Анализ его личности и влияния.

Отношение Фрейда к своему отцу было прямой противоположностью его отношения к матери. Она восхищалась им и баловала его, позволяла царствовать среди братьев и сестер - отец же был более беспристрастным, хотя совсем не агрессивным. Отличие видно уже потому, что, когда в возрасте двух лет он все еще мочился в кроватку, замечания ему делал отец, а не мать. Что отвечал на замечания маленький мальчик? <Не беспокойся, папа, я куплю тебе в Нойтитшайне прекрасную новую красную кровать>*. Здесь уже видны те черты, которые будут характерны для Фрейда на протяжении всей его жизни: неприятие критики, вера в себя, бунт против отца или, скажем так, отцовского авторитета. В возрасте двух лет попреки отца уже не производят на него впечатления, он уже примеряет отцовские башмаки и обещает тому кровать в подарок (ср. с ранее приводившимся сновидением с турецким пальто).

Еще выразительнее проступает его бунт против отца, когда в возрасте семи-восьми лет он нарочно помочился в спальне родителей. Это символический акт - завладение спальней родителей с явно проступающей агрессивном тенденцией, нанят, по Джонсу, см.: Janes Е. Op.cit. Vol.l. Р.7.

правленной против отца. Понятное дело, отец разгневался и заявил: <Из этого парня никогда ничего путного не выйдет>. Комментируя этот инцидент, Фрейд писал: <Это был, должно быть, сильнейший удар по моим амбициям, поскольку намеки на эту сцену вновь и вновь встречаются в моих сновидениях, часто перемежаясь с перечислением моих достижений и успехов, словно я хочу этим сказать: <Вот видишь, из меня кое-что вышло>*.

Данное Фрейдом объяснение, согласно которому замечание отца было причиной его амбиций, - это ошибка, обычная для ортодоксальных психоаналитических интерпретаций. Конечно, верно то, что опыт раннего детства является од>ной из важнейших причин позднейшего развития, но приобретенные или унаследованные склонности ребенка могут провоцировапа, реакцию родителя, а она часто и ошибочно принимается за причину развития самой этой склонностии в дэльнейшей жизни ребенка.

В данном случае очевидно, что маленький Фрейд в возрасте двух лет уже чувствовал свою значимость, свое верховенство по отношению к отцу. Имеем ли мы тут дело с конституцией или с тем, что мать была сильнее в семье, провоцирующее действие в возрасте семи лет было лишь еще одним проявлением самоуверенности мальчика. Она сохранялась у него всю жизнь, тогдэ как замечание отца было мягкой реакцией совсем не агрессивного человека, который, как замечает Джоне, обычно очень гордился своим сыном и не имел привычки им помыкать. Такое замечание, да

еще само по себе, никак не могло быть причиной амбициозности Фрейда.

Фрейд относился к своему отцу свысока, наверное, и под влиянием рассказа, которым отец поделился с мальчиком, когда тому было двенадцать лет. Когда его отец был молодым человеком, какой-то прохожий-нееврей сбил шапку у него с головы с криком: <Жид, прочь с тротуара!> Когда возмущенный маленький мальчик спросил: <И что же ты сделал?> - его отец отвечал: <Я сошел на дорогу и подобрал шапку>. Передав этот рассказ, Фрейд продолжаете <Меня поразило такое неге-ройское поведение со стороны большого и сильного мужчины, который вел за руку маленького мальчика. Я сопоставил эту сцену по контрасту с иной, более подходившей моим тогдашним чувствам: со сценой, где отец Ганнибала, Гамилькар Барка, заставил своего сына поклясться на семейном алтаре отомстить римлянам. С тех пор Ганнибал занял прочное место в моих фантазиях>*. История с далеко не геройской реакцией его отца не произвела бы такого чувства обиды, если бы Фрейд уже с самого детства не отождествлял себя с Ганнибалом; он хотел иметь отца, достойного себя. Не следует забывать, что амбициозность Фрейда была (как это вообще часто бывает с амбициозностью) неотъемлемой частью его выдающихся дарований - его неукротимого мужества и гордости. Это мужество даже в то время, когда он был мальчиком, формировало у Фрейда качества - и идеал - героя, а герой не мог не стыдиться своего лишенного геройства отца. Фрейд сам намекает на эту обиду из-за того,

что его отец не был великим человеком, интерпретируя собственное сновидение:

<Тот факт, что в данной сцене моего сна отец заслонял Мейнерта (профессор психиатрии Венского университета. - Э.Ф.1, объясняется не только обнаруженной аналогией между двумя лицами, но и тем, что тут имело место краткое, но совершенно адекватное выражение условного предложения сновидческой мысли, которая, если ее представить полностью, звучала бы так: <Конечно, принадлежи я ко второму поколению, будь я сыном профессора или тайного советника, то и рос бы я быстрее>. В моем сновидении я сделал своего отца профессором и тайным советником>*.

Амбивалентное отношение Фрейда к отцу отразилось и на его теоретических трудах. В реконструкции первоначального периода человеческой истории в <Тотеме и табу> праотца убивают возревновавшие сыновья; в последней работе <Моисей и монотеизм> он отрицает принадлежность Моисея к евреям, делает его сыном египетского аристократа, бессознательно как бы говоря: <Так же как Моисей не был рожден скромными евреями, так и я не еврей, а человек королевской крови>*. Конечно, самое значимое выражение амбивалентного отношения к отцу можно увидеть в одном из центральных элементов его системы, в учении о Эдиповом комплексе, согласно которому сын ненавидит отца как своего соперника в любви к Матери. Но здесь, как и в случае привязанности к Матери, сексуальная трактовка этого соперни-* lbid. Р.438.

Эту же мысль развивает Э.У.Пьюнер, см.: Putter H.W. Op.cit. Р.180.

честна затемняет реальные и фундзментааьные его причины. Желание беспредельной любви и восхищения, сочетающееся со стремлением быть героем-победителем, ведет к притязанию на главенство как над отцом, так и над братьями *сестрами (это сочетание яснее всего представлено в библейской истории об Иосифе и его братьях. Возникает даже искушение назвать этот комплекс <Иосифовым комплексом>). Такой установке часто способствует преклонение матери перед сыном при амбивалентной, принижающей установке по отношению к мужу.

Что же мы обнаружили? Фрейд был глубоко привязан к матери, убежден в ее любви, восхищении, чувствовал себя высшей, уникальной, достойной преклонения персоной, королем средидругих сыновей и дочерей. Он оставался зависимым от материнской помощи и ее восхищения и чувствовал беспокойство, тревогу, подавленность, когда их не обнаруживалось. Мать оставалась для него центральной фигурой на протяжении всей его жизни, вплоть до ее смерти в возрасте более девяноста лет, и если его жена должна была исполнять функцию матери, взяв на себя заботу о его материальных нуждах, то свою потребность в восхищении, протекции он обратил теперь на новые объекты, и ими были скорее мужчины, чем женщины. Такие люди, как Брейер, Флисс, Юнг, затем его верные ученики - они давали ему то восхищение и поддержку, в которых Фрейд нуждался, чтобы чувствовать себя в безопасности. Как это часто бывает с сильно привязанными к матери мужчинами, отец был для него соперником: од, сын, сам желал стать отцом, стать героем. Будь его отец великим человеком, Фрейд мог бы подчиниться ему или меньше бунтовать. Но, отож-

дестаив себя с героем, Фрейд должен был восстать против отца, который для заурядного сына был бы просто хорошим отцом.

Бунт Фрейда против отца затрагивает одну из важных сторон его личности, по крайней мере пока речь идет о его творчестве. Фрейда обычно считают бунтарем. Он бросал вызов общественному мнению и медицинским авторитетам, и не будь у него этой способности, он никогда не провозглашал бы идей о бессознательном, детской сексу альности и т.п. И все же Фрейд был бунтарем, а не революционером. Бунтарь сражается с существующими авторитетами, но сам желает стать им, чтобы ему подчинялись другие; он не уничтожает зависимость и почитание власти как таковые. Бунтарство направлено в основном против тех властителей, которые его не признают. Отношение же к тем, которых Фрейд выбирает сам, в особенности если он становится одним из них, вполне дружественное. Этот тип <бунтаря> в психологическом смысле обнаруживается среди тех политиковрадикалов, которые бунтуют до тех пор, пока не пришли к власти: стоит им ее получить - и они превращаются в консерваторов. <Революционером> в психологическом смысле является тот, кто преодолевает свою амбивалентность по отношению к власти, поскольку освобождается от привязанности к ней, от желания господствовать над людьми. Он достигает истинной независимости и преодолевает стремление повелевать другими. В этом психологическом смысле Фрейд был бунтарем, а не революционером. Бросая вызов авторитетам и наслажддясь этим, он в то же время испытывал сильное влияние существующего социального порядка и власть предержащих. Присвоение ему звания профессора, признание со сторо-

ны официальных авторитетов - все это чрезвычайно волновало его, хоть он это и отрицал, достранности не отадвая себе отчета в своих желаниях*.

Во время первой мировой войны он стал ярым патриотом, гордившимся сначала австрийской, а затем германской агрессивностью - и на протяжении почти четырех лет был далек от критичности по отношению к воинственной идеологии и целям центральных держав.

Проблема авторитарности Фрейда была предметом немалых споров. Часто говорилось о жестком авторитаризме. Трудно игнорировать свидетельства, подтверждающие такой взгляд. Фрейд никогда не принимал сколько-нибудь серьезных предложений о внесении изменений в его теорию. Ее либо следовало принимать целиком, а это означало принимать и его - в противном случае человек становился его противником. Даже Закс в своей откровенно идолопоклоннической биографии Фрейда признает это: <Я знал, что для него всегда было необычайно трудно усвоить мнение других, стоило ему долгим и трудным путем выработать собственное>*. По поводу своих отклонений от теории Фрейда Закс пишет: <Если мои воззрения вступали в противоречие с его взглядами, я откровенно говорил об этом. Он всегда давал мне полную возможность развить мои взгляды, охотно слушая мои аргументы, но они его вряд ли когда затратвали>*.

Самым поразительным примером фрейдовской нетерпимости и авторитарности является его от-

ношение к Ференчи, который долгие годы был самым преданным другом и учеником, не имевшим собственных притязаний, и лишь к концу жизни предположил, что пациентам нужна любовь, талюбовь, в которой они нуждались, но не получали в детстве. Это привело к определенным изменениям в технике, переходе от совершенно безличного, от фрейдовского <зеркального> положения аналитика к более человечному и любовному отношению к пациенту. (Нет нужды уточнять, что под <любовным отношением> Ференчи имел в виду материнскую или отцовско-материнскую любовь, а не эротическую, не сексуальную.)

<Когда я посетил профессора, - так сообщил Ференчи в беседе со своим другом и учеником, которому доверял, - я рассказал ему о моих последних технических идеях. Они основаны на эм пирических данных, полученных при моей работе с пациентами. В рассказанных ими историях, ассоциацях, в их поведении (беспристрастно прослеженном в деталях, особенно по отношению ко мне), во фрустрациях, вызывавших у них гнев или депрессию, в содержании - как сознательном, так и бессознательном - их желаний и стремлений я пытался обнаружить страдание, порожденное тем, что они были отвергнуты матерью, родителями или теми, кто их заменял. А равно я попытался с помощью эмпатии вообразить, в какого рода любовной заботе, вплоть до мельчайших поведенческих детален, действительно нуждался пациент в том раннем возрасте, - каковы те любовная забота и воспитание, которые способствовали бы его уверенности в себе, радостному принятию самого себя, целостному развитию. Каждому пациенту требовался свой опыт нежной, поддерживающей его заботы. Его нелегко опреде-

лить, поскольку обычно это совсем не то, что он думает, а зачастую совсем иное. Когда я нападал на действительный след, это сразу чувствовалось, поскольку пациент немедленно отвечал, того не осознавая, подавал сигнал рядом легких изменений в настроении и поведении. Даже его сновидения показывали ответную реакцию на это новое и благотворное лечение. Во всем этом можно положиться на пациента - в новом понимании аналитиком его нужд, в вытекающем отсюда изменении отношения к пациенту и в том, как это изменение выражается, а также в ответной реакции самого пациента. Стоит аналитику совершить ошибку, и пациент опять-таки ползет сигнал гневом или унынием. Его сновидения проясняют ошибки аналитика. Все это можно <вытянуть> из пациента и объяснить ему. Аналитик же должен продолжать свой поиск благотворного лечения, в котором так сильно нуждается пациент. Это процесс проб и ошибок, где успех приходит постепенно, и аналитик должен к нему идти со всем своим умением, с тактом и любовной добротой, без страха. Он должен быть абсолютно честным и искренним.

Профессор слушал мое изложение с нарастающим нетерпением и наконец предупредил меня, что я вступаю на опасную почву и в самой основерасхожусь с традиционными обычаями и техникой психоанализа. Такое потакание желаниям и стремлениям пациента - сколь бы подлинными они ни были - увеличит зависимость пациента от аналитика. Подобную зависимость способна разрушить лишь эмоциональная дистанциированность аналитика. В руках неумелого аналитика мой метод, заметил профессор, легко может при-

вести скорее к сексуальному потворству, нежели быть выражением родительского попечения.

Этим предупреждением и закончилась беседа. Я протянул руку для теплого прощания. Профессор повернулся ко мне спиной и вышел из комнаты>*

*Другим примером нетерпимости Фрейда является его отношение к тем членам Международной психоаналитической ассоциации, которые не были полностью верны партийной линии. Характерно высказывание в письме Джойсу (18 февраля 1919 г.): <Ваше намерение вычистить лондонское общество от юнгианских членов превосходно>*.

Инакомыслия своим друзьям Фрейд не прощал, - это можно обнаружить и в его реакции на смерть Адлера. Отвечая Арнольду Цвейгу, который писал, как он потрясен смертью Адлера, Фрейд ответил: <Я не понимаю Вашей симпатии

Личное свидетеаьство Язетты де Форе, студентки и друга Фереоти, автора книги <Воздействие любви> (Forest l.de. The Leaven of Love. N.Y., 1954), в которой содержится прекрасное изложение новых идей Ференчи.

Нетерпимость Фрейда к новым идеям Ференчи нашла свое выражение и в том факте, что он потребовоа от Ференчи обещания отказаться от публикации того доклада, который тот должен был сделать в Висбадене. Этот доклад был опубликован под названием <Смешение язков> в 3 томе сочинений Ференчи. Всякий, кто читал его, может сам убедиться, что это необычайно глубокий и блестящий текст - один из самых значимых во всей психоаналитической литературе. В нем содержатся, однако, некоторые важные, хотя и малозаметные отклонения от Фрейда..

Пит, по Джойсу, см: JonesE. Op.cit. Vol.2. Р.254 (курсив мой. - Э.Ф.).

к Адлеру. Для мальчишки-еврея из венского предместья смерть в Абердине - это уже само>по себе неслыханная карьера, доказательство того, насколько далеко он зашел. Мир щедровознаградил его за услугу - выступление против психоанализа>*.

Вопреки всем этим свидетельствам, верные поклонники Фрейда стремятся отрицать всякие авторитарные тенденции у Фрейда. Джоне пишет об этом вновь и вновь. Так, например, по его словам, <люди говорят о тиранической личности Фрейда и его догматическом требовании, чтобы все его последователи принимали те же воззрения, что были у него. То, что эти обвинения смехотворно ложны, ясно из его переписки, а прежде всего из воспоминаний тех, кто с ним работал>*. Или: <Трудно вообразить себе кого-нибудь, кто менее годился по своему темпераменту в диктаторы, каковым его иногда изображают>*.

Психологическая наивность Джойса тут вообще плохо совместима с его профессией психоаналитика. Он попросту пропускает тот факт, что Фрейд был нетерпим лишь к тем, кто ставил вопросы или тем более его критиковал. Для людей, которые боготворили его и всегда с ним соглашались, он был добрым и терпимым. Как я отмечал выше, уже потому, что Фрейд был столь зависим от безусловной поддержки и согласия других, он был любящим отцом для покорных ему сыновей и

Письмо А-Цвейгу от 22 июня 1936 г. Пит, по Джойсу, см.: Jones Е. Op.cit. Vol.3. Р.208.

жестким, авторитарным для тех, кто решался возражать.

Закс несколько откровеннее Джойса. Если последний думает, что он, как положено биографу, дает объективную картину, то Закс честно признается: <Я полностью лишен объективности, о чем и заявляю свободно и радостно... Вообще, поклонение кумиру, если оно целиком петушиное, прибавит правдивости, а не помешает ей>*. Скольдалеко может зайти симбиотическая, квазирелигиозная привязанность к Фрейду, видно по замечанию Закса, что когда он закончил чтение < Толкования сновидений> Фрейда, то <обнаружил не что, стоящее того, чтобы я жил; много лет спустя я нашел, что это единственное, чем я живу>*. Легко вообразить себе кого-нибудь, заявляющего, что он живет Библией, Бхагавадгитой, философией Спинозы или Канта - но жить книгой об истолковании сновидений имеет смысл лишь в том случае, если предположить, что ее автор стал чем-то вроде Моисея, а наука сделалась новой религией. То, что Закс никогда не бунтовал и не критиковал Фрейда, становится трогательно очевидным из его описания единственного случая, когда Закс <своевольно и упрямо> сделал нечто, не получившее одобрения Фрейда. <Он сказал мне об этом позже, когда это было уже почти позади, сказал в трех-четырех словах, низким голосом, чуть ли не походя. Эти слова, единственные не дружелюбные слова, слышанные мною от него, глубоко запечатлены в моей памяти. Тем не менее, когда этот эпизод завершился, он был если

не забыт, то прощен, и не оказал ни малейшего дурного влияния на его отношение ко мне. И если я не могу думать об этом без некоторого чувства стыда, то это чувство умеряется мыслью: это случилось один раз за всю жизнь, единожды за 35 лет. Это не такой уж скверный послужной список> ' *.

В детстве Фрейд восхищался великими военными вождями. Великий карфагенец Ганнибал, наполеоновский генерал Массена (предположительно считавшийся евреем) - вот его самые первые герои'. Он страстно интересовался войнами Наполеона, прилеплял имена наполеоновских маршалов на спины своих деревянных солдатиков. В возрасте четырнадцати лет его очень заинтересовала франко-прусская война. В кабинете у него были развешаны утыканные флажками карты, со своими сестрами он обсуждал проблемы стратегии*. У этих интересов и этого энтузиазма два аспекта: одна сторона - интерес к истории и к политике; другая - восхищение великими вождями, воздействующими на историю и изменяющими судьбы человечества. Восторг перед Ганнибалом и Массена, интерес к франко-прусской войне были вызваны его вниманием к историческому и политическому прогрессу. Это не было просто мальчишеской страстью к военной форме и битвам, что подтверждается дальнейшим развитием интереса к политике. Когда Фрейду было семнадцать лет, он всерьез размышлял об изучении права; это было время <буржуазного министерства>.

<Незадолго до того, - сообщает Фрейд, - мой отец принес домой портреты этих профессионалов, выходцев из среднего класса - Гербста, Гиски, Унтера, Гергера и других - и мы устроили дома иллюминацию в их честь. Среди них было даже несколько евреев; так что с тех пор каждый прилежный еврейский школьник носит портфель министра кабинета в своем ранце. События того периода, без сомнения, в какой-то мере связаны с тем, что незадолго до того, как я поступил в университет, я собирался изучать право; лишь в последний момент мои намерения переменились>*.

Мечта семнадцатилетнего Фрейда сделаться политическим лидером находит подтверждение и в его школьной дружбе с Генрихом Брауном, одноклассником Фрейд*, который позже стал одним из ведущих немецких социалистов. Сам Фрейд много лет спустя в письме вдове Брауна так описывал их дружбу*

<В гимназии мы были неразлучными друзьями... Все то время, которое оставалось после школы, я проводил с ним... Ни цели, ни средства, ни притязания наши еще нам не были до конца ясны. Еще тогда я пришел к предположению, что его целью было отрицание. Но одно было для меня определенно: что я буду работать вместе с ним и из его партии никогда не дезертирую. Под его влиянием я решил изучать право в университете>*. Учи-

Письмо Юлии Браун-Фогельютерн, опубликованное и комментированное М-Гротьяном. см.: Letter to June Внцц- Vogelstem a Journal of the American Psychoanalytic Association. Vol.4, October 1956. P.644 (курсив мой. - Э.Ф.)-

тывая возможный интерес к социализму в юности, не удивительно обнаружить у Фрейда бессознательное самоотождествление с Виктором Адлером, прославленным лидером австрийской социал-демократической партии. С.Бернфельд обратила внимание на этот факт, обсуждая обстоятельства, при которых Фрейд снял жилье на Берггассе. До 1891 г. Фрейд жил со своим семейством на Шоттенринг; близилось прибавление еще одного ребенка, и семья решила переехать.

<Переезд был тщательно спланирован профессором и его женой. Они составили список всего самого необходимого, провели немало времени, планируя свой новый дом... Однажды, закончив прием, Фрейд вышел на прогулку. Насладившись теми садами, мимо которых он проходил, он обнаружил, что стоит перед домом с надписью <Сдается>. Неожиданно Фрейд ощутил притягательность этого дома. Он зашел в него, осмотрел комнаты, нашел, что они соответствуют его требованиям, и туг же подписал контракт. Это был дом на Берггассе, 19. Он пошел домой, сказал жене, что нашел для них идеальное место, и тем же вечером взял ее с собой для осмотра. Его жена видела все недостатки жилища, но с характерной для нее интуицией поняла, что Фрейд должен иметь именно этот, а не какой-либо иной дом. Так что она сказала, что ей он нравится, что она сумеет с ним справиться. Справиться они сумели и жили в этом мрачном и непрактичном доме сорок семь лет>*. С.Бернфельд спрашивает: <Что могло привести к тому, что столь рассудительный и осторожный человек, как Фрейд, мог совершить такой импуль- aid. Р.650.

сивный и безрассудный поступок, и что столько лет привязывало его к этому дому?>* Отвечая на этот вполне обоснованный вопрос, Бернфельа указывает на то, что в этом доме жил Виктор Адлер, пламенный социалист, а в будущем неоспоримый лидер австрийского социализма, и на Фрейда, за несколько лет до этого случая побывавшего у Адлера, оказала большое впечатление домашняя обстановка этого человека. Некоторые ошибки в датах, связанные с этим жилищем, так же интерпретируются Бернфельд как указание на важность связи с Адлером. Полностью соглашаясь с предположением Бернфельд, я думаю, что она упустила один важный в данном контексте момент: гуманистические идеалы Фрейда и его собственные притязания на роль политического вождя.

Был еще один социалистический лидер, с которым Фрейд, скорее всего, отождествлял себя. На это указывает эпиграф, предпосланный им <Толкованию сновидений> (<Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo>* - из <Энеиды> Вергилия, VII, 32), - его можно найти у великого вождя немецкого социализма, Лассаля, в книге <Итальянская война и задачи Пруссии> (1859). Фрейд использовал его под влиянием Лассаля, доказательством чему служит письмо Флиссу (17 июля 1899 г.), где он пишет: <Кроме рукописи я беру в Берхтесгаден <Лассаля> и несколько работ по бессознательному... Новая вводная цитата для книги о сновидениях возникла сама собой

<Если небесных богов не склоню - Ахеронт я поавиг- ну>.

после того, как ты осудил первую, из Гете, за сентиментальность. Тут будет лишь намек на вытеснение. Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo>*. Учитывая тот факт, что Лассаль использовал этот эпиграф в одной из своих книг, было бы странно, если упомянутой в письме книгой была какая-нибудь другая. А то, что Фрейд прямо не пишет, что он воспользовался эпиграфом Лассаля, указывает на бессознательный характер идентификации с социалистическим лидером.

Прежде чем детально обсуждать другие идентификации, я обращу внимание еще на некоторые факты, показывающие, насколько глубоко занимала Фрейда не медицина, а философия, политика, этика. Джоне замечает, что в 1910 г. Фрейд <со вздохом выразил сожаление, что не может оставить медицинскую практику и посвятить себя разгадке проблем культуры и истории - в конечном счете той великой проблемы, как человек стал тем, кем стал>R. Или, как это выразил сам Фрейд: <В юности я чувствовал непреодолимую потребность в постижении тайн мира, в котором мы живем, и даже в том, чтобы внести какой-то вклад в их решение>'".

Следуя именно этому гуманистическому политическому интересу, Фрейд в 1 9 1 0 г. думал примкнуть к основанному аптекарем Кнаппом Международному братству за этику и культуру, прези-

ТЬе Origins of Psychoanalysis. Р.28б. Я позаимствовал это предположение относитеаьно связи эпиграфа с Лаосален и доказательство его в указанном письме из личного общения с профессором Эрнстом Саймоном.

дентом которого был Форель. Фрейд посоветовал Кизилу обсудить этот вопрос с Юнгам и спросить того о желательности присоединения. Фрейд писал: <Меня привлекли практические, как агрессивная, так и <оборонная>, стороны программы: обязанность вести прямую борьбу с авторитетом государства и церкви там, где они совершают очевидную несправедливость>' ' Из этого ничего невышло, и, как говорит Джоне, <скоро место этих планов заняло формирование чисто психоаналитической ассоциации>. Хотя идея присоединиться к Международному братству показывает, насколько живы были еще в 1 9 1 0 г. старые идеалы прогрессивного улучшения мира, но стоило ему организовать психоаналитическое движение, и его прямой интерес к этической культуре исчез и был трансформирован, как я постараюсь это показать, в цели собственного движения. Фрейд видел себя его вождем и бессознательно отождествлял себя и с прежним героем, Ганнибалом, - и с Моисеем, великим вождем его собственных предков.

<Ганнибал, - сообщает Фрейд, - был любимым героем моих последних школьных лет. Как и многие мальчишки в этом возрасте, в Пунических войнах я симпатизировал не римлянам, а карфагенянам. И когда в старших классах я впервые начал понимать, что это означало - принадлежать к чужой расе, когда антисемитские чувства моих одноклассников предупредили меня, что я должензанять определенное положение, фигура семитского генерала еще больше выросла в моих глазах... Желание отправиться в Рим стало в моей сновидческой жизни покрывалом и символом для

lbid. Vol.2. Р.68 (Письмо Фрейда к Юнгу 13 янва ря 1910 г.).

других страстных желаний. Их реализация должна была осуществляться со всей суровостью и целеустремленностью карфагенян, хотя их осуществлению в тот момент, казалось, столь же мало способствовала судьба, как и желанию всей жизни Ганнибала овладеть Римом>'*.

Идентификация с Ганнибалом продолжалась долгие годы. Будучи взрослым мужчиной, он все рвался в Рим и писал об иррациональной природе этого желания Флиссу (3 декабря 1 897 г.): <Кстати, мое стремление в Рим глубоко невротично. Оно связано с моим преклонением в школьные годы перед семитом Ганнибалом, и я в этом году не больше достиг Рима, чем он, двигаясь от Тразименского озера>' *. На самом деле Фрейд годами из бегал посещения Рима, когда был в Италии. Во время одного из путешествий по Италии он достиг Тразименского озера и, уже посмотрев на Тибр, печально отправился обратно, хотя был всего в пятидесяти милях от Рима**. Он запланировал посетить Италию на следующий год, но лишь затем, чтобы вновь избежать посещения Рима. Только в 1901 г. он позволил себе отправиться в Рим.

В чем причина столь странных колебаний, ведь он годами мечтал увидеть этот город? Сам он объяснял это так: <Во время того сезона, когда я могу путешествовать, Рим мне следует избегать из-за нездорового климата>'*. И все же, как пишет Фрейд в 1909 г., ему потребовалось <лишь немного мужества>, чтобы исполнить это желание,

Freud 5. The Interpretation of Dreams. P.196-197. The Origins of Psychoanalysls. P.141. C'p.: Freud S. The Interpretation of Dreams. P.196.

и потом он сделался постоянным пилигримом в Рим*. Совершенно очевидно, что вредность для здоровья как <причина> представляет собой рационализацию. Что же тогда заставляло Фрейда избегать Рим? Единственную вероятную причину следует искать в его бессознательном.

Визит в Рим для Фрейдова бессознательного означал завоевание вражеского города, завоевание мира. Рим был целью Ганнибала и Наполеона, столицей католической церкви, к которой Фрейд питал глубочайшую неприязнь. В своем отождествлении с Ганнибалом он не мог следовать далее своего героя, пока годы спустя не сделал последнего шага и не вошел в Рим; очевидно, это была символическая победа и самоутверждение после появления его chef-d'oeuvre*, <Толкования сновидений>.

Имелась и еще одна идентификация, препятствовавшая посещению Рима столь долгие годы, - идентификация с Моисеем. Ему снилось: <...нектопровел меня на вершину холма и указал мне на Рим, наполовину затянутый туманом; было так далеко, что я был удивлен отчетливости увиденного; но ясно проступала <земля обетованная, увиденная издалека>**.

Эту идентификацию Фрейд ощущал частью осознанно, частью бессознательно. Его сознательная идея нашла выражение в письмах Юнгу (28 февраля 1908 г. и 17 января 1909 г.). Заявив, что только Юнг и Отто Гросс были единственными по-настоящему оригинальными умами

среди его последователей, он писал, что Юнгу следует быть Иисусом Навином, коему суждено изучить землю обетованную психиатрии, которую Фрейду, подобно Моисею, было дано увидеть лишь издали'". Джоне добавляет, что <эта ремар>ка интересна тем, что она указывает на самоотождествление Фрейд? с Моисеем, которая в более поздние годы стала совершенно очевидной>.

Бессознательная самоидентификация с Моисеем нашла отражение в двух работах; в <Моисее у Микеланджело> (1 9 1 4) и в последней книге <Моисей и монотеизм>. Работа <Моисей у Микеланджело > уникальна среди всех прочих фрейдовских произведений хотя бы потому, что является единственным его трудом, опубликованным анонимно в <Imago> (Vol.3, 1 9 1 4). Публикации предшествовала следующая заметка:

<Хотя эта статья, строго говоря, не вполне соответствует тем требованиям, которые предъявляются к публикациям в этом журнале, издатели решили опубликовать ее, поскольку автор им знаком лично, принадлежит к психоаналитическим кругам и так как способ его мышления в ней имеет сходство с методологией психоанализа>.

Почему Фрейд написал эту статью, в которой он не пользуется психоаналитическим методом, и почему он скрывается здесь за анонимностью, кегли можно было опубликовать статью с примечанием, что она публикуется, так как принадлежит Фрейду, хоть и не является строго психоаналитической? Ответ на оба вопроса, скорее всего, состоит в том, что фигура Моисея имела огромную эмоциональную значимость для Фрейда, хотя

это не вполне ясно осознавалось, и должно было существовать сильное сопротивление такому осознанию.

Каков главный результат наброска Фрейда о статуе Микеланджело? Он предполагает, что эта статуя показывает Моисея не перед тем, как в приступе гнева он разбил скрижали закона (как то полагает большинство исследователей), а наоборот: Фрейд старается доказать - старательно и довольно наивно, - будто Микеланджело в своей скульптуре изменил характер Моисея. <Моисей, согласно легенде и традиции, был наделен вспыльчивостью и подвержен приступам страсти... Но Микеланджело поместил на могилу папы римского иного Моисея, более возвышенного, чем исторический и традиционный>. Так, согласно Фрейду, Микеланджело модифицировал тему разбитых скрижалей; у него Моисей не разбивает их, но из состраддния и заботы о людях укрощает свой гнев. Таким образом он внес нечто новое и человечное в фигуру Моисея; так, что <гигантское творение с его огромной физической мощью становится конкретным выражением высшего духовного свершения, какое только возможно для человека: успешное преоборение внутренней страсти во имя того дела, которому он себя посвятил>**. Если вспомнить, что это было написано примерно в то время, когда его покинул Юнг, и к тому же учесть, что значило для Фрейда считать себя частью элиты, для которой характерна способность контролировать свои эмоции, то остается мало сомнений в том, что Фрейд был так страстно заинтересован в истолковании фигуры

Моисея, поскольку он видел себя самого Моисеем, не понятым своим народом, но все же способным сдерживать гнев и продолжать свою работу. Это предположение подтверждается и реакцией Фрейда на усилия Джойса и Ференчи, хотевших убедить его опубликовать статью под своим именем. <Основания, которыми он оправдывал свое решение, - сообщает Джоне, - казались не слишком убедительными. <К чему бесчестить Моисея, - сказал Фрейд, - поставив рядом с ним мое имя? Это шутка, но, быть может, не такая уж дурная>**. В идее, что честь Моисея пострадает, если имя Фрейда будет стоять над статьей о нем, в самом деле не много смысла. Это замечание, однако, вполне осмысленно, если принять во внимание бессознательное самоотождествление с Моисеем, которое было мотивом создания статьи.

Значимость темы Моисея для Фрейда видна по тому, как много времени посвятил он его личности в последние годы своей жизни. Во время правления Гитлера (первая и вторая части книги о Моисее были опубликованы в 1937 г., третья - в 1939 г.) Фрейд старался доказать, что Моисей был не евреем, а египтянином. Что могло толкнуть Фрейда к тому, чтобы лишить евреев их величайшего героя в то самое время, как могущественный варвар пытался их уничтожить? Что могло спровоцировать его написать книгу в области, очень от него далекой, доказывать что-то на основании аналогий и не очень убедительных рассуждений? Определенно одно: мотивом создания книги было то же восхищение Моисеем и отождествление себя с ним, которое

послужило причиной написания статьи двадцатью годами ранее. На этот раз <шуток> не было, и Фрейд не побоялся принести дурную славу Моисею, поместив рядом с ним свое имя. Но он сделал нечто не против Моисея, а против евреев: он лишил их не только героя, но и притязаний на оригинальность их монотеистической идеи**. Будь это предмет в научной области Фрейда или будь его выводы убедительными, то не было бы никакой нужды спрашивать о психологических мотивах публикации <Моисея и монотеизма>. Но это не так, и мы должны пред положить, что обращение к Моисею коренилось в глубокой бессознательной самоидентификации с ним. Фрейд, подобно великому вождю евреев, вел народ в землю обетованную, не дойдя до нее сам; он испытал их неблагодэрность и пре зрение, не отступившись от своей миссии.

Помимо Ганнибала и Моисея у Фрейда была еще одна самоидентификация, пусть много менее значительная, - с Колумбом. После того как Юнг покинул движение, Фрейд заметил: <Кто теперь помнит тех, кто поплыл вместе с Колумбом в Америку?>** Один сон Фрейда в конце жизни показывает, как глубоко была укоренена в нем самоидентификация с героем-завоевателем. Когда Фрейд ехал в поезде, который вез его из Парижа в Лондон (по дороге из Вены), ему 'приснилось,

Э.Саймои указывает на значимость того факта, что Фрейд (в третьей части) говорит о возможности того, что монотеизм первоначально мог прийти в Египет с Ближнего или Дальнего Востока или даж

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: