ЭПИРСКОЕ ГОСУДАРСТВО В XIII в.

Новые латинские государства Романии не встретили ни народного восстания греческого крестьянства, ни со­противления союза городов, ни вообще организованной обороны греков, опиравшейся на обломки византийской администрации. Византийская империя, казалось, не ос­тавила по себе живых общественных сил. С крушением константинопольского правительства в западных про­винциях была анархия властелей-аристократов, часть ко­торых приветствовала латинян, другая не могла соргани­зоваться и потерпела в Пелопоннисе полный разгром, несмотря на то что не было недостатка в случаях героиче­ского сопротивления со стороны отдельных архонтов и укрепленных городов.

Но завоевателей было мало, и они не принесли с со­бой государственных идей, кроме устарелых феодаль­ных. Латинское духовенство Романии — может быть, потому, что увидело безнадежность культурной роли латин-; ства, или же по своему невысокому уровню — погрязло в корыстолюбии, лени и утехах жизни. Между тем культур­ное противоречие между завоевателями и покоренными было настолько велико, что и политическое господство латинян не могло быть прочно. Духовные интересы гре­ков воплощались в православной вере, носителями их яв­лялись иерархи и образованные монахи. В этой среде примирения с латинством быть не могло. Под руководст­вом духовных пастырей должно было произойти в умах греков прояснение, оживление национальной идеи, со­знание единства перед лицом врага; религиозные идеа­лы, бывшие народными, не замедлили принять полити­ческую окраску. Иерархи сберегли и утвердили в гречес­ком народе идею национального царства и подготовили политическое объединение греков. На крайнем западе, благодаря географическим и этническим условиям, ско­ро выдвинулось над уровнем безначалия архонтов круп­ное национальное Эпирское государство, многим обя­занное способностям своих первых деспотов; из них вто­рой уже принял титул царя.

Основатель Эпирского государства Михаил I Ангел Комнин Дука был, несмотря на свой громкий титул, лишь незаконным сыном севастократора Иоанна, брата царя Андроника Ангела, но выдвинулся перед своими законны­ми братьями благодаря своим способностям. В молодости он был отдан в заложники германскому императору Фри­дриху Барбаруссе при его походе в Азию (1190); затем служил по финансовому управлению в М. Азии; но насто­ящую политическую карьеру начал обычным образом среди честолюбцев — изменой. Убежав к иконийскому султану, он начал во главе турок опустошать богатую до­лину Меандра, притом столь сильно, что сам царь высту­пил против него (1201). На некоторое время история те­ряет его из виду, но житие Иова передает, что Михаил былправителем в Пелопоннисе и по жене из рода Мелисси-нов, владевших громадными землями в Северной Греции, оказался в свойстве с Сеннакеримом, губернатором фемы Этолии и Никополя (т. е. всего Эпира). Не входя в разбор последнего известия, мы знаем, что Михаил уже по отцу, бывшему в той же феме губернатором, имел обширные связи в тех областях.

После взятия столицы латинянами Михаил оказался в числе греческих архонтов при дворе Бонифация. С ведо­ма короля он уехал в Эпир с целью овладеть фемою Сен-накерима, против которого восстали архонты Никополя. Бонифаций послал его в Эпир, как Шамплитта в Пелопон-нис, но не разобрал, с кем имел дело. Михаил быстро со­здал себе положение в Эпире, чему помогло убийство Сеннакерима, вероятно, не без ведома Михаила. Послед­ний взял за себя жену Сеннакерима, хотя брак этот не мог быть законным по свойству. Власть Михаила быстро рас­пространилась на весь Эпир, заселенный греками, албан­цами и влахами, включая и Акарнанию, до Коринфского залива, на остров Керкиру, заселенный в середине албан­цами, на Диррахий и Западную Македонию до Охриды. Главными городами были Янина, Диррахий, Арта и На-впакт. Скоро понял Бонифаций, что в лице Михаила он получил не вассала, нужного ему со стороны венециан­цев, но опасного и непримиримого врага, объединившего местные элементы, связанные православной верой и гре­ческой культурой. «Кир Михали» сумел понять, что населе­ние жаждало вождя для борьбы с латинянами. Слабость последних он мог видеть лично при дворе Бонифация. Военная опытность и энергия соединялись в нем с качест­вами неустанного и непримиримого борца за свой народ, осторожного и неразборчивого в средствах.

По происхождению власти Михаил немногим отличал­ся от Сгура, но он был счастливее Сгура. Владения послед­него были оцеплены франками, и не было ему надежды от­стоять их. В распоряжении Михаила была Албания, страна малодоступная для латинского завоевания, и венецианцы, которым страна была обещана по разделу, не думали подниматься от побережья в ущелья, на Химарру, и не имели выгоды. Дикое население доставляло Михаилу иной бое­вой материал, чем мирные парики Греции, занятые свои­ми масличными и тутовыми плантациями. Иной характер имело богатое греческое побережье у Диррахия, Арты и плодородная Керкира. Здесь власть Михаила была уязвима, и ему приходилось применять все свое дипломатическое искусство, чтобы получить в свои руки культурную при­брежную полосу и торговые гавани.

По просьбе Михаила Ласкарь отпустил к нему брата Феодора Ангела, единокровного брата Михаила, со сла­вою сражавшегося под знаменами никейского царя (1205). Получив себе достойного помощника, Михаил немедленно стал во главе движения против латинян в Греции. Поход Михаила в Морею кончился полной не­удачей, разгромом греков под Кундуром (1205), но также, как и в М. Азии, греки, разбитые в открытом поле, получи­ли в лице эпирского деспота свое общее знамя, вождя, к которому обращены были надежды в отдаленном буду­щем, — что не помешало им возлагать ближайшие надеж­ды на императора Генриха. Михаил стал наследником и погибшего Сгура; его брат Феодор, в качестве наместни­ка деспота Михаила, отстаивал некоторое время Акрокоринф и затем Аргос. За неудачами в Морее последовало завоевание венецианским флотом, везшим патриарха Морозини, острова Керкиры и Диррахия. Территория о. Керкиры была роздана венецианским нобилям, обязав­шимся платить республике 500 золотых за свои лены. Ко­лонизация была задумана планомерная, но греков оста­вили жить по-прежнему, обязав лишь присягой венеци­анским сеньорам. В Диррахий венецианскому дуке Валарессо пришлось считаться с албанским князем Ди­митрием, жившим в Арбаноне (ныне Эльбассан) и купив­шим покровительство папы Иннокентия присоединени­ем к латинской Церкви. Эпирский деспот тайно помогал албанцам против Валарессо, который в свою очередь за­ключил союз с сербским королем Георгием, его братом Младином и Петром Славом. Нанесенный утверждением подтвердив соперникам венецианцев, гражданам торго­вой Рагузы, привилегии, данные им некогда его отцом се-вастократором Иоанном, и выдал им грамоту за серебря­ной печатью деспота: купцы Рагузы могли торговать во владениях Михаила, платя всего 3% пошлин, причем дес­пот взял под свою защиту имущество умерших купцов и груз разбившихся кораблей из Рагузы. Тем не менее гос­подство Венеции на море угрожало его государству, ду­шило его торговлю. Положение Михаила было трудное. Окруженный врагами и не имея помощи, Михаил должен был пробить себе дорогу, опираясь на одних соседей против других, он и вступает в соглашения, идя от менее выгодных к лучшим, имея в виду выгоды своего государ­ства. Его дипломатия ни с чем другим не считалась; то, что латиняне считали клятвопреступничеством, было для него необходимостью: он был сжат, как в тисках, и при случае прорывалась в его действиях непримиримая, жес­токая ненависть к латинству.

Первые шаги его были тяжелы: он начинает с униже­ния. В 1209 г. он ищет помощи у папы против венециан­цев, пользуясь тем, что последние прогнали из Диррахия нового прелата. Иннокентий требует от «знатного мужа Михалицы Комнина в Романии», чтобы он охранял иму­щества архиепископа в своих владениях, так как он при­знал себя «слугою Римского первосвященника». Формаль­ное подчинение папе было для Михаила первым шагом. Вслед за тем он шлет послов к Генриху, бывшему в Греции, желая вступить в переговоры. Государи съехались, но лич­ного свидания не было, переговаривались через послов: нельзя было столковаться о формах этикета. Михаил не хотел и не мог вступить в политическую систему латин­ской Романии, не мог встретиться с Генрихом как вассал с сюзереном, а император Романии не мог признать иной формы встречи, требовал от Михаила ленной присяги. Вместо того эпирский деспот предложил выдать дочь за брата императора, Евстахия, и не преминул вежливо ука­зать, что он один из греков имеет значение и может быть полезен на суше и на море императору. Реальная полити­ка одержала верх над феодальными идеями, и Генрих со­гласился на предложенную форму дружбы независимых, чуждых государств.

Обезопасив себя со стороны суши, Михаил вошел в пе­реговоры с венецианцами и счел выгодным предоставить Венеции то, в чем отказал Генриху: от республики зависело материальное благополучие Эпира. Михаил признал Вене­цию своим сюзереном, но обеспечил себе реальные выго­ды: Венеция за ним признала не только побережье от Дал­мации до Коринфского залива, но и внутренние области, отступившись от своих прав. Теперь Михаил имел за со­бою Венецию в борьбе с противником со стороны матери­ка, т. е. договор был направлен против императора Рома­нии. Для такой крупной цели Михаил мог уступить Вене­ции многое: платить дань в 42 фунта золота и посылать златотканые одежды, охранять венецианских купцов в своих владениях, не взимая пошлин; отказался поддержи­вать керкирцев в случае их возмущения против венециан­ского гарнизона, клялся иметь с Венецией общих врагов и присягнул во всем и за себя, и за своего наследника. Первая уступка обеспечивала торговое процветание страны, по­следнее что значило для Михаила?

Немедленно он учел выгоды нового договора и высту­пил против Генриха, невзирая на родственные связи и клятвы. Открылась война и приняла беспощадный харак­тер. Михаил, как и никейский царь, имел в своем войске ла­тинских наемников. Вскоре все латинство содрогнулось от известий, шедших из Эпира. Потерял душевное равно­весие сам папа Иннокентий, узнав от «дражайшего во Хри­сте сына» Генриха, что

«Михалица, презрев данную императору присягу в верности (которую Михаил на самом деле не давал), равно как клятву, данную императору и его брату Евстахию при браке дочери, захватил хитростью Амедея, коннетабля империи (Буффа, ломбардского магната и главу фессалийских вассалов), вместе с рыцарями и дру­гими (воинами) числом около ста, некоторых из них подвергнул избиению плетьми, иных заключил в темни­цу, некоторых подлым образом умертвил, а самого кон­нетабля с тремя рыцарями и с его капелланом — страшно сказать! — распял на кресте. Ободренный этимуспехам к дальнейшей подлости и полагаясь на латинян, которые сбежались к нему в ослеплении корыс­тью, осадил укрепленные города императора, жег села и приказал обезглавить всех латинских священников, кого о мог схватить, и даже одного вновь поставленно­го епископа».

В подобных фактах Иннокентий справедливо усмотрел грозный симптом положения латинян на Востоке: беспо­щадную, неискоренимую вражду греков и изменническую помощь западных наемников (может быть, венецианцев), т. е. крушение идеалов и надежд руководителей крестовых походов, прежде всего своих собственных; тем более, что и из М. Азии дошли такие же вести.

«Если греки, — пишет папа латинскому патриарху, — возвратили бы себе империю Романии, то они совсем за­держат помощь Св. Земле, чтобы вновь не потерять свою страну и народ; да и прежде греки, несмотря на неодно­кратные наши увещания, ни разу не пожелали прийти на помощь Св. Земле, а царь Исаак в угоду Саладину даже вы­строил в Константинополе мечеть. Если бы греки могли искоренить латинян (в Романии), то они в своем грехов­ном отступничестве еще сильнее укрепились бы в своей ненависти к латинянам, которых и теперь называют собаками. Тогда будет для Церкви ущерб худший первого, так как и ныне греки не перестают нашептывать, буд­то политика папского престола склонила латинское войско к завоеванию Константинополя».

Папа требует от патриарха и всех прелатов Романии отлучать от Церкви всякого латинянина, который вздумал бы служить грекам, особенно Михалице, против импера­тора и его вассалов.

Михаил Эпирский стоял в авангарде противолатинского движения и явился для своих врагов traditor potentissimus. В своих горах он был неуязвим, и напрасно гонялся за ним сам Генрих. Подробности походов Михаила мало известны, никейские писатели о них умалчивают. Из циркулярного письма Генриха на Запад (1212 г., из Пергама) видно, что Михаил заключил союз со Стрезом, выше­упомянутым князем Просека на р. Вардаре, причем пер­вый нарушил клятвы четвертый раз, а Стрез — третий раз. Они не имели успеха в открытом поле против франков, потеряли свои лучшие земли, и если бы Генрих не был отозван на Восток, то у Михаила со Стрезом не осталось бы «ни одного домика в Романии». Под влиянием неудач Михаил счел нужным помириться с франками и при отра­жении Отреза, заключившего союз с Борилом Болгар­ским, помог им разбить Отреза на Пелагонийском поле. Таким образом, Михаил продолжал лавировать между сво­ими врагами и, вероятно, достаточно себя обеспечил и на этот раз. Действительно, между 1212 и 1214 гг. он был уже в состоянии отнять у венецианцев сначала Диррахий, за­тем и Керкиру. На последней он выстроил, по преданию, крепость «св. Ангела».

Недолго пришлось Михаилу воспользоваться плодами своих трудов. В 1216 г. он был зарезан в своей постели. На­следовал ему второй из его (законнорожденных) братьев, известный нам Феодор, бывший наместник в Греции.

Внутреннее состояние Эпирского государства за вре­мя Михаила менее известно сравнительно с временем его преемника; но деятельность Михаила и в этом отно­шении сопровождалась прочными результатами, судя по громадной популярности «Кир Михали» среди западных греков и по блестящим успехам его преемника. Договор с Венецией и завоевание побережья обеспечивали тор­говлю; сильная власть внесла в страну порядок, держала в страхе албанцев и греческих архонтов, делавших при Ангелах все, что хотели. Осторожный Михаил избегал новшеств и довольствовался титулом деспота. Поэтому он не возбуждал подозрительности никейского двора и не доводил соперничества до открытого разрыва. С крупными архонтами он умел ладить. Так, он поддержи­вал своего отдаленного родственника Константина Мелиссина, владельца земель около монастыря Макрини-тиссы в Фессалии, и, выдав за него дочь, пожаловал и ему звание деспота. Сестра Михаила, бывшая замужем за гра­фом о. Кефаллонии Матвеем, также подарила жене Кон­стантина монастырь св. Илариона. Между тем земли Мелиссина лежали в латинской Фессалии, в империи Ген­риха; документы Макринитиссы латинского господства в себе не отражают.

Обеспеченная Михаилом политическая независимость Эпира сделала его западным центром для эмиграции гре­ков, не примирившихся с латинским господством. Михаил собирал вокруг себя обломки греческого царства и Церк­ви. В этом его вторая важная заслуга. Он отнесся с уважени­ем к скитавшемуся царю, старому интригану Алексею, вы­купил его у пиратов и содержал у себя в Арте, пока тот не отправился к иконийскому султану. Жена Алексея, царица Евфросинья, скончалась и была погребена в Арте. Важнее было покровительство иерархам, которые, по латинским источникам, оставляя свои кафедры, переправлялись че­рез Коринфский залив к Михаилу. С XIII в. видим в Эпире ряд выдающихся ученых иерархов, врагов латинства, авто­ритетов в глазах западных греков. Первым из них по вре­мени был митрополит Керкиры Василий Педиадит. Дошло его послание Иннокентию, в котором он возражает про­тив намерения созвать Латеранский Собор: таковой, по мнению митрополита, немыслим без участия Константи­нопольского греческого патриарха и греческих архиере­ев, насильно удаленных с их кафедр. Голос Эпирского ми­трополита звучит непримиримо. Он был в сношениях и с Никейским патриархом и с ученым Хоматианом, послед­ний обращался к Педиадиту по каноническим вопросам. Дошло письмо Керкирского митрополита к ученому К. Стильби, автору стихов на разорение Константинополя. Два года прошло, пишет Педиадит, как он облекся в свя­щенный сан и переселился из столицы, города наук, на окраину, в это мужицкое место; как Одиссея, его пригнал ветер из Илиона к Киконам и Харибдам. Пишет он о керкирцах или корифейцах (Кορυφους — Корфу, впервые у Лиутпранда). Климат суровый, больниц нет, пятидесятилет­ние люди выглядят стариками. Хаты дымные, похожи на шалаши на виноградниках и бахчах, для крыши связывают камыши попарно травою и на них кладут черепицы, не­плотно приложенные; фруктов нет ни своих, ни привоз­ных. Доходы митрополии меньше, чем в бедной епископии. Население не понимает и не выносит евангельских слов, книг нет, и народу нет пользы от митрополита, и он обречен терпеть крайнее невежество Корфу. Бесспорно преувеличение в словах ученого византийца, но и жизнь на Керкире, видимо, стала иная после норманнских набе­гов и поселения албанцев. А этот остров был лучшей час­тью владений деспота Михаила.

Ему наследовал брат Феодор Ангел Комнин Дука (1216— 1230), в источниках называемый обыкновенно Феодором Дукой или Комнином, с супругой Марией.

В судьбе этого даровитого государя много общего с судьбой Гильома Вилльгардуэна. Оба они получили от своих предшественников большое политическое и мате­риальное наследство, оба использовали его блестящим образом на первых же порах их правления и оба кончили непоправимой катастрофой при встрече с большими чуждыми силами.

Первым неслыханным успехом Феодора Эпирского было поражение и плен латинского императора Петра Куртенэ у нынешнего Эльбассана (июнь 1217 г.). Об этом событии было сказано в главе о династии Куртенэ.

Гибель латинского императора поразила Запад, кото­рый не мог объяснить ее иначе как вероломством Феодо­ра. У греков она вызвала всеобщее ликование. Даже никей-ский историк Акрополит отозвался об этом событии как о победе, поднявшей дух эллинской нации. Открылись на­дежды на изгнание франков из Константинополя и всей Романии.

Папа призвал венецианцев, венгров и франков Греции для освобождения легата, кардинала Колонны, попавше­го в плен, и послал к деспоту латинского Кротонского ар­хиепископа с той же целью. Видя опасность, Феодор не только отпустил легата на свободу, но и заявил себя по­корным святейшему престолу. Для папы Гонория этого было достаточно. Он не только отменил уже собравший­ся крестовый поход против Эпира, но категорически за­претил венецианцам отнять у Феодора бывшее венеци­анское владение — приморский город Дураццо, славян­ский Драч, который безуспешно осаждал погибший император Петр. Венецианцы заключили с Феодором мир на пять лет.

Обеспечив себя со стороны Запада, Феодор приступил к главному делу своей жизни — изгнанию из Македонии латинян и болгар. Солунское латинское королевство пред­ставляло из себя печальное зрелище. Политический вождь итальянских баронов, пресловутый Биандрате, только о том и думал, как изгнать из Салоник вдову и сына Бонифа­ция, заменив полугреческий двор чисто итальянским и возведя на престол Гильельмо Монферрата. Между тем только ассимиляция немногочисленных «италов» с грече­ским населением страны — политика Бонифация Мон­феррата, императора Генриха и Вилльгардуэнов — могла спасти королевство Биандрате.

Феодор захватил, и, по-видимому, без упорной борь­бы, ряд укрепленных городов Македонии и Фессалии: Охриду, Прилеп, неприступный Просек на Вардаре, Платамон и Новые Патры. Опубликованные В. Г. Васильевским письма митрополита Иоанна Навпактского отража­ют восхищение греческих националистов перед подви­гами и успехами «могучего Комнина», «свершителя великих дел», «как солнце хворост, сожигающего италов, оскорбителей Бога и веры, освещающего нас братьев и родных его по плоти».

«Ты лишаешь жизни всех италов, носящих оружие, и тела их повергаешь в прах, — пишет митрополит по взятии Платамона. — Ты обращаегиъ в прах и вырываешь с основаниями их твердыни, выстроенные ими для безо­пасности. Они не выдерживают твоего нападения и принимают ярмо рабства. Иные из богоненавистных италов, уподобляясь птицам, выросшим и вылетевшим из своих гнезд, сами просят тебя прийти к ним, чтобы жить под твоею рукою и выращивать своих птенцов; а в разрушенных тобою городах плодиться могли бы одни воробьи. Заоблачная твердыня Платамон тобою взята вместе с окружающим ее посадом, и ты сокрушил этих нечестивцев, укрывшихся в ее стенах. Взятие Платамо­на есть разрешение уз (πλατυσμος — игра слов). И говорит тебе Бог: разрешу узы твои и распространю (πλατυνω) на­следство твое. Всемогущий Бог и венец мучеников вели­кий Димитрий, отдав тебе Фессалию, предписывают тебе войти в соседний великий град Фессалонику. Когда же, о мученик Димитрий, не в мыслях только, но в дейст­вительности устремлюсь я насладиться обонянием ис­точаемого тобою м?ра и взойду в святилище твое, обой­ду кругом гробницы твоей...»

Уподобляя Феодора рыбаку, митрополит сравнивает с морем Салоники, раскинувшийся, как море, знатный град, подобающий знатному Комнину, и уподобляет рыбам жи­телей, схвативших уду ревности о национальном благе, да­бы упокоиться на лоне эпирского деспота.

Впрочем, в письмах современников и в собственных грамотах Феодор не называется деспотом. Он подписыва­ется «Ф. Дука» или «Комнин Дука»; его подданные, как Ио­анн Навпактский, величают его самым различным образом: «государствующим у нас», «победоносным», «могучим», «славнейшим», «богоспасаемым», «великим борцом»; Ни-кейский патриарх называет и Феодора, и предшественника его Михаила просто «славнейшим» или «знатнейшим».

Если не было титула, то быстро выросли в глазах запад­ных греков авторитет и слава победоносного вождя. Стра­ны с преобладающим греческим населением сами шли ему в руки, иначе трудно объяснить столь быстрые успехи. По­дробности походов Феодора остаются темными, но, судя по именам главнейших завоеванных городов, Феодор не только весьма скоро разгромил итальянцев Салоникского королевства, но отвоевал и Македонию у болгар. Дочь свою он выдал за сына сербского короля Стефана Первовенчанного, Стефана Радослава; сохранилось их обручальное кольцо (1). Не продвинулся он лишь в сторону фран­ков Средней Греции (куда его призывал Иоанн Навпакт ский), вероятно, потому, что греки Ахейского княжества и его вассалов были довольны своим положением благодаря порядку и экономическому процветанию во франкской Греции.

Папа Гонорий скоро увидел, что держава Феодора стала национальным центром православной Греции, средото­чием и защитою непримиримых и ученых вождей право­славия в Греции, а не мостом к подчинению православной Церкви папству, и отлучил Феодора от Церкви, упразднил акт унии эпирского деспота с католической Церковью, мо­тивируя отлучение враждою Феодора к Латинской импе­рии, насколько можно судить по посланию папы к импера­тору Роберту.

Разрыв с папой был неизбежен не только вследствие политических причин, войны с латинянами, но и вследст­вие непримиримого положения, занятого виднейшим и старейшим из иерархов Эпирской Церкви, митрополитом Навпактским, по отношению к попытке никейского царя положить конец церковной схизме и послать для того де­путацию в Рим.

Так как святой наш самодержец, пишет Никейский патриарх митрополиту, пожелал созвать восточных патриархов и сообщи отправить послов к папе старей­шего Рима для прекращения церковного соблазна и для единомыслия впредь всех христиан, то он созвал Собор на Пасху, а наше смирение (т. е. патриарх, а не царь) писа­ло, между прочим, и благороднейшему Дуке, господину Феодору, о духе сыну нашего смирения. Следовательно, пора и твоему священству всячески подвигаться о таковом благолюбезном деле, и прежде всего благороднейшему Дуке, сыну могущественнейшего нашего самодержца, и по­слать одного или двух архиереев на предстоящий съезд, а если бы ты пожелал приехать лично, мы были бы неска­занно обязаны.

Старый митрополит Навпактский взглянул на дело ина­че и ответил длинным посланием следующего содержания. Он принял честное письмо патриарха с должным смирением и благодарит за память о времени их совместного ученья под руководством философа Пселла, но упрекает, почему патриарх не известил его о своем избрании.

«Италийская тирания вырыла материально пропасть между Церквами (Никеи и Эпира), но патриарх, стоящий во главе Восточной Церкви, которая занимает более высокое место в сравнении с Западной, не должен был бы оставить без письменного извещения нас, худых, пренебрегши, как завалящим рубищем или негодной посудиной, нами, заброшенными в этом западном углу... Из письма твоего усмотрел с удивлением, что вы ради брач­ных уз с латинянами присоединились к ним и заключили с ними мирное соглашение и стали заодно, так что ла­тиняне могут безбоязненно и закрывать церкви наши, где они и начальствуют, и причинять тысячи бед под­властным христианам; и теперь дивлюсь, что вы жела­ете отправить посольство к наместнику старейшего Рима (т. е. к папскому легату) о тех делах, по которым он, будучи лично злокозненным по отношению к нам, ны­не получил от вас прибавление к своему неистовству и всяческому ущербу наших соплеменников. И никто не скажет, чтобы одного хотели утвердившиеся в Романии латиняне, а другого папа теперь или вследствие предпо­лагаемой миссии. Мы бы первые воздали хвалу Богу, если бы вам удалось то, чего не смогли сделать древние цари, обладатели всей Романии, когда и церковное просвеще­ние процветало, и монахи, жившие в одиночестве или же в общежитиях, блистали добродетелью и образованием. Мне, нижайшему, все это кажется безнадежным. Но так как силу Божию познаем в немощи, то следует присту­пить к делу». Митрополит считает, однако, более удоб­ным, чтобы «апостол» Эпирской Церкви примкнул к «апостолам» никейским во владениях «нашего подвижни­ка Комнина».

«Если же, — продолжает Иоанн Навпактский, — ты считаешь меня другом, то другу нечего скрывать от лю­бимого. Знай же, владыка, что вы причинили душам всех здешних христиан великое огорчение, связавшись слати-нянами и прекратив с ними борьбу. Следовало бы и твоей святости и тамошним собратьям епископскими увеща­ниями и каноническими разъяснениями предотвратить это дело, ибо не постыдно сложить с себя тяжкое бремя и развязаться с вредным для всех делом. При настоящем положении мы рискуем вовсе отстать от вас, чего не дай Бог, или же примем участие лишь для вида, и то только, чтобы не разделилась Церковь Христова. О сем приложи все старание, за сие отдай тело, отдай душу. Как же это погибать от латинян и с ними водиться, бояться убийц и гонителей верных Троице и ублажать, пытаться скло­нить их, чего не смогли прежние времена, когда эти об­щие наши враги держались в своих пределах и не вышли в ширь, которую мы сами открыли шириною грехов наших. Как не умножить нам своих молитв? Как не воздевать нам руки ко Всевышнему, молясь днем и ночью за государ­ствующего у нас подвижника Комнина? Ни навязываемое ему латинянами свойство, ни предложения земель и денег не избавили общих этих врагов от его энергии. Ни множе­ство колесниц, ни бесчисленные благородные кони, ни зо­лото и серебро — приобретенная им только что (при пленении императора Петра) военная добыча — не при­вели его к надменности и не побудили завязать сношения с этими проклятыми. Но днем и ночью, уповая на Бога, он с жаром нападает на них, имея хорошие сведения и хоро­ший план, истребляет общих тиранов и часто с Божьей помощью крушит им головы. Если не сразу уничтожит весь их зловредный легион, то мало-помалу мелкими поражениями он доведет этот легион до погибели и ослаб­ления, так что они или совершенно не будут выступать (в поле), или же с уменьшенными силами и с оглядкой. Ес­ли же один совершил такие подвиги, прославившие его у большинства людей, то что могли бы сделать двое (эпирский и никейский государи), во имя Божие став друг другу спутниками и соратниками? Да сбудется сие твои­ми советами, ты ведь добрый пастырь и радетель цер­ковного единения...»

Таким образом, по делу о депутации в Рим впервые ишулись духовные представители никейских и западных греков в лице патриарха Мануила и Навпактского митрополита Иоанна Апокавка. Первый сначала игнорировал другого. И никейский царь не лично написал эпирскому государю, но поручил это сделать патриарху, даже по такому делу, где Эпир миновать было нельзя. Феодор Эпирский является знатнейшим сыном как для никейского царя, так и для Никейского патриарха. Представитель Эпирской Церкви дал ответ, сообразный с местными церковны­ми и государственными интересами. Они не только фактически сложились на почве борьбы с итальянцами и латинством, но были ясно сознаны и впервые высказаны Никее. Дальнейшими необходимыми шагами было объяв­ление политической самостоятельности и церковной ав­тономии.

Совершенной, полной формой для политической са­мостоятельности было провозглашение царства. Мы виде­ли это и в Трапезунте. И в том, и в другом случае много по­могло имя Комнинов, прямое или побочное происхожде­ние от славной царской династии. Иоанн Навпактский еще до взятия Салоник призывал Феодора Комнина надеть «царскую и отеческую» пурпурную обувь. Для Феодора Эпирского имя Комнина было нелишним козырем даже по взятии царственных Салоник, когда он создал себе импе­рию большую, чем Никейская, и окружил престол свой восхищением западных греческих националистов, более пламенных в своих чувствах в сравнении с восточными, потому что они больше терпели от латинского ига.

Слова восхищения в устах подданных нового царя да­леко не звучат одной лестью. Митрополит Иоанн Апокавк стоял одною ногою в гробу и по своему значению и заслугам вряд ли имел нужду заискивать у своего госуда­ря; однако он называет Феодора солнцем, общение с ним и самый вид его озаряет все встречное, он Богом послан­ный чудотворец; он пишет Феодору: «Когда тебя нет пе­редо мною, я умираю, но, подумав о тебе, я собираюсь с духом и оживаю». Не меньшим энтузиастом новой державы является митрополит Керкирский Георгий Вардан, ученик Афинского Акомината: «прославилась десница Всевышнего, и рука Господня проявилась» на подвигах «Великокомнинадуки», «прославленного почти по всей вселенной». Димитрий Хоматиан, греческий митропо­лит болгарской Македонии, а после побед Феодора — греческой Македонии, венчавший Феодора на царство, не только прославляет его знаменитый древний род, но называет его «мечом Сильного» и рисует в своих пись­мах в Никею как бескорыстного патриота и народолюб­ца, ставшего освободителем родины благодаря своим трудам, терпению, заботам и бессонным ночам. Совер­шенно не зависевший от Феодора изгнанный Афинский митрополит Михаил Акоминат, которого напрасно при­глашали и в Никею, и в Салоники, называет Феодора «Бо­жьим доверенным для сохранения подвластных ему от италианской тирании».

«Напряги свои силы, — пишет Акоминат Феодору, — имей успех и окажись превыше всего враждебного явно­го и неявного, о украшение Комнинов, слава Дук, по­хвальба ромэев!»

Провозглашение Феодором самостоятельной империи в Салониках было естественным последствием его исто­рической роли среди западных греков. Быть может даже, оно столько же было ему навязано армией и духовенством, сколько отвечало честолюбию Комнина.

Никейские писатели не скрывают, конечно, своего раз­дражения. Никогда Никея не признала за эпирскими деспо­тами законных политических прав. Для Хониата даже Ми­хаил Эпирский, отбивавшийся от латинян в скромных пре­делах эпирской области, являлся незаконнорожденным и захватчиком. Никифор Григора отзывается о Феодоре как о незаконнорожденном (имя Комнинов не давало покоя никейцам), человеке, хотя и ловком, но своекорыстном и все­гда замышлявшем политические перемены. Забывая наци­ональную роль Феодора в борьбе с кровными врагами греков, именует его «новым злом, восставшим из фессалийских пропастей»; все, что уцелело на Западе от латинян, болгар и скифов (куман), было уничтожено Феодором, по мнению Григоры не щадившим своих соплеменников, изнывавших под игом франков и болгар. Акрополит высказался умнее. Вообще он замалчивает успехи государя запад­ных греков сколько возможно и не скрывает, что Феодор «оказал немалое сопротивление» никейскому царю Ватаци, который требовал от Феодора лишь второстепенной роли и не покушался на самостоятельность Эпирского государ­ства. Едко высмеял Акрополит новый царский двор. Феодор Комнин, по словам Акрополита, надев порфиру и красные сапоги, стал распоряжаться по-царски, назначал деспотов, севастократоров, великих доместиков, протовесгиариев и прочих царских чинов. Но он оказался тупоумным насчет царских уставов и относился к делам скорее по-болгарски или, лучше сказать, по-варварски, не зная ни устава, ни рас­порядка, ни древних обычаев царей.

Сохранились медные монеты Феодора, но на них он назван деспотом и изображен в одеянии деспота и без labarum. Возможно, впрочем, что Феодору Комнину следу­ет приписать некоторые монеты, относимые к Феодору Дуке Ватаци, например серебряную с фигурою св. Димит­рия рядом с царем в полном облачении византийского им­ператора.

Синодальное постановление всех архиереев Запада о венчании Феодора на царство мотивирует этот акт поли­тическими заслугами, сопровождавшимися освобождени­ем от латинян и скифов православной Церкви и ее устрое­нием, а также происхождением «державного и святого го­сударя и царя нашего господина Феодора Дуки»; но не дает ему титула самодержец (αυτοκρατωρ).

Венчание Феодора на царство привело к дальнейшему обострению отношений между Никейской и Эпирской Церквами. И ранее, после отказа эпирских архиереев при­сутствовать на Никейском Соборе, созванном в 1220 г. для унии с латинянами, возникал конфликт чуть не при каж­дом самостоятельном поставлении архиереев во владени­ях Феодора Дуки. Константинопольские патриархи Мануил и Герман нападали резко, но не всегда удачно, и их западные антагонисты Иоанн Навпактский и архиепископ Болгарии (Охриды) Димитрий Хоматиан (на кафедре с 1219 по 1235 г.) видимо превосходили никейцев как пи­сатели и полемисты, и тон их был более достойный и спо­койный. Напрасно патриарх называл себя необычным в подписях того времени титулом «Вселенский патриарх»; его, «вифинского архипастыря», тонко вышучивали и да­вали понять, что он может вызвать «священную войну». Крупнейшими из самостоятельно поставленных архиере­ев при Феодоре Дуке были преемник Педиадита на Кер-кирской митрополичьей кафедре ученик Акомината Афинского Георгий Вардан (с 1220 г., пережил 1235 г. и скончался в Италии, ведя полемику с латинянами) и упо­мянутый Хоматиан, ставший по смерти престарелого Ио­анна Апокавка Навпактскою главою всей Церкви во владе­ниях Феодора Дуки. Он был посвящен Иоанном Навпакт-ским по решению Собора архиереев и по желанию Феодора Дуки, «которого, — пишет Апокавк в Никею, — мы признаем посланным от Бога царем». Выбор был весь­ма удачен: Хоматиан — один из крупнейших юристов и ученик пастырей Византии, сильный особенно в области гражданского права и обладавший ясным, при случае ост­рым пером. От него остался большой том канонических разъяснений и ответов.

Вследствие отказа тогдашнего Салоникского митропо­лита (Константина Месопотамита) венчать Феодора на царство короновал нового царя Хоматиан, носивший громкий титул архиепископа Первой Юстинианы (Охри­ды) и всей Болгарии (Западной Македонии). Этому титулу политическая независимость страны и блестящая лич­ность Хоматиана придали небывалый блеск, сделавший Хоматиана особенно ненавистным Никейской Церкви; его называли чужестранцем и даже малообразованным, что было совсем неверно. Он чувствовал себя как патриарх Западной Церкви без титула, и тем чувствительнее для не­го было поспешное признание никейским царем и патри­архом самостоятельности Сербской Церкви, притом в са­мых широких границах до Адриатики и Венгрии; эти обл

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: