ВОЙНЫ С АРАБАМИ В ЮЖНОЙ ИТАЛИИ И СИЦИЛИИ1

При вступлении Василия I на престол преимущест­венное внимание сосредоточивали на себе европейские владения. Здесь был главный политический интерес, зна­чение которого определялось занятым арабами в Южной Италии и Сицилии положением и постепенным вовлече­нием Средней и Северной Италии в круг политики Каро-лингов. В высшей степени любопытно, что здесь часто сов­падали интересы Западной и Восточной империи, ибо для той и другой первостепенное значение представлял му­сульманский вопрос, но ни западный, ни восточный импе­ратор поодиночке не были в состоянии сломить морское могущество мусульман. Для заключения же тесного союза между империями, переговоры о котором, можно сказать, не сходили со сцены, были существенные препятствия в старых притязаниях Восточной империи на исконные владения в Южной Италии, которыми она не могла по­жертвовать.

Выше мы останавливались на истории постепенных завоеваний арабов на Средиземном море и видели, как они, подчинив себе большие острова Крит и Сицилию, почти вытеснили на время всех соперников на море и начали делать набеги на прибрежные страны, опусто­шать их, а частию и основывать поселения в Южной Италии. Теперь уже не из Африки и не из Испании арабы должны были подкрепляться продовольствием и свежи­ми военными силами, они имели достаточные запасы в Сицилии, где успели прочно утвердиться в больших го­родах и почти совсем стеснить греков. Наступила, одна­ко, пора, когда обе империи, которым одинаково стали угрожать арабы, должны были принять меры обоюдной защиты. Занятая защитой остатков своих владений в Си­цилии, Византийская империя должна была ограничить­ся лишь формальным признанием ее власти над теми вассальными княжествами и городами в Южной и Сред­ней Италии, на которые еще простиралась сфера ее вли­яния, это были Неаполь, Гаета, Амальфи. Но и в этом от­ношении серьезного соперника она нашла в преемни­ках Карла Великого, которые стремились завязать сношения с византийскими вассалами и пытались свя­зать их интересы с франкской империей. Каролингам помогала исконная вражда между самими южноитальян­скими княжествами, которая вовлекала их в разнообраз­ные политические комбинации и давала возможность усиливаться в стране то грекам, то арабам, то франкам. Неаполь, давно уже пользовавшийся услугами арабов в борьбе своей с Беневентом, первый обратился к королю Лотарю с просьбой помочь ему в борьбе с соперником (840). Но набеги арабов становятся в это время так по­стоянны и опустошительны, что Неаполь, Капуя и Салерно просят франкского короля (846) принять меры, в со­единении с среднеитальянскими княжествами, к изгна­нию сарацин. С этих пор в судьбе Италии начинает принимать живое участие сын Лотаря Людовик П. Полу­чив императорскую корону по смерти Лотаря (855), Лю­довик все свои заботы сосредоточил на Италии и первый из западных императоров строго поставил вопрос о пря­мом подчинении Италии, причем его притязания долж­ны были встретить сильный отпор со стороны полунезависимых лангобардских князей, которые видели для се­бя опасность в каролингских притязаниях. Между тем как Людовик П тратил силы на утверждение своего влияния в Риме, встречая препятствия к тому в Римском епископе и не имея достаточно средств, чтобы обуздать своеволие мелких князей, успехи арабов принимали все более угрожающее положение.

В последние годы Михаила III арабское вторжение приобретает устойчивый характер, это не были уже набеги и опустошения, а, напротив, военное занятие Апулии и колонизация. Страна между Таранто и Бари вполне перешла во власть арабов. Последний город с 841 г. стал мусульманской столицей, окружен стенами и обратился в укрепленную позицию, снабженную продоволь­ствием и военными средствами, как Палермо в Сицилии. Султан Бари владел обширной окрестной областью с 24 крепостями и стремился получить инвеституру на сделанные им завоевания от багдадского калифа. Южноитальянские арабы были страшными соседями для местно­го христианского населения, так как делали опустоши­тельные набеги на Беневент и Салерно. По просьбе аббатов монастырей Монтекассино и св. Викентия Людовик II решился предпринять поход против арабов, но, простояв несколько времени под стенами Бари, он дол­жен был снять осаду и возвратиться назад. Это еще более поощрило арабов к новым предприятиям: в 858 г. они вторглись в Кампанию и опустошили окрестности Не­аполя, разбили дуку Сполетто, который хотел загородить им дорогу при обратном их движении в Апулию, прошли мимо Капуи, сделав здесь большой полон, и взяли дорогой окуп с монастыря Монтекассино. При подобных условиях лангобардские князья Салерно и Беневента не только не поддерживают Людовика, но заключают осо­бые соглашения с арабами и доставляют им продоволь­ствие и деньги. Наконец, в 866 г. Людовик II решился снова напасть на разбойничье гнездо в Бари. Но ввиду того что и на этот раз взаимные раздоры между лангобарде -кими княжествами ставили Людовика в крайнее затруд­нение и заставляли его не раз прерывать движение впе­ред, чтобы обеспечить себе покорность со стороны гер­цогов Сполетто, Капуи и Беневента, только в следующем 8б7 г. Людовик мог приблизиться к стране, занятой ара­бами. После первого неудачного столкновения с араба­ми франкское войско захватило несколько важных ук­реплений, господствовавших над апулийской долиной, как Матера, Веноза, Каносса и Ория, и тем поставило се­бя в весьма выгодные условия для движения на Бари. Но неожиданно Людовик опять возвратился в Беневент, чтобы собрать новые силы, так как, по свидетельству хроники Регино, франкский отряд весьма страдал от климата, дизентерии и насекомых. В это же время, чувст­вуя недостаточность имеющихся в его распоряжении средств для войны с арабами, западный император заду­мал возобновить переговоры с византийским царем на­счет союза и совместных действий в Южной Италии. Это было чрезвычайно важным моментом в истории южнои­тальянских отношений. Двум империям предстояло померяться силами на той территории, которая издавна была хорошо изучена греками и которая была занята в значительной мере греческими выходцами. Византий­ские владения в Южной Италии, доведенные до крайней слабости и территориально ограниченные завоевания­ми арабов, действительно нуждались в это время в осо­бенных мерах защиты. Интересы Западной и Восточной империи здесь соприкасались весьма близко.

Достаточно сказать, что со времени Василия Македо­нянина из больших городов в Сицилии христиане владели только Сиракузами, а в Южной Италии сфера влияния Ви­зантии так была ограничена и значение ее так ослабело, что нельзя было и думать о близком восстановлении ее влияния: во власти империи оставался только Отранто. И тем не менее начиная с 8б7 г. замечается здесь бесспорное усиление Восточной империи.

Прежде чем, однако, входить в оценку мер, приня­тых в этом отношений царем Василием, считаем полез­ным остановить внимание на побережье Адриатическо­го моря, которое с первых годов IX в. начинает иметь значение в отношениях между империями. По миру между Карлом Великим и царем Михаилом I в 812 г. дал­матинское побережье предоставлено было Восточной империи, между тем как Западная империя удержала в сфере своего влияния славянские племена, населявшие нынешние провинции Боснию, Герцеговину и королев­ство Черногорское. Вместе с этим соглашением Визан­тия признала за преемниками Карла императорский ти­тул (2). Все дальнейшие отношения по вопросу о далматин­ском побережье основывались на ахенском договоре 812г. Движение Каролингов в Паннонию и назначение в удел восточной ветви преемников Карла В. хорутанской области также более или менее имели основание в этом договоре. Но весьма определенно отмечается тенденция византийских императоров распространить свое влия­ние на полузависимые славянские племена, жившие по соседству с далматинским побережьем. Однако со вре­мени усиления арабских колоний в Сицилии и Южной Италии, в особенности со времени завоевания Бари, по­ложение дел в Далмации и среди славян побережья Адриатического моря значительно изменяется. Самым выразительным свидетельством утвердившегося там по­ложения служит показание Константина Порфирород­ного. При Михаиле Травле (820—829) далматинские го­рода сделались независимы и неподвластны ни царю ромэев, ни кому другому. И тамошние племена: хорваты, сербы, захлумцы и тервуняне, каналиты и диоклейцы и патаны, свергнув иго ромэйского царства, сделались са­мостоятельны и никому не подвластны (3). Какие установи­лись в это время политические отношения среди славян­ских племен Далмации, об этом нельзя сказать ничего положительного, но несомненно то, что им трудно было при тогдашних обстоятельствах не иметь опоры в ка­кой-либо внешней силе. В течение 839 и ближайших годов арабы в первый раз простерли свои набеги до Далма­ции. Затем при Михаиле III арабы высадились в Далма­ции и заняли в ней ряд городов: Вутова, Роса и Каггаро. В 866 г. они уже решились овладеть Рагузой, или Дубров­ником, составлявшим самый укрепленный пункт по дал­матинскому побережью. Уже в то время Рагуза отлича­лась теми качествами, которые дали ей большую извест­ность в средние века. Владея небольшой территорией, рагузане обратили все свои силы на обладание морем и развили до громадных размеров морскую торговлю и сношения с заморскими странами. Уже в занимающее нас время Рагуза владела значительным флотом и имела сношения с соседними славянскими странами, достав­ляя для них восточные товары. При таких условиях Рагу­за обладала в 866 г. достаточными средствами защиты, так что арабам не удалось взять города, несмотря на про­должительную осаду. Тем не менее страх перед арабами побудил правительство Рагузы обратиться за помощью к Византийской империи. Царь Василий, только что всту­пивший на престол после насильственной смерти Миха­ила III, оценил все значение этого обстоятельства и по­слал на защиту Рагузы значительный флот в 100 судов. Арабы не дождались прибытия византийской эскадры, во главе коей стоял известный тогда адмирал, или друнгарий флота, Никита Орифа, сняли осаду и ушли от бере­гов Далмации. Появление в Адриатике византийского флота в конце 867 или в начале 868 г. сопровождалось весьма важными последствиями не только в смысле вос­становления пошатнувшегося влияния здесь Восточной империи, но также по отношению к южноитальянским делам. Выше мы видели, что в это время немецкий импе­ратор Людовик II, предприняв поход на юг против ара­бов, пришел к мысли о сближении с Восточной импери­ей в целях одновременного нападения на Бари, тогдаш­нее гнездо арабских мусульманских хищников. Царь Василий, с первых же дней единоличного управления за­нявший примирительное положение по отношению к Римскому Престолу и в этих видах пожертвовавший патриархом Фотием, хотя и не мог не относиться подозри­тельно к походу Людовика II в соседние с византийски­ми владениями области Южной Италии, но в интересах столь желательной безопасности от арабов и из угожде­ния папе готов был вступить в переговоры и в соглаше­ние с Людовиком. В начале 870 г., в то время как в Кон­стантинополе оканчивались заседания Собора, имевше­го целью восстановление добрых отношений между Восточной и Западной Церковью, здесь находились три посла от Людовика, между которыми был Анастасий Библиотекарь, лицо, игравшее большую роль при папе Адриане II и его предшественниках и имевшее отноше­ние к жившим в то время в Риме Кириллу и Мефодию. Это посольство должно было предложить союз против мусульман и вместе с тем заключить брачный договор между сыном Василия Константином и дочерью немец­кого императора Ирменгардой. Нужно думать, что поли­тический акт соглашения против мусульман стоит в свя­зи с действиями флота Никиты Орифы, который, обезо­пасив от арабов далматинское побережье и приняв Рагузу и соседние племена хорватов и сербов в поддан­ство императора, должен был идти в Южную Италию, чтобы оказать содействие отряду Людовика II. Но случи­лось так, что византийский флот не мог оказать надлежа­щей поддержки Людовику, и эта первая попытка военно­го братства между империями чуть не окончилась новым разрывом: византийский адмирал, находя, что сухопут­ного войска под Бари недостаточно, отступил со своим флотом к берегам Греции, посылая жестокие упреки Лю­довику. Тем не менее после первой неудачи западный им­ператор не оставил своих намерений относительно Ба­ри, и в начале февраля 871 г. город Бари был взят присту­пом, причем франкам досталась большая военная добыча и — что в особенности увеличивало победу — попал в плен сам султан Бари. Это составляло, бесспор­но, важную услугу для христианского дела и наносило громадный удар мусульманам. Насчет того, какое учас­тие принимал византийский флот в этом деле, слишком трудно высказаться по причине противоречивых извес­тий; но если фактически греческий флот и не оказал большой помощи франкам, то уже самое его присутст­вие в водах Адриатического и Ионийского морей обес­печивало успех сухопутных действий против Бари, пре­пятствуя сицилийским арабам подать помощь своим южноитальянским собратьям. Не входя здесь в обсужде­ние спорного вопроса о достоверности сохранившегося лишь в латинской хронике письма Людовика II к царю Василию (4), мы должны отметить лишь тот факт, что влия­ние Византии в Адриатическом море засвидетельствова­но за это время и другими явлениями. Известен скан­дальный факт, что папские легаты при возвращении с Собора 870 г. захвачены были у берегов Далмации, меж­ду Драчем и Анконой, морскими корсарами, имевшими пребывание у устьев Наренты: адмирал Никита Орифа воспользовался этим, чтобы наложить руку на независи­мые славянские племена, обитавшие в Далмации, и при­нудил их к подчинению.

Весьма вероятно, что в византийском флоте, который действовал потом в Южной Италии и принимал участие в осаде Бари, был значительный контингент из далматин­ских славян, как о том определенно говорится в византий­ской летописи (5). Эти данные весьма ярко характеризуют состояние морских сил при вступлении Василия на пре­стол и представляют доказательство той мысли, что в ру­ках нового государя обычные средства государственной защиты получили новое применение. Адмирал Никита Орифа, который упоминается на первой странице рус­ской летописи как начальник морских сил в 860 г., во вре­мя нападения на Константинополь Аскольда и Дира, оста­ется во главе флота и в первые годы царствования Васи­лия и высоко поднимает военное значение Византии победами в Далмации, военными успехами на Крите и в Пелопоннисе.

Хотя участие славян далматинского побережья в тех событиях, которые нас теперь занимают, весьма незна­чительно, хотя славяне являются здесь под общим наименованием, как элемент в политическом и государст­венном отношении мало определившийся, но мы не мо­жем не остановиться на рассказанных событиях, чтобы несколько выяснить вопрос о положении и состоянии славян, захваченных тогдашним движением Восточной и Западной империи к общему действию против мусуль­ман. Расселение славян по западной части Балканского полуострова и завладение ими побережья Адриатики было, несомненно, одним из важнейших эпизодов ран­ней их истории. Заняв здесь культурные области, насе­ленные римскими колонистами и уже значительно ро­манизованные, славяне не могли не подчиниться воз­действию римской образованности и ранее своих восточных соседей, живших за горами, пришли к обра­зованию государственности. Давно уже замечено, что в приморских странах образовались политические союзы тогда, когда в Загорье славяне продолжали жить в пле­менном быту. Как происходил обмен культурных начал среди поморских и загорских славян, об этом мы лише­ны сведений для раннего периода славянской истории, что же касается эпохи Неманичей, то воздействие куль­туры Адриатического побережья на Сербское княжество замечается в различных направлениях, в особенности на строительном искусстве, церковной живописи и т. п.

Береговая полоса Адриатического моря от Истрии до реки Дрин, составлявшая римскую провинцию Илли­рию, разделялась на две части: Либурнию на севере и Далмацию на юге. Вся страна была значительно населе­на и имела много богатых городов, таковы: Фиуме, Сениа, Нона, Цара, Скардона, Себенико, Салона, Сплет, Рагуза, Будва, Дульциньо. Внутренняя часть Далмации по направлению к востоку прорезана горами, составляю­щими отроги Альп, за которыми было Загорье, или Раса, колыбель дома сербских Неманичей. Вся страна, за ис­ключением приморских городов и островов, была заня­та славянскими поселениями, относящимися к двум вет­вям: хорватов и сербов. Хорваты, или кроаты, с весьма давнего времени делились по местам жительства на по- савских хорватов и на далматинских, на востоке грани­цей их распространения считается река Вербас. Они подверглись довольно сильному влиянию романизации и со времени распространения империи Каролингов подчинились франкскому господству. Первая попытка к объединению отдельных колен и к созданию политиче­ской организации отмечается у хорватов в начале IX в. Что касается сербской ветви, жившей южнее хорватов, она разделялась на мелкие группы, которые долго были известны под своими коленными именами, упорно дер­жались в языческой вере и лишь во второй половине IX в. обращены были в христианство посланными из Визан­тии проповедниками. Это известные колена: сербы, бос-няки, неретване, захлумцы, травуняне и дукляне, управ­ляющиеся своими коленными князьями, или банами-жупанами, и лишь под воздействием Византии между ними обнаруживаются начатки политической организации. Следить в подробностях за этой первичной стадией раз­вития славян далматинского побережья мы лишены воз­можности за недостатком источников. По всей вероят­ности, здесь происходил тот же процесс, какой мы отме­чали ранее у славян, находившихся в пределах империи, во Фракии и Македонии.

Хорваты, заняв более культурные места и подверга­ясь постоянному и глубокому влиянию со стороны рим­ской культуры, шли впереди в политическом и экономи­ческом отношении. Так, в X в. Хорватия имела уже за со­бой блестящую эпоху (6), между тем как Сербия только вступила в культурный период своего существования. В начале IX в. хорваты под начальством своего бана Людевита, господствовавшего над савскими племенами, пыта­лись оказать сопротивление франкам в лице маркграфа Кадолая; но Борна, владевший далматинскими коленами, был на стороне франков и пришел к ним на помощь в борьбе их с Людевитом. Что касается дальнейшей исто­рии далматинских славян, она до некоторой степени становится более ясной со времени патриарха Фотия и царя Василия. Весь этот период от начала франкского влияния среди хорватов и до второй половины IX в. юж­ная часть далматинских славян — сербы, жившие на юге до Дрина, босняки между Вербасом и Босной и четыре племени, занимавшие нынешнюю Герцеговину, Черно­горию и часть Албании, т. е. неретване, захлумцы, траву­няне и дуклянцы, — продолжала оставаться в коленном быту, вдали от культурных влияний, исходивших из рим­ских городов. Ослабление франкского и византийского влияния в Далмации и начало арабских морских набегов на приморские берега побудило славян заняться мор­ским делом и кораблестроением. Но самым важным со­бытием в жизни этих славян было то, что они вошли в кругозор византийской политики и вследствие приня­тых патриархом Фотием мер примкнули к Восточной Церкви, будучи обращены из язычества в христианство. Это последнее обстоятельство, придающее определен­ный характер истории далматинских славян в занимаю­щей нас борьбе Восточной и Западной империи, недо­статочно выяснено современною событиям летописью^[34]. Но с точки зрения наступательного движения византи­низма против империи Карла весьма любопытно отме­тить, что политическая и церковная миссия Восточной империи и Церкви между славянами далматинского по­бережья вполне согласуется с подобными же миссио­нерскими успехами Византии на Руси, в Моравии и Бол­гарии. У Константина Порфирородного находим указа­ние на то, что происходило в этой стране при царе Василии: «Народных князей эти племена не имеют, но жупанов, т. е. коленных старшин, как это наблюдается и у других славян. Большая часть из них оставалась долго некрещеными. При Василии же, христолюбивом царе, послали апокрисиариев с просьбой крестить тех, кото­рые еще не приняли христианской веры, и принять их в подчинение, как и прежде были они во власти Византии. Этот же блаженный и прославляемый царь послал царского мужа с иереями и крестил тех из этих племен, ко­торые оставались некрещеными. Затем он утвердил в ка­честве князей над ними тех, кого они пожелали из того рода, к которому они были привержены, так что доныне князья у них происходят из тех же самых родов, а не из других» (7). Мы, конечно, должны взвесить в этом сообще­нии те мотивы, которые приписываются славянам и ко­торыми объясняется их переход в христианство и под­чинение Византии. Само собой разумеется, едва ли здесь не больше имело значения пребывание у берегов Далма­ции флота под предводительством Никиты Орифы, чем добровольное приглашение. Но общий результат визан­тийской политики не подлежит сомнению: на побере­жье Адриатики часть славян присоединилась к Восточ­ной Церкви и вошла таким образом в сферу политичес­кой и церковной борьбы, которая стоит в тесной связи с кирилло-мефодиевским вопросом.

Весьма вероятно, что влияние византийской поли­тики сказалось и в том, что участвовавшие на Константи­нопольском Соборе 869—870 гг. римские легаты были захвачены в плен корсарами у берегов Далмации (8), и в дальнейших событиях после взятия Бари императором Людовиком II в феврале 871 г. После этого счастливого дела немецкий император начал делать приготовления к осаде другого города, занятого арабами, именно Тарента. Можно думать, что это уже не вполне отвечало жела­ниям и намерениям царя Василия, так как слишком близ­ко затрагивало интересы его в Южной Италии. Для него, конечно, было желательно ослабить мусульман и очис­тить от них Италию, но, чтобы освободившееся от ара­бов место досталось Людовику или кому другому, дейст­вующему в пользу западного императора, на это царь Ва­силий не мог дать своего согласия. В высшей степени трудно разобраться в заправляющих событиями интри­гах, но нельзя оспаривать, что у восточного императора были свои приверженцы по всей Южной Италии до са­мого Рима и что лангобардские герцоги могли скорей тянуть сторону Византии, чем западного императора.

Против Людовика II составился в Южной Италии заго­вор, во главе которого стоял беневентский герцог Адальгиз. В августе 871 г. Людовик был захвачен в плен и це­лый месяц содержался в заключении. Его выпустили на свободу после того, как он дал присягу, что не будет мстить виновникам бесславного пленения и не вступит более на землю беневентского герцогства. Таков роко­вой исход походов западного императора для освобож­дения Италии от сарацин. После взятия Бари Людовик оставался еще некоторое время на театре военных дей­ствий, ведя борьбу с новыми арабскими отрядами, при­бывшими из Сицилии и Африки и опустошавшими Салерно и Беневент, но уже дальнейших предприятий не было, и он скоро оставил навсегда Южную Италию^[35]. Между тем для византийского императора с удалением Людовика развязывались руки, ему возможно было те­перь восстановить пошатнувшийся авторитет и поддер­жать своих друзей и приверженцев, не стесняясь присут­ствием западного императора, которого политические планы, хотя и направленные к ослаблению мусульман в Южной Италии и Сицилии, не могли войти в согласова­ние с намерениями и интересами византийского царя.

Прежде чем будем продолжать изложение планов и предприятий Василия Македонянина по отношению к Южной Италии и Сицилии, находим уместным подроб­но ознакомиться с знаменитым письмом Людовика к Ва­силию, написанным как раз после взятия Бари в ответ на не дошедшее до нас послание царя. Это письмо сохрани­лось только в одном сборнике, именно в так называемой Салернской хронике, и многими исследователями, начи­ная с Амари, его подлинность подвергалась сомнению. Не вступая здесь в обсуждение оснований, которые при­водятся против достоверности этого замечательного до­кумента, мы с полным убеждением становимся на сторо­ну защитников письма Людовика II и утверждаем, что по­добных памятников, так хорошо рисующих события и настроение сторон, редко можно встретить в истории Византии. Главное достоинство письма заключается в его реальности и в наглядном изображении положения, в каком оказались две тогдашние величайшие политиче­ские силы, столкнувшиеся на южноитальянской терри­тории. Никогда еще так резко не выступали одна против другой две империи, нигде не подвергался такой беспо­щадной критике больной вопрос того времени о праве западного императора на императорский титул и о при­тязании восточного царя на исключительную в этом смысле привилегию. Больше половины письма посвяще­но объяснению спора о титуле. Но вопрос о титуле — это археологический и частию дипломатический вопрос то­го времени, им было затронуто самолюбие сторон; го­раздо важней и жизненней был вопрос о владениях в Южной Италии и Сицилии. Здесь были затронуты на­родные интересы, здесь шла речь об угрожающем могу­ществе мусульман, которые становились опасны для той и другой империи и попустительство которым являлось непростительным преступлением по отношению к стра­давшему населению побережья Средиземного моря. В этом отношении никакая передача содержания письма не может ознакомить с его духом и настроением и не в состоянии будет ввести в положение дел в 870—871 гг. Так как отношения между империями составляют суще­ственное содержание изучаемого периода, то, конечно, в этом отношении нельзя пренебрегать никакими намека­ми на утраченные документы.

«...Божественная империя наша с того дня, как на­чала в своем сердце питать чувство любви к вам, как к брату, многократно доказывала это тем, что одинако­во относилась к делам, безразлично, шла ли речь о нашей или вашей пользе. Хотя вы хвастливо выставляете вашу благосклонность относительно моих миссов, но разве мы иначе поступали с вашим послом патрикием Иоан­ном, которого мы приняли и обласкали не только как друга, но как родственника и как бы отпрыска вашей благородной крови; ни позднее время, ни посетители не делали его лишним у нас. Удивительно, что вы пользуе­тесь множеством темных слов и оборотов в той части письма, где говорите об императорском имени: нахо­димся вынужденными и мы нечто ответить на ваши слова, дабы мало разумные не подумали, что мы умалчи­ваем не из-за того, что хотели бы избежать спора, а по­тому, что якобы убеждены вашими словами. Ваша лю­бовь позволяет себе такое заявление, что мы преступи­ли установленные от века пределы и смешали формы прежних императоров и что вы не можете вступать в объяснения, не придерживаясь канонических и отеческих постановлений; к сожалению, вы не говорите ясно, какие это пределы и в каком направлении поставлены эти веч­ные пределы или что такое те вечные формы и отечес­кие постановления. Как будто нужно положиться во всем этом на авторитет императорского имени. Много мы читали и продолжаем читать, но до сих пор не на­шли определенных терминов или форм или установлен­ных правил относительно того, что никто не должен называться царем кроме того, кто держит бразды правления в городе Константинополе, между тем как многие источники показывают, что было множество царей и к ним причислялись не только избранные, как Мельхиседек и Давид, но и ложные, каковы владетели ас­сириян, египтян, моавитян и др. Если это так, то на­прасно мудрость твоя настаивает на капризном мне­нии, что другие, кроме тебя, не имеют права называть­ся императорами (василевс), разве только предать уничтожению кодексы всего мира, в которых значится, что начальствующие у всех народов с самых древних и до новейших времен назывались василевсами. Рассуди же, брат, и размысли, сколько было василевсов в различных местах, в различные времена и у разных народов и сколь­ко еще и теперь носят такое наименование, и не питай зависти к нам за наш титул, как будто особенным ис­ключительным образом у тебя заимствованный, так как ты разделяешь его не с нами только, но и со многими князьями других народов.

Ты утверждаешь, что четыре патриаршеские пре­стола на святой литургии упоминают одну империю и что таково предание, идущее от святых апостолов, и советуешь нам убедить в этом тех, которые величают нас императорами. Это и не разумно, и в этом нет нужды. Прежде всего мы находим ниже своего достоин­ства учить других тому, как они должны величать нас, а кроме того, и без всяких наших советов патриархам и прочим жителям поднебесного пространства, за ис­ключением вашей братской любви, одинаково как высо­ких степеней, так и простого звания, на основании по­лучаемых от них грамот и писем мы знаем, что они обращаются к нам с этим титулом. Укажем в особен­ности, что далее и дяди наши, славные короли, без вся­кой зависти обращаются к нам с титулом императо­ра и, как смею думать, признают это достоинство не ради возраста, ибо они старше меня, но во внимание к священному помазанию и возложению руки первосвя­щенника и молитве, каковыми мы по божественной во­ле возведены были на сию высочайшую степень и в обла­дание Римской империей, которою владеем по божест­венной воле. Если патриархи возглашают на литургии одну империю, похвально поступают, ибо едина импе­рия Отца и Сына и Св. Духа и часть этой империи есть Христова Церковь, которою Господь правит не чрез од­ного тебя и не чрез меня, хотя бы мы были так тесно соединены взаимной любовью, что казались бы единым существом. И не могу я верить, чтобы святейшие патриархи упоминали на литургии только твое имя, забывая других князей, не говорю уже о себе, так как Апостол повелел молиться за всех. Не может не приво­дить нас в крайнее изумление и то, что ваше высочество приписывает нам стремление к новому и необычному титулу, когда на самом деле таковым не может рассматриваться титул, полученный дедом нашим и от него перешедший к нам не по злоупотребле­нию, как ты претендуешь, но по воле Божией, по реше­нию Церкви и возложением рук и помазанием от руки первосвященника, как легко ты можешь в этом убе­диться по твоим архивным документам. Удивительно также, как можешь ты утверждать, что властитель арабов называется протосимвол, этого в наших кодек­сах не обретается, дай в ваших книгах арабские влас­тители именуются то архонт, то король, то как, иначе, номы всем книгам предпочитаем Священное Пи­сание, которое у пророка Давида говорит не о прото-символах, но о царях арабских. И каган не называется прелатом аварским или казарским, и болгарский влас­титель не называется князем (ргтсерз), но царем или государем (сготтиз). Все они иначе титулуются, чем ты говоришь: у всех у них ты отнимаешь наименование «василевс», чтобы насильственно привязать этот ти­тул одному себе. И то вызывает смех, что ты говоришь по поводу императорского титула, что он не свойст­вен ни моим предкам, ни народу. Как же он не мой оте­чественный титул, когда он принадлежал уже моему деду, и как же он не свойствен нашему народу, когда из­вестно, что римские императоры происходили и из ис­панцев и исаврийцев и казар: разве ты, будешь утверж­дать, что эти народы превосходят франков религией или доблестями? Далее, возлюбленное братство твое удивляется, почему мы называемся римским, а не франкским императором, но следует прежде всего знать, что, не будучи римским императором, я не мог бы быть и франкским. Это имя и достоинство мы при­няли от римлян, у которых впервые появилось это вы­сочайшее достоинство, когда получили по божествен­ному изволению в управление римский народ, и город Рим, и матерь всех Церквей для защищения ее и возвели­чения, отсюда перешла на наш род и королевская и им­ператорская власть. Ибо франкские вожди назывались сначала королями, а потом императорами, именно те, которые помазаны были от руки Римского епископа. Так, Карл Великий, наш прадед, удостоившись помаза­ния от первосвященника, первый из народа и колена на­шего получил титул императора. Есть и другой способ достижения императорской власти помимо божественного изволения и безучастия первосвященника: одни получают это достоинство по простому предложению сената и народа, без собственного на то желания; другие ставятся в императоры воинами, а некоторые так просто, по капризу женщин, иные же другими способами приобретают власть в империи.

Но ты порицаешь и Римского епископа за его деяния, тогда порицай и Самуила, что он, презрев Саула, своего помазанника, помазал на царство Давида. Итак, любезнейший брат, перестань упорствовать, перестань склонять слух внушениям ласкателей. Франки принесли Господу разнообразный и обильный плод не только своим скорым обращением в христианство, но и тем, что обратили некоторых других. Конечно, к вам относится предсказание: отнимется от вас царство и дастся народу, приносящему плод (Мф., XXI, 43). Как Бог мог из камней восставить сыновей Аврааму, так был в состоянии из грубых франков приготовить преемников римскому императору. И как мы чрез веру стали семенем Авраамовым, а иудеи вследствие неверия перестали быть сыновьями Авраама, подобно тому мы через добронравие и православие приняли бразды Римской империи, а греки через злонравие и ложное исповедание перестали быть римскими императорами, изменив не только городу и столице, но даже и римскому народу и совсем забыв даже самый язык и переселившись совсем в другой город, столицу и народ и усвоив другой язык ^[36]. Но ты даешь обещание, что впоследствии, когда Богу угодно будет привести к совершению то, что мы поставили в совете нашем, мы можем получить и этот титул. Что касается нашего совета, я и теперь то же скажу, что прежде: не в моей власти изменять раз данное слово, я стою на нем без перемены. Но относительно титула, как доселе мы и отцы наши по плоти и крови носили его без умаления, так и на будущее время не преминем им пользоваться. Ибо у нас честь получается через отцов, а не чрез сыновей, и слава у нас переходит не от сыновей к отцу, но от отца к детям. Напоследок да будет известно, что тот сам не знает, что говорит, кто придает другому название «Рига»; хотя бы, как апостолы, ты говорил на всех языках, не исключая и ангельского, но не мог бы объяснить, от какого языка происходит это слово или какое достоинство обозначает этот варварский звук. Оно не имеет никакого смысла, и ты можешь толковать слово «Рига» как Rех разве как идиотизм собственного языка. Но если это не варварский, а латинский термин, то следовало бы, раз вы начали производить над ним свои операции, сделать с него правильный перевод на свой язык. И если бы сделан был подобный перевод, то что бы получилось, как не βασιλευς?. Это подтвердят все переводчики Ветхого и Нового Завета. Если тебе претит этот термин, когда он употреблен другими, я предлагаю тебе тщательно читать греческие и латинские источники или выскоблить слово βασιλευς, ибо на латинском rех значит то же самое, что βασιλευς на греческом.

Мы не можем прийти в себя от дальнейшего, что читается в письме вашего величества. Вы говорите, что в то время, как ваши, т. е. греки, вели осаду и храбро сражались под Бари, что будто бы в это время наши или только смотрели издалека, или проводили время в пиршествах и не оказали никакой помощи, и что поэтому нельзя было взять города. Тем не менее наши, «только смотря издалека или пируя», хотя были в весьма малом количестве, однако сделали на Бари нападение и с помощью Божией взяли город; ваши же, показываясь во множестве, как саранча, и после первого натиска, как кузнечики, растратив всю энергию в приготовлениях к делу, оказались негодны к настоящему бою. Ваше войско подобно саранче: быстро нападает, но немедленно ослабевает и, подобно кузнечику пе­ред ястребом, лишено способности сопротивления, по­чему оно, не оказав никакого подвига, неожиданно и тайно отступило, обнаружив храбрость по отноше­нию к некоторым христианам. Итак, брат, перестань смеяться над франками: они и у порога смерти не пре­небрегают едой и удовольствиям

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

---

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: