Заметки о случае обсессивного невроза

Материал, который Вы найдете на последующих страницах, носит неоднородный характер.

Во-первых, я представлю выборочные фрагменты из истории случая обсессивного невроза. Если судить о случае по продолжительности, по вредности оказанного воздействия и точке зрения о нем самого пациента, он может быть назван достаточно суровым: лечение, которое длилось около года, увенчалось окончательным восстановлением личности пациента и устранением существующих у него запретов.

Во-вторых, начиная с этого случая и принимая в расчет предыдущий опыт анализа ряда других, я сделаю несколько несвязных афористичных заявлений о зарождении и тонком психологическом механизме обсессивного процесса, а таким образом надеюсь расширить первоначальные наблюдения касательной этой темы, опубликованные в 1896 г. Программа такого рода требует от меня некоторых объяснений. В противном случае можно подумать, что я расцениваю этот метод общения, как единственно правильный и рекомендую для подражания. В то время, как на самом деле я только приспосабливаюсь к препятствиям, как к внешним, так и к свойственным самому предмету рассмотрения, и я с удовольствием сообщил бы больше, если бы это было правильным или возможным. Я не могу привести полную историю лечения, т.к. это повлечет за собой детальное рассмотрение обстоятельств жизни пациента. Навязчивый интерес столицы, которая с особенным вниманием следит за моей лечебной деятельностью, не позволяет правдиво описать случай. С другой стороны, я все больше и больше прихожу к тому, чтобы считать искажения, к которым прибегают в таких обстоятельствах, ненужными и неудобными.

Если искажения незначительны, то они не в состоянии оградить пациента от нескромного любопытства; если они достаточно сильны, чтобы защитить его, то они требуют слишком большой жертвы, т.к. разрушают ясность материала, который внутренне взаимосвязан и опирается на незначительные детали повседневной жизни.

Из этого последнего условия вытекает парадоксальная истина, что гораздо легче предать огласке самые интимные секреты пациента, чем невинные, тривиальные факты его жизни: в то время, как первые не прольют света на личность, вторые, по которым его легко узнать, обнаружат ее с предельной ясностью. Этим и объясняется нещадное сокращение истории случая и лечения. Я все же могу предложить более убедительные причины, которые заставят меня ограничиться несколькими несвязными результатами психоаналитического исследования обсессивного невроза.

Признаться, попытка проникнуть в запутанную структуру этого жесткого случая обсессивного невроза не увенчалась успехом, и если бы понадобилось воспроизвести анализ, то было бы невозможно воссоздать его структуру в том виде, в каком мы ее знаем или представляем себе с помощью анализа, видимую для других сквозь нагромождение терапевтической работы.

Также затрудняет дело сопротивление пациента и различные формы, в котором оно проявляется. Кроме всего вышеозначенного надо признать, что обсессивный невроз сам по себе не является легкой для понимания вещью, намного менее, чем, например, истерия. На самом деле мы ожидали противного. Язык обсессивного невроза, т.е. способы выражения тайных мыслей, является чем-то вроде диалекта языка истерии, но это диалект, разобраться в котором наверняка будет легче, т.к. он более близко соотной жизни они скрывают свое состояние настолько долго, насколько возможно, и часто обращаются к врачу, когда их жалобы достигли наивысшей стадии, как, например, если бы они, страдая туберкулезом легких, отказывались бы от лечения в санатории.

Это сравнение с инфекционным хроническим заболеванием я делаю кроме всего потому, что, как и в случае с хроническим заболеванием, которое я упомянул, мы можем указать на ряд блестящих терапевтических успехов как в легких, так и в тяжелых случаях обсессивного невроза, когда эти последние были захвачены на ранних стадиях развития. В подобных обстоятельствах есть только одна альтернатива - сообщить факты в незавершенной, недоработанной форме, в которой они нам известны, в которой будет правомерно их сообщать. Отрывки знаний, представленные на этих страницах, хотя они были кропотливо собраны, возможно, сами по себе не окажутся удовлетворительными. Но они могут послужить начальной точкой для работы исследователей, и совместное усилие, возможно, приведет к успеху, который лежит за пределами усилий одного человека.

Молодой человек с университетским образованием обратился ко мне с заявлением, что страдает от обсессий с самого детства, но с особой силой они проявились последние 4 года. Основной составляющей расстройства являлись страхи о том, что что-то может случиться с двумя обожаемыми людьми: с отцом и с молодой особой (дамой), которой он восхищался. Также он отдавал себе отчет в компульсивных побуждениях, как, например, желании перерезать себе горло бритвой; сверх того, он создавал запреты, порою связанные с совершенно незначительными для него вещами.

Он тратил годы, по его словам, сражаясь с этими своими мыслями, и терял очень многое в процессе жизни.

Он попробовал различные способы лечения, но ничего не помогло, за исключением водной терапии недалеко от..., и это, думает он, помогло лишь потому, что он завел там знакомство, которое привело к регулярным половым сношениям. Здесь подобной возможности не представилось, сношения имел редкие и нерегулярные. К проституткам он испытывает отвращение. В общем, он заявил, что его половая жизнь замерла на месте, мастурбация играла в ней небольшую роль, когда ему было 16-17. Потенция у него была нормальная, первый раз в половые отношения вступил в 16-летнем возрасте. На меня произвел впечатление трезвого и проницательного человека со светлой головой.

Когда я спросил его, зачем он подверг себя такому стрессу, рассказывая о сексуальной жизни, он ответил, что именно это он знал о моих теориях, в реальности он не читал ни одной моей работы, если не считать того, что недавно, листая одну из моих книг, он наткнулся на объяснение интересной словесной ассоциации, которая так отчетливо напоминала ему о его «попытках думать» в связи с его идеями, что он решил отдать себя в мои руки.

На следующий день я заставил его взять на себя обязательство выполнять единственное условие лечения - говорить все, что приходит в голову, даже если ему это неприятно, или кажется неважным, неуместным, или бессмысленным. Потом я попросил начать общение (разговор) с любой темы, которая нравится, и он начал так:

По его словам, у него был друг, о котором он был высокого мнения. Он привык обращаться к нему, если его мучили какие-нибудь преступные побуждения, и спрашивал, не презирает ли тот его, как преступника. Друг обычно морально поддерживал его, убеждая в том, что у него безупречное поведение, что он, наверно, привык с малых лет видеть только темную сторону своей жизни. До этого, продолжал он, был еще кто-то, кто имел такое же на него влияние. Это был 19-летний студент (самому пациенту было тогда 14-15), которому он нравился, и который поднял его самоуважение до такой степени, что он стал казаться себе гением. Этот студент впоследствии стал его репетитором и внезапно изменил свое отношение, стал обращаться с ним, как с идиотом. Позже он понял, что студент интересовался одной из его сестер и восхвалял лишь для того, чтобы получить доступ в дом. Это был первый сильный удар в его жизни. Далее он продолжил без видимого перехода.

«Я думаю начать сегодня с переживания, которое и послужило непосредственным поводом моего обращения к Вам. Это произошло в августе, когда мы были на маневрах в --- Я страдал и перед этим мучил себя разнообразными обсессивными мыслями, которые быстро прошли во время маневров. Я мог показать обычным офицерам, что у людей вроде меня не только умная голова, но и крепкая воля.

Однажды мы выступили в короткий поход из ---. На остановке я потерял свое пенсне и мог бы его быстро найти, но не хотел задерживать отправление, так что я не стал. Но телеграфировал моим окулистам в Вену, чтобы они прислали мне другое на следующую стоянку. На той же остановке я оказался сидящим между двух офицеров, один из которых был капитаном с чешским именем и который был для меня довольно значимой фигурой. Я даже как-то побаивался его, так как он явно получал удовольствие от жестокости. Я не хочу сказать, что он был плохим человеком, но за обедом офицеров он многократно выступал за введение телесных наказаний, так что я был вынужден не согласиться с ним в резкой форме.

Итак, во время этой стоянки между нами завязалась беседа, в которой капитан рассказал мне, что прочитал об определенно ужасном наказании, которое использовалось на Востоке...»

Тут пациент прервал рассказ, встал с дивана и стал умолять избавить его от необходимости рассказать о его деталях. Я убедил его, что сам не люблю жестокости и, конечно, не хочу мучить его, но, естественно, что я не могу подарить ему то, что не в моих силах. Он с тем же успехом может попросить подарить ему муку. Преодоление сопротивления было законом лечения и ни на каком основании нельзя было без него обойтись (я объяснил идею сопротивления в начале часа, когда он сказал мне, что в нем было много того, чего надо преодолеть для того, чтобы рассказать об этом опыте).

Я продолжил, сказав, что в любом случае буду делать все возможное для того, чтобы разгадать подлинное значение всех его намеков. Может он думал о посадке на кол?

«Нет, это не то. Преступника связывали,» - он выражался настолько неясно, что я не сразу догадался, в какой позе, - «Горшок переворачивали кверху дном на его ягодицы, туда клали несколько крыс, и они...» - он опять встал, показывая все признаки ужаса и сопротивления, - «протискиваются (пролезают)...». «В анус,» - я пришел на помощь.

Во время рассказа в наиболее важных местах его лицо принимало странное, сложное выражение. Я мог интерпретировать его лишь как ужас от своего собственного удовольствия, о котором он не подозревал. Он продолжал с большим трудом:

«В этот момент в голове вспыхнула мысль, что это происходит с дорогим мне человеком». В ответ на прямой вопрос, он сказал, что это был не он сам, кого наказывали, но наказание было вынесено безлично. После небольшой подсказки я понял, что этим человеком, к которому мысль относилась, была обожаемая им дама.

Он прервал свою историю для того, чтобы убедить меня в том, что подобные мысли чужды ему совершенно и неприятны, и что все, что следовало за их ходом, пронеслось в голове с невероятной быстротой. Одновременно с этой мыслью всегда возникала «санкция», которая, надо сказать, являлась мерой защиты, которую он должен был принять для того, чтобы предотвратить воплощение фантазии в жизнь.

Когда капитан говорил об отвратительном наказании, продолжал он, и эти идеи стали приходить ему в голову, он, используя свои обычные защитные формулы («но», сопровождающееся жестом отречения, и фраза «о чем это вы там думаете?») сумел отогнать от себя обе эти мысли.

Это «обе» поразило меня как громом, и читателя, без сомнения, заинтересовало тоже. Пока мы слышали лишь об одной идее о наказании крысами, совершаемом над дамой. Теперь он вынужден был признать, что одновременной с первой у него возникла другая мысль о наказании применительно к отцу. Т.к. его отец умер несколько лет назад, то этот обсессивный страх был еще более бессмысленным, чем первый, и, соответственно, он старался по возможности оттянуть признание.

Этим же вечером, продолжил он, тот же капитан дал ему посылку, которая пришла по почте и сказал: «Лейтенант А. оплатил расходы. Вы должны вернуть ему долг». В посылке было пенсне, по поводу которого он телеграфировал. В этот момент абстрактная «санкция» в его голове приняла соответствующую случаю форму, а именно, если он не вернет деньги, это случится (а случится то, что фантазия о крысах реализуется в отношении его отца и дамы).

И немедленно, в соответствии с хорошо знакомой ему процедурой, с целью предотвращения санкции появилась команда, принявшая форму обета: «ТЫ должен возвратить 3,80 крон лейтенанту А.» И он произнес эти слова чуть ли не вполголоса.

В течение всмулировке высказывания: «ТЫ должен возвратить деньги лейтенанту А.».

Наконец он встретил лейтенанта А., человека, которого он искал, но офицер отказался принять деньги, заявив, что ничего за него не уплачивал, и что он вообще не имеет никаких дел с почтой, т.к. ей занимается лейтенант Б.

Это повергло моего пациента в глубокое расстройство, т.к. это означало, что он был не в состоянии исполнить обет, потому что, давая его, он основывался на ложных посылках.

Он выдумал очень любопытное средство для преодоления подобной трудности, а именно, он должен был пойти с обоими мужчинами (А. и Б.) на почту, и что А. должен дать сидящей там девушке 3,80 крон, которые та отдаст Б., а он сам отдаст 3,80 крон А., как и требует формулировка обета. Меня не удивит, если с этого момента читатель окажется не в силах следовать повествованию. Даже подробный отчет, который дал мне пациент о внешних событиях этих дней и своих реакциях на них, был полон внутренних противоречий и выглядел безнадежно запутанным.

Только после того, как он рассказал историю в третий раз, мне удалось заставить увидеть его темные пятна в ней и выявить ошибки памяти и смещения, в которых он увяз. Я избавлю себя от заботы воспроизведения этих деталей, основные из которых будет несложно воспроизвести по ходу повествования, и я лишь добавлю, что в конце этой второй сессии пациент вел себя так, словно он был в изумлении и недоумении. Он несколько раз обращался ко мне как к «Капитану», наверно потому, что в начале часа я сказал ему, что сам лично не в восторге от жестокости, в отличие от К.Н., и что у меня нет ни малейшего намерения его мучить.

Единственной информацией, которой я смог добиться от него в течение этого часа был та, что с самого начала во всех предыдущих случаях, когда у него был страх, что что-то случится с людьми, которых он любил, точно так же, как и в последнем случае, он подразумевал наказание не только в настоящем, но и вечные муки в загробном мире.

До 14-15 лет он был искренне верующим, но с того времени он постепенно превратился в свободомыслящего человека, коим и является по сей день.

Он улаживал противоречия между верой и обсессиями, говоря себе: «Что ты знаешь о загробном мире? О нем невозможно ничего узнать. Ты никоим образом не рискуешь - так что делай это». Подобная форма аргументации казалась приемлемой человеку, который в других отношениях был исключительно здравомыслящим, а в этом направлении он эксплуатировал ненадежные суждения перед лицом вопросов в пользу религиозной позиции, которую он перерос.

На третьей сессии он закончил свою очень характерную историю повторяющихся попыток выполнения своего обсессивного обета. Тем вечером состоялось последнее собрание офицеров перед окончанием маневров. Ему выпало сказать тост от лица «Джентельменов Запаса». Он говорил хорошо, но пребывал как будто во сне, так как где-то глубоко его мучило, не давая покоя ни на минуту, его невыполнимое обязательство. Он провел ужасную ночь. Его голова разрывалась от постоянной внутренней борьбы аргументов. Главным аргументом, конечно, был тот, что утверждение, на котором и основывалась его клятва - что лейтенант А. заплатил за него деньги - оказалось ложным. Тем не менее, он утешал себя мыслью, что еще не все потеряно, т.к. лейтенант А. проедет с ним вместе часть пути до железнодорожной станции в Р---, так что у него еще будет время спросить его о необходимой услуге.

Кстати говоря, он этого не сделал и позволил А. уехать без него, но отдал распоряжения своему ординатору предупредить, что он нанесет ему визит в тот же день после обеда. Сам он добрался до станции в 9.30 утра.

Он сдал багаж на хранение, чтобы позаботиться о некоторых делах в этом маленьком городе с намерением затем нанести визит А.

Деревня, в которой остановился А. была расположена в часе езды от города Р---. Поездка к месту Z, где располагалось почтовое отделение, занимала 3 часа. Он высчитал, таким образом, что выполнение его сложного плана оставит ему время как раз, чтобы успеть на вечерний поезд из Р--- в Вену.

Идеи, которые сражались внутри него, с одной стороны заключались в том, что он просто трусливо и очевидно пытался избавить себя от неудобства просить А. оказать ему такую услугу и боялся выглядеть комично, и по этой причине он предпочитал пренебречь своей клятвой, а с другой стороны наоборот, было бы проявлением трусости исполнить обет, т.к. он хотел этого только для того, чтобы обсессии оставили его в покое. Когда в процессе обдумывания, добавил пациент, он обнаружил, что аргументы уравновешены таким непоколебимым образом, он воспользовался своей старой привычкой и позволил своим действиям быть направленными случайными событиями, как будто бы дланью Господней. Поэтому, когда швейцар на станции обратился обратился к нему со словами «Вы на десятичасовой поезд, сэр?», от ответил: «Да», и в самом деле отправился на десятичасовом поезде. Таким образом, он совершил fait accompli и почувствовал огромное облегчение.

Затем он заказал место для ланча в вагоне-ресторане. На первой же станции, где они остановились, он был неожиданно поражен тем, что все еще хватает времени для того, чтобы дождаться обратного поезда, отправиться назад в Р---, поехать к месту остановки Лейтенанта А., откуда предпринять трехчасовую поездку на почту и т.д. Лишь мысль о том, что он заказал место для ланча стюарду вагона-ресторана, предотвратила выполнение этого замысла. Однако, он не отказался от него, а лишь отложил его выполнение до следующей остановки.

В таком духе он боролся сам с собой от станции к станции, пока не доехал до места, где ему казалось невозможным выйти, т.к. там жили его родственники.

Он окончательно решил ехать в Вену, там найти своего друга и выложить ему свое дело целиком, а потом, после того, как его друг примет решение, поехать в Р--- ночным поездом. Когда я выразил сомнение в том, что это было выполнимо, он уверил меня, что у него будет полчаса свободного времени между прибытием одного поезда и отправлением другого.

Когда он прибыл в Вену, ему, однако, не удалось найти своего друга в ресторане, в котором он рассчитывал его встретить, и добрался до дома друга только в 11 часов вечера. Он рассказал всю историю этим же вечером. Его друг всплеснул руками в изумлении, что тот еще мог сомневаться, страдает ли он обсессиями, а затем успокоил его так, что тот заснул прекрасно.

На следующий день они оба направились в почтовое отделение, чтобы отправить 3,80 крон на почту [в Z], куда пришла посылка с пенсне.

Именно последнее утверждение послужило мне отправной точкой, с которой я мог себе позволить приводить в порядок различные искажения, включенные в историю.

После того, как друг его довел до ума, он отправил небольшую сумму денег ни лейтенанту А., ни лейтенанту Б., а прямо на почту. Он, следовательно, знал, что за расходы на посылку должен был ни кому-нибудь, а служащему почты, и он знал это до начала своего путешествия.

Оказалось, что в действительности он знал это до того, как капитан сказал отдать долг, и до того, как он сам произнес обет; теперь он вспомнил, что за несколько часов до встречи с жестоким капитаном он был представлен другому капитану, который объяснил ему, как на самом деле обстоят дела. Этот офицер, услышав его имя, сказал, что только что был на почте, и девушка спросила, знает ли он Л.Л. (то есть пациента), которому пришла посылка, доставка которой должна быть оплачена. Офицер ответил, что не знает, но девушка посчитала, что может доверять незнакомому лейтенанту, и сказала, что пока оплатит расходы из своего кармана. Именно таким образом пациент вступил во владение заказанным им пенсне.

Жестокий капитан сделал ошибку, когда отдавал ему посылку, сказав, что он должен вернуть 3,90 крон А., но пациент должен был знать, что это ошибка.

Несмотря на это, он дает обет, основанный на этой ошибке, обет, который должен стать для него мукой.

Таким образом, он утаивал от себя, так же как, рассказывая историю, утаивал от меня, эпизод с другим капитаном и существование доверчивой девушки в почтовом отделении. Я должен признать, что когда была сделана эта коррекция, его сведения стали выглядеть еще более бессмысленными и неразумными, чем раньше.

После того, как он уехал от друга и вернулся в семью, сомнения опять одолели его. Аргументы друга, как он мог видеть, ничем не отличались от его собственных, и он ничуть не заблуждался относительно того, что временное облегчение связано ни с чем другим, кроме как с личностью его друга.

Его решение проконсультироваться у доктора было встроено в бред весьма искусным образом. Он подумал, что хорошо бы найти доктора, который бы дал ему справку, что ему необходимо с целью восстановления здоровья выполнить некоторые действия, которые он планировал, совместно с лейтенантом А. Лейтенант, без сомнения, позволит убедить себя с помощью справки в необходимости принять у него 3,80 крон.

По случайности одна из моих книг попалась ему в руки, что и сподвигло его остановить свой выбор именно на мне. Однако о том, чтобы получить у меня справку, не могло быть даже речи, а поэтому все, что он просил, так это избавить его от обсессий, что было достаточно разумно. Много месяцев позже, когда его сопротивление достигло высшей точки, он еще раз испытал искушение отправиться в Р---, прежде всего, чтобы отыскать лейтенанта А. и устроить этот фарс с возвращением ему денег.

Читатель не должен ожидать, что я разом пролью свет на странные и бессмысленные обсессии пациента, связанные с крысами. Истинная техника психоанализа предопределяет терапевту умерить свое любопытство, предоставив пациенту право свободы выбора последовательности тем во время лечения. На четвертой сессии я, соответственно, встретил пациента словами: «О чем вы намерены сегодня говорить?»

«Я решил рассказать вам о том, что я считаю самым важным, и что мучает меня с самого начала». Потом он рассказал мне длинную историю о последнем периоде болезни отца, который умер от эмфиземы 9 лет назад. Однажды вечером, думая, что состояние приближалось к критическому, он спросил врача, когда можно считать, что опасность миновала. Послезавтра вечером - ответили ему. Ему даже в голову не пришло, что отец мог не дожить до этого срока. В полдвенадцатого ночи он прилег, чтобы часик отдохнуть. Его разбудили в час ночи, и вдруг медик сообщил ему, что отец умер. Он упрекал себя за то, что не присутствовал при смерти отца; и его самообвинение усилилось, когда медицинская сестра сказала, что отец однажды за эти дни произнес его имя, когда она подошла к постели, спросил: «Это Поль?». Ему показалось, что он заметил, что его мать и сестра склонны обвинять себя подобным же образом, но они никогда не говорили об этом. Вначале, однако, упреки не мучили его. Очень долгое время он не осознавал факт смерти отца. Каждый раз, когда он слышал хорошую шутку, он говорил себе: «Надо бы рассказать ее отцу». Его воображение также было переполнено мыслями об отце, поэтому часто, когда раздавался стук в дверь, он думал: «А вот и отец пришел», а входя в комнату, он ожидал увидеть там отца. Но вместе с тем он никогда не забывал, что отец уже умер, а перспектива столкнуться с призраком совсем его не пугала, но напротив, он очень желал бы этого. Так продолжалось до тех пор, пока 18 месяцев спустя он вновь не вспомнил о своем невнимании к отцу, и это воспоминание начало его сильно тяготить. Дошло до того, что он стал относиться к себе, как к преступнику. Поводом для случившегося послужила смерть его неродной тети и посещение ее дома, которое он предпринял с целью выразить соболезнования. С этого момента он расширил структуру обсессивных мыслей, таким образом включая в нее мир. Незамедлительным следствием такого поворота событий стала потеря им способности работать. Он сказал мне, что единственным, что поддерживало его активность в то время, было утешение, которое представлял ему регулярно его друг, отметая все самые уничижительные мысли, основываясь на том, что они были невероятно преувеличены. Услышав это, я решил воспользоваться случаем и дал ему возможность окинуть взглядом основные принципы психоаналитической терапии. Когда существует несоответствие, начал я, между аффектом и его идеоторным содержанием (в данном случае между интенсивностью самообвинения и причиной для этого), обыватель скажет, что аффект намного превосходит причину - или, другими словами, он преувеличен - а, следовательно, вывод (что пациент преступник), следующий из этого самообвинения, является ложным. Напротив, аналитически ориентированный врач скажет: «Нет, аффект оправдан. Чувство вины не открыто для дальнейшей критики. Но оно относится к другому содержанию, которое неизвестно (бессознательно), и которое требуется отыскать. Известное нам идеоторное содержание оказалось в данной связке с аффектом ошибочно, по вине ложного соединения. Мы не привыкли испытывать сильное чувство, не имеющее сознательного содержания, а значит, если содержание отсутствует, мы находим его на замену содержания, которое хоть как то нам подходит, подобно нашей полиции, которая, отчаявшись поймать действительного убийцу, арестовывает вместо него кого-нибудь другого. Более того, тот факт, что существует ложная связь, является единственно возможным объяснением бессилия логики в борьбе с мучающей мыслью». В заключение я признаюсь, что такая новая точка зрения на вещи породила новые тяжелые проблемы; ибо как он признать, что его внутренние упреки в том, что он по отношению к отцу является преступником, оправданы, в то время как он должен знать, что в действительности никогда не совершал против него преступления?

На следующей сессии пациент проявил большую заинтересованность моим высказыванием, но рискнул высказать некоторые сомнения.

Как, спросил он, может информация о том, что самообвинение и чувство вины оправданы, иметь терапевтический эффект?

Я объяснил, что терапевтический эффект имеет не сама информация, а открытие, что существует неизвестное содержание, с которым в действительности и связано самообвинение.

Потом я вкратце объяснил ему психологическое различие между бессознательным и сознательным, упомянув о том, что все сознательное подвергается неизбежному стиранию, тогда как бессознательное относительно неизменно; в качестве иллюстрации к своим замечаниям я указал ему на старинные предметы, стоящие в моей комнате. Эти предметы, сказал я, являются не более чем вещами, найденными в могиле, и то, что их захоронили, спасло их: разрушение Помпеи послужило началом тому, что их сейчас откопали.

Можно ли гарантировать, спросил он, как отнесется человек к тому, что он обнаружил? Один, по его мнению, будет вести себя так, как будто бы желая получить от своих упреков самое лучшее, в то время как другой так себя не поведет.

Нет, сказал я, из природы вещей, с которыми мы имеем дело, следует, что в любом случае аффект будет преодолен - по большей части во время прогресса в ходе работы. Для спасения Помпеи было сделано все возможное, в то время как люди тревожились, как им избавиться от мучительных мыслей, подобных вашим.

Я сказал себе, продолжал он, упреки могут появиться из-за разрыва во внутренних моральных принципах, но дело никак не во внешних.

Я согласился, добавив, что человек, который просто нарушает внешний закон, часто считает себя за это героем.

Это возможно, продолжал он, только в том случае, если личность уже дезинтегрирована. Существует ли какая-то возможность снова интегрировать его личность? Если бы это было возможно, он считал, что смог бы добиться успехов в жизни, возможно даже больших, чем большинство людей.

Я ответил, что я полностью согласен с ним по поводу расщепления его личности. Ему нужно было лишь сравнить этот выявленный вновь контраст между моральным и злым Я с тем контрастом, о котором я уже упоминал - между сознательным и бессознательным. Моральное Я было сознательным, а злое - бессознательным.

Потом он сказал, что, хотя считает себя аморальной личностью, помнит, что в детстве совершал поступки, которые исходили от другого Я.

Тут я отметил, что он случайно напал на одну из основных характеристик бессознательного, а именно, его связь с инфантильным. Бессознательное, объяснял я, и есть инфантильное, это та часть я, которая отделилась от него в детстве, не прошла вместе с ним последующие стадии развития, и вследствие этого оказалась вытесненной. Именно производные от этого вытесненного бессознательного и отвечали за появление неподвластных воле мыслей, составляющих суть его болезни. Теперь уже он мог бы, добавил я, открыть для себя еще одну характеристику бессознательного; я бы очень хотел, чтобы это открытие он сделал самостоятельно.

Он не нашелся, что еще сказать в этой связи, но вместо этого высказал сомнение, что будет возможно ликвидировать изменения, существовавшие такое долгое время. Что, в частности, можно сделать против его идеи о загробном мире, когда логические доводы в применении к ней бессильны?

Я сказал ему, что ни в коем случае не оспариваю тяжесть его заболевания, как впрочем и значимость его патологических построений; но вместе с тем его молодость и неповрежденность личности работают в его пользу. В продолжение этого я сказал ему пару слов о том, что я составил о нем самое хорошее мнение, и это доставило ему заметное удовольствие.

В самом начале следующей сессии он сказал, что должен поведать мне об одном событии из своего детства. С 7 лет, как он уже мне говорил, у него был страх, что его родители догадываются о его мыслях, и фактически этот страх преследовал его всю жизнь. Когда ему было 12 лет, он был влюблен в девочку, сестру одного из своих друзей (в ответ на мой вопрос сказал, что любовь не была плотской; он не хотел увидеть ее голой, так как она была слишком маленькой), но она не проявляла к нему чувств, которые ему хотелось бы, чтобы она проявляла. На почве этого ему в голову пришла мысль, что она обратит на него внимание, если с ним вдруг случится страшное несчастье; и в качестве примера такого несчастья в голове сразу же возникла смерть отца. Он отогнал от себя эту мысль как можно быстрее. Даже сейчас он не может признать возможность, что то, что возникло в голове, могло быть «желанием»; ясно, что это было не более, чем «ход мыслей». Попутно возражая ему, я спросил его, если это не было желанием, почему он отогнал его от себя.

Просто, возразил он, из-за содержания мыслей, что отец должен умереть.

Я заметил, что он так произносит эту фразу, как будто в ней говорится об их «величестве», всем, конечно, хорошо известно, что одинаковые наказания получает тот, кто скажет: «Император - осел» и тот, кто замаскирует запретные слова так: «Если кто-нибудь скажет, что император - осел, то он у меня поплатится». Я добавил, что легко могу встроить так энергично отвергаемую им мысль в контекст, который исключит возможность подобного отвержения: например, «если мой отец умрет, я убью себя на его могиле».

Это заставило его вздрогнуть, но не отказаться от своего возражения.

Я после этого прервал спор замечанием, что мне кажется, что это не первое появление подобной идеи о смерти отца, она наверняка происходит из более раннего периода, когда-нибудь мы проследим историю ее возникновения.

Он продолжил разговор, сказав, что точно такая же мысль пришла к нему в голову второй раз за 6 месяцев до смерти отца. В это время он уже был влюблен в свою даму, но финансовые затруднения не позволяли даже думать о союзе с ней. Тогда ему пришла мысль, что после смерти отца, он может сделаться достаточно богатым человеком, чтобы жениться. Защищаясь от этой мысли, он стал думать, что отец вовсе ничего ему не оставит, и таким образом он не получит компенсации за столь ужасную утрату. Та же мысль, но в гораздо более мягкой форме, пришла к нему в третий раз за день до смерти отца. Он подумал: «Сейчас я, возможно, потеряю то, что больше всего люблю», и пришел к противоречию: «Нет, есть кто-то еще, утрата кого будет еще более болезненной для меня». Эти мысли сильно его удивили, так как он достаточно твердо знал, что смерть отца никогда не сможет послужить объектом желания, но только объектом страха для него.

После того, как он принудительно провозгласил эти слова, я подумал, что будет целесообразно преподнести его вниманию свежую порцию теории. Согласно психоаналитической теории, сказал я ему, каждый страх соотносится с бывшим желанием, на данный момент находящимся в вытесненном состоянии; это, таким образом, обязывало нас верить в прямо противоположное тому, что он утверждал. А это, в свою очередь, находится в соответствии с еще одним требованием теории, а именно, что бессознательное должно быть прямой противоположностью сознательному.

Это сильно его взволновало и сделало недоверчивым. Он удивился, как же у него могло возникнуть подобное желание, когда он любил отца больше всех на свете; без сомнения, он бы отказался от всех своих проектов на счастливую жизнь, если бы это сохранило жизнь его отцу.

Я ответил, что именно такая сильная любовь, как у него, является необходимым условием существования подавленной ненависти. В отношении людей, к которым он равнодушен, он наверняка не испытывает затруднений, колеблясь от умеренной симпатии до умеренной антипатии. Например, если бы он был чиновником, он должно быть думал бы, что его шеф приятен как начальник, но в то же время, мошенничает, когда богат, и гуманен как судья (у Шекспира Брут подобным образом Юлию Цезарю: «Когда Цезарь любил меня, я был растроган; когда он счастлив был, я радовался за него; когда он храбрым был, я чествовал его; но когда он стал честолюбив, я умертвил его». Эти слова потрясают, так как они необычны, а также мы можем представить, насколько глубоки чувства Брута к Цезарю). В случае с более близким человеком он желал бы, чтобы его чувства не были смешаны, и следовательно, как и всякий человек, он смотрел бы сквозь пальцы на его недостатки, пока они не внушат ему неприязнь, не замечал бы их, как будто он страдал избирательной слепотой. Итак, именно сила его любви не давала возможности ненависти - хотя назвать ее так было пародией на истинные чувства - оставаться в сознании. Совершенно ясно, что у ненависти должен быть источник, который обнаружить весьма проблематично; его собственные заявления указывали на тот период, когда он боялся, что родители угадают его мысли; с другой стороны, стоит спросить, почему такая сильная его любовь не смогла подавить ненависть, как обычно случается при столкновении двух противоположных импульсов. Мы можем лишь предположить, что ненависть, должно быть, проистекает из какого-то источника, что она связана с какой-то определенной причиной, которая и делает ее неистребимой. Таким образом, с одной стороны, какая-то связь подобного рода поддерживала жизнеспособность ненависти к отцу, тогда как с другой стороны, его сильная любовь не давала ей проникнуть в сознание. Поэтому ей ничего не остается, как существовать в бессознательном, однако она способна время от времени на мгновение показываться в сознании.

Он признал, что все это очень правдоподобно, но естественно ни на йоту не позволил себя убедить. Рискну спросить, сказал он, как такое может быть, что идея подобного рода может возвращаться, как могла она возникнуть в 12 лет, потом повторно в 20 лет и двумя годами позже, в этот раз закрепившись окончательно. Он не мог поверить, что его враждебность периодически подавлялась, и во время этих периодов не было даже намека на самообвинение.

Я ответил, что когда кто-то задает подобный вопрос, он заранее приготовил ответ; необходимо лишь набраться смелости и произнести его.

Затем он снова заговорил, немного бессвязно, о том, что отец был ему л<

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: