Народный суверенитет: к истории вопроса

В большинстве современных конституций принцип народного суверенитета находит юридическое закрепление и определяется через те или иные государственно-правовые механизмы его реализации и обеспечения. В нормах и институтах конституционного права он обретает юридическую форму существования и тем самым становится правовым понятием. Для демократии современного типа идея народного суверенитета означает, что только воля народа легитимирует государство и составляет основу государственной деятельности. Однако, с нашей точки зрения, не стоит идеализировать ситуацию и тем более оценивать исторический процесс с позиций современной доктрины и практики.

Так, один из ведущих конституционалистов России Б. С. Эбзеев делает вывод о том, что «именно народный суверенитет играет решающую в конечном счете роль во все общественно-исторические эпохи и именно на его согласии – в этом прежде всего смысл юридического догмата народной воли – государство может основывать свою власть, а из договора с ним – выводить свои полномочия» [297, с. 338]. С этим тезисом, в основе которого явно угадывается теория Ж.-Ж. Руссо, трудно согласиться.

Как нам представляется, лишь во второй половине XX в. передовой человеческой мысли удалось найти согласие относительно логики конституционного строительства: человек – гражданское общество – государство, да и то – в рамках европейской цивилизации. Лишь несколько десятилетий господствующей является идея, согласно которой конституция из способа закрепления строя абсолютного государства с неограниченной властью становится законом, закрепляющим строй социального правового государства, власть которого ограничена суверенитетом народа и правами человека и гражданина.

Более того, для всех постсоциалистических стран Восточной Европы и бывших республик Советского Союза только с начала 90-х г.г. прошлого столетия постепенно наполняются реальным общественным содержанием основные начала конституционного строя, включая народовластие как основу государства, государственный суверенитет, права и свободы человека как высшую ценность, верховенство права, многообразие форм экономической деятельности, полноправное участие в международных отношениях. С огромным трудом в этих странах преодолевается разрыв между конституцией юридической и фактической, т. е. декларацией и практическими делами. Нынешние поколения были свидетелями того, как юриспруденция была служанкой политики, а личность не имела никаких прав по отношению к всесильному государству.

Не стоит идеализировать в этом отношении и западные демократии. Славящиеся ныне своим народовластием Германия, Италия, Испания в XX в. демонстрировали в наиболее законченной форме антидемократическую сущность в лице нацизма, фашизма и диктатуры личной власти (франкизм). Примечательно, что и в странах, известных своими давними демократическими традициями, принцип народного суверенитета в его современном понимании реализовался совсем недавно. Так, в Великобритании равное избирательное право было узаконено в конце 40-х г.г., расовая сегрегация была преодолена в США на исходе 60-х г.г., в Швейцарии женщины были допущены на избирательные участки лишь в 70-е г.г., а Шарль де Голль был награжден званием диктатора, когда в 1958 г. пришел к власти во Франции. И все это – примеры из ХХ века. А сказано к тому, чтобы показать, насколько молода в своём практическом преломлении идея народного суверенитета. Совершенно очевидно, что народный суверенитет – явление очень молодое с точки зрения человеческой истории, и связан он со становлением и развитием именно демократического государства, приходящего на смену абсолютным монархиям, диктатурам, олигархиям и т. п. общественно-государственным устройствам.

Следует помнить и о том, что не существует демократии на все века, и в зависимости от исторической эпохи её «прочтение» являет нам самые разные варианты. Например, говоря об афинской демократии, очень важно понимать всю условность содержательного значения этого термина с точки зрения современного демократа, являющегося приверженцем идеи народовластия. Взять, к примеру, такого афинского государственного деятеля, как Перикл (495-429 г.г. до н. э.), эпоху правления которого называют «золотым веком Афин».

Внимательно присмотревшись, сегодняшнему глазу многие аспекты афинской демократии и народовластия покажутся странными и чуждыми. Ярким образцом могла бы стать известная речь Перикла перед началом Пелопонесской войны (она приводится в последней книге (2007) выдающегося современного мыслителя Умберто Эко «Полный назад!», «Горячие войны» и популизм в СМИ» [300, с. 99-103]).

Суть в том, что речь Перикла замышлялась и многократно воспроизводилась на протяжении веков как восхваление демократии и гордое описание того, как может управляться и существовать государство, обеспечивающее счастье всем своим гражданам, свободный обмен идей, свободное провозглашение законов, заботу об искусствах и науках и всеобщее равенство (хотя и в те времена женщины, рабы и иностранцы из любых голосований исключались). На чём же основывается восхваление оратором демократии в Афинах, идеализированной до невозможности? Истинная цель этой речи – придать законную силу гегемонии Афин над окрестными греческими городами и над иностранными государствами. Перикл превозносит афинский общественный и государственный уклад, этим самым мотивируя особое право Афин господствовать над другими.

В конце концов, именно демократические Афины приговорили к смерти философа Сократа – чем заслужили неукротимую неприязнь Платона (427-347 г.г. до н. э.), наиболее прославленного ученика Сократа и яростного противника демократии. Платон, к слову, напрочь отрицал идею народного суверенитета, за что известный современный философ Карл Поппер (1902-1994) в своём классическом труде «Открытое общество и его враги» (1945) [162] анализирует роль Платона (а также Гегеля и Маркса) в формировании идейной базы тоталитаризма.

Впрочем, многие ведущие мыслители нового времени и эпохи состоявшегося европейского конституционализма зачастую очень резко и крайне негативно оценивали принципы народного суверенитета, в чём можно убедиться на нижеприведенных цитатах.

Обосновывая доминирующую роль государя Г.-В.-Ф. Гегель в своей «Философии права» (1827г.) уже в предисловии с гордостью заявляет «У нас философия не является, подобно тому как это было у греков, частным искусством, а существует как официальное занятие, затрагивающее жизнь общества, и находит своё применение преимущественно или даже единственно на государственной службе» [64, с. 50]. Гегель призывает не рассматривать государство как нечто созданное, тем самым противопоставляя рационалистической схеме общественного договора идею закономерности государственных учреждений. Он продолжил и развил в новых условиях линию на поглощение личности государством, линию Платона, Гоббса, частично Руссо, тем самым выставляя себя воинствующим поборником государства как органического целого, в жертву которому приносятся интересы индивидов. Это, в частности, находит выражение и в культе государства, и в практическом отождествлении прикладного понятия права с государственным законом (вспомним позицию Гоббса: право – веление суверена), и в представлениях о лучшей форме государства, и в отношении к свободе личности.

По существу, только монархия представляется Гегелю единственной разумной формой правления. Власть большинства, или народа, он отвергает: «… в новейшее время о народном суверенитете стали говорить как о противоположном существующему в монархе суверенитете, - в таком противопоставлении представление о народном суверенитете принадлежит к разряду тех путаных мыслей, в основе которых лежит пустое представление о народе. Народ, взятый без своего монарха […], есть бесформенная масса, которая уже не есть государство и не обладает больше […] суверенитетом, правительством, судами, начальством, сословиями и чем бы то ни было […]. Если под народным суверенитетом подразумевают форму республики и, ещё более определенно, демократии, […] то о таком представлении вообще не может быть речи. […] суверенитет выступает как личность целого, а она в соответствующей её понятию реальности выступает как лицо монарха» [64, с. 320-321].

Анализ этого текста даёт понять, что идеи Гегеля о законодательной власти и народном представительстве не выходят за рамки полуфеодальных монархий и значительно отстают не только от Локка, но и от умеренного Монтескье. Характеризуя взгляды Гегеля в преломлении на идею народного суверенитета, можно согласиться с оценкой российского ученого О. В. Мартышина по поводу того, что Гегель был «умеренный реформист на службе полицейского полуфеодального государства (Пруссии. - А. П.), сторонник монархии, конституционной лишь по названию, приносившей и разделение властей, и народное представительство, и свободу граждан в жертву бюрократии, выпестованной феодальным абсолютизмом» [87, с. 255].

Остаётся добавить, что некоторые современные авторы иногда обвиняют Гегеля в готовности оправдать любую тиранию и любую агрессию, в тоталитаризме (тот же К. Поппер), что все-таки явное преувеличение и модернизация. Хотя факт остаётся фактом, что Бенито Муссолини (1883-1945) в своих идеологических и политических программах воспользовался гегелевским культом государства, его националистическими тенденциями и оправданием войны. Но всё это – судьба гегелевского наследия, не зависящая от воли его творца. Что же касается самогó знаменитого мыслителя, хотя он, безусловно, не был и не мог быть сторонником тоталитаризма (тоталитаризм – явление ХХ, а не XIX в.), к стану демократов и приверженцев народного суверенитета его также не отнесёшь. Можно сказать, что он по убеждению поставил свой гений на службу полуфеодальной бюрократической монархии и все надежды на её реформирование связывал с милостью и дальновидностью просвещённого правителя, считающегося с духом времени.

Категорически не воспринимал идею народного народовластия Гюстав Лебон (1874-1931), виднейший французский социальный психолог, автор ряда работ по политологии и философии (интересен тот факт, что его основное произведение «Психология толпы» служила настольной книгой вождя Русской пролетарской революции В. И. Ленина). Избирательное право для него – голосование толпы: «Наиболее выдающимися чертами в этой толпе будут также: слабая способность к рассуждению, отсутствие критического духа, раздражительность, легковерие и односторонность. … Знание психологии толпы составляет в настоящее время последнее средство, имеющиеся в руках государственного человека, - не для того чтобы управлять массами, так как это уже невозможно, а для того, чтобы не давать им слишком много воли над собой» [111, с. 287, 153].

Идеи Г. Лебона во многом созвучны взглядам представителей теории элит, среди которых выделяются Гаэтано Моска (1858-1941) со своей работой «Основы политической науки» (1886 г.), Вильфредо Паретто (1848-1923), чьи политические взгляды получили ситематическое выражение в «Трактате по общей социологии» (1916), а также Роберт Михельс (1876-1936), автор книги «Социлогия политических партий в условиях современной демократии» (1911).

Для этих мыслителей характерно скептическое отношение к демократическим институтам несмотря на то, что в конце ХIX – начале ХХ в. на Западе расширялось избирательное право и демократия получила широкое признание. Небезосновательно, надо признать, они подчеркивали, что реализация принципа народовластия фактически привела к манипулированию голосами избирателей, к концентрации государственной власти в руках отдельных групп общества. Эти явления провозглашались естественными, так как при любой форме правления власть принадлежит активному меньшинству – правящей элите. Критика элитистами современных им демократических институтов представляло собой своеобразную реакцию на падение роли представительных учреждений. Р. Михельс, например, открыто поддержал фашистское движение. В целом, для многих сторонников и последователей элитизма характерны недоверие и презрение к массам, уверенность в их неспособности участвовать в управлении.

Эти взгляды оказались во многом созвучны воззрениям таких величайших мыслителей, как Фридрих Ницше (1844-1900) и Освальд Шпенглер (1880-1936), которые отвергали идеи народовластия и правового равенства с позиций аристократических и во многом тиранических представлений о свободе как праве «лучших» на привилегии и произвол, как праве сильных господствовать над слабыми и т. п.

Во многих своих работах (например, «По ту сторону добра и зла», «Человеческое, слишком человеческое») Ф. Ницше указывал на впечатляющее различие между аристократической и демократическими культурами. И хотя ему принадлежит немало проницательных по этому поводу замечаний, он оценивал такое разграничение с элитарных позиций, выражая ненависть к демократии. Один из первых Ф. Ницше указал на тенденцию к растворению современного общества, в частности, современного демократического общества – в инертной аморфной массе, дремлющей по большей части в тупом оцепенении и пробуждающейся лишь для того, чтобы выразить шумное восхищение очередным пылким демагогом.

В своих жестких оценках Ф. Ницше воспевает идею сверхчеловека как закономерное следствие кризиса гуманизма. О будущем европейской демократии он пишет следующее (кстати, Ф. Ницше никогда не пользовался черновиками и все свои мысли сразу излагал, что называется, «набело», никогда их не «шлифуя» и не смягчая): «…будущие европейцы, по своей вероятности, будут производить общее впечатление разношёрстной толпы болтливых, бедных волею и пригодных для самых разнообразных целей работников, нуждающихся в господине и повелителе, как в хлебе насущном; между тем как, стало быть, демократизация Европы клонится к нарождению типа, подготовленного к рабству в самом тонком смысле слова. […] Я хочу сказать, что демократизация Европы есть вместе с тем невольное мероприятие к распложению тиранов – если понимать это слово во всевозможных смыслах» [144, с. 362]. Увы, предсказание Ф. Ницше о ХХ в. оказалось пророческим.

Для О. Шпенглера идея народовластия смыкается с концепцией «массовой культуры» и «массового общества». Результатом отрицания волеизъявления народа явилось следующее представление о современном обществе: это территориально обширное общество, со значительным населением, в высокой степени индустриализированное и урбанизированное. Власть в нём концентрирована и принимает форму манипуляции массами посредством массовых коммуникаций. Гражданские добродетели в этих условиях приходят в упадок, местное самоуправление ослабевает, исконная солидарность людей фактически исчезает. Эгоизм подменяет индивидуальность. Хаос предотвращается идиотией массы, манипулируемой элитами.

Как и Г. Лебон, О. Шпенглер оперирует термином «толпа», а не «народ». Вот что он пишет в своём фундаментальном труде «Закат Европы»: «Право народа на самоутверждение» - лишь учтивый оборот речи, на самом деле при всяком всеобщем, т. е. неорганическом, избирательном праве выборы как таковые лишаются изначального смысла уже очень скоро. Чем основательнее было проведено в плане политическом уничтожение органических членений по сословиям и профессиям, тем бесформеннее, тем беспомощнее делается масса избирателей, тем безусловнее оказывается она отдана на откуп новым силам, партийным верхушкам, которые всеми средствами духовного принуждения навязывают толпе собственную волю и методами, остающимися в итоге незримыми и непонятными толпе, ведут меж собой борьбу за господство, пользуясь общественным мнением исключительно как выкованным своими же руками оружием, обращенным ими друг против друга. Однако именно по этой причине неодолимая тяга влечёт всякую демократию дальше по этому пути, приводящему её к упразднению через саму же себя» [295, с. 486].

Будучи последователем Ф. Ницше, О. Шпенглер воспевал не солидаризм и альтруизм, а философию насилия. Он считал чувство симпатии беззубым, а человека хотел видеть «хищным зверем, храбрым, хитрым и жестоким». Человек должен походить на льва, который не потерпит в своем логове равного себе, а не на корову, которую гонят куда угодно. Несмотря на то, что О. Шпенглер подчёркивал неприемлемость нацистской доктрины и выражал при встрече личную неприязнь А. Гитлеру, его политическая теория воспринимается как воззрение тоталитарного толка. Трагично, что духовное наследие многих мыслителей оказалось востребованным античеловеческими режимами.

Теория и практика народного суверенитета, как можно убедиться, выстрадана всей историей человечества и в сегодняшнем формате существует лишь на протяжении мизерного по всемирно-историческим меркам периода. Как историческое явление, суверенитет народа является, соответственно, результатом не правового регулирования, а социального, политического, экономического и духовного развития общества и лишь в последнее время приобрёл конституционно-правовое значение и юридическое оформление.

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: