Белоусова Валентина Александровна

Интервью проводили: Голомидова Т. и Гусева Е.

- В какой трудовой деятельности Вы были задействованы Вы время блокады Ленинграда?

- Ни в какой. Я была ребенком, 12 летней девочкой, была только школьницей.

- Я помогала маме, помогала во дворе. Я потушила две зажигательные бомбы, потому что во двор, где я жила на улице Марата дом 73, когда я была дома, упала бомба, в соседний подъезд. Немного было затишье, т.к. сначала немцы бросали фугасные бомбы, а потом зажигательные и они бросили их на наш флигель, я быстренько выбежала из квартиры, и пошла на второй этаж, туда, где пробила крышу эта зажигательная бомба, но там уже был песок, и я потушила. В это время уже подбежали домоуправ, у нас в каждом дворе был домоуправ, дворник – это были наши, как говорят, как Райкин, спасатели. Посмотрели, что я жива и со мной все нормально. И потом прошло какое-то время и тоже, также я потушила бомбу. Всего я потушила две бомбы. Мне было не страшно, совсем не страшно, я могла бы, наверное, больше тушить. Потому что война нас подняла духом, мы знали, что это фашисты пришли, и мы не отдадим наш Ленинград и нашу страну, мы любили ее. И я горжусь этой страной, что родилась я в этой стране и живу до сих пор.

- Я хочу вам сказать, это был 1942 год, т.к. наш двор разбомбили и у нас были выбиты окна, у мамы была сестра, тетя Надя, которая жила на Петроградской стороне и мы зимой 28 декабря посадили маленького брата на санки и поехали к ней. Когда мы жили на Петроградской стороне, мама что-то купила на улице около булочной, и я отравилась. Мне вызвали скорую помощь, и она быстро приехала, минут через 5-10 мне промыли желудок, и все было нормально. И больше я не болела, и медицинскую помощь мне не оказывали.

- Насколько я знаю, во время блокады было очень трудно с продовольствием?

- Мы получали по карточке 125 грамм хлеба, т.к. мама была иждивенка и имела детей. Папа мой был призван, но на передовой он не был, а был в части. И он приходил к нам, приносил кусочки хлеба, мы были счастливы. А потом моя мама поменяла все, что могла (какие-то вещи) на хлеб. Я помню, она поменяла котиковую шубу, а это был декабрь месяц. С декабря месяца мы были все опухшие, и мама взяла эту шубу и понесла женщине, которая могла дать ей буханку хлеба взамен.

- А были ли проблемы со здоровьем у других людей? Они обращались куда-нибудь?

- Вы знаете, я точно не могу ответить. У людей, которые умирают от голода, ничего не болит, ему надо дать только кусочек хлеба или кусочек сахара. И он тут же откроет глаза и будет жить. Каких-то заболеваний не было. Голод буквально помогал. Моя тетя, жена брата моей мамы, который был на фронте, часто болела. У нее с легкими и желудком были проблемы, и она выздоровела. Все мы были просто дистрофики. Единственный раз был, когда я отравилась, а так больше ничего не было.

Жалко мне людей, которые умерли с голоду, очень жалко, у нас сосед в нашей коммунальной квартире умер с голоду. Умирали просто и спокойно.

- Вы как-то поддерживали друг друга, ведь был голод, холод?

- Очень внимательно относились друг к другу. У меня умер маленький братик, ему было 2 годика, мама лежала с ним в больнице, а мама Галины Исаевой (жила этажом выше нас) пришла к нам в квартиру, когда была сильная бомбежка, взяла нас за руки и отвела в бомбоубежище. Внимание уделялось всеми, кто мог, я помню, тогда мы жили в центре Ленинграда, и у нас ночевали те кто ходил в театр, и им уже было поздно ехать домой, т.к. они жили загородом. Они приносили стакан пшена, и это нас очень спасло.

В марте 1942 года, числа десятого, нас всех детей с Невского проспекта, улицы Правды, улицы Марата, собрали и на Лиговке открыли школу. Что такое открытие в подвале школы сами понимаете. Собрали всех детей, которые могут ходить, в одном классе были дети разного возраста, кто-то из них закончил 5, 6 или 7 классов. В школе нам давали ложечку овсяной каши, и мы с этой баночкой шли домой, в которой было две ложечки каши (моя и сестры), а дома мама из нее варила суп.

- Как дети между собой общались в школе, были ли какие-то ссоры или же все старались держаться вместе?

- Что же такое общение? Общение – это тогда, когда вы приходите в гости, общение было зимой, когда мы жили на Петроградской стороне и ходили за водой на Неву. А больше и не было общения.

- В основном, все старались сидеть по домам?

- Конечно, ведь не было сил. Вы же понимаете, что такое дистрофия. Это когда у человека кости обтянутые кожей. Только встречались, когда ходили за водой, мама нам ставила кастрюльку на саночки, и мы ее везли.

А потом в марте месяце, когда снова мы уже вернулись в свою квартиру на улице Марата, там уже пробили воду и мы ее там качали. И это было наше спасение.

- Медицинская помощь была всегда. Безусловно.

Был музыкальный театр, на Невском около Елисеевского магазина. Я любила очень театр, это была моя радость. И однажды я вышла на улицу, и шла в театр, а как говорят у нас, была большая беда, из-за того, что били дальнобойным орудием по Ленинграду. И я только прошла свой и соседний дом, и в это время попал снаряд рядом, но я осталась жива. И в театр Музкомедии я дошла.

- Вы рассказывали про мальчиков, которые добровольно шли на фронт. Их как-то мотивировали? Может быть, родители им говорили, что это важно?

- Нет. Беда была в том, что человек должен спастись сам. Поверьте, я уверена в том, что мама его поддерживала. Была бы я мальчиком, я бы тоже пошла юнгой в 13-14 лет, потому что жить-то хочется. Это было из-за того, что мы настолько любили свой родной Ленинград, и жили в своем городе, и страну свою любили, я и до сих пор ее люблю. Я всегда говорила маме, что вы пережили большее и революцию, и папа ее, мой дедушка, погиб. Мы чувствовали, что мы победим. И я горжусь этой страной и горжусь нашими мужчинами, которые уходили на фронт. Моим папой очень горжусь.

- Военные действия были в основном за пределами Ленинграда, и люди старались оказывать помощь раненым, которых привозили?

- Безусловно. Медицина всегда была на высоте, и до войны очень сильная была медицина. И всегда помогали, т.к. в каждом дворе был управдом, и в каждый дом входил участковый милиционер. Он всегда приходил утром во двор, осматривал его, узнавал, не требуется ли кому-либо помощь. Проходил по квартирам, и кто-то уже лежал мертвый, их выносили и увозили. Я помню, это был 1941 год ноябрь месяц, к нам пришла управдом, и она сказала: «Валя, ты сможешь помочь с сестрой на саночках», померла там моя подруга, нужно было отвезти в одно определенное место, это был сарай, и мы с сестрой отвезли ее. Я там увидела все, что там было.

- Нет, не было страха. Страх уже пропал, потому что это была страшная война, которая сейчас идет в Донецке и Луганске.

- А было ли у Вас детство или его стерла война?

- Детства уже не было, оно остановилось. А когда мы жили на Петроградской стороне, то у моей тети соседка умерла, а потом умер мальчик моего года рождения.

В детдоме спасали детей, там не умирали, а потом их отправляли на Большую землю. Когда я зашла в эту комнату, увидела мальчика. Ему, наверное, был годик, он съел свои пальчики, и конечно он умер от этого.

- А были ли какие-то моменты, которые Вам запомнились, во время войны больше всего?

- У меня все началось, когда началась война, и мы провожали солдат на фронт. Вот это запомнилось больше всего. Все дети бежали и кричали: «Бейте врага! Уничтожьте его!» - это было самое главное в жизни.

- Проводились ли какие-либо мероприятия, чтобы как-то закрыть город, провести затемнение?

- Город не был закрыт, но факт в том, что наши войска не подпустили немцев к Ленинграду. Это в фильмах даже показывали, как бомбили завод имени Кирова, и я помню, 1941 год в сентябре или в октябре передали по радио. А передавал это секретарь горисполкома города Ленинграда Кузнецов, что немцы подошли к заводу. И все были вооружены, буквально, ехали на машинах, мотоциклах, чтобы спасти город, и они спасли его, все войска немцев, которые подошли, были убиты. И после этого немец боялся подойти к Ленинграду. И мы это знали, и по радио это передавали все время.

- Конечно, были. Вернее, ходил патруль. У меня есть три книги, которые написал друг Белоусова Федора Дмитриевича, он ходил моряк, лейтенант.

- Люди работали, потому что я знаю, что во дворе у нас жил мальчик, который закончил восемь классов, и он работал на заводе, но потом, когда мы готовились к эвакуации 30 июля 1942 года, мальчик этот не дошел до завода, упал и умер с голоду.

- Эвакуация началась тогда, когда началась война. Но как все говорили, и также говорил мой папа, что за три месяца – полгода мы уничтожим немцев. А ведь война началась не от того, что Германия на нас напала, а все страны: и Англия, и Франция, и Венгрия, и Чехословакия. И начали бомбить, поэтому папа нам не разрешил эвакуацию, потому что это было страшно. Зимой была страшна эвакуация, потому что по Ладожскому озеру постоянно бомбили, и папа нам тоже сказал: «Если умереть, так лучше в Ленинграде».

- Во все республики Советского Союза и на Дальний Восток. В Узбекистан, в Сибирь, в Ташкент.

После эвакуации через Ладожское озеро, стояли поезда, в которых далее эвакуировали людей. Давали им хлеб.

- А хлеб производили в Ленинграде или его привозили?

- Нет. Когда переезжали Ладожское озеро, там начиналась Владимирская область, и хлеб там уже был. А в Ленинград через Ладожское озеро перевозили не хлеб, а муку. И много бомбили озеро, поэтому транспорт, который шел с мукой, уходил на дно. Я помню, это был 1941 год, в январе месяце по радио передали, что из десяти машин прошла только одна. А все девять машин утонули в Ладожском озере с мукой. Спастись можно было только хлебом, больше ничем.

- Мужчины уходили на фронт, а кто выполнял мужскую работу?

- Уже никаких мужских работ не было. У меня папа, когда приходил домой, рубил всю мебель и буржуйка у нас горела день и ночь, ведь мы спаслись не только от хлеба. Ведь люди умирали не только от голода, но и от холода. А мы жили в тепле и это нас спасло. Никаких удобств не было, за водой мы ходили на Неву, а мама ее грела, и мы обтирались, никакого мытья не было, кроме лица.

- Нет, антисанитарии не было. Люди жили одним днем, и не боялись смерти. Потому что сидели в комнате, ноги не шли.

- Я благодарна правительству, для того, чтобы спасти детей начали эвакуацию в мае месяце 1942 года. Вешали афиши, и приходили почтальоны разносили листовки о том, что будет эвакуация.

Папа узнал, он ленинградец, и его братья погибли тоже под Ленинградом в Кронштадте, когда крейсер «Марат» погиб – это был самый большой крейсер Советского Союза, что будет эвакуация в июле месяце. При эвакуации давали по буханке белого хлеба.

В нашей комнате уже кроме двух кроватей больше ничего не было. И одно кресло осталось. Мы сидели на кровати. А папа, перерубив всю мебель, спас нас от смерти.

Потом, когда мы эвакуировались, за нами пришла машина, и нас привезли на московский вокзал. Мама пошла получать хлеб, было положено по буханке хлеба на каждого. Но передавали по радио, чтобы мы были осторожны с хлебом, что кушать надо понемножку как птички, и я это запомнила. Подошла к нам женщина, я даже сейчас помню ее лицо, она была молодая, работала педагогом в школе, она оставила свой чемодан, а мы выехали с маленьким чемоданчиком, в нем были одни фотографии, и больше в нем ничего не было. Она попросила поставить около нас свой чемоданчик, я даже помню это место, и когда я приезжаю в Ленинград, я подхожу к этому месту. И мама с этой женщиной пошли получать хлеб, и когда мама шла за ней, женщина схватила эту буханку хлеба, и стала ее есть, и тут же упала, и умерла, у нее случился заворот кишок. Чтобы ее спасти мама даже не успела выхватить у нее хлеб. А нам мама давала хлеб как птичкам.

Потом нас посадили на поезд до Ладожского озера, а там перевозили на катере, при этом военный катер сопровождал нас на Большую землю, над нами летели наши самолеты, их было три, а мы все стояли. С другой стороны Ладожского озера нас ждал уже поезд, и мы на нем поехали. До Москвы мы ехали два месяца.

Мне запомнилось во Владимирской области, в то время, когда наш поезд стоял, и проходили военные поезда, которым мы уступали дорогу на войну, мимо проходили женщины с бидонами молока, творогу, стояли около нашего эшелона. Нас охраняли военные с автоматами. Эти женщины хотели нас покормить, но нам было нельзя, они плакали, а мы нет. Мы вообще не плакали, даже слез у нас не было, и я до сих пор помню, как женщина стояла с бидоном и плакала, она предлагала нам дать хоть немножко творогу, мама ей говорила, что нам нельзя, иначе мы можем сразу умереть. Если бы я взяла творог, то умерла и упала бы сразу, а это нельзя было.

- Конечно, хотелось. Это же голод. Но мы уже понимали, что нельзя. Меня удивляло то, что они действительно плакали, они стояли и рыдали, глядя на нас.

Потом мы приехали в Москву в сентябре 1942. Нас спасло то, что бабушка жила в Подмосковье в Малаховке, и дядя мой был заместителем начальника госпиталя, и к нам приходили врачи и нас лечили. Я не помню, что нам давали, но питание было особенное. Моя бабушка в блюдечко наливала еду жидкую как водичка, и вот так постепенно приходили в себя. Я не смотрелась в зеркало… Боялась. Но за три месяца мы пришли в чувства.

- Как проходило у Вас время, чем Вы занимались до конца войны?

- После курсов счетно-экономических я работала, ходила по госпиталям, мне было тогда 16 лет. В конце 1943 года я поступала в музыкальный театр, там я прошла по конкурсу, но у меня уже погиб папа, и бабушка сказала: «Валентина, мы тебя прокормим, одевать мы тебя не сможем, иди, ищи работу». И я нашла работу в конце 1944 – начале 1945 года.

- Я работала бухгалтером, но очень мало. Потом меня избрали в счетной комиссии, потому что мне надо было начинать жить, чтоб я все видела. Я ходила по госпиталям, доставала билеты в театр, кинотеатр, я уже себя одевала и помогала маме. Мама не работала, она была больна после блокады. Но я сначала жалела, хотелось увидеть чего-то большего.

В конце 1946 года я каждую неделю ходила в Большой театр, и это меня спасло. Я благодарна судьбе, и тому, что билет был очень дешевый, стоил он 10 рублей в партере. Я очень люблю оперу, и этим я жила. Все свои тяжелые мысли я успокаивала, тем, что я должна жить и помогать близким.

- Как закончилась для Вас война? Как Вы узнали об окончании войны?

- В мае 1945 года я села на электричку, у нас почему-то радио не работало, и я приехала на работу. Это было 9 мая, мне дежурный сотрудник говорит: «Валя, ты чего приехала? Война закончилась!». И я весь день 9 мая была на Красной площади, там была не только я, там было много и молодежи, и пожилых людей. Мы кричали, обнимали друг друга, я помню, ко мне подошел солдат – девочка, она была очень худенькая, она обняла меня и поцеловала, и я благодарна ей, я до сих пор помню это. Даже не верилось… Нет, мы ждали конец войны, потому, что каждый день передавали, об освобождении не только нашей страны, мы же освобождали еще Чехословакию, Венгрию, и все страны, которые были эвакуированы. Мы ждали конец войны. Вот этот день победы я помню до сих пор. Эту Красную площадь, где я пробыла до позднего вечера, и мне даже не хотелось есть.

- После того, как объявили, что война закончилась, и мы победили, проводились ли мероприятия по восстановлению, давались ли социальные выплаты, оказывалась ли помощь людям?

- Нет, самое главное это был конец войны. Карточки были в Москве до 1947 года. Давали по 500 грамм хлеба, а т.к. я работала в министерстве морского флота, то на праздники нам давали муку и бабушка пекла из нее вкусности. Можно было купить что-то на рынке. Зарплата была у каждого своя, мы до 16 лет получали пенсию за папу как погибшего солдата. Потом каждый жил по-своему: кто-то хорошо, а кто-то хуже. Я благодарна судьбе, что я была увлечена театром, для меня театр был всем. Мне помогали даже на работе. Меня выбирали на конференции городские и районные.

Я даже стеснялась говорить, что я в блокаду жила, чтобы люди не расстраивались, это вполне понятно, потому, что Москва была уже другим городом по сравнению с Ленинградом. Но когда я приехала в 1947 году в Ленинград, я вошла в свой двор и не узнала его. Людей никого не было.

Моя мама ездила в 1945 году, когда закончилась война, в Ленинград, он был закрытым городом, так же, как и Москва. Когда она вошла в свой двор, управдом казал маме: «Шура, выбирай любую квартиру, никого нет, кто-то погиб, кто-то не вернулся, был эвакуирован». И она приехала и сказала: «Дети, давайте поедим в Ленинград». Я сказала ей: «Нет, зачем мы приедем в свою квартиру или даже в чужую, у нас ничего нет, и мы сядем на пол? Ведь у нас даже табуретки нет. Из родственников никого нет».

- Да. Там мамина сестра хоть была. Тем более я уже там работала, а сестра училась в физкультурном техникуме. Был бы папа, мы бы вернулись в Ленинград, папа любил свой родной город, а так мы не вернулись.

В 1947 году, когда я приехала в Ленинград, вошла в свой двор и встретила школьную подругу, мы с ней вместе учились. Она была очень плохо одета, на ней было какое-то старенькое платьице, родители ее погибли. А я была уже хорошо одета, нам давали многие вещи в рассрочку на год. Вещи стоили очень мало 5-10 рублей. Когда я стояла и увидела эту девочку, у меня потекли слезы, я знала, что раньше ее семья жила хорошо, она всегда была хорошо одета. И свой Ленинград я не узнала, люди были очень плохо одеты, потому, что сжигали все. Воды не было ведь, и были вши на теле людей, которые выходили из кожи, но они не кусались.

- А одежду сжигали для того чтобы не заразиться?

- Да. Стирать одежду было не чем, мыла ведь не было. И мама сжигала все белье. Надо было экономить воду, потому, что ее качали, а сил почти не было, чтобы набрать хотя бы ведерко. Я, когда шла по Невскому, даже стеснялась, что я хорошо одета, мне стало стыдно за себя. Потом по радио передали что-то, а мне показалось, что передали воздушную тревогу, и я побежала во двор, и даже не заплакала, а зарыдала. И решила вечером же уехать в Москву. Когда я приехала, я сказала: «Мама, жить в Ленинграде мы не сможем. Москва другой город».

- Я встретила мужа моряка, поэтому и попала в Севастополь. Я по натуре такой человек, мне ничего не надо кроме себя и того, что я могу заработать сама. Может быть, я и не права. Я не хотела выходить замуж за москвичей, я не могу осудить родителей этих мальчиков, потому что они были на фронте и пришли оттуда, а у меня ничего не было кроме себя. А потом кто-то мне сказал: «Валя, у тебя ничего нет» - а для меня это было хуже блокады Ленинграда. Я в голове решила, что выйду замуж за человека, у которого ничего нет. И я встретила такого человека, меня с ним познакомили из министерства, это был моряк, который учился в политической академии.

А потом мы уехали на Дальний Восток, я с удовольствием туда уехала, мне не нужна ни Москва, ни Ленинград, я хотела увидеть мир, и об этом я мечтала.

Я очень любила Утесова, я его видела, была два раза на концерте Утесова. Увидела всех, как и мечтала.

Мы уехали на Дальний Восток в город Владивосток, туда мы ехали уже с сыном, ему тогда было два месяца, туда ехали все военные. Даже были фильмы о Дальнем Востоке, например, «Девушка с характером», в котором играла Валентина Серова. Очень много девушек меня агитировали в секретариате, чтобы я поехала на Дальний Восток в 1948 году, я, конечно, хотела уехать, но дома меня не отпустили. Я хотела немножко помочь маме и брату, который учился в школе.

А в 1951 году я с удовольствием уехала на Дальний Восток. Я благодарна судьбе за то, что я увидела все, что можно увидеть. Мы жили в Находке, в Жургаване, я научилась дрова рубить, воду носить, хотя мне помог и опыт блокады.

По натуре я общественный человек, это с детства, я очень люблю людей и горжусь ими, боюсь плохих людей, я их чувствую. Но меня окружали всегда хорошие люди, я их берегу, по 50 лет мы с ними дружим. Выросли уже мои дети, и бабушками стали, и я продолжаю любить их и дорожить ими.

А потом в 1966 году мы приехали сюда в Севастополь. Муж мой Федор Дмитриевич работал преподавателем в Голландии (Севастополь, Высшее Военно-Морское Инженерное училище), а я поступила на работу в книжный магазин на улице Ленина, там я открыла нотный отдел. И это все благодаря Большому театру, где я встретила Покровского Б.А., он был режиссером Большого театра и поставил почти 150 опер. Я просто чувствовала это все, все оперы я прослушала по несколько раз, запоминала их, все это помогло мне в жизни, в которой я продолжаю жить.

Мы встречались с Федором Дмитриевичем полтора года, он тоже был из простой семьи, кроме шинели, он хорошо пел, а пел он в академии, и он тоже очень любил театр. Когда я имела возможность, а работала я почти рядом с Большим театром, я вечером приходила и брала билеты. Федор Дмитриевич звонил мне на работу, и я его приглашала в Большой театр. Очень часто, почти каждую неделю недалеко от Кремля пели артисты из Большого театра, и драматического, и эстрадные певцы, все они пели очень замечательно. Я видела многих людей, которых сейчас нет в живых. Я считаю, что это все большое счастье. В колонном зале Дома Союзов пели эстрадные актеры и сидели военные, которые пришли с фронта, и много артистов, в том числе и будущие актеры, которые приехали поступать на учебу в Москву. Москва их приняла.

В 1947 году были еще карточки, но в Елисеевском магазине начали давать по буханке хлеба без карточек – это был серый хлеб. Там была большая очередь, и мы с сестрой стояли, а самое главное, что второй раз никто не встал в очередь, получил буханку и уходил, хотя можно было и второй раз подойти. Даже с работы начальник отпускал пораньше. Когда я получила буханку, я была очень счастливая. Потом через несколько месяцев карточки закончились. Метро было дешевое, стоило всего лишь 5 копеек.

Конечно, были трудности, но они больше коснулись родителей, глядя на детей, которые могли бы дальше продолжать учиться. Потом я начала учиться и окончила вечернюю школу. Это все было потом, потому что родителям было очень тяжело, хотя бы прокормить нас, и больше ничего. Ездили мы в Подмосковье за картошкой, за капустой, это было разрешено, даже по радио передавали, что москвичи могут поехать за сколько-то километров, чтобы собрать капусту, картошку. Сначала проводился сбор урожая, а потом мы могли собирать все, что оставалось. Этим мы питались 10 лет, и не болели ничем, не было ни кашля, ни насморка, ни воспаления легких. Это были тяжелые годы, но тогда я смотрела, что наша семья живет, помогает, нам очень помогал дядя (мамин брат), остальные погибли. Я нормально кушала один раз в день. Брала в буфете винегрет, стакан чая и булочку. Кушать уже не хотелось, потому, что желудок не был растянут. Выглядела я не плохо. Кушала я один раз в сутки, потому, что не имела права кушать больше, мне надо было одеваться. В Москве холодно, мне нужно было купить валенки, зимнее и осеннее пальто, летние вещи. И другие люди так же жили, и все нормально выглядели.

Когда я ходила по госпиталям, медсестра повела меня в тяжелую палату, очень тяжелую, мне даже сейчас это говорить трудно. В этой палате на потолке были подвешены человек десять солдат, они были без рук и без ног, это были молодые мальчики. У них была как клеточка, и их сажали туда, потому, что они лежали все время, а это было тяжело. Это был 1947 год.

- Как они себя вели, и как с ними обращались?

- К ним обращались как к воинам. Я была расстроена, когда увидела это. Выйдя с палаты, я упала без сознания, мне было страшно увидеть молодые лица. И Бутенко – главный врач говорит мне: «Ну что ж ты, Валя», - а я сказала, что это даже хуже блокадного Ленинграда. От этого у человека, видимо, и закаляется внутри вся эта боль. Человек должен увидеть все, и тогда он будет человек, тогда он будет приносить добро людям, а не ждать, что кто-то должен, например, мама должна, папа должен, эти должны, тебе никто не должен, ты сам все должен делать. Как сказала моя бабушка, когда я прошла по конкурсу: «Мы тебя прокормим капустой и картошкой, а одевать – мы не сможем, иди, работай, а потом занимайся». Но я не жалею, по своему характеру я бы ничего не добилась, я не могу пробиваться самой. Может быть, это счастье большое. То, что я увидела в своей жизни… Увидела моряков, летчиков, пограничников, у меня дядя погиб в Бресте пограничником, ему было 24 года. Я все видела, и я должна жить на этом свете. Я никогда не завидую, даже не знаю, что это за слово, я всегда радуюсь, когда человеку хорошо, и я стараюсь, чтобы ему было лучше, чем мне.

Я благодарна судьбе, и моей дочери, я ей отдала все, что могла дать, все то, что я получила – это заслуга государства, заслуга сотрудников, не моя заслуга, это мне помогали жить. И я хочу, чтобы мне кто-то помогал, и если могу я чем-то помочь, то я очень рада. Я не навязываю себя, а делаю то, что могу сделать.

- Сейчас проводятся различные социальные программы – это помощь детям войны и другие, проходят какие-нибудь социальные выплаты?

- Нет, но я хочу сказать, что у меня хорошая пенсия, я получаю ее за мужа, и какой-то процент дают блокадникам Ленинграда. Я не интересуюсь этим, мне достаточно. Всегда успокаиваю себя, когда я работала, получала немного, мне этого было достаточно. Я к деньгам отношусь очень спокойно, если есть, то хорошо, если нет, то тоже хорошо.

Я благодарю всех тех, кто воевал с оружием в руках, как Белоусов Федор Дмитриевич, он был старше меня на 11 лет, мой дядя Миша, ведь они испытали больше чем я. Я это ценю очень, дядя Миша был командующим в Смоленске, в 1937-1939 годах был комендантом города Москвы.

Горя было много, у меня сын погиб, он был капитаном второго ранга. Я всегда вспоминаю свою маму, она многое в жизни пережила. Маме даже открытку не прислали за гибель моего папы. Погибло фактически 30 миллионов, это осталось почти 30 миллионов вдов и матерей. Мой дядя Леша (мамин брат) был архитектором, он строил Киев и Москву, Ленинград, эти люди тогда были очень нужны. Города были разбиты, но люди никогда не грустили и не плакали, наоборот всегда улыбались. Это было потому, что мы были горды тем, что мы живы и спасли страну, это было самое главное в жизни человека. Были мысли о том, что у меня чего-то нет, но это будет потом, но зато мы остались живы, все это было почти в каждом человеке. Не было зла, мы радовались за каждого человека, это было и на работе, и на учебе.

Когда я училась на счетно-экономических курсах, у нас преподавали профессора из Бауманского университета, они были такие же бедные как мы, им выдавали по 500 грамм хлеба, и это было уже порядочно. Особенно мне нравился профессор, который преподавал гражданское право. У него был рваный портфель, я решила, что когда окончу курсы, я пойду работать и принесу ему новый портфель, но я не понимала того, что портфели-то не делали, надо было только оружие, а фабрики стояли и не работали, может быть, одна какая-нибудь фабрика и работала. Такие же были хлеб и вода, кипяченая водичка без сахара, но ничего, мы смеялись, радовались тому, что мы живы и война скоро закончится, мы победим. Это все было внутри нас.

- Конечно, когда я работала. У нас был министр Петр Петрович Шершев – он полярник, мы, дети, его знали, это был 1937 год, потом он был министром морского флота. Проводили очень часто собрания, особенно после войны, конференции, я на всех конференциях присутствовала: на городских и районных. Там всего было около 200-300 человек, это был подъем людей, мы были такие счастливые, был открыт буфет, там мы могли купить булочку. И мы были счастливые потому, что вокруг нас было начальство, и они не были отстранены от нас. За путевками я ходила к кому-то из сотрудников или министру свободно.

В то время никто не имел высшего образования, даже большие начальники. После войны Федор Дмитриевич окончил высшую академию, а до этого семь классов было, как сказал один милиционер, чуть ли не полковник. Видимо, то поколение очень быстро взрослело не то, что сейчас. У людей не было роскоши, и они к ней не стремились. Жили все в коммунальных квартирах, это была одна семья. И после войны, когда я жила во Владивостоке, нам даже давали отдельную квартиру, и я отказалась от нее. Мы остались в коммунальной квартире потому, что у нас были маленькие дети, и как же мы без людей. Это все было, и человек растет всем этим, особенно если были хорошие соседи, то я могла учиться у них. Мне нравилось, что они такие умные и хорошие, и мне нужно что-то взять от них. Это наша жизнь, а так мы не проживем.

Интервью проводили: Бочкарева Г., Москвичева Н., Василевский А.

- Владимир Иосифович, мы все стараемся записывать, чтобы ничего не упустить, для нас это очень-очень важно. И запись для того что… будет создаваться книга, это для истории, для нашей молодежи. Это очень важно. И каждое Ваше слово, оно для нас просто бесценно.

- Я сразу хочу предупредить вас, что я изложу вам более кратко. Но если потребуется, в дальнейшем я могу предоставить массу дополнительной информации, которую вы используете в создании книги, и у меня имеется масса фотографий о моей жизни из детства по настоящее время.

- Фигурально выражаясь, моя жизнь это настоящая легенда. Я не лукавлю, я по-настоящему говорю.

- Я кратко скажу о себе. Почему я говорю, что у меня жизнь это настоящая легенда, что я с детства владел прекрасной информацией, и все дети, однокашники по классу, меня допрашивали всегда. А почему? А потому что я с самого детства побывал и на Сахалине в городе Оха. Затем в Средней Азии, а затем обратно папу моего, знаменитого нефтеразведчика, попросили опять на Сахалин, где он ранее с 32-го по 35-й год обозначил перспективные нефтеносные участки. И там затормозилась эта работа. А в Средней Азии он утер нос англичанам, которые 20 лет искали нефть и не нашли ее, а он за 2 года нашел 5 месторождений нефти.

- А я все это впитал и все знал, что такое север, что такое арыки в Средней Азии, какие там реки, какие родники. Я с детства запасал семье чистую родниковую воду. И вот помимо этого я с детства владел многим, я играл на всех струнных инструментах.

- Т. е. на всех мальчиковых инструментах, да?

- Да. Я овладевал первоначально, конечно. И гитара.

- И под… 7-струнка. В те времена 7-струнка в основном.

- Вот, и я вначале обучился петь, меня ставили в детстве на табуретку и я перед отдыхающей публикой, гостями выступал с песнями.

- Вот. И далее я очень интересовался всеми видами спорта. Я гонял вместо хоккейной шайбы, банку консервную.

- Не было шайб. Вот знаете, такие консервы малой высоты, мы их запросто гоняли на стадионе «Нефтяник».

- Да. И я в детстве играл в футбольной команде подростковой «Нефтяник».

- Да. Но я то… но я 1-й класс закончил в Охе на Сахалине, 2-3-й в Средней Азии.

- А с 4 по 10 я уже учился в Хабаровске, потому что мама встала на колени и попросила папу остаться в Хабаровске, потому что надо было учить 3 сестры моих, которые постарше там, и я в 4 класс. И он согласился, не смотря на то, что он любил свою профессию.

- Да, тем более, столько открытий на Сахалине сделал.

- Да. И он в дальнейшем имел орден Ленина и орден «Знак почета» за свою работу. И стал работать на нефтеперегонном заводе сначала оператором, потом старшим оператором, в те годы это высокая должность, и проработал около 30 лет на нефтеперегонном заводе старшим оператором. <…>

- … Я также и владел игрой в шашки, шахматы. Я всеобще был развит.

- Разносторонне, да. Я не хвастаюсь, я говорю факт. А далее особенность такая, что я был очень трудолюбив и вечером или ночью я читал литературу.

- Потом Фенимора Купера, целая куча у него произведений, они были изящно изложены и там мы учились не только истории, но и этикету, культуре европейской и вообще мировой, ну и другие писатели детского направления.

- Вот. Ну я не буду их перечислять, но я их читал. И французских писателей, и российских, и советских, вот, потому что у нас уже революция произошла Октябрьская. И я был, опять фигурально выражаясь, октябренком, пионером, комсомольцем.

- Вот подошли к этому, конечно. Так, Вы возглавляли ячейки? Вот комсомольскую допустим, да, там пионерская.

- Я не возглавлял в силу малого возраста, а комсомольскую активность проявлял очень. Потому что значит, нас только приняли в 13-14 лет в комсомол, когда я уже в летние каникулы ездил в Амурскую область на сельскохозяйственные работы и там тоже овладел многими профессиями: ездой, погонщика, сам запрягал лошадь, распрягал ее, ухаживал за лошадью, возил на телегах хлеб с поля.

- Да, с поля на ток колхоза и так 4 года. И более того, я овладел всеми видами работ: дергал лен, собирал гречу, вязал снопы, ставил суслоны.

- Вот сноп, ставится по окружности суслон, чтобы сноп сох.

- Так, а из чего этот суслон, что это, из чего он сделан?

- Ну, пшеница, рожь… И все это мы могли. Веяли натоку, на веялке эту продукцию рожь, пшеница. И более того я работал на агрегате ВИН, сушил это зерно ночью.

- Когда началась война, Вам сколько лет было?

- Да 41-й. а в 42-м мы уже приехали с поля в октябре - в ноябре, и поступил я уже в 9 класс.

- Школы не закрывались, школы работали, да?

- Да, мы ж в зимнее время учились, а вот в летние каникулы мы выезжали в Михайловский район Амурской области.

- А ехали на товарном вагоне. 500 веселых назывался.

- Ну конечно. Бригады создавались из школьников, пионеров, комсомольцев, педагогов и родителей-поваров.

- А кто создавал эти бригады? Как они создавались?

- А что Вам рассказывали: куда Вы едете, для чего это нужно?

- Ну, мы сами были патриоты, мы понимали, что фронту нужен хлеб и продовольствие.

- Вам кто-то рассказывал, что фронту это нужно?

- Я же говорю, мы сами были патриоты. Мы пели такие песни: «если завтра война, будь готов в поход и к бою».

- А вам не хотелось пойти на фронт мальчишками?

- Обязательно, мы просились, а в военкомате говорили: «Вы еще малы по возрасту, а вот помогать фронту это в самый раз».

- Работники военкомата, военные. И даже были раненные,

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: