На десятый день еще одна галлюцинация

Девятая ночь оказалась самой длинной из всех. Я лежал на плоту, волны мягко плескались о борт. Я был не в себе. Каждая волна, стукавшаяся о плот возле моей головы, напоминала мне о катастрофе. Об умирающих говорят, что они заново проживают свою жизнь. Нечто подобное происходило в ту ночь и со мной. Я снова лежал вместе с Рамоном Эррерой на корме эсминца между холодильниками и электроплитами и, заново проживая в бреду полдень 28 февраля, видел Луиса Ренхифо, стоявшего на вахте. Всякий раз, когда волна плескалась о борт, я чувствовал, что поклажа разлетается в разные стороны, а я тону, но отчаянно пытаюсь выплыть на поверхность.

А после минута за минутой повторялись дни тоски и одиночества, страданий от голода и жажды. Они мелькали отчетливо, как на киноэкране. Сперва я падаю. Потом товарищи кричат, барахтаясь возле плота. Потом голод, жажда, акулы и мобильские воспоминания — все проходило передо мной длинной вереницей образов. Я пытался удержаться на палубе. Вновь оказывался на эсминце и привязывался, чтобы меня не смыло волной. Я привязывался так крепко, что у меня болели запястья, щиколотки и особенно правое колено. Но как бы крепко ни были затянуты веревки, набегавшая волна все равно утаскивала меня на дно моря. Очнувшись, я понимал, что выплываю на поверхность. Плыву, задыхаюсь, но все же плыву…

Два дня назад я раздумывал, не привязаться ли мне к плоту. Теперь это стало необходимым, но я не мог найти в себе силы встать и нашарить концы веревочной сети. Я был невменяем. Впервые за девять дней я не осознал своего положения. Если представить мое тогдашнее состояние, то надо считать просто чудом, что в ту ночь меня не смыло волной. Перевернись плот, и я, пожалуй, счел бы это очередной галлюцинацией. Решил бы, как неоднократно решал в ту ночь, что я вновь падаю с корабля, и моментально пошел бы на дно кормить акул, которые девять дней терпеливо дожидались за бортом своего часа.

Но в ту ночь меня опять хранила судьба. Я лежал в бреду, вспоминая минуту за минутой девять дней моего одиночества, но, как я теперь понимаю, рисковал не больше, чем если бы успел привязаться к плоту.

На рассвете подул холодный ветер. У меня поднялась температура. Я весь горел и дрожал, меня бил страшный озноб. Правое колено начало болеть. Из-за морской соли рана не кровоточила, но и не заживала, оставаясь такой же, как в первый день. Я все время старался не травмировать колено. Но этой ночью я пролежал на животе, и колено, упиравшееся в дно плота, болезненно пульсировало. Теперь я уверен, что эта рана спасла мне жизнь. Сперва боль была смутной, как в тумане. Потом постепенно пришло ощущение своего тела. Я почувствовал, что холодный ветер обдувает мое разгоряченное жаром лицо. Сейчас я понимаю, что в течение нескольких часов нес какую-то ахинею, разговаривая с друзьями, ел мороженое с Мэри Эдресс в кафе, где оглушительно гремела музыка.

Прошло Бог знает сколько времени. Голова раскалывалась, в висках стучало, кости ломило. К опухшему, парализованному колену невозможно было прикоснуться. Казалось, оно у меня больше, гораздо больше всего остального тела.

Лишь на рассвете я осознал, что нахожусь на плоту. Но сообразить, сколько времени я провалялся в бреду, не смог. Поднатужившись, я вспомнил, что на борту нацарапано девять черточек. Но когда я провел последнюю? Забыл… Похоже, с той минуты, как я съел корешок, запутавшийся в сетке, прошла целая вечность. А может, корень вообще мне приснился? Правда, во рту еще оставался его сладковатый привкус, но, пытаясь вспомнить, что мне довелось съесть за последние дни, я напрочь забывал про этот корень. Впрок он мне явно не пошел. Хотя я съел его целиком, в желудке все равно было пусто. Силы иссякли.

Сколько дней прошло с тех пор? Я понимал, что сейчас утро, однако не мог понять, сколько ночей я пролежал трупом на дне плота, ожидая смерти, которая казалась мне еще более недосягаемой, чем земля. Небо заалело, как на закате. И тут я вконец запутался. Я даже перестал понимать, утро сейчас или вечер.

Изнемогая от боли в колене, я попробовал изменить позу. Хотел перевернуться, но не смог. Я был настолько изможден, что мне казалось нереальным встать на ноги. Тогда я уперся руками о дно плота, перевернулся, плюхнулся на спину и положил голову на борт. Судя по всему, светало. Я взглянул на часы. Было четыре утра. В это время я обычно сидел на корме, вглядываясь в даль. Но сейчас я потерял надежду увидеть землю. А потому продолжал смотреть в небо, которое из ярко-красного постепенно становилось бледно-голубым. Воздух по-прежнему был холодным, меня знобило, а в колене пульсировала боль. На душе было препогано. Это ж надо — даже умереть не смог! Я обессилел, но был без сомнения жив. При мысли об этом меня охватила тоска. Я думал, мне не удастся пережить ночь, а все, оказывается, осталось по-прежнему. Я по-прежнему мучился на плоту и встречал новый день, очередной пустой день, не суливший мне ничего, кроме адского пекла и стаи акул, которая начиная с пяти часов будет дежурить у плота.

Когда небо на горизонте заголубело, я огляделся. Со всех сторон меня окружало спокойное зеленое море. Но впереди, в утренней дымке, я увидел длинную темную тень. На фоне прозрачного неба вырисовывались очертания кокосовых пальм.

Я пришел в ярость. Так-так… значит, накануне я пировал в Мобиле, потом видел гигантскую желтую черепаху, ночью переносился из отчего дома в Боготе в колледж Ла-Салье-де-Вильявисенсио, а оттуда — к товарищам по эсминцу. Теперь же новое видение — земля! Испытай я что-либо подобное дней пять назад, я бы обезумел от счастья, послал бы плот к чертовой матери и кинулся в воду, стремясь побыстрее добраться до берега.

Но разве в таком состоянии, в каком я был теперь, человек поддается галлюцинациям? Кокосовые пальмы виднелись слишком отчетливо для того, чтобы быть реальными. И к тому же все время перемещались. То возникали прямо возле плота, то отдалялись на два-три километра. Вот почему я не обрадовался, а еще больше укрепился в своем желании умереть, не дожидаясь, пока галлюцинации доведут меня до сумасшествия. Я вновь перевел взгляд на небо. Теперь оно было высоким и безоблачным, лазурным.

В четыре часа сорок пять минут на горизонте показались первые отблески солнца. До сих пор я боялся ночи, теперь же солнце зарождавшегося дня показалось мне лютым врагом. Громадным, беспощадным врагом, который опять будет терзать мою изъеденную язвами кожу и заставлять меня сходить с ума от голода и жажды. Я проклял солнце. Проклял день. Проклял судьбу, которая позволила мне девять дней оставаться целым и невредимым, вместо того чтобы погибнуть от голода или акульих зубов.

Мне вновь стало неудобно лежать, и я пошарил по плоту, ища обломок весла, чтобы подложить его под подушку. Раньше я не мог уснуть, если подушка была чересчур жесткой. Теперь же страстно желал найти обломок весла, изуродованного акулой, и подложить его под голову.

Весло оказалось на дне: оно было по-прежнему привязано к сетке. Я его отвязал, осторожно подсунул под больную спину и положил голову на борт. И вот тут-то я отчетливо увидел в алых лучах восходящего солнца длинную и зеленую полосу берега.

Время близилось к пяти. Утро было совершенно ясным. В реальности земли не возникало ни малейших сомнений. Когда я ее увидел, все обманутые надежды предыдущих дней, восторги по поводу самолетов, корабельных огней, чаек и перемены окраски воды внезапно вспыхнули вновь.

Если б я проглотил яичницу из двух яиц, кусок мяса, булку и кофе с молоком — то есть полный завтрак, который нам давали на эсминце, — я и то вряд ли почувствовал бы такой прилив сил, как тогда, когда увидел землю и поверил в ее реальность. Я одним прыжком вскочил на ноги. Впереди четко виднелись очертания берега и силуэты кокосовых пальм. Огней не было, но справа от меня, километрах в десяти, первые лучи солнца бросали металлические отсветы на крутые скалы. Обезумев от радости, я схватил мой единственный обломок весла и попытался направить плот прямо к побережью.

От плота до суши, по моим расчетам, было около двух километров. Вместо рук у меня было кровавое месиво, а спина при каждом движении жутко болела, но я не для того выстоял девять дней, — а считая новый день, так и все десять! — чтобы сдаться теперь, когда берег у меня под боком. Я вспотел. Холодный рассветный ветер высушивал пот и пробирал меня до костей, однако я не переставал грести.

Мое так называемое весло было просто курам на смех. Какой-то жалкий обломок палки. Оно даже багром служить не могло, если бы мне пришло в голову определить глубину. В первый момент, от волнения почувствовав необыкновенный прилив сил, я немного продвинулся вперед. Но потом выдохся, на мгновение замер, поднял весло и принялся разглядывать буйную растительность на берегу. Неожиданно я заметил, что параллельное берегу течение несет мой плот прямо на скалы.

Эх, ну зачем я потерял весла?! Будь у меня хоть одно целое весло, а не этот акулий объедок, я бы с течением справился. У меня мелькнула мысль: а может, набраться терпения и подождать, пока плот прибьет к скалам? Они посверкивали в первых лучах утреннего солнца, будто лес стальных игл. К счастью, я так рвался ощутить под ногами землю, что решил не затягивать ожидания. Впоследствии мне стало известно, что это были скалы Карибского мыса и что, отдайся я на волю волн, от меня осталось бы мокрое место.

Я попытался оценить свои силы. До берега оставалось два километра. В нормальном состоянии я могу проплыть два километра быстрее чем за час. Однако насколько меня хватит теперь, я не знал, ведь я десять дней ничего не ел, кроме кусочка рыбы и корешка; кожа у меня была обожжена, а колено поранено. И все же это был мой единственный шанс. Я не успел все как следует взвесить. Даже об акулах подумать не успел. Я выпустил весло из рук, закрыл глаза и бросился в воду.

Холодная вода меня приободрила. Берег скрылся из виду. Нырнув в море, я тут же сообразил, что совершил две ошибки: не снял рубашку и не завязал потуже шнурки на ботинках; я попытался удержаться на воде и перво-наперво занялся тем, что снял рубашку и крепко завязал ее узлом на поясе. Потом потуже затянул шнурки. И только тогда поплыл. Сначала плыл, не щадя сил. Затем спокойней, ведь я с каждым взмахом слабел, а земля не приближалась.

Не проплыл я и пяти метров, как у меня порвалась цепочка с образком Девы Марии дель Кармель. Я приостановился. В последний момент мне удалось выудить образок из зеленого водоворота. Прятать его в карман было некогда, поэтому я взял цепочку в зубы и поплыл дальше.

Силы меня покидали, а суша все не показывалась. Снова шевельнулся страх: наверное, даже наверняка земля была галлюцинацией! В холодной воде мне полегчало, я немного взбодрился и теперь плыл из последних сил к призрачному берегу. Я уплыл уже далеко. Возвращаться на поиски плота было бессмысленно.

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:

На десятый день еще одна галлюцинация — земля