Тропами сновидений, древностей и теорий Зигмунда Фрейда или

Тропами сновидений, древностей и теорий Зигмунда Фрейда или

В другую ночь мне приснилось следующее: Не совсем одетый, я иду из квартиры в нижнем этаже по лестнице, в верхний этаж. Я перепрыгиваю через три ступени и удивляюсь, что так легко могу подниматься по лестнице. Внезапно я вижу, что навстречу мне вниз по лестнице идет горничная. Мне становится стыдно, я спешу и вдруг появляется чувство связанности,— меня словно приковывают к. ступеням, и я не могу сойти с места.[165]

После описания связанных со сновидением отдельных подробностей своей жизни, Фрейд, неудовлетворившись, разумеется, простым установлением связей с событиями произошедшими накануне сна, задается вопросом:

«Какое отношение имеют, однако, эта лестница и эта женщина к моему сновидению?» И дает ответ: «Чувство стыда за небрежный туалет носит, несомненно, сексуальный характер».[166]

Постепенно он приходит к выводу, что большинство сновидений взрослого человека через пробуждаемое желание не только отправляет его в детство, но имеет в своей основе сексуальный характер[167] и дает выражение эротическим желаниям: «Чем больше занимаешься толкованием сновидений, тем больше убеждаешься в том, что большинство сновидений взрослых имеет в основе своей сексуальный характер и дает выражение эротическим желаниям[168].

Более того, анализ сновидений показывает, что эти желания не только проявляются как возвращение вытесненного, не только могут быть истолкованы просто сексуально, но представляют определенную линию вытеснения, связанную с исходной психологической бисексуальностью [Bisexualität] индивида, то есть с сексуальным интересом как к лицам своего, так и противоположного пола: «лишь сексуальные желания из периода детства могут претерпевать в ходе развития процесс оттеснения (превращения аффектов); в дальнейшие фазы развития они способны воскреснуть,— будь то вследствие сексуальной конституции, которая возникает из первоначальной бисексуальности, будь то вследствие неблагоприятных влияний половой жизни».[169]

Возвращение вытесненного или точнее регресс к вытесненному в сновидениях вводит в область определенной неразрешимости, неопределенности, сопряженной, во-первых, с доэдиповой бисексуальностью и, во-вторых, с полиморфно-перверсивной конституцией ребенка,[170] с его многообразным, открытым к метаморфозам существом. Иначе говоря, сновидческий регресс приводит (или может привести) сновидца к положению, существовавшему до выбора сексуального объекта, к положению, при котором все пути еще открыты, при котором не ясна ни половая принадлежность, ни цель, ни объект, ни магистральные пути либидозных потоков. Выбор своего тела, а также выбор связанных с ним функций и механизмов удовлетворения этого сориентированного тела, выбор, производимый в ходе структурализации эдиповых отношений, приводит к вытеснению отвергаемой линии развития, которая продолжает существовать и предъявлять свои права на удовлетворение.[171]

Таким образом, сексуальность у Фрейда получает более широкое содержание, чем сексуальность просто и традиционно сводимая к генитальности. Топологически, тем самым сексуальность становится рассеянной и утопичной, поскольку зоной ее проявления может быть любой участок тела, любая эрогенная зона; более того, зона эта не всегда статична, она способна смещаться. Иначе говоря, зоной проявления детской сексуальности становится желание, которое, будучи телесно привязанным, выбирает те или иные зоны, так сказать, эрогенеза.

Сексуальность проявляется в той зоне, в том объекте, в той цели, которую избирает сексуальная энергия — либидо, это экономическое понятие, количественно выражающее динамическое проявление сексуальности. Это либидо, на первый взгляд неожиданно почти полностью, для Фрейда, совпадает с платоновским Эротом.[172]Точнее, даже с платоновскими Эротами, появляющимися в «Пире» чуть ли не как мифологизированные частичные влечения, и с Эротами фрейдовскими, которых в его коллекции не менее шести. Эроты чаще всего воплощаются в фигуре ребенка, существа в значительной мере открытого в своих сексуальных проявлениях, объектах и целях. Становление полиморфной сексуальной организации — результат эрогенеза тела ребенка. Однако, Эрот всегда обращен к другому, он — сама связь с другим. В руках его стрелы. Эрот — утрата и обретение себя в другом: Эрот — любовь, чувство, состояние, переживание. Эрот уже не подобен младенцу Гору, который в отсутствии Исиды изображается сосущим палец, находящим удовлетворение в аутоэротически замещающем акте наслаждения[173].

Либидо может отклоняться от сексуального объекта. Оно может фетишистски направиться на метонимически замещающий объект. В частности на объекты тех или иных коллекций. Оно отличается способностью к сублимации, к отказу от сексуальной цели в пользу цели культурной, например, в пользу искусства или науки. В сублимации сходятся художественное творчество и интеллектуальная деятельность. Причем важно то, что в фрейдовской экономике на сублимированную активность идет энергия в первую очередь частичных влечений, тех, что не привязаны к генитальности.

Итак, часть энергии либидо может быть направлена на удовлетворение страсти коллекционирования. Коллекционирование, в частности, коллекционирование произведений искусства,— своего рода регрессивная, детская деятельность. Игра и страстное к ней отношение, присущие коллекционированию, непосредственно связаны с фантазмическими, сновиденческими, символическими проявлениями психической жизни. Коллекционирование — один из видов сублимации, сексуального замещения: «Нас нисколько не удивляет, например,... когда холостяк становится страстным коллекционером... все это примеры психического смещения,[174] замещения сексуальной цели несексуальной,[175] смещение выбора объекта, смещение, в частности, в область возвышенного.ⁱ Сквозь призму сексуальности и выбора направления желания просматриваются не только воплощенные образы из коллекции Фрейда, но и отношения в рамках Эдипова треугольника.ⁱⁱ

Коллекции сублимированных, возвышенных, культовых объектов своим замещающим и отклоняющимся характером гомологичны коллекциям сексуальным, коллекциям женщин, коллекциям пациенток,ⁱⁱⁱ коллекциями текстов для психоаналитического толкования.

Собственно говоря, толкованию подлежит не сновидение «как таковое», а его текст, припоминаемый, записываемый, словом, перерабатываемый. Вторичная переработка неизбежно, если не предшествует толкованию, то вплетается в него. Облечение сновидения в повествовательную форму — своего рода одевание символически обнаженного сновидения. Таким образом история переодевается несколько раз: сновидные мысли (латентное содержание) — представленные [dar(ge)stellt] мысли сновидения (манифестное содержание) — пересказанные мысли сновидения — проинтерпретированные мысли сновидения. Каждая операция предполагает, во-первых, перевод, во-вторых, искажение, в-третьих, «переодевание».

Не совсем одетый, я иду из квартиры, — замечает скромно Фрейд, и его эксгибиционизм указывает на эксгибиционизм самого сновидения, на то, что будет сформулировано как нарциссизм сновидения.[176] Однако, полнота нарциссизма оказывается неполной, чего-то не хватает («не совсем одетый»). Нарциссизм неполон — не совсем прикрыт и не совсем открыт. Эксгибиционизм невозможен в силу этой «ущербности», в силу нехватки, даже кастрированности: нечего здесь показывать.^iv

Либидо может испытывать торможение, наталкиваться на сопротивление, подобно тому, как это происходит во сне о наготе: «Мне становится стыдно, я спешу и вдруг появляется чувство связанности».[177] Становится страшно: «сновидения страха суть сновидения с сексуальным содержанием: либидо превращается в них в страх».Становится страшно. Страшно перед неведомым. Страх перед загадкой. Страх перед сфинксом.

ⁱВпрочем, этимологическое и акустическое родство понятий сублимация и возвышенное в таких, например, языках как французский или английский (sublimation, sublime), не имеет места как в русском языке, так и в немецком: Sublimierung, Erhabene.

ⁱⁱФоррестер указывает на тот факт, что Дон Хуан, десексуализированную роль которого разыгрывает коллекционер (см, прим.89), для Фрейда,— аналог его собственного отца; «именно его отец — Дон Жуан, отец, чьи три жены выставляют его в свете сердцееда, а коллекционирование Фрейда это и замещение побед отца, и преклонение перед мертвым отцом, которого он был склонен идеализировать. На самом деле, мы видим, как формируется коллекция Фрейда в его консультационной комнате в ответ на смерть отца: не только древности, но также и психоаналитические случаи пациенток, законная научная коллекция отличают Фрейда от коллекции его отца» (Forrester J., 1997, р.116).

ⁱⁱⁱКоллекционером женщин был Дон Жуан, и отец Фрейда, обладатель трех жен, «так что коллекционирование Фрейдa это одновременно и замещение завоеваний отца и акт почтения отцу» (Forrester J. 1998, S.25) В отличие от коллекции Якоба Фрейда, коллекция Зигмунда Фрейда — узаконенная научная коллекция (там же).

^ivВсе приводимые Фрейдом примеры касаются мужчин, демонстрирующих нехватку фаллического атрибута, что влияет, главным образом, на эту эксгибиционистскую активность. Точнее говоря, нагота не демонстрирует пенис или его отсутствие, но отсутствие фаллоса как замещающего атрибута возможной недостаточности, отсутствия колоссального двойника. Тут появляется определенная цель: истина — женщина — разоблачение — кастрация — стыд» (Derrida J. 1980, pp.444.)

Я много ездил по городу, устал и голодный лег в постель. Мне снится: я иду в кухню и прошу дать мне чего-ниубдь поесть. Там стоят три женщины, из которых одна хозяйка; она что-то вертит в руках, точно собирается делать клецки. Она просит меня подождать, пока будет готово. Я проявлю нетерпение и, обиженный, выхожу из кухни и надеваю пальто: но первое, которое я пробую надеть, мне слишком длинно. Я снимаю его и удивляюсь, что у него меховой воротник. На другом почему-то длинный кушак из турецкой материи… Появляется какой-то незнакомец с продолговатым лицом и маленькой бородкой и не дает мне надеть пальто, говоря, что оно принадлежит ему. Я показываю, что оно все сплошь вышито турецкими узорами. Он спрашивает: какое вам дело до турецких узоров? Неожиданно мы с ним сдружаемся.[178]

В один из осенних дней 1898 года, голодный, уставший Фрейд возвращается домой, ложится в постель, засыпает, возвращается к сно-видениям, сно-воспоминаниям детства, возвращается к матери, возвращается к материнской груди. Однако, возвращение находится под запретом: грудь под запретом, инцест запрещен под страхом кастрации.

Сновидение возвращает к мифам культуры, к детству человечества. Эдипов комплекс [Oedipuskomplex] появляется в «Толковании сновидений» (хотя он так еще не назван[179]), он-то и объясняет здесь один из ключевых моментов[180] индивидуального становления — выбор линий развития и вытеснения, а в дальнейшем через него, через восстание, восстание против отца, его восстановление, поглощение, инкорпорирование объясняется рождение культуры и истории человечества.[181]

Во втором предисловии к «Толкованию сновидений» Фрейд говорит о том, что книга эта является реакцией на смерть отца, на самое важное в жизни человека событие. Так соединяются горечь утраты, самообвинения, меланхолические упреки,[182]самоанализ, анализ сновидений и текст книги. Такова судьба человека: переживать смерть другого, другого далекого и близкого, другого проецируемого и интроецируемого. Такова судьба, неизбежность, бессознательная предопределенность, Ананке. Мойры плетут свои нити. Парки плетут нити судьбы. Переживать другого, выживать и переживать вину за выживание.[183] Предопределенность, сверхдетерминированность поведения предписана Парками. Парки принадлежат бессознательному, Парки пробуждаются после окончания сновидения: «неожиданно эти три женщиныпревращаются в моих мыслях в трех Парк, которые прядут судьбу человека».[184]И связывают человека с завершением предначертанного, с жизнью взаймы, со смертью, с долгом перед лицом смерти: «Одна из Парк вертит что-то в руках, точна делает клецки. Странное занятие для Парки,— оно требует объяснения. Объяснение это я нахожу в другом, более раннем воспоминании детства. Когда мне было шесть лет, я учился у матери, и она мне сказала, что я сделан из земли и должен превратиться в землю. Мне это не понравилось, и я выразил сомнение. Тогда она потерла руку об руку, все равно как хозяйка в сновидении делала клецки, с той только разницей, что у нее не было между ладонями теста,— и показала мне черные частички эпидермы, которые отделяются при трении ладонь о ладонь. Она хотела мне иллюстрировать этим мысль, что мы сделаны из земли. Мое удивление этому было безгранично, и я усвоил себе веру в то, что впоследствии прочел в словах: Ты обязан природе смертью» [185]

Мать несет знание о смерти, смерти, которая порой приходит к родителям в сновидении, точнее «в огромном большинстве случаев касаются лица, одного по полу со спящим,— то есть мужчине в большинстве случаев снится смерть отца, а женщине — смерть матери»[186]; и приходит она из прошлого: «Когда кому-нибудь снится, что его мать, отец, брат или сестра умирают, то я отнюдь не воспользуюсь этим сновидением в качестве доказательства того, что субъект этот именно теперь желает их смерти. Теория сновидения не требует столъкого; она довольствуется констатированием того, что он желал — когда-нибудь в детстве — их смерти»[187] И желание это может пробивать цензуру в ответ на дневную заботу, но при этом «заботы эти не могут быть включены в сновидение иначе, как через посредство одноименного желания: желание же не может быть замаскировано заботой»[188]

Так у груди сходятся две пары влечений: «у женской груди» не только «скрещиваются любовь и голод»[189], но и влечение к жизни с влечением к смерти.[190] Три Женщины, три Парки, три Матери: мать-родительница, мать-жена, мать-смерть.[191]Голод, усталость напоминают об отделении от матери, о вхождении принципа реальности, одним из горьких итогов действия которого становится признание смерти. Фантазм смерти ведет к депрессивной тревоге. Кто-то должен исчезнуть. Плохая мать исчезает. Няня исчезает. Должен исчезнуть отец.

Эдипов комплекс находит то или иное свое осуществление, и одновременно то или иное свое разрешение посредством идентификации [Identifizierung}, точнее посредством различной интенсивности амбивалентных, раздваивающих подобно Янусу, идентификаций в ситуации любви и соперничества в отношении родителей. Здесь же зарождается раскаяние, столь очевидное в сценах истерии: «Отождествление, идентификация — чрезвычайно важный момент для механизма истерических симптомов. Этим путем больные выявляют в своих симптомах не только собственные переживания, но и переживания целого ряда других лиц; они как бы страдают за других и исполняют единолично все роли большой жизненной пьесы»[192]

Посредством идентификации в рамках семейного Эдипова треугольника приводится в действие механизм структурализации отношений. В сновидении же идентификация или образование коллективных лиц «служит различным целям: во-первых, изображению общих черт второго лица, во-вторых, передвинутого сходства, в-третьих же, изображению лишь желаемого сходства».[193] Посредством идентификации истерики представляют коллектив лиц; присваивая самые разные желания, они разыгрывают переживания самых разных лиц.

Героем, обладающим таким желаемым сходством предстает, например, Ганнибал. Идентификация Фрейда с Ганнибалом проявляется, в частности, в сновидении посредством переходного объекта, каковым выступает желанный город, город археологических раскопок, город раскрываемых загадок истории, город папы: «Я шел ведь по стопам Ганнибала; мне, как и ему, было не суждено увидеть Рим; он также отправился в Кампанью в то время, как весь мир ожидал его в Риме. Ганнибал, с которым есть у меня это сходство, был любимым героем моих гимназических лет... Ганнибал и Рим символизировали для юноши противоречие между живучестью еврейства и организацией католической церкви»,[194] Римские развалины будут служить Фрейду аналогом психической реальности, в которой все трансформируется, но ничто не умирает.» Но психическая реальность — продукт взаимодействия желаний с реальностью материальной. Нельзя увидеть в сновиденческой реальности того, чего не видел в реальности актуальной: «В третьем сновидении я очутился, наконец, в Риме. К моему большому разочарованию, я, увидел однако не сам город, а лишь небольшую речку с темной водой; на одном берегу черная скала, на другом — луга с высокими большими цветами... Ясно, что я тщетно пытаюсь увидеть в сновидении город, которого не видел наяву».[195] Рим постоянно, вновь и вновь появляется в сновидениях Фрейда. Его «желание попасть в Рим стало символом многих других горячих желаний».[196]

Эдипова история — время идентификаций, время выбора себя как одного из родителей. Сфинкс расчленяется — родители разъединяются,ⁱⁱ выбор производится. Отец говорит: «из тебя ничего не выйдет». Вот она эта история, одна из ключевых в соперничестве с отцом: «Однажды вечером перед тем, как лечь спать, я вопреки приказанию родителей удовлетворил свою потребность в их спальне и в их присутствии. Отец, ругая меня, заметил: из тебя ничего не выйдет! Это было повидимому страшным оскорблением моему самолюбию, так как воспоминание об этом эпизоде постоянно проявляется в моих сновидениях и связано обычно с перечислением моих заслуг и успехов, точно я хочу этим сказать: видишь, из меня все-таки кое-что вышло».[197]

Теперь Зигмунд Фрейд сам становится отцом, он становится больше, чем отцом, он превосходит его, у него больше случаев с женщинами, у него больше детей, даже если и символических. Он доказывает отцу «видишь, из меня все-таки кое-что вышло». Сновидение доказывает и то, что из отца тоже кое-что вышло. Отец превращается на смертном одре в героя, в того, кем он так и не стал при жизни, героя, разумеется, сновидца: «Я припоминаю, что на смертном одре он был похож на Гарибальди и радуюсь, что это предзнаменование сбылось».[198] Сновидение отдает должное и отцу, и сыну. Они занимают места героев римской истории. Они занимают чужие места. Фрейд надевает в сновидении чужое пальто. Эта попытка надеть чужое пальто служит указанием на плагиат, на присвоение себе того, что принадлежит другому. С одной стороны, пальто указывает на конфликт с Флиссом вокруг «похищенной» «бисексуальности» и на конфликт с Коллером вокруг «похищенного» анестетика кокаина, а, с другой, на текст (именно применительно к нему речь, как правило, идет о плагиате) и на похищение удовольствия другого, то есть опять-таки возвращает к теме сексуальности. Сексуальности и смерти: пальто — гроб. Фрейд отправляет поезд мыслей и по другим ассоциативным линиям: пальто — плагиат — Пелаги[199] — плагиостомы, которые через обвиненного в плагиате Кнеделя, вновь возвращают к клецкам [Knödel} и матерям.

Эдипова тема сновидения, впрочем, связывается не только с Римом, но и с Орвието, где Фрейда поразили фрески «Страшного суда» Луки Синьорелли, на которых предельно образно представлены темы смерти и сексуальности. Репродукции этого «Страшного суда» Фрейд привез с собой в Вену, где они стали частью его коллекции. Эдиповы переживания смерти и сексуальности составляют, с одной стороны, часть виденного в актуальной реальности и увиденного в сновидении о трех Парках, с другой стороны, они оказываются основой фрейдовского анализа не только сновидных мыслей, но и механизма забывания.[200]

Одним из звеньев связующих это сновидение с забыванием имени Сииньорелли оказывается пальто с турецкими узорами. Хотя сам Фрейд устанавливает в «Толковании сновидений» связь со Спалатто («Незнакомец, с продолговатымм лицом и маленькой бородкой, помешавший мне одеться, напоминает мне одного купца в Спалатто, у которого моя жена накупила множество турецких материй»). Фрейд поскупился в Спалатто, приобрел не все, что хотел, т.е., как он пишет «упустил случай купить хорошие вещи («упустил случай у кормилицы» и пр.). Одна из мыслей, внушенных спящему голодом, гласит следующим образом: не нужно ничего упускать, нужно брать все, что есть, даже если и совершаешь при этом несправедливость; нельзя упускать случая, жизнь так коротка, смерть неизбежна».[201] Если в первой части сновидения речь идет об утолении голода, и «брать все» означает «брать клецки», «брать грудь», «брать в рот», «поглощать в себя», то во второй части «брать все» уже предполагает «брать пальто», «брать что-то, чтобы надеть на себя», «быть поглощенным». Два пространства, внутреннее и внешнее сходятся в эдиповой теме: надеть чужое пальто — овладеть телом матери, и нет ничего удивительного в том, что у пальто «меховой воротник». Как не удивительны в этом контексте и претензии господина с маленькой бородкой, говорящего, что пальто «принадлежит ему».

Эдипов треугольник — место и время концептуального перехода от индивидуального мифа с его сценой желания к коллективному мифу, от индивидуального невроза[202] к неврозу коллективному, от частной иллюзии к иллюзии общей.[203] Подобным местом, местом схождения частного с коллективным может служить и произведение искусства, объект коллекции, коллекции Фрейда в частности. Фрейд создает свой личный музей, и это словосочетание уже содержит в себе противоречие частного и общественного,ⁱⁱⁱ заключает в себе трансгрессию пространств, рассеивает иллюзию их чистоты и однородности.

Эдипов комплекс это не только судьба («Судьба его [Эдипа] захватывает нас потому, что она бы могла стать нашей судьбой, потому что оракул снабдил нас до нашего рождения таким же проклятием, как и Эдипа»[204], но и загадка, охраняемое сфинксом знание.[205] Сфинкс загадывает загадку, Эдип ее разгадывает, ее разгадывает Фрейд.^iv Сфинкс загадывает «нужную загадку», загадку о становлении человека. Сфинкс передает свое знание Фрейду, Фрейд передает ее своим сторонникам и скрепляет тайну знания кольцами. Члены тайного психоаналитического комитета, Ференци, Ранк, Закс, Абрахам, Джонс, Эйтингон, впервые собирутся вместе 25 мая 1913 года и получат кольца с геммами-инталиями из коллекции Фрейда. Именно эти культовые предметы, именно кольца из собрания отца-основателя должны будут скрепить союз, окольцевать отмеченных носителей и распространителей тайного знания. Сам Фрейд наденет гемму с головой Юпитера. Союз тайного знания скреплен античными знаками, знаками трагедии человека.

Трагедия не только вызывает катартические чувства, трагедия рока пробуждает страх.

ⁱДжон Форрестер подчеркивает, что в аналогии между материальным объектами, будь то римские развалины или античные статуэтки из коллекции Фрейда, и психическими структурами «сновидения оказываются более стабильными объектами, чем могильники» (Forrester J. 1998, S.28).

ⁱⁱСфинкс, для Мелани Клайн, представляет собой комбинацию образа родителей — образ родительского коитуса.

ⁱⁱⁱКак подчеркивает Джон Форрестер, посредством психоанализа Фрейда превратил стыдливо скрываемые от общественного взора «объекты», такие как сновидения, оговорки и т.д., в драгоценный коллекционный материал, сравнимый с общепризнанными ценностями типа объектов искусства. Тенденция превращать личное в общественное, расширять границы частной территории проявилась, с одной стороны, в тиражировании нематериальных коллекций в общедоступных книгах, с другой стороны, в передаче материальных объектов из своей коллекции друзьям и близким (Forrester J. 1998, S.31-2).

^ivКак пишет Эллен Хандлер Спитц: «Две вазы с Эдипом и сфинксом, равно как и другие образы сфинксов можно считать символизирующими зачарованность Фрейда ими и своим идеализированным образом того, кто разрешил загадку» (Spitz Е.Н., 1991, с.159).

«У меня уже очень много лет не было ни одного настоящего сновидения страха. В возрасте семи, восьми лет я помню одно такое сновидение; лет тридцать спустя, я подверг его толкованию. Оно было чрезвычайно живо и отчетливо и представило мне любимую мать со странно спокойным, как бы застывшим выражением лица; ее внесли в комнату и положили на постель два (или три) существа с птичьими клювами. Я проснулся со слезами и с криком и разбудил родителей»[206]

Это сновидение в толковании Фрейда непосредственно связывается с визуальными образами из первокнигиⁱ: «Странно задрапированные, длинные существа с птичьими клювами я заимствовал в иллюстрации к библии издания Филиппсона; мне думается это были боги с ястребиными головами с египетского надгробного барельефа».[207] В 1891 году отец дарит как раз тот, второй том Книги своему сыну в день его тридцати пятилетия, который содержит ястребиные головы богов.ⁱⁱ

Проанализированное 30 лет спустя, сновидение это, похоже, преследовало Фрейда всю жизнь, соединяя в египетских птичьих головах смерть и страх смерти, материнство и сексуальность, желание и страх желания. Осенью 1885 года Фрейд прогуливается по Парижу, доходит до площади Согласия, где обнаруживает перенесенный из Луксора фрагмент Древнего Египта: скульптуру с птичьими головами.[208]Позднее в его коллекции появятся ястребоголовая фигура, представляющая, по-видимому, сына Исиды Гора, раскрашенный деревянный ястреб в виде мумии, ястребиный реликварий — бронзовый гроб для священного животного, человекоголовая птица, представляющая индивидуальность умершего, его ба и, наконец, бронзовый египетский гриф, представляющий богиню материнства Мут.[209]

Птицелюди, боги и ангелы, наказующие и защищающие, отцы, два-три, склоняются над матерью, любимой и мертвой, образуя фигуру сфинкса, изображая загадку сфинкса. Именно в сновидении «О существах с птичьими головами» впервые визуализировались направленные на мать инцестуозные желания и направленные на отца желания деструктивные, то есть Эдипов комплекс и страх кастрации.

Ориентация потоков либидо, поляризация их в пределах эдипова треугольника, деструктивные и инцестуозные тенденции в бессознательном пробуждают страх наказания, страх — этот «импульс, носящий характер влечения [ein libidinöser Impuls]»[210]. Пробуждается страх перед неотвратимой судьбой, ужас перед долей Эдипа: «Миф об Эдипе представляет собой реакцию фантазии на оба эти типические сновидения [сновидение о половой связи с матерью и сновидение о смерти отца] и подобно тому, как сновидения эти вселяют во взрослых чувство отвращения, так и сам миф внушает нам ужас».[211] Инцестуозные и агрессивные желания порождают страх. Страх потерять мать — вторичен, он — результат вторичной переработки.

В сновидениях о смерти близких родных проявляется страх, и появляется он при условии соблюдения общего правила: сопротивление цензуры должно быть сломлено: «сновидение о страхе наблюдается лишь тогда, когда цензура подавляется вполне или хотя бы отчасти»; более того, онейрическое видение запускает «реальность» телесного пространства: «подавлению цензуры помогает то, что страх является уже налицо в качестве «живого» ощущения, проистекающего из соматических источников».[212]

Страх не может быть объяснен, исходя исключительно из содержания сновидения, он не (обязательно) принадлежит представлению: «страх не оправдывается содержанием сновидения, все равно, как страх при какой-либо фобии чрезвычайно мало объясняется представлением, с которым связана эта фобия <...> Страх лишь дополняет сопутствующее представление и проистекает совершенно из других источников».[213]

Итак, страх проявляется в результате прорыва защиты. Страх выходит из-под контроля, он автономен в своем свободном смещении, в замещении страхом цензуры[214]; страх в сновидении — дело страха, а не сновидения: «я боялся не потому, что мне приснилось, что мать умерла; я истолковал сновидение в его предсознателъной обработке так потому, что уже в то время находился под влиянием страха. Страх же при помощи вытеснения сводится к смутному, несомненно, сексуальному чувству, которое нашло себе выражение в зрительном содержании»[215]. Страх столь же свободен сколь и аффект [Affekf] вообще[216]; эта свобода, это свободное движение делает аффект, страх, в частности, единственной неприкосновенной частью сновидения: «представления [die Vorstellungsinhalte] претерпевают различного рода замещения и смещения, между тем как аффекты остаются в неизменном виде»[217] Эта неустранимость, неизменность, повторяемость аффекта делает его ориентиром толкования: «В психическом комплексе, подвергшемся воздействию цензуры [der Wiederstandszensur], единственной неприкосновенной составной частью являются аффекты; лишь они могут указать нам правильный путь к толкованию»[218] Задача психоаналитического толкования, таким образом, сводится к тому, чтобы разыскать относящееся к аффекту представление.[219]

Страх наступает вновь и вновь. Еще раз: из какого источника он прорывается? Ответ на этот вопрос Фрейд обнаруживает в своей клинической работе: «невротический страх проистекает из сексуальной жизни и соответствует подавленному, неудовлетворенному либидо»..»В страшных сновидениях «либидо превращается в страх «.[220] Анализ устанавливает связь между ястребиными головами из Библии Филиппсона с его сводным братом Филиппом, от которого, как кажется Фрейду, он «впервые услыхал вульгарное слово, обозначающее половой акт, и достаточно ясно характеризующееся аналогией с ястребиными головами»,[221]Жаргонный глагол — voegeln, совокупляться, в обыденном языке — множественное число птиц: «ее внесли в комнату и положили на постель два (или три) существа с птичьими клювами», два или три фаллоголовых существа укладывают мать в постель. Кто же отец Зигмунда, Сигизмунда? Он не только по возрасту своему сын Филиппа, но он — символический сын Филиппа и Библии Филиппсона. Он — PhilippSohn. Филипп проясняет смысл иллюстраций из Библии Филиппсона. Тайна рождения приоткрывается. Тайна смерти приоткрывается. Такого рода обнаружения порождают страх.

Фрейд находит вполне физиологическое объяснение страху: страх связан с сексуальным возбуждением, с которым ребенок в силу телесной неготовности не способен совладать. Он видит, он фантазирует, он достраивает сцену, первосцену, в которую сам не может включиться, из которой пытается самоустраниться.[222] В этом сновидении он впервые сталкивается с первосценой, первосценой, которая оказывается одним из источников фантазмов и сновидений. В этой сцене распознается фигура сфинкса.ⁱⁱⁱ Сфинкса устрашающего ответом на вопрос, откуда я пришел и куда я иду.^iv

Страх отклоняет либидо от движения к сексуальному объекту подобно тому, как эстетическое замещает и сохраняет в себе ощущение жуткого [Unheimliche][223] и возвышенного. Именно таким предстает глазам Фрейда образ воинственной и возвышенной Афины с медузой, этим символом кастрационного страха, признаком смерти на жизнедающей и жизнеотнимающей груди.[224] Грудь замирает. Дух захватывает.[225]

Страх проявляется в результате прорыва защиты, но он — сам уже сигнал надвигающейся катастрофы, он сам от нее защита[226]. Он возвращает на место преступления, он повторяет разыгравшуюся когда-то сцену.[227] И в этом — знак повторения как знак судьбы.[228]

И он же — «разменная монета всех аффектов». Косвенно или прямо, он указывает на аффективность вообще, и на то, что с ней неразрывно связано — на искусство, на застывший аффект, на этот мнесический след: повторение уже бывшего, неустранимость повторяемости: «Ничего незаменимого нет. Видишь, только призраки. Все, что утрачивается, вновь возвращается [Es ist niemand unersetzlich.

Все возвращается. Прах к праху. Однажды Мари Бонапарт подарила учителю античную вазу. Принимая подарок, Фрейд, как будто бы сожалея, что он не стал и сможет стать фараоном,[230] сказал: «Жаль, что ее не взять с собой в могилу».

Желание исполнилось. Событие повторилось. Круг замкнулся. Знак повторения — знак судьбы: именно в этой вазе и хранится теперь его прах.[231] Агасфер успокоился.[232]

Сновидения продолжают свою работу. Именно работа сновидения должна избавлять от страха, тщательно маскируя пробивающиеся на сознательную поверхность желания, которые встречаются сновидцем без страха и упрека.[233]

ⁱЭва Розенфельд считает, что с образами сновидения связан целый ряд иллюстраций из Библии Филиппсона, а именно — семнадцать (Rosenfeld Е. 1956, pp.99-100). Библия Филиппсона, как пишет Ильзе Грубрих-Симитис, запечатлела в памяти Фрейда не только визуальные образы, но и слова и фразы, такие как «бессознательное», «вытесненное», «два влечения», «область влечений» и др. (Grubrich-Simitis, I., 1997, р.86).

ⁱⁱЭтим подарком Якоб дает Зигмунду одновременно «писание и поддержку» (Derrida J., 1995, р.40).

ⁱⁱⁱТак первосцену оценивает Мелани Клайн.

^ivДидье Анзье задается вопросом, почему Фрейд оставляет толкование этого сновидения напоследок, и дает следующий ответ: это сновидение подтверждает символическое овладевание отцом и матерью, то есть овладевание первосценой... это —последнее слово о смерти, последнее слово о страхе, последнее слово об отделелнии от объекта первичной привязанности (Anzieu D„1959.p.249).

Возвышение; на нем нечто вроде отхожего места; длинная скамья, на одном конце большое отверстие. Весь задний край покрыт испражнениями, — различной величины и свежести. Позади скамейка и кустарник. Я испражняюсь на скамейку; длинная струя мочи смывает всю грязь. Засохшие экскременты отделяются и падают в отверстие. Но на конце остается все-таки что-то еше.[234]

Это летнее сновидение 1898 года своим манифестным содержанием указывает на переход к третьей стадии психосексуального развития. Работа сновидения[235] переводит сновидца с анальной стадии развития на генитальную: «длинная струя мочи смывает, всю грязь».

Первая особенность сновидения, которую отмечает Зигмунд Фрейд,— отсутствие должного аффекта, «отвращения». Это несовпадение образов и чувств указывает на принципиальное положение «Исследований истерии»: представление и аффект могут расходиться. По сути дела содержание сновидения спровоцировано негативным аффектом: «А вот и активный повод сновидения. В жаркий летний вечер я читал лекцию о связи истерии с извращениями; все, что я говорил, меня почему-то не удовлетворяло и казалось несущественным и неважным. Я был утомлен, не испытывал никакого удовлетворения своей работой и стремился прочь от этого копания в человеческой грязи к своим детям и красотам Италии».[236] Однако, этот негативный аффект в сновидении не проявляется. В сновидении сталкиваются, приходят во взаимодействие чувства ничтожности, неудовлетворенности собой и своего величия. В результате — равнодушный, нейтральный аффективный тон. Аффект смешивается, смущается, смещается. Сновидец пребывает между «копанием в человеческой грязи» и путешествиями по «красотам Италии» с ее бесконечными древностями, между принципом реальности и принципом удовольствия, между аффектом и представлением, между нечистотами и их смыванием.

Нужно завершить расчистку книги. С точки зрения дерьмологии, содержание сновидения говорит о приближающемся окончании анализа; лишь «на конце остается все-таки что-то еще». Этот факт создает позитивный фон сновидения, Более того, литературная ассоциация—аллюзия Фрейда поддерживает позитивный фон фактом его величия как ученого: «При анализе мне точас же приходят в голову авгиевы конюшни, очищенные Геркулесом. Этот Геркулес — я. Возвышение и кустарник относятся к местности в Аусзее, где живут сейчас мои дети. Я раскрыл детскую этиологию неврозов и т<

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: