Сороден. За сколько вы меня продадите, Себастьян?

Прошло несколько часов. На сцене царит атмосфера общей подавленности. Изабелла с закрытыми глазами лежит на диване. Колин сидит в глубине сцены перед тарелкой с едой. Памела на переднем плане уныло переворачивает страницы иллюстрированного журнала. Джейн расположилась в кресле. Джейкоб рядом с ней.

Нет! Нет! Нет! Не верю. Это шутка. Нелепый пошлый розыгрыш. Гениальное творчество Поля Сородена существует. Это бесспорный факт. Первый период – неистовый. Он же есть! Второй период – период «кругов». Он существует. А величайший «ямайский» период. Кто написал все эти гениальные картины, если не он? Картины практически во всех крупных музеях мира. В частных коллекциях. Нет! Нет! Нет! Всё это, несомненно, какой-то подлый вымогательский трюк! Я отказываюсь верить этому!

Джейкоб. Вы представляете себе, что произойдёт, если это письмо попадёт в прессу? Вы можете вообразить все последствия столь немыслимой ситуации?

Джейн. Письмо может оказаться подложным. Ничего нельзя утверждать, пока мы не проверим почерк.

Джейкоб. Если только об этом пронюхают газеты. Моя репутация погибла навеки.

Джейн. Если отец действительно не писал эти картины, значит, их писал кто-то другой. Кто именно? (Появляются Себастьян и Сороден).

Колин. Попробуй позвонить в ближайший сумасшедший дом.

Колин (подходит к Джейкобу). А это очень разумное предложение. Кто бы ни писал «Портрет Марджори», он, во всяком случае, был не в своём уме! (Хлопает Джейкоба по плечу.)

Памела (хихикая). Ох, Колин, ты умеешь насмешить!

Джейкоб. Я думаю, для дела было бы куда полезнее, если бы вы забавляли свою супругу, ну, хотя бы в библиотеке.

Джейн. Как вы думаете, Себастьяну известно, кто писал картины?

Сороден. Если судить по надгробным речам, то каждый гений.

Заявляю это со всей ответственностью, и это не только моё мнение, но и мнение самых тонких знатоков живописи в цивилизованном мире.

Джейн. Вы совершенно уверены, Джейкоб, что все картины Сородена написаны одним лицом?

Колин. Или обезьяной, взявшей в зубы кисть!

Изабелла (мягко). Колин, милый, мы только сегодня проводили твоего отца к месту вечного успокоения, и как-то не совсем прилично называть его обезьяной.

Колин. Я и не называл. Ведь не он писал картины.

Джейн. Допустим, письмо подлинное, но ведь за пределами этой комнаты никто о нём ещё не знает.

Джейкоб. Он продаст эту тайну тому, кто больше даст.

Джейн. Конечно. Поэтому мы и должны дать больше всех.

Сороден. За сколько вы меня продадите, Себастьян?

Себастьян. Это будет зависеть от вашего рейтинга, сэр.

Изабелла. Не могу согласиться, Джейн. Прости меня, но это против всех моих принципов.

Джейкоб (вставая). А разорить и опозорить человека, который всегда старался быть вашим другом,— это в ваших принципах?

Изабелла. Что за глупости, Джейкоб, дорогой! Вы здесь ни в чём не виновны.

Джейкоб. Неважно, кто виновен. Вся моя репутация под угрозой.

Изабелла. Но согласитесь, не очень умно было с вашей стороны позволять Полю пудрить вам мозги.

Джейкоб (сдерживаясь). Я продолжаю утверждать, что человек, создавший все эти картины, — кто бы он ни был, — гениален!

Изабелла. Не могу с вами согласиться. Когда вы мне показали первую картину Поля, много лет назад, мне стоило больших усилий не рассмеяться вам в лицо. Эта уродливая голая женщина с горшком на голове!

Джейкоб (терпеливо). «Рыночная торговка в Алжире». Признанный шедевр.

Изабелла. А что все женщины в Алжире ходят по рынку совершенно голые? (Колин и Памела смеются.)

Джейн. Неважно это, мама. Разве вы не понимаете, что мы должны быть заодно с Джейкобом?

Изабелла. Мне очень жаль, но моя совесть не позволит мне хотя бы даже одну минуту поддерживать заведомую ложь.

Памела. Согласна с мамой. Я за честную игру. Это всегда вознаграждается.

Джейн. Если всё станет известно, то не только бедный Джейкоб будет разорён, но и наследство отца потеряет всякую ценность. Мы должны быть практичны. Нам, прежде всего, надо установить: кто писал картины отца, а Джейкоб уже должен позаботиться о том, чтобы справедливость восторжествовала.

Джейн. Именно так. Джейкоб должен добиться, чтобы человек, создавший эти картины,— кем бы он ни оказался — получил, в конечном счёте, заслуженное признание. Не так ли, Джейкоб?

Джейкоб. (с убийственным хладнокровием). Итак, все мы решили не сообщать о случившемся ни одной живой душе.

Джейкоб. Вы должны согласиться, Изабелла… Умоляю вас.

Себастьян. Как странно. Могу поклясться, что слышал звонок. Вероятно, это звонил велосипедист на улице. Могу я быть чем-нибудь полезен?

Джейн. Вы тут упомянули, что подлинность письма моего отца была засвидетельствована Мари-Селест и каким-то старшим официантом.

Себастьян. Да, Жюлем Месонье, улица Перпиньян, 80-…

Себастьян. Нет, они только подписались, как свидетели.

Джейн. И вы совершенно уверены, что никто за стенами этой комнаты не знает содержания письма?

Сороден. Верить можно только господу Богу и страховой кампании мистера Сороса.

Джейн. Когда вы только начали служить у отца, у вас не возникало подозрение, что он вовсе не художник?

Себастьян. Ни малейшего, мисс Джейн. Он предупредил меня, что во время работы ему необходимо полное уединение. Затем, ближе узнав меня, он, конечно, доверился мне.

Джейн. Где же он тогда работал или делал вид, что работает?

Себастьян. На Сен-Клод. Снял студию под вымышленным именем. Обычно он уходил утром весёлый, как жаворонок, а вечером возвращался усталый.

Изабелла (вставая). Я, право, больше не в состоянии видеть посторонних людей... Колин... Памела... (Памела встаёт.)

Джейн. Мама, дорогая,. А вдруг эта женщина поможет нам? Как ты не понимаешь?!

Себастьян (входя, докладывает). Княжна Павликова. (Отступает в сторону, входит Анна Павликова. Ей около пятидесяти. Время и бурная жизнь оставили следы на её лице, но грим превосходен. На ней скромное платье, а драгоценности, если бы они были настоящими, стоили бы целое состояние.)

Сороден. Ах, молодость, молодость. Она забавна, забавна, пока не напьётся.

Павликова. В Париже. Я училась в Школе изящных искусств, и как-то раз в метро он наступил мне на ногу, а я его укусила.

Павликова. Ну да! Когда меня что-либо внезапно поражает, я всегда кусаюсь.

Около пяти часов дня. При поднятии занавеса раздается телефонный звонок.

Себастьян. Алло. Да, Энвалид 26-45. А, мистер Фридленд... Да, всё в порядке, грузовик прибудет на Сен-Клод рано утром. Я сам буду за всем наблюдать и доставлю картину на машине. Конечно, сэр, можете на меня положиться. Да, сэр, недавно. Мистер Элмер П. Рискин в отеле «Ланкастер», а сэр Эларик Крейги в отеле «Крильон». Я сообщил обоим, что вы лично свяжетесь с ними. О, да, сэр, наш разговор закончился как нельзя лучше, — княжна сначала рассвирепела и пыталась укусить меня в бедро, но нам с Эгмонтом удалось её успокоить. Эгмонт очень разумный человек и не возражает против французских франков. В этом он не похож на меня, — я предпочитаю более стабильную валюту. Пожалуйста, не беспокойтесь, мистер Фридленд. Да, они улетели днём в Брюссель, а завтра вернутся в Париж с письмом. Да, сэр. Не стоит, сэр. Через полчаса? Хорошо, сэр. (Улыбаясь, вешает трубку. Звонок у парадной двери. Он встаёт из-за письменного стола и оглядывает комнату, проверяя, всё ли в порядке. Входит Джейн.)

Джейн. Я пришла раньше остальных, потому что мне хотелось с вами поговорить.

[1] В этой сцене Себастьяну и Павликовой рекомендуется говорить по-русски.