Where is my mind? / Где же мой разум?

Вот уже вторую неделю я безвылазно сидел дома, мучаясь от безделья. А разгадка одна — болезнь. Весна перешла в решительное наступление, и к середине марта дороги были полны коварных луж, скрывавшихся под тонким льдом или чуть прикрытых снегом. В одну из таких луж не повезло упасть и мне. Я возвращался из магазина, уже подходил к собственному подъезду. Темнота, скользкая дорога и собственная неаккуратность сделали своё дело. Нога поехала куда-то вбок, я зашатался, размахивая руками, и боком упал в грязную мутную воду, больно ударившись локтём. К счастью, пакет с продуктами удалось отшвырнуть куда-то в снег. Пострадала только моя одежда. Ну и локоть, конечно же. Ветер был сильный, вода была холодной, так что, несмотря на все старания, простуды избежать не удалось. Простуда была лёгкой, но упорной и чрезвычайно мерзкой по ощущениям. Сначала я два дня пролежал с температурой, что-то около 37,5 градусов. Затем начался лютый насморк с выворачивающим кашлем, однако чувствовал я себя уже лучше и целыми бесцельно слонялся по квартире, варясь в собственном соку. Читать было абсолютно нечего, доступ в интернет был ограничен, с телевизором даже не хотелось встречаться взглядом. Старательно игнорировался и мой внутренний собеседник: от его намёков и подколок уже становилось тошно. Предметы мебели вести разговор отказывались, лишь холодильник добродушно посоветовал отправиться к врачу. И совсем не по поводу простуды. В общем, делать было нечего, кроме стандартных домашних заданий, конечно же.

Настроение также было явно не на высоте: какая радость от озноба, того факта, что в день вымокает до нитки половина имеющихся дома носовых платков, и горы всяческих таблеток, которую приходится выпивать, и от которых в животе начинается Великая французская революция? “Хорошо хоть не Великая Октябрьская” — подумал тогда я и странно усмехнулся.

Папу известие о том, что болезнь была вызвана тем, что я буквально сел в лужу, не обрадовало. Впрочем, и не огорчило. Он лишь разозлился, что из-за такой мелочи я почти полторы недели исхожу соплями и весьма неумело пародирую тяжелобольного. Качая головой, он проворчал себе под нос, что таких как я в Спарте сбрасывали с обрыва сразу после рождения. Его слова показались мне довольно обидными, но я промолчал. Мне не хотелось говорить о том, что таких как он в Спарте казнили, как военных преступников.

А ещё мне почему-то хотелось в школу. Ещё пару лет назад болезнь в самый разгар четверти я бы воспринял, как дар свыше. Но это было тогда. Не то что бы у меня там было много друзей, не то что бы там было легко и никогда не хотелось встать посреди урока, послать всё на прощание и уйти домой. Нет. Но там было интересно. Я чувствовал, что живу. Что то, чем я занимаюсь, имеет смысл. Что это может пригодиться. Бесценный опыт социальных взаимодействий, контактов различной степени и проживания ситуаций. Я чувствовал, что не потерялся в мире внутри, что закапываясь вглубь, я не заваливал выход на поверхность, я оставлял отдушину для свежего воздуха и света. Разговоры с собой были не единственными разговорами с моим участием. И всё это приносило облегчение.

А потом я приходил домой, чувствуя бесконечную оторванность. Словно должен был что-то сделать, но ничего не смог. Я даже не подозревал, насколько сильно меня скоро будет сдавливать это чувство. Я опять не смог приблизиться к людям, которые окружают меня каждый день. Снова чувствую острую боль пониже спины, снова чувствую себя ущербным и жалким. Нет, я всё-таки зависим от общества. Хотя иногда вообще не выгляжу его частью.

“- Ололо-ололо, “меня никто не может понять”?”

“- Нет, это я никого не могу понять. И вообще, я же тебя игнорирую. Теперь уйди.”

Тяжёлая рука опустилась мне на плечо. Другая рука сорвала с моей головы наушники.

Я инстинктивно вдавил пробел на клавиатуре. Музыка остановилась.

Прищурившись, папа медленно, по слогам начал читать название, светившееся на экране.

- “Сус-тем… оф а… Довн.”[1] – с английским у него были явные проблемы – Чёрт. Сколько раз я говорил: подобная “музыка” ведёт к моральному разложению и наверняка каким-нибудь образом зомбирует людей, заставляя исполнять заложенные команды. Это во-первых. А во-вторых, наушники производят облучение и приводят к раку мозга. Ты же сожжёшь себе мозг! И, в-третьих: какого чёрта ты до сих пор болеешь? Впрочем, я знаю ответ. Ты же на улицу выходишь два раза в день: дойти до школы и до магазина. А остальное время проводишь внутри, убивая себя облучением, радиацией и ещё чёрт знает чем! – он разошёлся уже не на шутку – Посмотри на меня! Мне пятьдесят пять лет! Пятьдесят пять! Считать умеешь?! Это в несколько раз больше всей твоей… - он запнулся, не найдя подходящего определения – жизни! И за всё это время я пролежал в больнице, не считая боевых ранений, два дня! – он потряс коротким и толстым указательным пальцем с обрубленным ногтем.

“Думается, если бы ты поменьше налегал на алкоголь, так вообще бы ни на день не задержался” – эта сцена уже начинала меня злить, ладони вспотели от напряжения, но я всеми силами пытался удержать каменное лицо.

- Честное слово, когда-нибудь я разобью этот компьютер к чёртовой матери и начну делать из тебя настоящего мужика! – он сорвался на крик, брызнувшие капли слюны попали на монитор.

Кажется, он достиг высшей точки, выбросил всё накопившееся за день негодование, словно не в меру горячий вулкан. Теперь остаток вечера он будет спокоен, будет старательно меня избегать, а потом утром за чаем нацепит свою фальшивую улыбку и поздоровается. Словно ничего не было.

“Настоящий мужик” — от этих слов меня вывернуло, как выворачивало от проклятого кашля. Снова это понятие, возводимое в культ. Я должен любить Республику. Я должен выкрикивать хвалебные лозунги. Я должен орать национальный гимн, завернувшись в чёрно-зелёный флаг. Я должен быть готовым убить, разорвать любого, кто действует во вред Республике, кем бы он ни был. Суровая гора мышц, не обременённая интеллектом — новый идеал. Страна и люди, извратившие представление о настоящем человеке до неузнаваемости. Почему? Почему бессмысленные боевики со стрельбой, взрывами, перекатами и укрытиями становятся новой “Повестью о настоящем человеке”?

Вспомнились агитационные плакаты из серии с незатейливым названием “Будь мужиком!”: воинственного вида человек с перекошенным лицом гневно потрясает согнутой в локте правой рукой, кулак сжат и обращён к наблюдателю. Всё это на белом фоне, а сверху мотивационная надпись, как правило, рукописным шрифтом. Мне никогда не нравились эти плакаты, как и любая пропаганда или агитация. Как говорится, “вы делаете меня грустить”.

Но тут на моём лице появилась перекошенная улыбка. Кажется, подступал нервный смех. Зубы застучали, подбородок задрожал, на глаза навернулись яростно-обидные слёзы. Я был готов рассмеяться ему в лицо. День за днём, год за годом, все эти по большей части беспочвенные упрёки, надуманные претензии, яростные крики. Я почувствовал, что это меня не сломает. Я был уверен, что прав в своей злости, своём несогласии, своей снисходительной улыбке всем этим излучениям и зомбирующим влияниям. Всё из-за отсутствия какого-либо чувства вины в данный момент. О да, когда я чувствовал за собой промах, ошибку, любую серьёзную осечку с моей стороны, достойную порицания, приходило и разъедающее внутренности осознание виновности, подступало горячее раскаяние, я смешивал себя с грязью, а потом уверял, что уж в следующий-то раз меня не в чем будет упрекнуть.

А сейчас я стоял в собственной комнате, красный, вспотевший, со сжатыми кулаками и дёргающимися мышцами лица. Папа стоял напротив, не менее красный, грудь тяжело поднималась и опускалась вместе с медленными вдохами и выдохами. Он медленно возвращался к обычному состоянию, краснота лица была лучшим тому индикатором. Я мог бы привести ему сколько угодно возражений на сказанное выше. Но стал бы он слушать?

Я в очередной раз промолчал. Мы стояли секунд 30, натянутый нервный оскал до сих пор блуждал где-то на моём лице, его же лицо приобрело почти нормальный оттенок, папа, кажется, был уже вполне спокоен. Действительно, с чего бы я теперь часто говорю с собой?

- И ты ещё улыбаешься? – он спросил уже вполне нормальным голосом, чувствовалась даже некоторая усталость – Здесь нет ничего смешного. Совершенно.

Он хмуро взглянул на меня и вышел, закрыв дверь. Чувствуя совершенную опустошённость и подступившую усталость – следствие внезапно прошедшей злости, я сел за стол, закрыв руками лицо. Впереди следующая стадия цикла работы этого сложного механизма, работа которого была приблизительно изучена за несколько лет, первая стадия после активного конфликта — уныние. Как же мне это надоело…

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: