|
|
СКАНДАЛ В ФЕШЕНЕБЕЛЬНОМ РЕСТОРАНЕ
– Здравствуйте, сэр, – отвечал Стивен, краснея. – Это не мое письмо. Мистер Гэррет Дизи меня попросил… – Знаю, знаю его, – сказал Майлс Кроуфорд, – да и жену знавал тоже. Мерзейшая старая карга, какую свет видывал. Вот у нее уж точно был ящур, клянусь Христом! Вспомнить тот вечер, когда она суп выплеснула прямо в лицо официанту в «Звезде и Подвязке». Ого-го! Женщина принесла грех в мир. Из-за Елены, сбежавшей от Менелая, греки десять лет. О'Рурк, принц Брефни. – Он что, вдовец? – спросил Стивен. – Ага, соломенный, – отвечал Майлс Кроуфорд, пробегая глазами машинопись. – Императорские конюшни. Габсбург. Ирландец спас ему жизнь на крепостном валу в Вене[492]. Не забывайте об этом! Максимилиан Карл О'Доннелл, граф фон Тирконнелл в Ирландии. Сейчас он отправил своего наследника и тот привез королю титул австрийского фельдмаршала. Когда-нибудь будет там заваруха! Дикие гуси. О да, всякий раз. Не забывайте об этом! – Забыл ли об этом он, вот вопрос? – тихо произнес О'Моллой, вертя в руках пресс-папье в форме подковы. – Спасать государей – неблагодарное занятие. Профессор Макхью обернулся к нему. – А если нет? – спросил он. – Я расскажу вам, как было дело, – начал Майлс Кроуфорд. – Как-то раз один венгр[493]…
ОБРЕЧЕННЫЕ ПРЕДПРИЯТИЯ. УПОМИНАНИЕ О БЛАГОРОДНОМ МАРКИЗЕ
– Мы всегда оставались верны обреченным предприятиям, – сказал профессор. – Успех означает для нас гибель разума и воображения. Мы никогда не хранили верность преуспевающим. Мы им прислуживаем. Я преподаю назойливую латынь. Я говорю на языке расы, у которой вершина мышления это афоризм: время – деньги. Материальное господство. Domine! Господин! А где же духовное? Господь Иисус? Господин Солсбери[494]? Диван в клубе в Уэст-Энде. Но греки!
КЮРИЕ ЭЛЕЙСОН [495] !
Светлая улыбка оживила его темнооправленные глаза, еще больше растянула длинные губы. – Греки! – повторил он. – Кюриос! Сияющее слово! Гласные, которых не знают семиты и саксы[496]. Кюрие! Лучезарность разума. Мне бы следовало преподавать греческий, язык интеллекта. Кюрие элейсон! Строителям клозетов и клоак никогда не быть господами нашего духа. Мы наследники католического рыцарства Европы[497], которое пошло ко дну при Трафальгаре, и царства духа – а это вам не imperium, – которое потонуло вместе с флотом афинян при Эгоспотамах[498]. Да-да. Они потонули. Пирр, обманутый оракулом, совершил последнюю попытку повернуть судьбы Греции[499]. Верный обреченному предприятию. Он отошел к окну. – Они выходили на бой, – продекламировал мистер О'Мэдден Берк тусклым голосом, – и гибли они неизменно[500]. – У-у! Ох-хо-хо! – негромко взрыдал Ленехан. – Получил кирпичом в самом конце представления. Бедняга, о бедняга, бедняга Пирр! Потом он стал нашептывать в ухо Стивену:
ЛИМЕРИК ЛЕНЕХАНА
Вот ученый профессор из Дублина. Протирает очки он насупленно. Но успел он напиться, И в глазах все двоится, Так что труд его – даром погубленный. В трауре по Саллюстию[501], как выражается Маллиган. У которого мамаша подохла. Майлс Кроуфорд сунул листки в карман. – Ладно, пойдет, – сказал он. – Остальное потом прочту. Все будет в порядке. Ленехан протестующе замахал руками. – А как же моя загадка? – сказал он. – Какая опера страдает хромотой? – Опера? – сфинксоподобное лицо мистера О'Мэддена Берка еще более озагадочилось. Ленехан объявил торжествующе: – «Роза Кастилии». Уловили соль? Рожа, костыль. Гы! Шутливо ткнул он мистера О'Мэддена Берка под селезенку. Мистер О'Мэдден Берк откинулся манерно назад, на свой зонтик, и сделал вид, будто задыхается. – Помогите! – выдохнул он. – Мне дурно. На носки привстав, Ленехан немедля принялся обмахивать лицо его шелестящими листочками. Профессор, возвращаясь на место мимо подшивок, тронул легонько рукою распущенные галстуки Стивена и мистера О'Мэддена Берка. – Париж в прошлом и настоящем. Вы выглядите как коммунары. – Как те парни, что взорвали Бастилию, – сказал Дж.Дж.О'Моллой с мягкой иронией. – Или, может, это как раз вы с ним пристрелили генерал-губернатора Финляндии? Судя по виду, вы бы вполне могли. Генерала Бобрикова[502].
ОМНИУМ ПОНЕМНОГУМ
– Мы еще только собирались, – отвечал Стивен. – Соцветие всех талантов, – сказал Майлс Кроуфорд. – Юриспруденция, древние языки… – Скачки, – вставил Ленехан. – Литература, журналистика. – А будь еще Блум, – сказал профессор, – тогда и тонкое искусство рекламы. – И мадам Блум, – добавил мистер О'Мэдден Берк. – Муза пения. Любимица всего Дублина. Ленехан громко кашлянул[503]. – Гм-гм! – произнес он, сильно понизив голос. – Глоток свежего воздуха! Я простудился в парке. Ворота были отворены.
ВЫ ЭТО МОЖЕТЕ!
Редактор положил Стивену на плечо нервную руку. – Я хочу, чтобы вы написали что-нибудь для меня, – сказал он. – Что-нибудь задиристое. Вы это можете. Я по лицу вижу[504]. В словаре молодости [505] … По лицу вижу. По глазам вижу. Маленький ленивый выдумщик. – Ящур! – воскликнул редактор с презрительным вызовом. – Великое сборище националистов в Боррис-ин-Оссори[506]. Сплошная дичь! Надо таранить публику! Дайте-ка им что-нибудь задиристое. Вставьте туда нас всех, черт его побери. Отца, Сына и Святого Духа и Дристуна Маккарти[507]. – Мы все можем доставить пищу для ума, – сказал мистер О'Мэдден Берк. Стивен, подняв глаза, встретил дерзкий и блуждающий взгляд. – Он вас хочет в шайку газетчиков, – пояснил Дж.Дж.О'Моллой.
ВЕЛИКИЙ ГАЛЛАХЕР
– Вы это можете, – повторил Майлс Кроуфорд, подкрепляя слова энергичным жестом. – Вот погодите. Мы парализуем Европу, как выражался Игнатий Галлахер, когда он мытарствовал, подрабатывал маркером на бильярде в отеле «Кларенс». Галлахер, вот это был журналист. Вот это перо. Знаете, как он сделал карьеру? Я вам расскажу. Виртуознейший образец журнализма за все времена. Дело было в восемьдесят первом[508], шестого мая, в пору непобедимых, убийства в парке Феникс, я думаю, вас тогда еще и на свете не было. Сейчас покажу. Он двинулся мимо них к подшивкам. – Вот, глядите, – сказал он, оборачиваясь, – «Нью-Йорк уорлд» запросил специально по телеграфу. Припоминаете? Профессор Макхью кивнул. – «Нью-Йорк уорлд», – говорил редактор, приходя в возбуждение и двигая шляпу на затылок. – Где все происходило. Тим Келли, или, верней, Кавана, Джо Брэди и остальные. Где Козья Шкура правил лошадьми. Весь их маршрут, понятно? – Козья Шкура, – сказал мистер О'Мэдден Берк. – Фицхаррис. Говорят, теперь он «Приют извозчика» держит у Баттского моста. Это мне Холохан сказал. Знаете Холохана? – Прыг-скок, этот, что ли? – спросил Майлс Кроуфорд. – И Гамли, бедняга, тоже там, так он мне сказал, стережет булыжники для города. Ночной сторож. Стивен с удивлением обернулся. – Гамли? – переспросил он. – Да что вы? Тот, что друг моего отца? – Да бросьте вы Гамли, – прикрикнул сердито Майлс Кроуфорд. – Пускай стережет булыжники, чтобы не убежали. Взгляните сюда. Что сделал Игнатий Галлахер? Сейчас вам скажу. Гениальное вдохновение. Телеграфировал немедленно. Тут есть «Уикли фримен» за семнадцатое марта? Прекрасно. Видите это? Он перелистал подшивку и ткнул пальцем. – Вот, скажем, четвертая страница, реклама кофе фирмы «Брэнсом». Видите? Прекрасно. Зажужжал телефон.
ГОЛОС ИЗДАЛЕКА
– Я подойду, – сказал профессор, направляясь в кабинет. – Б – это ворота парка. Отлично. Его трясущийся палец тыкал нетвердо в одну точку за другой. – Т – резиденция вице-короля. К – место, где произошло убийство. Н – Нокмарунские ворота. Дряблые складки у него на шее колыхались как сережки у петуха. Плохо накрахмаленная манишка вдруг выскочила, и он резким движением сунул ее обратно в жилет. – Алло? Редакция «Ивнинг телеграф»… Алло?… Кто говорит?… Да… Да… Да… – От Ф до П – это путь, которым ехал Козья Шкура для алиби. Инчикор, Раундтаун, Уинди Арбор, Пальмерстон парк, Ранела. Ф.А.Б.П. Понятно? Х – трактир Дэви на Верхней Лисон-стрит. Профессор показался в дверях кабинета. – Это Блум звонит, – сказал он. – Пошлите его ко всем чертям, – без промедления отвечал редактор. – Х – это трактир Берка. Ясно?
ЛОВКО, И ДАЖЕ ОЧЕНЬ
– Ловко, – сказал Ленехан. – И даже очень. – Преподнес им все на тарелочке, – сказал Майлс Кроуфорд. – Всю эту дьявольскую историю. Кошмар, от которого ты никогда не проснешься. – Я видел сам, – с гордостью произнес редактор. – Я сам был при этом. Дик Адаме[509], золотое сердце, добрейший из всех мерзавцев, кого только Господь сподобил родиться в Корке, – и я. Ленехан отвесил поклон воображаемой фигуре и объявил: – Мадам, а там Адам. А роза упала на лапу Азора. – Всю историю! – восклицал Майлс Кроуфорд. – Старушка с Принс-стрит оказалась первой[510]. И был там плач и скрежет зубов. Все из-за одного рекламного объявления. Грегор Грэй сделал эскиз для него и сразу на этом пошел в гору. А потом Падди Хупер обработал Тэй Пэя[511], и тот взял его к себе в «Стар». Сейчас он у Блюменфельда[512]. Вот это пресса. Вот это талант. Пайетт[513]! Вот кто им всем был папочкой! – Отец сенсационной журналистики, – подтвердил Ленехан, – и зять Криса Каллинана[514]. – Алло?… Вы слушаете?… Да, он еще здесь. Вы сами зайдите. – Где вы сейчас найдете такого репортера, а? – восклицал редактор. Он захлопнул подшивку. – Лесьма вовко, – сказал Ленехан мистеру О'Мэддену Берку. – Весьма ловко, – согласился мистер О'Мэдден Берк. Из кабинета появился профессор Макхью. – Кстати, о непобедимых, вы обратили внимание, что нескольких лотошников забрали к главному судье… – Да-да, – с живостью подхватил Дж.Дж.О'Моллой. – Леди Дадли[515] шла домой через парк, хотела поглядеть, как там прошлогодний циклон повалил деревья, и решила купить открытку с видом Дублина. А открытка-то эта оказалась выпущенной в честь то ли Джо Брэди, то ли Главного[516] или Козьей Шкуры. И продавали у самой резиденции вице-короля, можете себе представить! – Теперешние годятся только в департамент мелкого вздора, – продолжал свое Майлс Кроуфорд. – Тьфу! Что пресса, что суд! Где вы теперь найдете такого юриста, как те прежние, как Уайтсайд[517], как Айзек Батт, как среброустый О'Хейган? А? Эх, чушь собачья! Тьфу! Гроша ломаного не стоят! Он смолк, но нервная и презрительная гримаса еще продолжала змеиться на губах у него. Захотела бы какая-нибудь поцеловать эти губы? Как знать! А зачем тогда ты это писал.
СКЛАД И ЛАД
Губы, клубы. Губы – это каким-то образом клубы, так, что ли? Или же клубы – это губы? Что-то такое должно быть. Клубы, тубы, любы, зубы, грубы. Рифмы: два человека, одеты одинаково, выглядят одинаково, по двое, парами[518]. … la tua pace… che parlar ti piace… mentreche il vento, fa, si tace[519]. Он видел, как они по трое приближаются, девушки в зеленом[520], в розовом, в темно-красном, сплетаясь, per l'aer perso[521], в лиловом, в пурпурном, quella pacifica orifiamma[522] в золоте орифламмы, di rimirar fe piu ardenti[523]. Но я старик, кающийся, в ногах свинец, подчернотою ночи: губы клубы: могила пленила[524]. – Говорите лишь за себя, – сказал мистер О'Мэдден Берк. ДОВЛЕЕТ ДНЕВИ[525]… Дж.Дж.О'Моллой со слабою улыбкою принял вызов. – Дорогой Майлс, – проговорил он, отбрасывая свою сигарету, – вы сделали неверные выводы из моих слов. В настоящий момент на меня не возложена защита третьей профессии[526] qua профессии, но все же резвость ваших коркских ног слишком заносит вас[527]. Отчего нам не вспомнить Генри Граттана[528] и Флуда или Демосфена или Эдмунда Берка? Мы все знаем Игнатия Галлахера и его шефа из Чейплизода, Хармсуорта[529], издававшего желтые газетенки, а также и его американского кузена из помойного листка в стиле Бауэри, не говоря уж про «Новости Падди Келли»[530], «Приключения Пью» и нашего недремлющего друга «Скиберинского орла». Зачем непременно вспоминать такого мастера адвокатских речей, как Уайтсайд? Довлеет дневи газета его.
ОТЗВУКИ ДАВНИХ ДНЕЙ
– Граттан и Флуд писали вот для этой самой газеты, – выкрикнул редактор ему в лицо. – Патриоты и добровольцы. А теперь вы где? Основана в 1763-м. Доктор Льюкас[531]. А кого сейчас можно сравнить с Джоном Филпотом Каррэном[532]? Тьфу! – Ну, что ж, – сказал Дж.Дж.О'Моллой, – вот, скажем, королевский адвокат Буш[533]. – Буш? – повторил редактор. – Что же, согласен. Буш, я согласен. У него в крови это есть. Кендал Буш, то есть, я хочу сказать, Сеймур Буш. – Он бы уже давно восседал в судьях, – сказал профессор, – если бы не… Ну ладно, не будем. Дж.Дж.О'Моллой повернулся к Стивену и тихо, с расстановкой сказал: – Я думаю, самая отточенная фраза, какую я слышал в жизни, вышла из уст Сеймура Буша. Слушалось дело о братоубийстве, то самое дело Чайлдса. Буш защищал его. И мне в ушную полость влил настой[534]. Кстати, как же он узнал это? Ведь он умер во сне. Или эту другую историю[535], про зверя с двумя спинами? – И какова же она была? – спросил профессор.
ITALIA, MAGISTRA ARTIUM [536]
– Он говорил о принципе правосудия на основе доказательств, согласно римскому праву, – сказал О'Моллой. – Он противопоставлял его более древнему Моисееву закону[537], lex talionis[538], и здесь напомнил про Моисея Микеланджело в Ватикане[539]. – М-да. – Несколько тщательно подобранных слов, – возвестил Ленехан. – Тишина! Последовала пауза. Дж.Дж.О'Моллой извлек свой портсигар. Напрасно замерли. Какая-нибудь ерунда. Вестник задумчиво вынул спички и закурил сигару. Позднее я часто думал, оглядываясь назад, на эти странные дни, не это ли крохотное действие, столь само по себе пустое, это чирканье этой спички, определило впоследствии всю судьбу двух наших существований[540].
ОТТОЧЕННАЯ ФРАЗА
Дж.Дж.О'Моллой продолжал, оттеняя каждое слово: – Он сказал о нем: это музыка, застывшая в мраморе, каменное изваяние, рогатое и устрашающее, божественное в человеческой форме, это вечный символ мудрости и прозрения, который достоин жить, если только достойно жить что-либо, исполненное воображением или рукою скульптора во мраморе, духовно преображенном и преображающем. Волнистое движение его гибкой руки эхом сопровождало фразу. – Блестяще! – тотчас отозвался Майлс Кроуфорд. – Божественное вдохновение, – промолвил мистер О'Мэдден Берк. – А вам понравилось? – спросил Дж.Дж.О'Моллой у Стивена. Стивен, плененный до глубины красотой языка и жеста, лишь молча покраснел. Он взял сигарету из раскрытого портсигара, и Дж.Дж.О'Моллой протянул портсигар Майлсу Кроуфорду. Ленехан, как и прежде, дал им прикурить, а потом уцепил трофей, говоря: – Премногус благодаримус.
ВЫСОКОНРАВСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК
– Профессор Мэйдженнис[541] мне говорил про вас, – обратился О'Моллой к Стивену. – Скажите по правде, что вы думаете обо всей этой толпе герметистов, поэтов опалового безмолвия, с верховным мистом А.Э.? Все началось с этой дамы Блаватской. Уж это была замысловатая штучка. В одном интервью, которое он дал какому-то янки[542], А.Э. рассказывал, как вы однажды явились к нему чуть свет и стали допытываться о планах сознания[543]. Мэйдженнис считает, что вы, должно быть, решили попросту разыграть А.Э. Он человек высочайшей нравственности, Мэйдженнис. Говорил обо мне. Но что он сказал? Что он сказал? Что он сказал обо мне? Нет, не спрошу. – Спасибо, – сказал профессор Макхью, отклоняя от себя портсигар. – Погодите минуту. Позвольте, я кое-что скажу. Прекраснейшим образцом ораторского искусства, какой я слышал, была речь Джона Ф.Тэйлора[544] на заседании университетского исторического общества. Сначала говорил судья Фицгиббон[545], теперешний глава апелляционного суда, а обсуждали они нечто довольно новое по тем временам, эссе, где ратовалось за возрождение ирландского языка. Он обернулся к Майлсу Кроуфорду и сказал: – Вы ведь знаете Джеральда Фицгиббона, так что можете себе представить стиль его речи. – По слухам, он заседает с Тимом Хили[546], – вставил Дж.Дж.О'Моллой, – в административной комиссии колледжа Тринити. – Он заседает с милым крошкой в детском нагрудничке, – сказал Майлс Кроуфорд. – Валяйте дальше. Ну и что? – Прошу заметить, – продолжал профессор, – что это была речь опытного оратора, с безупречной дикцией, исполненная учтивого высокомерия и изливающая, не скажу чашу гнева, но скорей горделивое презрение к новому движению[547]. Тогда это было новым движением. Мы были слабы и, стало быть, ни на что не годны. На мгновение он сомкнул свои тонкие длинные губы, но, стремясь продолжать, поднес широко отставленную руку к очкам и, коснувшись черной оправы подрагивающими пальцами, безымянным и большим, слегка передвинул фокус.
ИМПРОВИЗАЦИЯ
Нарочито будничным тоном он обратился к Дж.Дж.О'Моллою: – А Тэйлор, надо вам знать, явился туда больной, встал с постели. И я не верю, что он заранее приготовил речь, потому что во всем зале не было ни единой стенографистки. Лицо у него было смуглое, исхудалое, с лохматой бородой во все стороны. На шее болтался какой-то шарф, а сам он выглядел едва ли не умирающим (хотя таковым и не был). Взгляд его тут же, хотя и без торопливости, двинулся от Дж.Дж.О'Моллоя к Стивену и тут же потом обратился книзу, будто ища что-то. За склоненною головой обнаружился ненакрахмаленный полотняный воротничок, засаленный от редеющих волос. Все так же ища, он сказал: – Когда Фицгиббон закончил речь, Джон Ф.Тэйлор взял ответное слово. И вот что он говорил, вкратце и насколько могу припомнить. Твердым движением он поднял голову. Глаза снова погрузились во вспоминание. Неразумные моллюски плавали в толстых линзах туда и сюда, ища выхода. Он начал: – Господин председатель, леди и джентльмены! Велико было мое восхищение словами, с которыми только что обратился к молодежи Ирландии мой ученый друг. Мне чудилось, будто я перенесся в страну, очень отдаленную от нашей, и в эпоху, очень далекую от нынешней, будто я нахожусь в Древнем Египте и слушаю речь некоего первосвященника той земли, обращенную к юному Моисею. Его слушатели, все внимание, застыли с сигаретами в пальцах, и дым от них восходил тонкими побегами, распускавшимися по мере его речи. Пусть дым от алтарей[548]. Близятся благородные слова. Посмотрим. А если бы самому попробовать силы? – И чудилось мне, будто я слышу, как в голосе этого египетского первосвященника звучат надменность и горделивость. И услышал я слова его, и смысл их открылся мне.
ИЗ ОТЦОВ ЦЕРКВИ
Открылось мне, что только доброе может стать хуже[549], если бы это было абсолютное добро или вовсе бы не было добром, то оно не могло бы стать хуже. А, черт побери! Это же из святого Августина. – Отчего вы, евреи, не хотите принять нашей культуры и нашей религии и нашего языка? Вы – племя кочующих пастухов: мы – могущественный народ. У вас нет городов и нет богатств: наши города словно людские муравейники, и наши барки, триремы и квадриремы, груженные всевозможными товарами, бороздят воды всего известного мира. Вы едва вышли из первобытного состояния: у нас есть литература, священство, многовековая история и государственные законы. Нил. Ребенок – мужчина – изваяние[550]. На берегу Нила прислужницы преклонили колена, тростниковая люлька – муж, искусный в битве – каменнорогий, каменнобородый, сердце каменное. – Вы поклоняетесь темному безвестному идолу: в наших храмах, таинственных и великолепных, обитают Изида и Озирис. Гор и Амон Ра. Ваш удел – рабство, страх, унижения: наш – громы и моря. Израиль слаб и малочисленны сыны его: Египет – несметное воинство, и грозно его оружие. Бродягами и поденщиками зоветесь вы: от нашего имени содрогается мир. Беззвучная голодная отрыжка ворвалась в его речь. Повышением голоса он отважно поборол ее: – Но, леди и джентльмены, если бы юноша Моисей внял этой речи и принял бы этот взгляд на жизнь, если бы он склонил свою голову, склонил свою волю, склонил дух свой пред этим надменным поучением, то никогда бы не вывел он избранный народ из дома рабства и не последовал бы днем за столпом облачным. Никогда бы не говорил он с Предвечным средь молний на вершине Синая и не сошел бы с нее, сияя отсветами боговдохновения на лице, неся в руках скрижали закона, выбитые на языке изгоев. Он смолк и оглядел их, наслаждаясь молчанием.
ЗЛОВЕЩИЙ ЗНАК – ДЛЯ НЕГО!
Дж.Дж.О'Моллой не без сожаленья заметил: – И все же он умер, не ступив на землю обетованную. – Внезапная – в – тот – миг – хотя – и – от – продолжительной – болезни – нередко – задолго – сжижаемая – кончина, – изрек Ленехан. – И позади у него лежало великое будущее. Послышалось, как стадо босых ног ринулось через вестибюль и по лестнице вверх. – Вот что такое искусство речи, – сказал профессор, не встретив ничьего возражения. Унесено ветром. Людские скопища в Моллахмасте и в Таре королевской[551]. На целые мили – ушные полости. Громовые речи трибуна звучат – и развеиваются ветром. Народ обретал убежище в его голосе. Умершие звуки. Акаша-хроника где все что происходило когда-нибудь где-нибудь где угодно. Обожайте его и восхваляйте – но с меня хватит. У меня есть деньги. – Джентльмены, – произнес Стивен. – Следующим пунктом повестки дня позвольте внести предложение о переносе заседания в другое место. – Вы меня изумляете. Надеюсь, это не пустая любезность на французский манер? – спросил мистер О'Мэдден Берк. – Ибо, мыслю, сие есть время, когда винный кувшин, выражаясь метафорически, особливо приятствен в древней вашей гостинице. – Быть по сему и настоящим решительно решено. Все кто за говори в глаза, – возгласил Ленехан. – Прочим молчок. Объявляю предложение принятым. В какое же именно питейное заведение?… Подаю свой голос за Муни! Он возглавил шествие, поучая: – Мы резко отвергнем возлияния крепких напитков, разве не так? Так да не так. Ни под каким видом. Мистер О'Мэдден Берк, шедший за ним вплотную, произнес, делая соратнический выпад зонтом: – Рази, Макдуф[552]! – Весь в папашу! – воскликнул редактор, хлопнув Стивена по плечу. – Двинулись. Где эти чертовы ключи? Он порылся в кармане и вытащил смятые листки. – Ящур. Помню. Все будет в порядке. Пойдет. Где же они? Все в порядке. Он снова сунул листки в карман и ушел в кабинет.
БУДЕМ НАДЕЯТЬСЯ
Дж.Дж.О'Моллой, собравшись последовать за ним, тихо сказал Стивену: – Надеюсь, вы доживете, пока это напечатают. Майлс, одну минутку. Он прошел в кабинет, затворив дверь за собой. – Пойдемте, Стивен, – позвал профессор. – Это было блестяще, не правда ли? Прямо-таки пророческие виденья. Fuit Ilium[553]! Разграбление бурной Трои. Царства мира сего. Былые властители Средиземноморья – ныне феллахи. Первый мальчишка-газетчик, стуча пятками, промчался по лестнице и ринулся мимо них на улицу с воплем: – Специальный выпуск, скачки! Дублин. Мне еще многому, многому учиться. Они повернули налево по Эбби-стрит. – Меня тоже посетило видение, – сказал Стивен. – В самом деле? – сказал профессор, подлаживаясь с ним в ногу. – Кроуфорд нас догонит. Еще один мальчишка пронесся мимо них, вопя на бегу: – Специальный выпуск, скачки!
ДОБРЫЙ ДРЯХЛЫЙ ДУБЛИН [554]
Дублинцы. – Две дублинские весталки[555], – начал Стивен, – престарелые и набожные, прожили пятьдесят и пятьдесят три года на Фамболли-лейн. – Это где такое? – спросил профессор. – Неподалеку от Блэкпиттса. Сырая ночь с голодными запахами пекарни. У стены. Пухлое лицо поблескивает под дешевою шалью. Неистовые сердца. Акаша-хроника. Поживей, милок! Вперед. Попробуй, рискни. Да будет жизнь. – Они желают посмотреть панораму Дублина с вершины колонны Нельсона. У них накоплено три шиллинга десять пенсов в красной жестяной копилке в виде почтового ящика. Они вытряхивают оттуда трехпенсовые монетки и шестипенсовики, а пенсы выуживают, помогая себе лезвием ножа. Два шиллинга три пенса серебром, один шиллинг семь пенсов медью. Они надевают шляпки и воскресные платья, берут с собой зонтики на случай дождя. – Мудрые девы[556], – сказал профессор Макхью.
ЖИЗНЬ БЕЗ ПРИКРАС
– Они покупают на шиллинг четыре пенса грудинки и четыре ломтя формового хлеба у мисс Кейт Коллинз, хозяйки Северных Столовых на Мальборо-стрит. Потом они покупают двадцать и четыре спелые сливы у девчонки, торгующей у самого подножия колонны Нельсона, чтобы утолять жажду после грудинки. И, заплатив две трехпенсовые монетки джентльмену у турникета, они медленно начинают взбираться по винтовой лестнице, кряхтя, подбадривая друг друга, пугаясь темных мест, борясь с одышкой, переспрашивая одна другую, а грудинка у вас, вознося хвалы Господу и Пречистой Деве, грозясь повернуть назад и выглядывая в смотровые щели. У– уфф, слава Богу. Мы и понятия не имели, что это так высоко. Зовут их Энн Карнс и Флоренс Маккейб. Энн Карнс страдает радикулитом и растирается от него лурдской водой, которую ей дала одна леди, а та получила бутылочку от одного монаха-пассиониста[557]. У Флоренс Маккейб каждую субботу на ужин свиные ножки и бутылка двойного пива. – Антитезис, – молвил профессор, кивая дважды. – Девы-весталки. Так и вижу их. Но что же наш друг там мешкает? Он обернулся. Стая стремглав летящих мальчишек неслась вниз по ступеням, разлетаясь во все стороны, вопя, размахивая белыми листами газет. За ними на лестнице появился Майлс Кроуфорд, в нимбе шляпы вокруг малиновой физиономии, продолжая беседовать с Дж.Дж.О'Моллоем. – Нагоняйте, – крикнул ему профессор и помахал рукой. Затем он снова зашагал рядом со Стивеном.
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУМА
– Да-да, – сказал он, – я их вижу. Мистер Блум, весь запыхавшийся, попавший в оголтелый водоворот мальчишек-газетчиков возле редакций «Айриш католик» и «Дублин пенни джорнэл», воззвал: – Мистер Кроуфорд! Минуточку! – «Телеграф»! Специальный выпуск, скачки! – Ну, в чем дело? – спросил Майлс Кроуфорд, замедляя шаг. Выкрик газетчика раздался перед самым носом мистера Блума: – Ужасная трагедия в Рэтмайнсе! Ребенка защемило тисками!
ИНТЕРВЬЮ С РЕДАКТОРОМ
– Все об этой рекламе, – начал мистер Блум, проталкиваясь к ступеням, отдуваясь и вынимая вырезку из кармана. – Я только что говорил с мистером Ключчи. Он сказал, что закажет на два месяца. А там посмотрит. Но он еще хочет заметку в «Телеграфе», в субботнем розовом, чтобы привлечь внимание. Я уже говорил советнику Наннетти, он хочет такую же, как была в «Килкенни пипл», если еще не слишком поздно. Я бы мог ее взять в Национальной Библиотеке. Понимаете, дом ключей. Его фамилия Ключчи, получается игра слов. Но он, можно считать, обещал, что закажет. Но он только хочет, чтобы это немножко раздуть Что мне ему передать, мистер Кроуфорд?
П.М.Ж.
– Передайте, что он может поцеловать меня в жопу! – отрезал Майлс Кроуфорд, сделав выразительный жест. – Вот так в натуре и передайте. Слегка нервничает. Надо поосторожней. Все двинулись выпить. Рука об руку. Морская фуражка Ленехана поспешает на дармовщинку. Как всегда подольстился. Интересно кто всех подбил молодой Дедал что ли. Сегодня на нем вполне приличные башмаки. В последний раз как я его видел у него пятки высвечивали. И где-то вляпался в грязь. Беззаботный малый. Что же он делал в Айриштауне? – Что же, – сказал мистер Блум, снова переводя взгляд на редактора. – Если я достану эскиз, стоит, по-моему, поместить маленькую заметку. Думаю, он даст это объявление. Я ему передам…
П.М.Б.И.Ж.
– Он может поцеловать мою благородную ирландскую жопу[558]! – громогласно объявил Майлс Кроуфорд. – Совершенно в любое время, так вот и передайте. И покуда мистер Блум стоял, взвешивая положение и нерешительно улыбаясь, он двинулся дальше своей подергивающейся походкой.
В ПОИСКАХ ССУДЫ
– Nulla bona[559], Джек, – сказал он, поднося руку к подбородку. – Я и сам вот посюда. Тоже крупные передряги. Не далее как на прошлой неделе разыскивал, кто бы дал поручительство под мой вексель. Мне очень жаль, Джек. Будь хоть малейшая возможность. Если бы мог где-нибудь найти, я бы со всей душой. Дж.Дж.О'Моллой кисло поморщился и молча зашагал дальше. Они нагнали остальных и пошли рядом с ними. – И когда они съели свою грудинку и хлеб и вытерли все двадцать пальцев о бумагу от хлеба, тогда они подошли поближе к перилам. – Тут кое-что для вас, – пояснил профессор Майлсу Кроуфорду. – Две дублинские старушки на вершине колонны Нельсона.
НУ И КОЛОННА! – ВОТ ЧТО СКАЗАЛА ПЕРВАЯ ИЗ ВЗОБРАВШИХСЯ
– Это свежо, – одобрил Майлс Кроуфорд. – Это материал. Выбрались на гулянье сапожников в Дагл. Две старые плутовки, а дальше что? – Но они боятся, что колонна упадет, – продолжал Стивен. – Они глядят на крыши и спорят о том, где какая церковь: голубой купол в Рэтмайнсе, Адама и Евы, святого Лаврентия О'Тула. Но, когда смотрят, у них начинает кружиться голова, так что они задирают платья…
  Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...  Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...  Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...  Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор... Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:
|