Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







ИНФАНТИЛЬНАЯ ГЕНИТАЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ





(ДОПОЛНЕНИЕ К «СЕКСУАЛЬНОЙ ТЕОРИИ»)

Трудность исследовательской работы в психоана­лизе как нельзя лучше характеризуется тем обстоя­тельством, что несмотря на беспрерывное, длящееся десятки лет наблюдение все же легко не заметить общих черт и типичных отношений, пока они, нако­нец, не бросятся в глаза с полной очевидностью; ниже­следующими замечаниями я хотел бы исправить по­добного рода недосмотр в области теории инфантиль­ной сексуальности. Читателю, знакомому с моими «Тремя статьями по теории сексуальности», должно быть известно, что в последующих изданиях труда я никогда его не перерабатывал, а отмечал только до­бавлениями и изменениями текста последующее раз­витие наших взглядов. При этом нередко бывало, что прежнее и новое не вполне сливалось в одно свободное от всяких противоречий целое. Сначала все внимание сосредоточилось на описании основного различия в сексуальной жизни детей и взрослых, затем на первый план выплыли прегениталъные организации и либидо и примечательный, чреватый последствиями факт дву­кратного начала сексуального развития. Наконец, на­ше внимание привлечено было инфантильным сексу­альным исследованием, и исходя из него нетрудно было установить, насколько конечное состояние ин­фантильной сексуальности (приблизительно в пяти-

летнем возрасте) приближается к окончательному фор­мированию сексуальности у взрослого. На этом я ос­тановился в последнем издании «Сексуальной теории» (1922).

В этом издании я упоминаю, что «часто или всегда уже в детском возрасте совершается выбор объекта таким образом, как мы его изобразили характерным для фазы развития в период наступления половой зрелости, а именно, что все сексуальные устремления направляются на одно лицо, на котором они хотят достичь своей цели. Это составляет тогда наибольшее приближение к окончательной форме сексуальной жизни после наступления половой зрелости, которое только возможно в детские годы. Отличие от этой формы заключается еще только в том, что объединение частных влечений и подчинение их примату гениталий в детстве совершается очень неполно или даже совсем не происходит. Установление этого примата в целях продолжения рода составляет, таким образом, послед­нюю фазу, которую проходит сексуальная органи­зация».

В настоящее время меня уже больше не удовле­творяет положение, что в раннем детском периоде примат гениталий совсем не устанавливается или ус­танавливается очень неполно. Близость детской сек­суальной жизни к жизни взрослых заходит гораздо дальше и выражается не только в том, что происходит выбор объекта. Если и не достигается настоящего объединения частных влечений под приматом генита­лий, то все же в кульминационном пункте всего хода развития инфантильной сексуальности интерес к ге­ниталиям и пользование ими приобретает господству­ющее значение, мало уступающее их значению в пе­риод половой зрелости. Основной характер этой ин­фантильной гениталъной организации составляет одновременно ее отличие от окончательной гениталь-ной организации взрослых. Он заключается в том, что для обоих полов играют роль только одни гени­талии, мужские. Существует не примат гениталий, а примат фаллоса.

К сожалению, мы можем описать данное поло­жение вещей только у мальчика, что касается соот­ветствующих процессов у маленькой девочки, у нас нет еще определенного взгляда. Маленький мальчик, несомненно, замечает различие между мужчинами и женщинами, но пока у него нет еще повода привести это различие в связь с различием их гениталий. Для него вполне естественно предположение, что у всех других живых существ, людей и животных, имеются такие же гениталии, как и у него самого, и нам даже известно, что он ищет чего-то аналогичного своему органу и у неодушевленных предметов.1 Эта легко возбуждаемая, переменчивая, столь богатая ощущениями часть тела в высокой степени занимает интерес мальчика и выдвигает беспрерывно новые задачи перед его влечением к исследованию. Он хотел бы увидеть ее и у других лиц, чтобы сравнить ее со своей собственной, и ведет себя так, будто пред­чувствует, что этот орган мог бы и должен был бы быть больше; движущая сила, которую позже в пе­риод наступления зрелости обнаружит эта мужская часть тела, в этот период жизни проявляется пре­имущественно как влечение к исследованию, как сексуальное любопытство. Много эксгибиционистских и агрессивных действий, совершаемых ребенком, ко­торые в более позднем возрасте не задумываясь счи­тали бы проявлением похоти, при анализе оказыва­ются экспериментами, сделанными с целью сексуаль­ного исследования.

В течение этого исследования ребенок приходит к открытию, что пенис не составляет общего достояния всех сходных с ним существ. Толчком к этому служит то, что ребенок случайно заметил, как выглядит ге­ниталий маленькой сестры или подруги.

1 Впрочем, примечательно, в какой малой степени при­влекает к себе внимание ребенка другая часть мужских ге­ниталий, мошонка с ее содержимым. Опираясь на анализы, нельзя было бы никогда узнать, что гениталии состоят еще из чего-либо иного, чем пенис.

Наблюдательные дети уже до того, на основании своих наблюдений при мочеиспускании девочек, видя другое положение и слыша другой шум, начинают по­дозревать, что здесь имеется что-то другое, и стараются тогда повторить эти наблюдения с целью выяснения положения вещей. Известно, как они реагируют на это отсутствие пениса. Они не приемлют этот недостаток, считают, что все-таки видят орган, маскируют проти­воречие между наблюдением и своей предвзятостью со­ображением, что орган еще мал и вырастет, и постепен­но приходят к заключению, важному в аффективном отношении, что он, по крайней мере, имелся и затем его отняли. Отсутствие пениса понимается как резуль­тат кастрации, и ребенок стоит перед задачей выяс­нить отношение кастрации к самому себе. Дальнейшее развитие слишком общеизвестно, чтобы нужно было здесь о нем говорить. Мне только кажется, что значе­ние кастрационного комплекса можно вполне оценить только тогда, когда принимается во внимание также его развитие в фазе примата фаллоса.^

Известно также, насколько большая доля униже­ния женщины, жуткого чувства перед ней, предрас­положения к гомосексуальности проистекает из окон­чательного убеждения в отсутствии пениса у женщи­ны. Ференци недавно совершенно правильно объяснил символ ужаса в мифологии — голову Медузы — впе­чатлением от лишенных пениса женских гениталий.2

1 Совершенно верно указывалось на то, что у ребенка возникает представление о нарциссическом повреждении от телесного урона при отнятии от материнской груди после кормления, при ежедневном выделении фекальных масс и даже уже при отделении от материнского органа во время рождения, но о комплексе кастрации можно говорить только тогда, когда такое представление о потере связывается с мужскими гениталиями.

2 «Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse». Bd. I, 1923. Я хотел бы прибавить, что большей частью имеются в виду гениталии матери. Афина, на панцире которой имеется голова Медузы, становится именно поэтому недоступной женщиной, вид которой убивает всякую мысль о сексуальном сближении.

Но все же не следует полагать, что ребенок так ско­ро и легко обобщает свое наблюдение, что у некоторых женщин нет пениса, считая это следствием кастрации в наказание за что-то. Напротив, ребенок думает, что только недостойные женщины, которые, вероятно, ви­новны в таких же непозволительных душевных движе­ниях, как и он сам, лишились своих гениталий. А та­кие уважаемые женщины, как мать, еще долго сохра­няют пенис. Для ребенка быть женщиной еще не значит не иметь пениса.1 Только позже, когда ребенок стремится разрешить проблему рождения детей и от­крывает, что рождать детей могут только женщины, лишается пениса также и мать, и иногда строятся очень сложные теории для объяснения обмена пениса на ребенка. При этом никогда не открывают женских гениталий: ребенок живет в животе (кишках) матери и рождается через выход из кишечника. С этими послед­ними теориями мы выходим за период инфантильной сексуальности.

Важно еще отметить, какие превращения проде­лывает хорошо знакомая половая полярность во время детского сексуального развития. Первая противопо­ложность вводится моментом выбора объекта, пред­полагающего субъект и объект. На прегенитальной садистско-анальной организации о мужском и жен­ском еще не приходится говорить, господствующим является противоположность между активным и пас­сивным. На следующей затем ступени инфантильной генитальнои организации хотя и существует мужское, но женского еще нет; противоположность здесь озна­чают: мужские гениталии пли кастрированные. Толь­ко с окончанием развития во время половой зрелости сексуальная полярность совпадает с мужским и жен­ским. Мужское включает субъект, активность и об-

1 Из анализа молодой женщины я узнал, что она, ос­тавшись без отца, но имея нескольких теток, в течение нескольких лет латентного уже периода продолжала думать, что у матери и теток имеется пенис. Но слабоумную тетку она считала, как и себя, — кастрированной.

ладание пенисом, за женским ииюлш-л wncrw сивность. Вагина приобретает ценность как вместили­ще для пениса, ей достается в наследство значение материнской утробы.

О НАРЦИССИЗМЕ

Термин «нарциссизм» заимствован нами из опи­санной П. Некке * в 1899 году картины болезни. Тер­мин этот применялся им для обозначения состояния, при котором человек относится к собственному телу как к сексуальному объекту, т. е. любуется им с чувством сексуального удовольствия, гладит его, лас­кает до тех пор, пока не получает от этого полного удовлетворения. Такая форма проявления нарциссизма представляет из себя извращение, захватывающее всю область сексуальной жизни данного лица, и вполне соответствует тем представлениям и предположениям, с которыми мы обычно приступаем к изучению всех извращений.

Психоаналитические наблюдения обнаружили, что отдельные черты нарциссического поведения наблю­даются, между прочим, у многих лиц, страдающих другими болезненными явлениями; так, например, по Задгеру, у гомосексуальных лиц. В конце концов возникает предположение, что проявления либидо, заслуживающие название нарциссизма, можно наблю­дать в гораздо более широком объеме и им должно быть уделено определенное место в нормальном сек­суальном развитии человека.

1 Автором термина «нарциссизм» считается английский ученый X. Эллис. — Ред.

Такие же предположения возникают в связи с трудностями, встречающимися во время психоанали­тического лечения невротиков, так как оказывается, что такое нарциссическое поведение больных ограни­чивает возможность терапевтически влиять на них. Нарциссизм в этом смысле не является перверсией, а либидозным дополнением к эгоизму инстинкта само­сохранения, известную долю которого с полным пра­вом предполагают у каждого живого существа.

С тех пор, как сделана была попытка осветить психологию раннего слабоумия (Крепелин) или шизо­френии (Блейлер) с точки зрения теории либидо, явил­ся новый важный повод к тому, чтобы заняться во­просом о первичном нормальном нарциссизме. У таких больных, которых я предложил назвать парафрени-ками, наблюдаются две следующие основные харак­терные черты: бред величия и потеря интереса к ок­ружающему миру (к лицам и предметам). Вследствие указанного изменения психики такие больные не под­даются воздействию психоанализа, и мы не можем добиться их излечения. Но необходимо более точно определить и выяснить признаки и особенности этого ухода парафреника от внешнего мира. Как у истерика, так и у невротика, страдающего навязчивыми состо­яниями, поскольку их болезнь отражается на их от­ношении к миру, нарушено нормальное отношение к реальности. Но анализ обнаруживает, что у таких больных тем не менее вовсе не утрачено эротическое отношение к людям и предметам, оно сохранено у них в области фантазии, т. е., с одной стороны, ре­альные объекты заменяются и смешиваются у них с воображаемыми образами, с другой стороны, они не делают никаких усилий для реального достижения своих целей, т. е. для действительного обладания объ­ектами.

Только для этих состояний либидо и следует со­хранить употребляемое Юнгом без строгого различия выражение «интроверсия либидо». У парафреников дело обстоит иначе. У них, по-видимому, либидо со­вершенно отделяется от людей и предметов внешнего

мира без всякой замены продуктами фантазии. Там, где такая замена как будто наблюдается, речь идет, по-видимому, о вторичном процессе, о попытке к само­излечению, выражающейся в стремлении вернуть ли­бидо объекту.

Возникает вопрос: какова же дальнейшая судьба либидо, после отделения при шизофрении от объектов? В этом отношении нам дает указание бред величия при этой болезни. Он образовался за счет либидо объектов. Либидо, оторвавшись от внешнего мира, обращается на собственное «Я», и таким образом со­здается состояние, которое мы можем назвать нарцис­сизмом. Но самый бред величия не является чем-то совершенно новым, а представляет из себя, как мы знаем, увеличение и выявление имевшегося уже рань­ше состояния. Нарциссизм парафреника, возникший вследствие перенесения либидо на собственное «Я», является, таким образом, вторичным, появившимся на почве первичного, до того затемненного разнооб­разными влияниями.

Отмечу еще раз, что я не собираюсь разъяснять или углублять здесь проблему шизофрении, а делаю только сводку того, что уже говорилось в другом месте, чтобы доказать необходимость включения нар­циссизма в общую схему развития либидо.

Третьим источником такого, как мне кажется, вполне законного дальнейшего развития теории ли­бидо являются наши наблюдения над душевной жиз­нью примитивных народов и детей и наше понимание их психики. У примитивных народов мы наблюдаем черты, которые могли бы быть приняты за проявление бреда величия, если бы встречались лишь в единич­ных случаях. Сюда относится громадная переоценка примитивными народами могущества их желаний и душевных движений, «всемогущество мысли», вера в сверхъестественную силу слова, приемы воздействия на внешний мир, составляющие «магию» и произво­дящие впечатление последовательного проведения в жизнь представлений о собственном величии и все­могуществе. Совершенно сходное отношение к внеш-

нему миру мы предполагаем и у современного ре­бенка, развитие которого нам гораздо менее ясно. Таким образом, у нас создается представление о том, что первично либидо концентрируется на собственном «Я», а впоследствии часть либидо переносится на объекты; но по существу этот переход на объекты -не окончательный процесс, либидо все же продолжает относиться к охваченным им объектам как тельце маленького протоплазматического существа относится к выпущенным им псевдоподиям. Мы, естественно, сначала не замечали этой доли либидо, так как исходили в нашем исследовании из невротических симптомов. Наше внимание приковали к себе только эманации либидо, способность привязываться к внеш­ним объектам и снова обращаться внутрь. Говоря в общих, более грубых чертах, мы видим известное противоречие между «Я-либидо» и «объект-либидо». Чем больше расходуется и изживается одно, тем бедней переживаниями становится другое. Высшей фазой развития «объект-либидо» кажется состояние влюбленности, которое рисуется нам как отказ от собственной личности вследствие привязанности к объекту и противоположность которого составляет фантазия (или внутреннее восприятие) параноика о гибели мира.1 Наконец, что касается различных видов психической энергии, то мы полагаем, что сначала, в состоянии нарциссизма, оба вида энергии слиты воедино, и наш грубый анализ не в силах их раз­личить, и только с наступлением привязанности к объектам является возможность отделить сексуальную энергию в виде либидо от энергии влечений «Я».

Прежде чем продолжать, я должен коснуться еще двух вопросов, которые вводят нас в самую гущу всех трудностей этой темы. Во-первых: как относится нарциссизм, о котором здесь идет речь, к автоэро­тизму, описанному нами как ранняя стадия либидо?

1 Имеются два механизма этой гибели мира, один — когда либидо переносится на любимый объект, другой — когда либидо целиком возвращается к «Я».

Во-вторых: раз мы признаем, что либидо первично сосредоточивается на «Я», то для чего вообще отличать сексуальную энергию влечений от несексуальной? Раз­ве нельзя было бы устранить все трудности, вытекаю­щие из отделения энергии влечений «Я» от «Я-либидо» и «Я-либидо» от «объект-либидо», если мы предполо­жим одну единую психическую энергию? Относительно первого вопроса я замечу следующее: совершенно не­избежно предположение, что единство личности «Я» не имеется с самого начала у индивида: ведь «Я» должно развиться, тогда как автоэротические влечения первичны; следовательно, к автоэротизму должно при­соединиться еще кое-что, еще какие-то новые пере­живания для того, чтобы мог образоваться нарциссизм. Требование дать определенный ответ на второй вопрос должно вызвать у всякого психоаналитика оп­ределенно неприятное чувство. С одной стороны, ста­раешься не поддаться этому чувству, вызванному тем, что оставляешь область непосредственных наблюдений ради бесплодных теоретических споров, а с другой стороны, все же нельзя избежать необходимости хоть попытаться дать объяснение явлениям, с которыми сталкиваешься. Несомненно, представления вроде «Я-либидо», энергия влечений и т. п. не отличаются ни особенной ясностью, ни богатством содержания; спе­кулятивная теория этих отношений исходила бы преж­де всего из точного определения указанных понятий. Однако по моему мнению, в этом-то и заключается различие между спекулятивной теорией и наукой, которая создается посредством объяснения эмпиричес­ких данных. Последняя охотно уступает спекулятив­ному умозрению все преимущества гладкой, логически безупречной обоснованности и готова удовлетвориться туманными, едва уловимыми основными положения­ми, надеясь по мере своего развития ясно их опреде­лить и, быть может, заменить их другими. Не эти идеи образуют ту основу, на которой зиждутся все построения нашей науки; такой основой является ис­ключительно наблюдение. Идеи же эти составляют не самый нижний фундамент всего научного здания, а

только верхушку, крышу его, и могут быть сняты и заменены другими без всякого вреда для целого. В по­следнее время мы переживали подобное явление в физике, основные воззрения которой о материи, цент­рах силы, притяжении и т. п. вряд ли внушают мень­ше сомнений, чем соответствующие положения в пси­хоанализе.

Ценность понятий «Я-либидо», «объект-либидо» заключается в том, что они возникли благодаря пере­работке самых детальных незначительных особеннос­тей невротических и психотических процессов. Под­разделение либидо на то, что относится к «Я», и что связано с объектами, непосредственно вытекает из первого положения, отделяющего сексуальное влече­ние от влечений «Я». Такое подразделение предписы­вается анализом чистых «неврозов перенесения» (ис­терии, навязчивых состояний), и я знаю только одно — что все другие попытки объяснить эти феномены по­терпели полную неудачу.

При полном отсутствии какого-либо учения о вле­чениях, дающего возможность ориентироваться в этом вопросе, вполне допустимо или, лучше, даже необхо­димо проверить какое-нибудь одно предположение, последовательно проводя его до тех пор, пока оно не окажется несостоятельным или не подтвердится впол­не. В пользу предполагаемого первичного подразделе­ния на сексуальные влечения и влечения «Я» говорит, помимо удобства такого подразделения для аналити­ческого изучения «неврозов перенесения», еще и многое другое. Я согласен, что один этот момент мог бы допускать еще и другое объяснение, так как в таком случае речь шла бы об индифферентной пси­хической энергии, становящейся либидо лишь благо­даря акту привязанности к объекту. Но, во-первых, разделение этих понятий соответствует общепринято­му подразделению первичных влечений на голод и любовь. Во-вторых, в пользу его говорят биологические соображения. Индивид действительно ведет двойное существование — как самоцель и как звено в цепи, которой он служит против или, во всяком случае,

помимо собственной воли. Даже сексуальность он при­нимает за нечто вполне соответствующее своим жела­ниям, между тем как, с другой точки зрения, сексу­альность является только придатком к его зачаточной плазме, которому он отдает все свои силы в награду за наслаждение, являясь смертным носителем, быть может, бессмертной субстанции, подобно владельцу майоратного имущества, представляющему из себя только временного владельца переживающего его май­оратного института. Подразделение на влечения «Я» и сексуальные влечения в таком случае явилось бы только выражением двойной функции индивида. В-третьих, необходимо помнить, что все временно нами допущенные психологические положения придется когда-нибудь перенести на почву их органической ос­новы. Весьма вероятно, что тогда окажется, что осо­бенные вещества и химические процессы выражаются в виде сексуальности, и через их посредство индиви­дуальная жизнь становится продолжением жизни ро­да. Мы считаемся с такой возможностью, подставляя вместо особых химических веществ соответствующие особые химические силы.

Именно потому, что я всегда стараюсь устранить из области психологии все чуждое ей, в том числе и биологическое мышление, я хочу в данном случае вполне определенно признать, что допущение отдель­ных влечений «Я» и сексуальных, т. е. теория либидо, меньше всего зиждется на психологических основах и по существу обосновано биологически. Я буду поэ­тому достаточно последовательным и откажусь от этого положения, если психологическая работа покажет, что по отношению к влечениям более удобно пользоваться другим предположением. До сих пор этого нет. Воз­можно, что сексуальная энергия либидо в глубочайшей основе своей и в конечном результате составляет толь­ко продукт дифференциации энергии, действующей вообще в психике. Но такого рода утверждение не имеет никакого значения. Оно относится к вещам, столь отдаленным от проблем, связанных с нашими наблюдениями, и имеет так мало фактического содер-

жания в смысле положительных знаний, что с ним "одинаково не приходится ни считаться, ни оспаривать его. Весьма возможно, что это первичное тождество энергии так же мало имеет общего с тем, что пред­ставляет для нас интерес с аналитической точки зре­ния, как первоначальное родство всех человеческих рас — с требуемым властью доказательством родства с покойником, оставившим наследство, для утверж­дения в правах наследства. Все эти рассуждения ни к чему не приводят; так как мы не можем ждать, пока какая-нибудь другая научная дисциплина пре­поднесет нам стройное и законченное учение о влече­ниях, то для нас гораздо целесообразнее попытаться узнать, какой свет может пролить на эти основные биологические загадки синтез психологических фено­менов. Примиримся с возможностью ошибки, и пусть это не удержит нас от того, чтобы последовательно проводить вышеупомянутое предположение о проти­воположности влечений «Я» и сексуальных, которое стало для нас неизбежным выводом из анализа «нев­розов перенесения»; но посмотрим далее, сможем ли мы плодотворно развивать такие предположения, не впадая во внутренние противоречия, и удастся ли нам применить их и при других заболеваниях, например, при шизофрении.

Дело обстояло бы, разумеется, совершенно иначе, если бы было приведено доказательство, что теория ли­бидо оказалась несостоятельной при шизофрении. К. Г. Юнг это утверждает, чем и принудил меня выска­зать все вышеизложенное, хотя я охотно воздержался бы от этого. Я предпочел бы молчаливо идти дальше той же дорогой, которую избрал в анализе случая Шре-бера, не касаясь тех основных положений, из которых я исходил. Но утверждение Юнга, по меньшей мере слишком поспешно. Приводимые им доказательств очень недостаточны. Сначала он ссылается на мое ж«собственное показание, утверждая, будто я сам почув ствовал себя вынужденным ввиду трудностей анализ* Шребера расширить понятие либидо, т. е. отказаться от его чисто сексуального значения и допустить полно«

отождествление либидо с психическим интересом вооб­ще. Ференци в исчерпывающей критике работы Юнга наложил уже все, что необходимо было для исправле­ния такого неправильного толкования моих слов. Мне остается только согласиться с названным критиком и повторить, что я никогда и нигде не заявлял о таком отказе от теории либидо. Второй аргумент Юнга, что трудно допустить, чтобы потеря нормальной функции реального могла быть обусловлена исключительно от­делением либидо от своих объектов, представляет из себя не доказательство, а декрет; it begs the question -этот аргумент предрешает вопрос и делает всякое об­суждение его излишним, потому что вся суть вопроса в том и заключается, что именно нужно доказать, воз­можно ли это, и если возможно, то каким образом. В следующей своей большой работе Юнг близко подо­шел к намеченному мною уже давно решению вопроса: «При этом нужно еще во всяком случае принять во внимание — на что, впрочем, ссылается Фрейд в своей работе о Шребере, — что интроверсия Libido sexualis ведет к концентрации его на «Я», вследствие чего, мо­жет быть, и наступает потеря функции реальности. В самом деле, возможность объяснить таким образом психологию потери функции реальности очень соблаз­нительна». Но он не останавливается долго на этой воз­можности. Несколькими страницами ниже он отделы­вается от этого взгляда замечанием, что при таких ус­ловиях создалась бы психология аскетического анахорета, но не раннего слабоумия. Как мало таким неподходящим сравнением можно разрешить вопрос, показывает соображение, что у такого анахорета, «стремящегося искоренить в себе всякий след сексу­ального интереса» (но только в популярном значении слова «сексуальный»), вовсе не должны непременно проявляться признаки патогенного приложения его либидо. Он может совершенно потерять сексуальный интерес к человеку, но сублимировать его, выказывая повышенный интерес к божественному, к природе, к животному миру, причем его либидо не подвергается интроверсии на область фантазии и не возвращается к

I

'

«Я». Такое сравнение, по-видимому, наперед не допус­кает возможности отличать интересы, исходящие из эротических источников, от всякого рода других инте­ресов. Вспомним далее, что исследования швейцарской школы, при всех ее заслугах, объяснили только два пункта в картине раннего слабоумия: существование при этой болезни тех же комплексов, какие встречают­ся и у здоровых людей, и у невротиков, и сходство фан­тазий таких больных с народными мифами. Но, поми­мо этого, они не могли пролить света на механизм заболевания. А потому мы считаем неверным утверж­дение Юнга, что теория либидо оказалась не в состоя­нии объяснить раннее слабоумие, вследствие чего она потеряла значение и по отношению к другим неврозам.

II

Непосредственное изучение нарциссизма, как мне кажется, встречает особые препятствия. Основным подходом к такому изучению останется, пожалуй, ана­лиз парафрении. Подобно тому, как неврозы перене­сения дали нам возможность проследить либидозные проявления влечений, так изучение раннего слабоумия и паранойи позволит нам понять психологию «Я». И опять мы должны будем составить себе представ­ление о том, что кажется простым у нормального человека, на основании изуродованного и преувели­ченного в патологических случаях. Но нам все же открываются еще некоторые другие пути, ведущие к более близкому знакомству с нарциссизмом, и их-то я хочу по порядку описать. Пути эти составляет изу­чение психологии больного органической болезнью, психологии ипохондрии и проявлений любовного чув­ства у обоих полов.

В оценке влияния органической болезни на рас­пределение либидо я следую указаниям, полученным мною в беседе с Ш. Ференци. Как всем известно и кажется вполне понятным, человек, мучимый орга­нической болью и неприятными ощущеними, теряет

интерес к объектам внешнего мира, поскольку они не относятся к его страданиям. Более точное наблюдение показывает, что у него пропадает также и либидозный интерес, он перестает любить, пока страдает. Баналь­ность этого факта не должна нам помешать описать его, пользуясь терминологией теории либидо. Мы ска­зали бы в таком случае: больной сосредоточивает ли­бидо на своем «Я», отнимая его у объектов, с тем чтоб по выздоровлении снова вернуть им. В. Буш говорит о поэте, страдающем зубной болью: «Душа пребывает исключительно в тесной ямке бокового зу­ба». Либидо и интересы «Я» испытывают при этом одну и ту же участь, и тогда их снова нельзя отделить друг от друга. Известный эгоизм больных берет верх над всеми интересами без исключения. Мы находим это вполне понятным, потому что прекрасно знаем, что, оказавшись сами в таком же положении, будем вести себя так же. Исчезновение самого сильного лю­бовного порыва вследствие телесных заболеваний и смена его полным равнодушием составляет тему, ко­торая находит широкое применение в юмористической литературе.

Как болезнь, так и состояние сна связано с нар-циссическим возвратом либидо к себе или, точнее говоря, к единственному желанию спать. В полном согласии с этим находится и эгоизм сновидений. В обо­их случаях мы имеем дело не с чем другим, как с изменением распределения либидо вследствие измене­ния «Я-комплексов».

Ипохондрия, как и органическая болезнь, выра­жается в мучительных болезненных физических ощу­щениях и влияет на распределение либидо совершен­но так же, как физическое заболевание. У ипохонд­рика исчезает интерес, как и либидо, — последнее особенно ясно — по отношению к объектам внешнего мира, и оба концентрируются на занимающем его внимание органе. Различие между ними в одном: при органической болезни мучительные ощущения являются следствием физических изменений, которые можно объективно доказать, а при ипохондрии этого

нет. Но, оставаясь верным общему духу нашего обыч­ного понимания патологических процессов при нев­розах, мы могли бы высказать взгляд, что известная доля правды имеется и в ипохондрических представ­лениях, что кое-каких изменений в органах и при ипохондрии не может не быть. В чем же могли бы состоять такие изменения? В этом случае нами долж­но руководить то наблюдение, что и при других неврозах имеются физические ощущения неприятного свойства, сходные с ипохондрическими. Я уже од­нажды проявил склонность присоединить ипохондрию как третий актуальный невроз к неврастении и нев­розу страха. Не будет, вероятно, преувеличением, если я скажу, что и при других неврозах, как правило, развивается также и известная доля ипо­хондрии. Лучше всего это можно наблюдать при неврозе страха и при развившейся на его почве истерии. Гениталии в состоянии возбуждения пред­ставляют из себя образец такого болезненно-чув­ствительного, известным образом измененного, но в обычном смысле здорового органа. К ним направлен большой приток крови, они разбухли, пропитаны влагой и являются источником разнообразных ощу­щений. Если мы назовем функцию какого-нибудь органа, состоящую в том, что из этого органа посы­лаются в психику сексуально возбуждающие раздра­жения, его эрогенностью и если вспомним, что пс соображениям, вытекающим из сексуальной теории, мы уже давно усвоили себе то положение, что ге­ниталии могут быть заменены другими частями тела, так называемыми эрогенными зонами, то нам остается в данном случае сделать еще только один шаг. Нам нужно решиться видеть в эрогенности общее свойстве всех органов тела, и мы сможем тогда говорить с повышении или понижении этой эрогенности в том или другом месте организма. Параллельно с каждым таким изменением эрогенности в органах могла бы измениться концентрация либидо на «Я». В этих моментах мы должны искать первопричину ипохонд­рии, считая, что они могут иметь на распределение

либидо такое же влияние, какое имеет органическое заболевание какого-нибудь органа.

Нетрудно заметить, что, следуя такому ходу мыс­лей, мы наталкиваемся на проблему не только ипо­хондрии, а и других актуальных неврозов, неврастении и невроза страха. Но ограничимся вышеизложенным и не будем переступать границы психологии при изуче­нии чисто психологических явлений, углубляясь так далеко в область физиологического исследования. До­статочно только упомянуть, что, исходя из данной точ­ки зрения, можно предположить, что ипохондрия на­ходится в таком же отношении к парафрении, в каком другие актуальные неврозы находятся к истерии и нев­розу навязчивости, т. е. зависят в такой же степени от «Я-либидо», как те от «объект-либидо», а ипохондри­ческий страх находится в таком же отношении к «Я-либидо», в каком невротический страх относится к «объект-либидо». Далее, если мы уже усвоили себе взгляд, что механизм заболевания и симптомообразо-вания при неврозах перенесения, т. е. процесс разви­тия от интроверсии к депрессии, необходимо связывать с накоплением и застоем «объект-либидо», то мы долж­ны также усвоить себе представление о накоплении и застое «Я-либидо» и привести его в связь с феноменами и ипохондрии,и парафрении.

Но тут мы должны будем задать себе другой ин­тересный вопрос: почему такой застой «Я-либидо» ощущается как нечто весьма неприятное? Я ограни­чился бы ответом, что неудовольствие является вы­ражением высшего напряжения, т. е. оно представ­ляет из себя известную величину материального про­цесса, ведущего к накоплению внутреннего напряже­ния, воспринимаемого психически как чувство непри­ятного, неудовольствия. Решающим моментом в раз­витии чувства неудовольствия является, однако, не абсолютная величина этого материального процесса, а скорее известная функция этой абсолютной величи­ны. Стоя на такой точке зрения, можно решиться подойти вплотную к вопросу, откуда вообще берется психологическая необходимость переступить границы

нарциссизма и сосредоточить либидо на объектах. От­вет, вытекающий из общего хода наших рассуждений, следующий: необходимость в этом наступает тогда, когда концентрация либидо на «Я» переходит опре­деленную границу. Сильный эгоизм защищает от бо­лезни, но, в конце концов, необходимо начать любить для того, чтобы не заболеть, и остается только забо­леть, когда вследствие несостоятельности своей лиша­ешься возможности любить. Это похоже приблизи­тельно на то, как Г. Гейне изображает психогенезис сотворения мира:

Болезнь, вероятно, была последней

причиной

Всего стремления к творчеству: Созидая, мог я выздороветь, Созидая, стал я здоров.

Нам известно, что наш душевный аппарат в первую очередь является для нас орудием, при помощи ко­торого мы справляемся с возбуждениями, обыкновенно воспринимаемыми нами мучительно и грозящими ока­зать на нас патогенное влияние. Психическая пере­работка этих возбуждений достигает исключительного напряжения, чтобы направить по внутреннему душев­ному руслу те возбуждения, которые неспособны найти себе непосредственный выход наружу или для которых в данную минуту нежелателен такой выход. Но для такой внутренней переработки сначала безразлично, производится ли она над реальными или воображае­мыми объектами. Различие проявляется лишь позже, когда переход на нереальные объекты ведет к застою либидо. Подобная же внутренняя переработка либидо после возвращения от объектов к «Я» делает возмож­ным развитие бреда величия при парафрении; весьма вероятно, что только после того, как проявляется несостоятельность этого бреда, концентрация либидо на «Я» становится патогенной и вызывает процесс, который в дальнейшем развитии своем наблюдается нами в форме болезни.

Теперь я попробую несколько углубиться в меха­низм парафрений и изложить некоторые взгляды, ко­торые, как мне кажется, уже теперь заслуживают внимания. Различие между нарциссическими заболе­ваниями (







Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.