ПРЕИМУЩЕСТВЕННО ХОЛОДНЫЕ И ТУПЫЕ ТЕМПЕРАМЕНТЫ

Эрнест Кат, 23-летний студент, преследует своих родителей с фанатической ненавистью и жесточайшей бранью, называет своего отца бродягой, свою мать — проституткой, угрожает избить их кнутом, крадет и выжимает деньги у них, насколько может. Их существование — это сплошное мучение. Они ни на один момент не уверены в своей жизни. На столе перед матерью лежит бумажник. Эрнст Кат с папиросой в руках небрежно берет бумажник, вынимает оттуда все деньги, кладет их спокойно в карман и возвращает ей обратно бумажник. Отец не желает платить его долгов, — он берет несколько серебряных ложек, тщательно рассматривает их и прячет их к себе. Он конфискует ценные вещи в доме до тех пор, пока не удовлетворяют его требований. Если ему угрожают полицией, он пожимает

плечами: он знает, что отец не желает скандала. Он насилует кельнерш и образованных молодых девушек, которых ночью приводит в дом своего отца, в свою комнату. Когда возмущаются его поведением, он только холодно улыбается. Если напоминают ему о работе, он приходит в бешенство. После таких выступлений он покидает комнату, весь покрытый потом.

Его университетские занятия — без всякой цели и плана; он поступал на все факультеты, изучал философию, психологию, эстетику, но кутил и ничего не достигал. Наконец, он пришел к заключению: “Я исключительный человек, обычная профессия не для меня, — я хочу сделаться артистом”.

Вне дома он совершенно иной, весьма любезен, считается молодым человеком с изящными манерами, умеющим себя держать в обществе. Он любим в кругу своих товарищей и играет в хорошем обществе известную роль maitre de plaisir. По отношению к молодым женщинам в нем есть нечто подкупающее, со многими он состоит в нежной переписке. Он постоянно носит монокль, у него удивительная слабость к дворянскому обществу, в его собственной личности проглядывают черты дворянского происхождения. “Я не могу вращаться в кругах, где живут мои родители”. Его политические убеждения крайне консервативны. Тем не менее его охватило внезапное настроение играть роль пролетария, который имеет желание расстрелять всю буржуазию.

Однажды Эрнст Кат пришел к нам сам. — Худая жилистая фигура. Лицо очень длинное, бледное, холодное, спокойное, каменное. Почти отсутствует мимика. Поза небрежная, аристократическая. Речь сдержанная, усталая, лишенная акцента; иногда нечто деревянное, напыщенное. Некоторые выражения странные, приводящие в тупик. Когда он говорит дольше, ход его мышления становится расплывчатым. Когда он составляет предложение, чувствуется, что его мысль соскальзывает, его нельзя фиксировать на конкретном вопросе, он постоянно впадает в общее, абстрактное; идеалистические обороты о личности, мировоззрении, психологии, искусстве почти хаотически переплетаются между собой, нанизываются среди отрывистых предложений: “Я установлен к конфликтам”. “Я стою на психической почве, я психически совершенно сознателен”.

Его внешность обнаруживает эмоциональную холодность и бесчувственность, в нем проглядывает душевная пустота и разорванность с чертами отчаяния и трагического чувства. “Внутренняя безнадежность и расщепленность”, — как он говорит. Он стремится “к спорту, к сцене и к психологии”. Только никакого занятия для заработка, ничего такого, что “может делать и другой”. Родители всюду мешают развернуться его личности. Они должны давать ему средства, которые ему нужны, чтобы он мог жить в “своей сфере”, т.е. в такой среде, которая удовлетворяла бы его художественные наклонности. Он ничего не может достигнуть. Его “влечет у красоте, к общению с людьми”. Он пишет много писем. Но всякое чувство в нем умерло. Это “чисто искусственная жизнь”, которую он ведет, “чтобы насильственно приспособиться к социальной среде, самому пережить”. Он судорожно рыдает. “У меня отсутствует человеческое и социальное”.

У него никогда не было юмора, это он сам чувствует. Всегда он был занят только своей собственной личностью. “Мир — это для меня театр, в котором только я сам играю”. Друзей у него никогда не было, юношеское не находит в нем отзвука. Он никогда не был серьезно влюблен в женщин. У него было много половых сношений, но внутренне при этом он оставался холодным: “Для меня невозможно уйти в себя”. Все другое в жизни “техника”, “обман”. Крайне холодные театральные манеры. Сильная наклонность к эстетическому у него осталась, особенно к театру и музыке: хорошая музыка доставляет ему удовольствие.

Он разыгрывает из себя интересного, избалованного человека, стоящего над жизнью. Иногда он внезапно говорит: “Я — Иванушка-дурачок”.

Раньше Эрнест Кат был другим: слабым, тихим, нежным ребенком. Его отец рассказал нам о нем следующее: он принадлежал к лучшим ученикам. В его характере наряду с крайней добросовестностью отмечалась несвойственная его возрасту серьезность, чрезмерная основательность и работоспособность. Его молчаливость, грусть и странность уже тогда вызывали опасения.

В общем он был добросердечным, послушным, любвеобильным мальчиком, особенно нежным к матери. Наступление периода полового созревания несколько запоздало, и он долго не обнаруживал ни малейшего чувства к девушкам. В последних классах гимназии началось резкое изменение его характера: он сделался угрюмым, нервозным и ипохондричным. Терпение и умственная продуктивность заметно ослабели. Место усиленных занятий заняли легкомысленное чтение, безграничное философствование и неудачные попытки писать стихи. Он перестал заботиться о чистоте тела, — нужно было его принуждать умываться и причесываться. Часами он бесцельно проводил время в мечтах. Плохо сданный им выпускной экзамен рассеял все возлагавшиеся на него надежды.

Одновременно с этим изменился также и его характер. Раньше добродушный, тихий мальчик сделался недовольным, сумрачным, упрямым. Он ненавидел своего отца. Еще долгое время он был сильно и нежно привязан к матери, а также и к своей сестре, пока та не вышла замуж и не умерла от туберкулеза. Под влиянием бредовых идей ревности к зятю он вбил себе в голову, что родители виноваты в ее смерти, и начал теперь преследовать с фанатической ненавистью и мать. Иногда выплывали у него черты старой нежности к матери. “Любовь к матери была последней его опорой”.

Интересно заглянуть в семью отца. Сестра отца заболела в периоде созревания душевным расстройством с сильным беспокойством; с того времени она возбуждена, недружелюбна и терзает окружающих. Брат отца был прекрасным учеником, внезапно в университете утратил энергию к занятиям, не достиг никакого положения в жизни, стал враждебен к родителям и жил чудаком, не имея профессии. Родственник отца (сын его сестры) был ненормален и ничего не достиг.

Если мы такой случай, как этот, сравним с предшествующим, то невольно возникает вопрос, принадлежали ли все эти типы личности к однородному в биологическом отношении кругу или до некоторой степени родственному? Что имеет общего этот жестокий, холодный циник и опасный тиран с теми нежными, добродушными, идеалистичными людьми, о которых мы до сих пор говорили? Мы конечно отнюдь не хотим настаивать, что шизофреническая и шизоидная группы должны представлять собой нечто биологически однородное. Мы лишь ставим вопрос, имеем ли мы право как критические эмпирики провести линию разделения между отдельными психологическими типами именно в том месте, где это больше всего напрашивается.

Не без намерения я привел рядом оба эти случая. Они наводят нас на следующее размышление. Каким образом могло произойти, что нежный идеалист Франц Блау является сыном холодного деспота? И каким образом могло произойти, что холодный тиран Эрнст Кат в детстве был кротким, нежным ребенком?

Это — та своеобразная связь в наследственности и построении личности, которую мы встречаем постоянно у шизофреников. Мы должны признать эту связь именно потому, что она не столь неожиданна, потому что она установлена благодаря опыту, так как мы не могли бы придти к этому путем спекулятивных психо-

логических дедукций. В равной степени мы не могли бы заранее предположить, что мания и меланхолия внутренне связаны между собой.

Состояние нашего пациента до периода полового созревания соответствует во всех существенных чертах шизоидному препсихотическому типу сентиментального примерного ребенка, лишенного аффекта. То, что с ним произошло в периоде полового созревания, не было тяжелым шизофреническим психозом, а следует рассматривать, особенно в связи с наследственностью, как биологический эквивалент шизофренического процесса. Личность, которая сложилась после, с точки зрения строгой теории надо считать постпсихотической.

Личности до и после периода полового созревания как будто отделены пропастью. И все-таки эта перемена в периоде зрелости не обозначает никакого разрыва с прежней личностью, но представляет лишь сдвиг в ней. Это — типичный пример того, что мы назвали сдвигом психэстетической пропорции. Тщательно присматриваясь, мы находим и в характерной картине жестокого, циничного деспота еще множество черт, которые мы установили у тонких препсихотиков: выраженный вкус к аристократическому, тенденцию к созданию сентиментального, художественно-музыкального внутреннего мира, резко отличающегося от обычной жизни посредственного человека, и до последнего момента пробивающиеся следы мечтательной, элективной нежности к отдельным лицам, особенно характерную привязанность к матери. Мы также и в этой почти уже охладевшей психике находим последний отзвук трагического конфликта, как и у нашего патетического идеалиста: горькое разочарование, “влечение к красоте, к общению с людьми”, со слезами на глазах высказанное признание: “У меня отсутствует человеческое!” При все уменьшающейся восприимчивости он замечает еще, не будучи в состоянии предотвратить его, неудержимо прогрессирующий процесс эмоционального охлаждения. “Всякое чувство умерло”; он ведет “чисто искусственную жизнь”. Наряду с этим — судорожное желание жить, юношески наслаждаться и вырваться из наступающего оледенения, погружения “во внутреннюю безнадежность и расщепление”. И вместе с тем напыщенно-насмешливые попытки из холодной пустоты вместе с остатками тонкого чувства создать стильную личность. Наконец, трагическая гримаса: “Я — Иванушка-дурачок”.

Хольдерлин умер такой же духовной смертью шизофреника, но красивее. Стихи, которые мы выше цитировали, вновь всплывают в нашем сознании. У него была более счастливая судьба — после короткого перехода погрузиться в более глубокое тупоумие. Эрнст Кат, напротив, по дороге к кататонии остановился на пути. Вначале, по крайней мере. Быть может, также и навсегда. Такие шизоиды — самые несчастные: у них еще остается столько тонкого чувства, чтобы ощущать, как они холодны, пусты и мертвы. Если мы такое холодное, бесчувственное существо рассмотрим генетически и с внутренней стороны, то оно выступает перед нами совсем не таким, каким бы оно нам казалось, если бы мы отметили только его социальные действия. Тогда мы не только видим родство между нежным художником и жестоким деспотом, но также и чувствуем его.

Психэстетическая пропорция переместилась, центр тяжести темперамента передвинулся от гиперэстетического к анэстетическому полюсу. Такой же сдвиг проделал психический темп: от упорной, чрезмерно добросовестной педантичности к порывистой разорванности. Если последний сдвиг не имеет места, то мы получаем не тип капризного деспота, как здесь, а тип педантичного тирана и холодного фанатика, о которых мы еще позже поговорим, касаясь исторических фигур, как Робеспьер, Савонарола и Кальвин. Шизоиды, как Эрнст Кат, напоминают нероновские фигуры, с их смесью порывистого произвола и содрогающейся ярости,

напыщенного комедианства и холодной, расчетливой жестокости. Тем не менее отсутствует достаточно проверенный биологический материал, чтобы решить вопрос, имеет ли здесь место внешняя аналогия или биологическая зависимость.

Доктор медицины Грабер, практический врач, пятидесяти лет, живет уже давно вдовцом, с кучей маленьких детей. Он происходит из семьи сектантов. Его отец, способный человек, воспитывал своих детей в большой строгости; он был очень фанатичным, мечтательно-религиозным и весьма педантичным. Так как его не удовлетворяли взгляды баптистской общины, то он организовал вокруг себя еще общину и стал во главе ее.

Сам Грабер отличался большими способностями, в школе был всегда первым учеником и обнаруживал значительное самомнение. Со студенческой скамьи обращали на себя внимание некоторые его странности. Он отправился как миссионер в тропики, где он из принципа ходил с непокрытой головой, без шляпы, на ярком солнце. Теперь он уже давно на континенте.

После смерти его первой, нежно любимой жены, около десяти лет тому назад, стало отмечаться все больше и больше недочетов в его практике и семейной жизни. Вскоре после этого он женился на грубой, необразованной женщине с сомнительным прошлым. Этот брак, представлявший цепь ужасных сцен, был расторгнут через год.

На войне, во время спокойных военных занятий, его неожиданно нашли перед обедом в кабинете, где он кастрировал себя случайно попавшимся ему ножом. Он сказал, что страдал от сильного сексуального инстинкта, что противоречило его моральным и религиозным чувствам.

Дети никогда не любили его. Они его постоянно боялись и скрывали от него все свои мысли; у них ничего общего не было с ним, он жил изолированно в своей семье. Он был удивительно спокоен, за обедом почти ничего не говорил. Было заметно, что он внутренне раздражается и волнуется, например, по поводу практики, но никогда не приходилось слышать от него ни одного слова по поводу того, что его угнетает. Если к этому присоединялся какой-нибудь пустяк, то он впадал в неистовую ярость, рычал, бил своих детей, пока все не валялось на полу. Его всегда видели мрачным, недружелюбным и подавленным. Никогда он не был весел. Недавно, в понедельник, пришел в гости сын его хозяйки; это было ему неприятно, но он ничего об этом не сказал до субботы, когда мальчик случайно позже обычного оставался в постели. В это утро неожиданно и без всякого объяснения разразилась бурная сцена. Когда вошла в комнату квартирная хозяйка, он крикнул ей: “В течение часа он должен оставить дом!” — Это он непрерывно повторял до тех пор, пока мальчик не убежал.

Он был удивительно непрактичен. Его велосипед каждый момент портился; для того, чтобы исправить его, ему нужно было бесконечно много времени. И его ограниченная практика отнимала у него время с утра до ночи, так как он без всякой надобности тратил слишком много времени.

Он был совершенно равнодушен к своей внешности: костюм был в небрежном виде, в беспорядке, руки грязные, к еде он был непритязателен.

Это была смесь педантизма и непостоянства. Никогда не знали, как ему угодить. Его бережливость граничила со скупостью. Его принципом было, чтобы маленькие дети много ели. Свою дочь, нервную и слабую, он принуждал к большие порциям. У нее часто бывала рвота, но она должна была тотчас же опять есть, ко-

гда он появлялся. Каждый час днем и ночью он мог призывать детей к работе в доме и саду.

Его близкие знакомые пишут о нем следующее: “Уже очень рано он обнаруживал признаки крайней душевной возбудимости, легкую внушаемость и склонность к некоторым странностям: то удивительное равнодушие или полная апатия, даже при тяжелых положениях, например, при уменьшении практики и при нужде в деньгах, то неожиданные вспышки страстного возбуждения при незначительных неудачах или, когда он встречал противоречие”.

Недавно он крестил двух своих еще некрещеных по баптистскому обряду детей. В это время он был очень торжественен, совершенно не такой, как обычно. Он всю неделю носил черный фрак, ночью не спал и бродил взад и вперед, как бы ожидая кого-то. Утром он читал Библию, но больше ничего не говорил. В воскресенье утром он приказал всем своим детям стать перед домом во фронт. “Кто будет отсутствовать, не войдет больше в мой дом”. Дождь лил ручьем, но они должны были стоять без зонтика. Затем он скомандовал по-военному выступление и сам без шляпы и зонтика пошел впереди, в белых брюках, в церковь.

Через день, когда он гулял со своими двумя еще некрещеными детьми, начался дождь. Тогда у него возникла мысль: здесь достаточно воды для крещения. Тотчас же он заставил детей, сделав им необходимое наставление, отправиться с обнаженной головой и без зонтиков в ближайший большой город, где он их, промокших до костей, привел в еврейскую семью. Этим он считал крещение законченным.

Свое поведение он мотивировал библейским изречением, случайно пришедшим ему в голову: “Он не пощадил своего собственного сына”. “Это — дети, которых я представил господу”.

Последний поступок послужил поводом к помещению его в больницу. Здесь он был совершенно иным. Никаких следов раздражительности. Он производил впечатление довольного, добродушного, душевно спокойного человека. Речь и движения очень медленные, почти торжественные. Он гулял немного, занимался музыкой и курил трубку, развалившись в удобной позе на софе.

Такова личность Грабера по своим внешним проявлениям. Внутри у него жила — и вероятно уже давно — совершенно фантастическая шизофреническая бредовая система религиозного характера, которую он составил в письменном виде, со строго проведенной схемой, со многими цифрами и символическими числами. Обычно он не говорил об этом. При тщательном анализе можно было констатировать в последние годы два психотических приступа продолжительностью в несколько недель, из которых первый наступил после кастрации, между тем как второй относится ко времени описанной церемонии крещения. Весьма вероятно, что он имел и другие приступы, но их нельзя было доказать.

Что можно сказать по поводу этой картины? Если мы у Эрнста Ката совершенно отнимем тонкое чувство, а, с другой стороны, прибавим еще немного тупости, то он не будет отличаться от доктора Грабера. Сдвиг психэстетической пропорции здесь больше коснулся анэстетического полюса. Вместе с этим вся личность более груба, и психический внешний фасад, который у Ката еще в известном обманчивом лоске сохранился, у Грабера сильно пострадал. Отсутствует утонченное художественное чувство, аристократические манеры, умение держать себя в обществе, заботливость о своей внешности. Первый признак небрежности во внешности, которую мы уже отметили у Ката, здесь явно выступает в неряшливости, нечистоплотности. И там мы видели наряду с остатками сентиментальности грозно выступающую ярость. Здесь, у Грабера, мы находим жестокий гнев и, вме-

сто тонкой раздражительности, грубую форму внутренней гиперэстезии: угрюмую внутреннюю раздражительность, которая может вылиться в вспышки ярости, как у лиц с повреждением мозга. Очень типичен в нашем случае комплексный характер раздражительности. При полном отсутствии внешних столкновений отсутствует также и внутреннее расстройство настроения. И остается картина чистого спокойствия и тупости. Если настроение характеризуется тупостью наряду с гневливостью, то психический темп характеризуется своеобразной комбинацией педантизма и фанатической стойкости, с одной стороны, разорванностью, странными, порывистыми причудами, — с другой; здесь таким образом, сочетаются две типичных крайности шизоидного темперамента.

Грабер является представителем особенно большой группы темпераментов посредственных шизоидов, которая наряду с группой лиц сентиментальных, лишенных аффекта, типа Эриха Ганнера, является, пожалуй, наиболее частой. В особенности это касается постпсихотиков и врожденно-дефективных. Конечно также и у этих угрюмо-тупых содержание психики скуднее, если дело идет о простых людях из народа, и тогда различные стороны их темперамента не так хорошо отделяются друг от друга. В общем тип Грабера представляет собой приблизительно ту границу, где можно при прогрессирующем шизофреническом расстройстве говорить еще о личности. Где сдвиг пошел еще дальше, там мы не можем уж говорить о постпсихотической личности, но уже дело идет о развалине, о шизофреническом слабоумии.

В личности Грабера ясно выступают, еще даже целостнее, чем в личности его отца, черты холодного фанатика, который страстно лелеет только свои идеалистические мысли (например, свои баптистские церемонии крещения) при полной эмоциональной холодности к живым людям, даже к собственным детям.

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: