывая курган, археолог проводит на нем или возле него значительную часть дня. Это – рабочее место на протяжении нескольких недель. Машина привозит людей к 9—10 часам утра, чтобы начать работу до жары. На обед обычно не уезжают – берегут и время, и бензин. Устраивают перекус и отдых 2—3 часа в самые жаркие часы. И получается, что с 9 часов утра до 17—18 часов вечера все проводят время на курганах или около.

В курганной оградке лежат, сидят и дремлют в обеденные часы; здесь работают, переговариваясь между собой, отдыхают, смотрят вокруг на удивительную хакасскую природу. Здесь располагаются выпить свой чай, потому что от большущих угловых камней – очень густая, качественная тень. Сюда приводят гостей, показывая им, что делают. Разумеется, здесь не так уж редко остаются в одиночестве, в самое разное время дня.

То есть люди фактически живут там, где очень давно люди другой культуры расположили ходы в мир иной.

Иногда у людей, работающих на курганах, возникают необычные состояния. Появляется странное, неприятное ощущение отрыва от реальности; перестаешь видеть остальных, теряешь ориентацию в пространстве. Становится как-то непонятно, где именно ты находишься, где остальной отряд, в каком направлении лежат давно известные ориентиры и даже который час.

Легче всего объяснить это тем, что действует жара, сказывается болезненное воображение людей или что историк сам себе внушает то, о чем он знает из книг, из своей профессиональной работы.

Но о подобных ощущениях мне рассказывали люди, предельно далекие от археологии, от истории и в том числе вообще не очень понимавшие, что же такое курганы. «Ой, что это?!» – воскликнула повариха, попросившаяся поработать на кургане, «хоть узнать, чем вы там занимаетесь». Несколько минут она не узнавала никого и не понимала, где находится.

«Ребята… Ребята, куда вы делись?» – тревожно окликал инженер Володя, потративший отпуск на участие в раскопках. Его пришлось вывести под руки из раскопа – он смотрел сквозь людей, не видя их, не понимая, что они находятся здесь же.

И еще. В том-то и дело, что никому, в том числе и профессиональным археологам, не мерещится ничего определенного; нет никаких исторических галлюцинаций. Вовсе не видится вооруженный вождь на коне или, скажем, множество причудливо одетых людей, везущих на быках и лошадях огромный камень. Ничего этого нет, есть только потеря ориентации во времени и в пространстве, и воспринимается это, как неприятное психическое состояние в первую очередь.

Лично я испытал это неприятное ощущение в очень слабенькой форме и в таком своеобразном месте, как Большой Салбыкский курган. Было это в 1979 году; в одно из воскресений весь состав экспедиции З.А. Абрамовой поехал на Салбык на экскурсию. Тогда раскопанный курган еще не был местом поклонения. Не было никаких ленточек на камнях, и курган производил впечатление скорее совершенно заброшенного места. Машина остановилась у входа в курган, и мы, все десять человек, разбрелись по огромному, 60?80 метров, огороженному пространству, стали ходить по камням курганной оградки. Свистел ветер в щелях огромных, больше роста человека, камней; пребывание на этом колоссальном кургане навевало, как всегда, какую-то элегическую, тихую грусть.

Внезапно мне стало как-то жутко, одиноко. С камня открывался вовсе не тот вид, который был еще мгновение назад. Тоже хакасский, но какой-то совершенно другой; а впереди вообще мерцала какая-то серая пелена. Ребят, бродивших где-то по «футбольному полю», я перестал замечать. Где они?! И вообще, сколько я тут просидел, на этом камне?! Несколько минут или так долго, что все уехали?!

«Потеря» привычных пространства-времени оказалась настолько неприятной, что я буквально рванулся к входу в Салбык… и тут же увидел отряд, увлеченно что-то обсуждающий. Обернулся – ничего даже похожего на серую мерцающую пленку, заслоняющую небосклон. Я не стал ничего говорить остальным, но когда уже сам привозил на Салбык экскурсантов, предупреждал, что такие эффекты возможны.

Стоит ли удивляться, что с раскопками курганов связано несколько совершенно удивительных историй, которые я расскажу отдельно.

 

 

Глава 6

У АРХЕОЛОГИЧЕСКОГО ЗОМБИ

 

Теперь его отель называется «У космического зомби».

Братья СТРУГАЦКИЕ

 

В 1990 году я вел раскопки поселения Подъемная II в 2 километрах выше по реке Верхняя Подъемная от деревни Береговая Подъемная.

Равнинный левый берег Енисея и тут же горы правого круто обрываются к воде. Петляющие по равнине речки медленно стекают к Енисею, рассекают террасы левого берега. Поймы ограничивают светло-желтые песчаные обрывы, а на террасах шумят сосновые и березовые леса.

Поразительна красота этих мест. Множество оттенков зеленого и светло-желтого в поймах, прозрачная вода речушек, темная хвоя и бронзовые стволы сосен, а над всем этим – мрачные темно-синие из-за расстояния горы правого берега. И ярко-синее небо над всем.

Человек жил в этих местах с XII по VII века до Рождества Христова. Тогда уже существовали огромные империи Ассирии, Вавилона, Египта. Были написаны своды законов, многотомные истории, художественные произведения и стихи. Но все это – далеко, на Переднем Востоке, в Индии и Китае.

Здесь же, в Южной Сибири, продолжался родоплеменной строй, и появление государства, письменности и городов таилось в дали неведомого будущего. Здесь каждый год продолжалось одно и то же: простенькая борьба за жизнь – за еду, шкуры, жилье, тепло. Здесь жили большими семьями, по несколько неразделившихся братьев, по 20—25 человек в одном поселке. Разводили коров, овец и лошадей; делали маленькие хлебные поля, обрабатывая мотыгами участки мягкой почвы возле рек. Ни делать каналы, ни пахать на лошади не умели. Человеку было важно, чтобы река каждый год поднималась, заливала поле и приносила плодородный ил, увлажняла землю.

Скот не мог зимовать на Подъемной и вообще к северу от Красноярска: здесь снег выпадает высокий и лежит большую часть года. Только в степях Хакасии, где снега выпадает мало и где его сдувает сильными ветрами, скот можно было пасти зимой. Но летом степи в этих же местах выгорали так, что приходилось кочевать… Например, на север, куда вдоль Енисея лесостепь как будто высунула язык – тянется узкой полосой на добрых двести километров.

Каждый год люди приходили на Подъемную – скорее всего, шли с юга вместе с весной, поднимались на север вместе с новой травой. А осенью, до снега, люди откочевывали обратно.

Место было удобное – внизу излучина реки, в которую можно было загонять скот, не делая изгороди. Наверху – обдуваемая ветром терраса, где мало комаров и много сухих сосновых веток. Хорошо видно во все стороны, красиво… Это тоже, наверное, имело значение.

Не обязательно думать, что всякий раз селились на одном и том же месте: очень может быть, что поселок каждый год располагался немного по-другому… За много лет, даже десятков лет, образовалось поселение, которое тянется узкой полосой вдоль борта террасы метров на 300.

На Подъемной не было курганов; курганы этой эпохи – деревенское кладбище бронзового века – зафиксированы километрах в пятнадцати. В этом сезоне никто не планировал копать погребения; экспедиция разбирала слой поселения, шли обычные стандартные находки: обломки керамических сосудов, кости животных и рыб, обломки каменных и бронзовых орудий.

Кости человека сначала приняли за бараньи – до такой степени никто не ожидал здесь погребения. Вообще-то, степняки никогда не хоронили покойников прямо на территории обитания. А тут кости человека шли прямо в самом культурном слое поселения.

Основной вопрос – почему похоронили здесь, не на курганном кладбище? Закопали «не своего», кому покоиться там неподобало? Скажем, убитого врага? Случайного убитого? Казненного? Тогда почему прямо в слое поселения, где сами жили?

И человека этого вовсе не закопали как попало, а именно похоронили по всем обрядам, принятым в культуре. Похоронили очень странно, никак не отметив могилу, не насыпав курганной насыпи, но тем не менее – похоронили. Труп положили как полагается – в слабо скорченном положении: на боку, немного согнув ноги в коленях, руки под голову.

На груди скелета виднелось множество белых бусинок из полых птичьих костей – скорее всего, рябчика или куропатки.

На уровне костей таза лежали бронзовый «горбатый» нож и шило. Позже я показал эти вещи коллегам из Петербурга, и реакция была однозначная:

– Седьмой век до Рождества Христова… Самый конец карасукской культуры. Так что хоронили по всем правилам.

В трех метрах от погребения, ниже по склону, мы нашли остатки двух больших сосудов, каждый вместимостью почти с ведро. В такие керамические сосуды обычно наливали покойникам сопроводительную пищу – пища для него по пути на тот свет. Сосуды, полные бульона и молока, ставились вместе с погребенным в могилу, и поэтому обычно их раскапывают целыми: ведь ничто не могло повредить сосуды в яме. Это в слое поселений сосуды попадаются обычно только разбитые, совсем ненужные, и уже поэтому археологи любят погребения: в них больше неповрежденных вещей.

Здесь же целыми были только днища сосудов, а большая часть тулова раздробилась на множество кусочков. Полное впечатление, что сосуды вкопали неглубоко, буквально на несколько сантиметров – лишь бы хоть как-то держались. И сосуды сами по себе, под тяжестью снега и от внимания зверей, постепенно погибли. Мы находили кусочки этих двух сосудов на довольно большой площади, и все вниз по склону от донышек: обломки съезжали вместе с движущимся склоном.

Так что соплеменники приняли меры, чтобы погребенный попал бы в царство мертвых и чтобы он имел орудия труда на первое время: нож и шило. Его похоронили вполне заботливо.

И это не все! В трех метрах к востоку от скелета сделали каменную выкладку – выложили камешками – голышами площадку овальной формы, примерно полтора метра длиной и семьдесят сантиметров в самом широком месте.

Я, конечно, не могу доказать, что выкладка связана со скелетом, но ведь и такие выкладки в слоях поселений обычно не встречаются. Не то, чтобы они были редки, – их попросту вообще не бывает! Тут логичнее всего предположить, что между странным погребением и каменной выкладкой есть несомненная связь.

Камни кладки сверху были слегка прокалены, в щелях между ними попадались мелкие угольки. По-видимому, на кладке когда-то горел костер, и его тоже оставили почему-то под открытым небом.

Может быть, эту вымостку сделали, чтобы положить на нее труп? Может быть…

Вторая каменная выкладка в форме креста, совсем маленькая, сантиметров тридцать на тридцать, была сделана в неведомые времена возле самых плеч скелета. На ней, кроме угольков, попадались крохотные кусочки обожженной кости.

Но самое главное – скелет был далеко не полон. Отсутствовал череп. Не было кистей рук и ступней ног. Не было всех правых ребер и правой руки и плечевых костей.

Естественнейший вопрос: а где похоронили все остальные части тела этого покойника? Голова, добрая половина туловища, кисти рук и ступни ног – все это ведь было же где-то или похоронено, или сожжено… А может, съедено? Но тогда где именно?

Израненный человек? Но тогда почему у него не было головы? Что, ампутировали голову и всю правую половину тела от костей таза до плеча, вместе с правой рукой?

– Может, самоубийца? – робко предположили самые наивные «экспедишники».

– Самоубийца, который сам себе отпилил голову и сам себя похоронил? Гм…

Похоронен был захваченный в бою?

Тогда почему похоронили в полном соответствии с обрядом? Заботиться о враге вряд ли кто-нибудь стал.

Может быть, похоронили израненного в боях, искалеченного врагами человека, и хоронить старались побыстрее и тайно, чтобы враги не нашли погребения?

Но хоронили-то с совершением обрядов никак не скоростных – выкладка, сожжение на ней чего-то (возможно, и частей покойника).

Приходится признать, что любые версии, кроме одной, решительно несостоятельны: кроме версии совершенно нестандартных, необычных, но и вполне неторопливых, продуманных похорон соплеменника.

Другое дело, что был этот соплеменник, вероятно, человеком довольно необычным и отличавшимся от остальных не меньше, чем его погребение – от остальных погребений. Очевидно, эти отличия были превосходно известны его соплеменникам. По-видимому, оставшиеся в живых боялись покойника и хотели его обезвредить. Как обезвредить? Ритуально? Очень может быть, и ритуально.

Во всяком случае, у покойного отрезали так много частей тела, что это уже точнее назвать расчленением. Итак, труп расчленили. Большую, основную часть трупа похоронили по обычному для карасукской культуры обряду, положив с покойным орудия труда и дав пищу в дорогу. Да еще произвели какие-то неизвестные нам действия на каменных вымостках.

Наверняка это были действия ритуальные, религиозные. Но очень может быть, что и не только… Кто знает, не на вымостках ли сгорели остальные части трупа?

А погребенный уже был ни для кого не опасен. Даже если представить себе, что этот покойный, как в страшной сказке, поднялся вдруг посреди ночи… Ну и что он будет делать без головы, без ступней, с одной левой рукой, и той без кисти?

В тот же год, кончив раскопки на Подъемной, я уехал в «курганную» петербургскую экспедицию на юг Хакасии. Разумеется, рассказал коллегам о странном погребении. Народ внимательно осматривал привезенные «бронзушки», дружно датировал погребение, подбрасывал в огонь сучья, разливал в кружки много чего. Главное, конечно, для археологов было датировать погребение, определить культуру… так сказать, найти погребению место в уже известном массиве.

Зашла речь, конечно, и об особенностях погребения.

– А что? Знаю такие… Раскопал одного, без головы и правой части тела… Только не карасукское погребение, а андроновское, лет на полтысячи раньше.

– Где?

– На Березовом…

Другой раскопал погребенного без рук и ног, с железной стрелой в правом боку, в другом месте. Третий сам такого не находил, но ему рассказывал покойный Максименков. Четвертый сам видел, еще студентом, как его шеф раскапывал погребенного без кистей рук и ступней ног, без головы. И в кургане тогда тоже была каменная выкладка, примерно таких же размеров, как на Подъемной. Пятый сам не сталкивался ни с чем подобным, но видел описания в литературе…

Тут надо сказать, что Санкт-Петербургская школа археологов ведет раскопки на Енисее с 1922 года. Погребений скифо-сибирской культуры раскопано больше 20 тысяч, карасукской – порядка 4 тысяч и даже самых древних, афанасьевской культуры, III тысячелетия до Рождества Христова, известно не меньше тысячи погребений. Каждый из мужиков, сидевших у костра в этот вечер, раскопал своими руками по нескольку десятков, а некоторые – и сотен погребений разного времени, и сведения получались очень и очень надежными.

Выходило, что «мое» погребение не такое уж и исключительное и я не первооткрыватель. Что столкнулся я с чем-то достаточно редким, но скорее с каким-то явлением, а не с бессмысленным отклонением от нормы.

– Тебе с Кузьминым надо потолковать, – единодушно заключили археологи.

– Почему с ним?

– А так… Прости, к ночи не охота, а он завтра приедет и много чего порасскажет.

Кузьмин прибыл назавтра на огромном ГАЗ-66, и я уехал вместе с ним в лагерь его экспедиции уже до самого конца августа. На мой вопрос Коля Кузьмин рассказал мне одну историю обстоятельно и подробно. Говорили мы с ним под портвейн и в самой идиллической обстановке – за столом, поставленным под тентом, в удобных плетеных креслах. Где-то в лагере пели под гитару, смеялись девушки, разделывая рыбу для засолки, спускался вечер, и сильнее слышалось бормотание ручья. Солнце садилось – густой желто-малиновый закат раннего августа. Мы сидели за раскладным столиком за замечательным напитком собственной выработки, закуски возвышались горами, и Коля рассказывал очень подробно и медленно, пока совсем не стемнело.

Никакого слова не разглашать эту историю он с меня не взял, и я привожу ее целиком, как услышал. Замечу только, что Николая знаю с конца 1970-х годов, и что он совершенно вменяем и нисколько не склонен к мистификациям; что историю я, грешным делом, проверял, и несколько человек независимо друг от друга подтвердили мне разные ее фрагменты; и что кости погребения, о котором пойдет речь, я видел своими глазами в Петербурге, в лаборатории Института археологии Академии наук.

 

* * *

 

…В 1984 году Николай Кузьмин копал на самом юге Хакасии. Место я, пожалуй, называть все-таки не буду, но и секрета оно вовсе не составляет. Место раскопок Кузьмина в этом году проходит по всем официальным отчетам и по нескольким публикациям.

Копали два кургана ранней тагарской культуры – примерно VI век до Рождества Христова. Курганы стояли в уединенной долинке, окруженной унылыми голыми склонами, в самой середине ее, метрах в ста от ближайшего склона. Солнце не сразу после восхода попадало в долинку, а вечер наступал здесь раньше. Неслышно сочился ручеек по ржаво-красным и черным камням, подмывал склон.

Место было на удивление скучным, унылым и очень неприятным в темноте. Горожанин может ухмыляться, но этого никогда не сделает человек, который хоть немного путешествовал. Всякий, кто когда-нибудь ходил по земле и не только пел песни про «ветер рвет горизонты и раздувает рассвет», прекрасно знает – в разных местах чувствуешь себя очень по-разному. И если в одном месте можно среди ночи отправиться гулять без всяких неприятных ощущений, то в другом сходить от костра за водой, выйти из палатки на непонятный звук требует серьезных усилий воли. И если человек говорит коллегам: мол, ночевал в «плохом» месте, над ним не смеются, а сочувственно кивают головами.

Так вот, долинка была «плохим» местом, в котором неуютно жить, и палатки разбили в километре от долинки, ниже по ручью. От лагеря уже была видна петляющая серо-желтая лента – пыльная дорога на Аскиз, поля, линия электропередачи, словом – цивилизация. Но и здесь жить было неуютно. Днем работали на поганых курганах, и Кузьмин заметил – люди старались не расходиться далеко, не терять из виду товарищей.

А в лагере, едва закатывалось солнце, отгорал волшебный хакасский закат, тоже становилось неуютно. Сам Кузьмин постоянно чувствовал словно бы присутствие кого-то недоброго. Человека? Может быть, но скорее всего – не человека. Кто-то антропоидный, разумный, но не человек, смотрел из темноты со склонов, как будто подстерегал отошедшего от огня, от палаток. Чтобы сходить за водой, пройти несколько десятков метров, приходилось принуждать себя, и Николай ловил себя на том, что идет и прислушивается: нет ли мягких шагов за спиной или в стороне, в буйных зарослях кустарника? Беспокоило это постоянное ощущение взгляда в спину! Раза два Николай просыпался и сразу, спросонья, готов был лезть в сундук за ружьем – таким сильным было ощущение, что кто-то стоит за тонкой полотняной стеной палатки.

Остальные, вероятно, чувствовали то же самое. Незримое присутствие кого-то гасило смех и шутки. Обычные песни у костра пелись короче и тише, никто не засиживался особенно. Люди сидели нахохлившиеся, мрачные и даже разговаривали мало. Казалось, «экспедишники» старались занимать поменьше места, меньше обращать на себя внимание… Чье?! На этот вопрос не так просто ответить, как кажется…

В общем, невеселый это был лагерь, очень необычный этой своей невеселостью. Да к тому же и раскопки шли как-то необычно…

Курганов было два: маленькие сельские курганы, совсем невысокие, меньше метра. Курганные оградки из серого и рыжего плитняка 4?4 метра хорошо были видны на поверхности. Сколько времени нужно на раскопки такого кургана? Первый день – снимают дерн, обнажают все камни оградки. Бывает ведь, что и не все камни видны с поверхности. К вечеру первого дня курган виден очень хорошо, со всеми тайнами своей планировки.

Снимается подробный план. Тогда же станет видно, грабили этот курган в древности или нет: грабительский лаз-дудка виден очень хорошо, потому что такой лаз и всякое место перекопа заполняет мешаная, разноцветная и очень мягкая земля. Как правило, курганы грабленые.

День второй – углубляют раскоп на одной половине кургана, чтобы видеть, как идут напластования слоев.

День третий – углубляют и вторую половину так, чтобы дойти до основания камней оградки. Теперь уже хорошо видно огромное пятно разноцветной перекопанной земли. Пятно имеет правильную, овальную или прямоугольную форму, потому что это – заполнение погребальной камеры. Это та сама земля, которой засыпали покойника.

На четвертый день художники зарисовывают камни оградки, их тщательно фотографируют, а тем временем археологи выбрасывают цветную мешаную землю из погребальной камеры. С каждым взмахом лопаты их движения все осторожнее – все ближе и ближе погребение. Иногда, если яма глубокая, прокопали уже больше полутора метров, а кости все не показались, не выдерживают нервы: идут в ход металлические щупы, ножи, ведь все знают – погребение должно вот-вот показаться…

Если художники не ленились, а археологи исправно махали лопатами, они дойдут до погребения, а камни оградки можно будет выворотить и отбросить. И весь пятый или пятый-шестой день будет самое интересное – расчистка ножами, зубными щетками и кисточками самого погребения. Археологи будут сидеть в погребальной яме с утра до вечера, расчищая скелет, погребальный инвентарь и сопроводительную пищу.

Вечером пятого или шестого дня погребение зафотографируют, а художник его зарисует.

Все. На шестой или седьмой день можно снимать, упаковывать кости и все остальные находки. Работа сделана, курган раскопан.

Обычно копают сразу два-три кургана, – ведь разнорабочие с лопатами, художники и археологи работают не одновременно. Если копать один курган всем вместе, одни будут работать, а другие простаивать.

Кузьмин и планировал взять оба кургана дней за десять самое большее, благо отряд был опытный, не первый раз выходил в поле. На одном кургане, прямо в центре, росла огромная береза. И странное дело, это невинное дерево тоже вызывало у людей какие-то недобрые чувства. Неприятно оно им было почему-то. Ну, и начали с кургана, где никакой березы не росло. На второй день раскопок начались проливные дожди. В раскопе стояло озеро, и в нем даже завелись жучки, рыбки, головастики – столько времени продолжалось ненастье. Разумеется, копать было совершенно невозможно, а долинка стала окончательно неприятной. Облака тянулись над самыми вершинами холмов, стало очень темно и промозгло. Темнело еще раньше. Глина расползалась под ногами, при каждом шаге чавкало и чвякало; звуки много раз отражались от склонов, рикошетили; шел один человек и нервно оглядывался – не марширует ли за ним целый полк.

Две недели отряд помирал от безделья, пока работать было невозможно. Играли в карты, в какие-то сложные игры, перепели на двадцать раз все известные песни, устроили турнир по шашкам и шахматам. Несколько раз развидневало, начинала просыхать земля, народ уже готовился вершить великие дела… А рано утром дождь опять барабанил по брезенту палаток и тентов.

Кузьмин заметил интересную деталь: облака как будто специально проливались именно над долинкой с курганами. Вот несется, летит облако, его проносит над палатками, и еле успевают брызнуть тонкие струйки из нависшего серого брюха… А над долинкой облако зависает надолго, словно бы еще сильнее темнеет, и льет из него долго и основательно.

Или вообще дождя уже нет, облака явственно светлеют, но именно над курганами расчерчены косые полосы и еще несколько часов льет и льет.

Не через неделю, а через три недели работ дошли до погребальной камеры. Работали в судорожном темпе, нервно поглядывая на небо, и Кузьмин, отправив всех на обед, остался расчищать погребальную камеру.

– Эй! Эй, мужик! – вдруг позвали его. Коля выпрямился в погребальной камере. Как ни размывали дожди и талые снега курган, он все-таки хоть немного, но выше остальной местности. И даже из погребальной камеры Коля с его ростом в метр восемьдесят восемь смотрел сверху вниз на крохотную старушонку. Откуда она тут взялась?!

Старушонка была крохотная, ростом с подростка лет тринадцати, одетая по-деревенски, и за руку держала мальчишку лет трех, не больше. Но что-то было у этого малыша в лице такое, что Кузьмин покрепче взялся за лопату. Что именно углядел он опасного на личике, он не сумел мне объяснить, но уверял, что «так просто» к этому существу не подошел бы. А со сморщенного старушечьего личика буквально полыхали светло-желтые, невероятного цвета глаза.

– Как у рыси, – сказал задумчиво Кузьмин. Кстати, с рысями Кузьмин знаком не только теоретически, и застрелил как-то рысь у истоков речки Есь. Он, право, знал, что говорит.

– Слышь, мужик! Ты в этом кургане все найдешь, чего тебе надо, понятно? Неграбленный он, в нем одной бронзы кило два. Два скелета здесь будет. На этом – слева – ножи, подвеска, шилья, кинжал кованый, зеркало китайской работы, – перечисляла старуха, загибая пальцы. Мальчишка было двинулся куда-то из-за ослабевшей хватки, и бабка тут же дернула его назад:

– Стой, говорю… Не время.

И Кузьмину:

– На втором скелете, справа, возьмешь иголки, нож, серьги красивые. Смотри, мужик, совсем забыла – под той стенкой (бабка ткнула рукой, под которой) еще украшение найдешь, редкое, на лбу носили. И горшки такие здоровенные, в изголовье у обоих стоят. И кости зверей в ногах, коров и лошадей кости, тоже отыщешь.

А вон тот курган ты, мужик, лучше не трогай, – бабка ткнула рукой в курган с березой. – Тебе этот курган не нужен, и только хуже от этого будет.

– Почему? Мне его надо раскопать, задание такое.

– Не понимаешь?! Все что нужно, в этом кургане найдешь, прямо под ногами! А в тот курган – не лезь! Плохо будет!

Глаза у бабки засверкали так, что Кузьмину стало попросту жутко. Стоял Кузьмин по грудь в яме, беспомощно, и положил лопату поперек ямы, чтобы опереться на нее и выпрыгнуть из погребальной камеры. На секунду Кузьмин отвлекся, выпустил из виду старуху с ребенком, а в следующий момент, уже стоя на земле, видел только, как бабка с невероятной быстротой семенит вверх по долинке, прямо на ближайший склон. Кузьмин подивился, с какой скоростью несется бабка, а потом глаза у него заслезились от прямых лучей солнца. Коля перестал видеть этих двух и не понял, куда они делись. Естественно, он не стал больше оставаться один на кургане и, конечно, старательно записал, что же должно быть в недокопанном кургане.

Говоря коротко: в кургане было все, о чем говорила старуха. И ножи, и кованый кинжал, и кольца на пальцах скелетов, и шилья, и подвески, и даже бронзовая диадема – редкое, богато расписанное орнаментом украшение из бронзы, которое носили на лбу, – и как раз «под той стенкой». По-видимому, диадему просто забыли надеть на голову трупа – только так мог объяснить Кузьмин находку такой диадемы.

Старухи с малышом никто, кроме Кузьмина, не видел, и никаких следов на глине они не оставили.

А когда принялись за второй курган с березой, и правда, стало плохо. Гораздо хуже, чем если бы опять пошли дожди.

Перед началом раскопок в отряде было восемь крепких взрослых дядек, кроме самого Кузьмина… Было – потому что через два дня осталось двое – фотограф и сам Коля Кузьмин. Двое сотрудников полегли, как только начали рубить березу. Слетел топор с рукояти, угодил по голове человеку. К счастью, только чиркнул по касательной, но и так кровь хлынула фонтаном. Добрый час выносили раненого с кургана в лагерь, останавливали кровь, перетягивая тряпками рассеченную голову. Скоро парень уже сидел и жалко улыбался иссиня-серой от потери крови физиономией; его морозило, девушки побежали варить бульон для подкрепления сил парня…

Топор насадили на рукоять, Кузьмин сам проверил орудие. А через двадцать минут второй человек скорчился под недорубленной березой: лезвие того же топора он ухитрился вогнать себе в коленную чашечку.

– Неумелый был?

– Какое там! Полжизни в экспедициях. Ни одной травмы за все пятнадцать лет в поле. Да ты его знаешь…

И Кузьмин называет мне человека, которого я и правда знаю, и уж, конечно, не как неумеху. Ездил с археологами, ездил с геологами, действительно полжизни в экспедициях.

Этого раненого унесли в лагерь и тут же повезли за шестьдесят километров в больницу – слишком жутко белела в ране раздробленная розово-белая кость. В экспедицию парень вернулся, но только через две недели.

А пока уезжала машина, еще виднелся вдали шлейф пыли, как вдруг застонал еще один, от острой боли в животе. Да, пил стоячую воду… Но ее и другие пили. И он сам раньше ее пил не раз… Но скрутило его именно теперь, не раньше, не позже, и даже вывезти его в больницу было не на чем. Парня, как говорят грубые «экспедишники», несло с обоих концов, поднялась температура, начинался бред. Одна девица с дипломом медсестры взялась командовать: промыла желудок, накачала парня антибиотиками, завернула в теплое. Весь лагерь помогал умелой девушке.

Только после обеда вышли работать, оставили стучащего зубами парня под ворохом шуб и в окружении девиц. Кузьмин сам взялся за топор. После каждого удара он осматривал, как сидит лезвие на топорище, примерялся… А вокруг стоял, внимательно наблюдал круг парней.

Через полчаса береза рухнула. У-уфф… А еще через час новый истошный крик – парень всадил лопату себе в ногу, почти отрубил большой палец. Опять несли увечного в лагерь, перетягивали жгутом ногу. Едва вернулась машина, ей тут же нашлось новое дело. Этот в экспедицию не вернулся.

– Может, сегодня не пойдем работать? День какой-то несчастливый…

Николай решил, и правда, больше не ходить на курган. Утро вечера мудренее… А ночью двое заболели. Один – гриппом, который подцепил совершенно загадочным способом: ведь экспедиция ни с кем не имела дела почти месяц. Это был первый и последний случай гриппа в экспедиции Кузьмина, происшествие уникальное и совершенно необъяснимое. У другого начался приступ холецистита. Болезнь у него была хроническая, но ведь ни раньше, ни позже…

И сереньким утром следующего дня два человека могли выходить на раскоп: сам Кузьмин и фотограф, смурной мужик лет пятидесяти, с самым отвратительным характером. Ну, и еще шофер. Работы на раскопе фактически остановились.

Второй курган копали не неделю, а все три. Люди простужались, срывались с крутизны, вывихивали ноги, обваривались кипятком, резались ножами и лопатами.

– Осторожно! Бога ради, осторожно! – выстанывал Кузьмин каждое утро. Словно какая-то неведомая сила воевала с бедной экспедицией. Все оставшиеся и вели себя, как на войне… Может быть, потому и избегали неприятностей посерьезнее мелких травм. Во всяком случае, когда оказалось, что машина вовсе не стоит на ручном тормозе и медленно сползает на полную людей палатку, это удалось заметить вовремя. И когда внезапный вихрь швырнул огонь в середину лагеря, занялась сухая трава, все были начеку, аврал получился мгновенный, и большой беды не случилось.

Начинался сентябрь, первые утренники – заморозки под утро. Ломкие сухие стебли травы, покрытые инеем, колыхались по утрам возле палаток. Почти полтора месяца провозились с двумя маленькими курганами, и все яснее становилось – никакой другой работы сделать уже не удастся.

В тихие прохладные дни сентября на глубине метра в погребальной яме пошла кость…

Николай внезапно замолкает, смотрит на зубчатую стену леса, на летучую мышь, чертящую по сиреневому закатному небу. В тишине становится очень заметен этот кочевой, лагерный, такой до боли любимый уют: острые тени палаток на лугу, отсветы костра пляшут на тенте, девушки поют что-то, кажется, что-то задорное и не очень пристойное: «Вот ударили по жопе, отлетели два яйца».

Ясно слышу конфузливый смех девушки, с которой приехал из Красноярска и отношения с которой как раз собирался форсировать сегодня ночью. Маша очень хорошо смеется, смехом домашней девочки, которой и интересно, и неловко.

– Так что там было, Николай?

Николай очень длинно вздыхает, разливает остатки напитка.

– Понимаешь, одна кость, и стоит как-то странно. Видно, что до дна камеры не дошли, а кость – торчит, под углом. Лучевая кость, от локтя до кисти… И со стороны кисти – обрезана.

– Прижизненное повреждение?

– Нет, не заживало, резали, как по покойнику.

В общем, инвентаря в этом погребении не было. Совсем. Сопроводительная пища стояла – два полных сосуда, почти ведерного объема. Кистей рук, ступней ног у него нет; головы тоже нет. Правую руку отрезали почти до плеча: тоже после смерти, рана никогда не зажила.

– Вот, смотри сам.

Николай вытаскивает из полевой сумки, дает мне пачку фотографий, подсвечивает фонариком. И правда, очень странно: скелет стоял на коленях в странной, скомканной позе. Левая нога стоит на колене, правая уперта в пол погребальной камеры. Спина и шея мучительно выгнуты вверх, обрубок правой рук упирается в пол, левая рука без кисти поднята над отрезанной головой.

– Неужели не видишь?!

И тут до меня вдруг доходит, и по коже пробегает то ли мороз, то ли жар, горло перехватывает, и я буквально не могу вздохнуть. Бог мой, да он же поднимался в могиле! Перевернулся, подтянул под себя ноги, выгнул спину, на которую навалилось несколько тонн земли, пытался встать…

– Коля… У него же головы…

– Головы нет, уже хорошо… А вот другое вырезать забыли.

Коля опять предоставляет мне соображать самому, и опять очень слышен негромкий разговор, переборы гитары, Машин смех в лагере, в нескольких десятках метров.

– Ты фильм видел про зомби, американский?

Мотаю головой, потом соображаю, что меня уже почти не видно, и подаю голосом знак, – мол, нет, не видел.

– А я видел. Снимали их ученые на Гаити, договорились с колдунами.







Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.