|
Релятивизация вместо компенсации
По Юнгу, целью анализа является индивидуации эго в отношении к самости (или Самости, так как большинство юнгианцев предпочитает писать это слово с заглавной буквы, для того чтобы подчеркнуть, что это — архетип). Для этого процесса фундаментальным является то, что Юнг (CW 6) называет «компенсацией». Компенсация — это регуляторная система, которая действует, чтобы устранить дисбаланс между сознанием и бессознательным и установить психическое равновесие. Согласно Юнгу, функция бессознательного состоит в том, чтобы установить альтернативные перспективы, которые компенсируют предубеждения, неполные, или даже неправильные, установки сознания. В этом процессе бессознательным компенсируется не только то, что было вытеснено, но и то, что игнорировалось или отрицалось сознанием. Бессознательное восстанавливает то, что сознание упустило или исключило из рассмотрения. Анализ, таким образом, предоставляет возможность интеграции психики — через компенсацию сознания бессознательным и через индивидуацию эго в отношении самости.
В отличие от Юнга, Хиллман считает целью анализа «релятивизацию» эго с помощью воображения. Воображение релятивизирует или радикально децентрирует эго, демонстрируя, что эго также является образом, ни единственным, ни наиболее важным, а просто одним из множества других, равных по важности. Например, когда эго появляется как образ в сновидениях или при активном воображении, оно откровенно, даже самонадеянно, полагает, что именно оно есть целая психика (или как минимум ее центр), тогда как на самом деле оно является только ее частью. Продемонстрировать относительность всех образов в результате означает усмирить (но не унизить) эго. Это служит цели разоблачения самомнения и предубеждения эго. С данной точки зрения, задачей анализа является не интеграция психики (через компенсацию сознания с помощью бессознательного и индивидуацию эго в отношении самости), а релятивизация эго (через дифференциацию воображения). В этом отношении, образная психология в наибольшей степени отличается от эго-психологии. Согласно Хиллману (1983), она не пытается «усилить» эго, а стремится, в определенном смысле, его «ослабить» — развенчать претензии эго.
Воображение вместо интерпретации
Многие образы, которые появляются в сновидениях или при активном воображении, — это персонификации. Юнг (1963) рассказывает, как две персонификации, которых он назвал Илийя и Саломея, являлись ему в активном воображении. Юнг решил, что эти образы персонифицировали два архетипа: Мудрого Старика (Логос) и аниму (Эрос). Он немедленно сводит эти персонификации к априорным категориям. Затем, однако, он делает важную оговорку: «Можно было бы сказать, что эти два персонажа персонифицируют Логос и Эрос. Но такое определение было бы излишне интеллектуальным. Важнее позволить этим персонажам быть тем, чем они были для меня в то время — то есть событиями и переживаниями» (с. 182). Юнг говорит, что он предпочитает переживать персонификации так, как они есть, скорее, чем интеллектуализировать их, — то есть он считает их как бы реальными личностями. Он вовлекает их в разговор, в диалогический процесс, который прекрасно описала образный психолог Мэри Вэткинз в работе «Невидимые гости: развитие образных диалогов» (1986). В «Сновидениях бодрствования» (1976/1984) Вэткинз представляет всестороннюю историю имагинативных техник — в том числе такой выдающейся техники, как активное воображение.
Так, у Юнга обнаруживаются две тенденции: одна — интеллектуальная; другая — экспериментальная. Хиллман настойчиво подчеркивает превосходство экспериментальной. Он это делает, поскольку считает типизации общими, слишком абстрактными, по контрасту с персонификациями, носящими частный и конкретный характер. Феноменологический метод образной психологии — это не метод интерпретаций, не «герменевтический» метод. Согласно Хиллману (1983), герменевтика неизбежно приводит к редукционизму. Он определяет интерпретацию как концептуализацию воображения. То есть, интерпретация влечет за собой редукцию частных образов к общим концептам (например, редукцию конкретного образа женщины в сновидении к абстрактной концепции анимы). По Хиллману, интерпретация не следует образам, но подвержена влиянию «интеллектуальности феномена» (с. 51). В такой защите феноменологии перед герменевтикой он отнюдь не одинок. Например, культурный критик Сьюзэн Сонтаг (1967) также «против интерпретации» и в точности по той же причине, что и Хиллман: потому что это — интеллектуализация опыта, то, что она называет «реваншем интеллекта над миром». Вкратце, Хиллман — не герменевтик, а имагист, или феноменолог, который верен образам, привержен феномену и решительно отказывается интерпретировать его или сводить к какому-либо концепту.
Например, в отличие от Юнга (CW 9.), который говорит: «Вода является наиболее общим символом бессознательного» (с. 18), Хиллман (1975/1979) настаивает против интерпретации «скоплений воды в сновидениях, например, ванн, плавательных бассейнов, океанов, как «бессознательного» (с. 18). Он побуждает индивидов заняться феноменологически «сортом воды в сновидении» — то есть, спецификой конкретных обра- зов. Герменевтическая психология редуцирует многие воды, различные конкретные образы (ванны, плавательные бассейны, океаны) к единой «воде», а затем к абстрактному концепту — «бессознательному». Образная психология ценит частность всех образов выше обобщенности любого концепта. В отличие от Фрейда (1933/1964), который говорил, что анализ отделяет землю (эго) от моря (ид), Хиллман — не голландский мальчик, который держит пальчик в канале, но аналитик, который предпочитает переживать Зюйдер Зее* (Зюйдер Зее — морской залив на северо-западе Нидерланд, отгороженный от Северного моря 32-километровой дамбой)образно, а не интеллектуализировать его концептуально, либо интерпретировать редукционистски. Воды в сновидениях или активном воображении могут быть столь же различными, как реки по сравнению с лужами. Эти воды могут быть глубокими или мелкими; прозрачными или темными; чистыми или грязными; они могут течь или стоять на месте; они могут испаряться, конденсироваться, выпадать в виде осадков; они могут быть жидкими, твердыми или газообразными. Описательные качества, которые им присущи, столь невероятно разнообразны, что потенциально бесконечны — так же, как и метафорические подтексты.
Множественность
По Хиллману (1975), наиболее отъявленным преступником в области юнгианского редукционизма является Эрик Нойманн, который сводит широкое многообразие конкретных образов женщин к единой абстрактной концепции Великой Матери (или женственности). Такая операция является абсолютно произвольной процедурой, которая сводит значимые различия к правдоподобному единству. Не только юнгианцы, но и фрейдисты виновны в таком упрощенном толковании. Хиллман говорит: «Если длинные вещи для фрейдистов — пенисы, тотемные вещи для юнгианцев — тени» (с. 8). Это означает не только то (как мог бы сказать Фрейд), что длинные вещи иногда являются просто длинными вещами или темные вещи — иногда просто темные вещи.
Это означает так же и то, что существует великое множество очень различных длинных и темных «вещей» — то есть, великое множество образов — и они несводимы к одному единственному концепту. В философском противостоянии относительно единства и множественности, образная психология ставит множественность выше единства. Именно Лопес-Педраза (1971) наиболее сжато выразил эту позицию. Он обратил обычную формулировку, что единство содержит множественность, и предположил вместо нее, что «многое содержит целостность единого, не теряя возможностей многого» (с. 214).
Образные психологи полагают, что личность в основе своей скорее множественна, чем едина. В некотором смысле, личности нет. Существуют только персонификации. Когда аналитик рассматривает их так, как если бы они были реальными персонами, они принимают статус автономных личностей. Поскольку Хиллман поддерживает идею относительности всех персонификаций, он оказывается неспособным признать «синдром множественной личности» (или «диссоциативное расстройство идентичности», как он теперь переименован в DSM-IV). Хиллман (1985), действительно, должен сказать: «Множественная личность — это человеческая природа в ее естественном состоянии». Рассматривать множественность личности либо как «психическое нарушение», либо как неудачу в интеграции «частных личностей» — это простое обнаружение культурного предубеждения, которое ошибочно идентифицирует одну частную личность, эго, с личностью самой по себе (с. 51-52). Определение синдрома множественной личности подразумевает, что персонификации были поняты скорее буквально, а не метафорически, и что воображение было скорее диссоциировано, а не дифференцировано. Не только образные психологи подчеркивают значение персонификаций. Психолог школы ♦ объектных отношений» В. Ферберн (W.R.D. Fairbairn, 1931— 1990) рассказывает о случае, когда индивид видел во сне пять своих персонификаций: «непослушный мальчик», «я», «критик» (которых Fairbairn ассоциировал, соответственно, с ид, эго и суперэго), а также «маленькая девочка» и «страдалец». Хотя Ферберн и говорит, что синдром множественной личности является результатом сверхидентификации с персонификациями, он также утверждает, почти как Хиллман, что такие персонификации столь распространенны в анализе, что они «должны рассматриваться не только как характерные особенности, но и как совместимые с нормой» (с. 217-219).
Политеизм вместо монотеизма
Твердо настаивая на множественности, Хиллман (1971/1981) исповедует скорее политеистическую, чем монотеистическую психологию. Согласно ему, религия (или теология) влияет на психологию. Исторически, три монотеистических религии — иудаизм, христианство и ислам — систематически угнетали политеистические религии. Иудаизм и христианство не только отдали предпочтение одному богу перед другими богами и богинями, которых они пренебрежительно считали демонами, но они также отдали предпочтение абстрактной концептуализации этого единственного бога. Ислам был столь же нетерпим: один бог, никаких образов. По Хиллману (1983), христианство внесло особо вредный вклад в психологию. Он критикует фундаменталистское христианство, в частности, за его пуританство и иконоборчество. Поскольку фундаментализм рассматривал образ скорее буквально, чем метафорически, он осуждал всякую образность как поклонение демонам. Среди адептов образной психологии наиболее убедительно разработал политеистическую точку зрения профессор религиоведения Дэвид Л. Миллер в работах «Христы: размышления об архетипических образах христианской теологии» (1981а) и «Новый политеизм: возрождение богов и богинь» (1974/1981Ь).
С точки зрения образной психологии, единственной причиной того, что эго-психология кажется столь привлекательной, является ее сходство с догматами монотеистической религии. Это монистическая психология, которая ценит унитарный, абстрактный концепт эго выше, чем множественные, конкретные образы. Напротив, образная психология по своей ориентации политеистична (или плюралистична). Это не религия, а только психология. Она не поклоняется богам и богиням. Она рассматривает их метафорически, как это делал Юнг (CW 10), — как «персонификации психических сил» (с. 185). Согласно Юнгу (CW 13), боги и богини появляются при «фобиях, навязчивостях и так далее», «невротических симптомах» или «расстройствах». Как он говорил, «Зевс теперь руководит скорее не Олимпом, а солнечным сплетением, и производит курьезные случаи для кабинета врача или расстройства в головах политиков и журналистов, которые непреднамеренно распространяют в мире психические эпидемии» (с. 37). Почти все используемые образными психологами примеры богов и богинь — греческие. Они оправдывают, или рационализируют, эту селективность тем, что анализ по своему происхождению — европейский и что греческие боги и богини преобладают исключительно в этом частном континентальном контексте. Если образная психология стремится к всесторонней мультикультурной психологии, адекватной современным исследованиям этнических различий, она, однако, должна неизбежно включать великое политеистическое воинство богов и богинь из вечного мирового пантеона.
Мифология
Исторически, анализ проявлял особый интерес к мифологии. В отличие от фрейдистского анализа, образная психология использует мифы не только с целью подтверждения тех или иных концепций. По Фрейду, миф об Эдипе важен, потому что он независимо подтверждает открытие — и теоретическую истину — об эдиповом комплексе. Фрейд считал комплекс первичным, а миф — вторичным. Образные психологи меняют порядок приоритетов. Например, Хиллман (1975/1979) говорит, что «нарциссизм не объясняет Нарцисса» (с. 221п). Сводить миф о Нарциссе к «нарциссическому комплексу» или к «нарциссическому личностному расстройству» является заблуждением. Нозологически, говорит Хиллман (1983), нарциссизм смешивает «аутоэротический субъективизм с одним из наиболее важных и мощных мифов воображения» (с. 81). Образная психология отдает определенное предпочтение «буквальному» способу дискурса над «научным». Согласно Хиллману (1975), в самой своей основе психика «поэтична», или мифопоэтична (с. XI).
Однако Хиллман критичен по отношению к тому, что Юнг называет «мифом о герое». Потенциально опасной в этом мифе является тенденция эго идентифицироваться с героем и, таким образом, отыгрывать роль агрессивного и злобного типа героя. В отличие от «образного эго» (как его называет Хиллман, 1975 — 1979, с. 102) — эго, которое способно скромно признать, что оно является просто образом среди множества других столь же важных образов, «героическое эго» самонадеянно приписывает себе доминантную роль и отводит всем другим образам подчиненные роли. Другие образы существуют для того, чтобы служить целям героического эго, которое может распределять между ними агрессию и злобность или склонять их к этому. Героическое эго, говорит Хиллман, «настаивает на реальности, с которой оно может бороться, в которую можно метать стрелы или бить палицей», потому что оно «буквально понимает образное» (с. 115). В этот момент мы можем указать Хиллману на тот самый редукционизм, который он критикует у других, поскольку «герой» — это абстрактная концепция, а не конкретный образ. Различные герои имеют различные стили. Они не все идентичны. Некоторые явно малоагрессивные и не злые. Как говорит Джозеф Кэмпбэлл (1949), герой тысячелик.
Хиллман (1989/1991) наиболее выразителен, когда он возвращается к мифу об Эдипе, чтобы пересмотреть его. Согласно ему, миф об Эдипе бессознательно определяет суть метода анализа. Существует «эдипов метод» наряду с эдиповым комплексом. Среди аналитиков не только Хиллман критически разбирал методологические подтексты мифа об Эдипе. Например, эго-психолог Хайнц Кохут (1981/1991) утверждает, что в той степени, в которой психоанализ стремится быть не просто патопсихологией, эдипов миф методологически неадекватен. Он интересуется, как бы мог выглядеть анализ, если бы он был основан на другом мифе об отце и сыне — например, на мифе об Одиссее и Телемахе, а не на мифе о Лае и Эдипе. Если бы Фрейд положил в основу анализа комплекс Телемаха, а не эдипов комплекс, то, утверждает Кохут, метод анализа мог бы быть совершенно другим. Согласно Кохуту, существует общераспространенная преемственность между отцом и сыном, кото- рая «нормальна и человечна, а не общераспространенная борьба и взаимные желания убить и разрушить — как бы часто и даже повсеместно они ни встречались, мы должны быть способными найти следы этих патологических процессов дезинтеграции, о которых традиционный анализ заставляет нас думать как о нормальной фазе развития, нормальном опыте ребенка» (с. 563).
Хиллман (1989/1991), однако, является гораздо более радикальным критиком мифа об Эдипе в традиционной психоаналитической теории и практике, чем Кохут. Для него сложность заключается в том, что миф об Эдипе был одним единственным, или, по крайней мере, самым важным мифом, который аналитики использовали с целью интерпретации. Согласно Хиллману, этот миф демонстрирует ту слепоту, которая является результатом буквального поиска прозрения. Анализ являлся методом, где слепой ведет слепого. Аналитик Тире-сий, который достиг прозрения после того, как был ослеплен, передает свое прозрение Эдипу, анализируемому, которого затем ослепляют. Этот единственный миф предоставляет анализу только один способ исследования: метод героического прозрения, ведущего к слепоте. Хиллман утверждает, что если бы анализ использовал другие мифы в дополнение к мифу об Эдипе, много различных мифов и тем, например, Эрос и Психея i «любовь»), Зевс и Гера («плодородие и брак»), Икар и Дедал («полет и ловкость»), Арес («битва, гнев и разрушение»), Пигмалион («превращение искусства в жизнь через страстное желание»), Гермес, Афродита, Персефона или Дионис, то методы анализа могли быть очень различны и соответствовать многообразию человеческого опыта (с. 139-140). Образный психолог Джинет Перис (Ginette Paris) представляет, возможно, наиболее выдающуюся реализацию этой методологической дифференциации в работах «Языческие медитации» (1986) и ♦ Языческая молитва» (1990).
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:
|
