Сибирь: от провинции к региону,

Была ли Сибирь колонией России? Каково ее прошлое, настоящее и будущее? Кто будет определять ее историческую судьбу? На эти и другие темы беседует с доктором политических наук зав. кафедрой политологии СурГУ М.Ю. Мартыновым журналист А. Маркин.

– Михаил Юрьевич, была ли дореволюционная Сибирь колонией России?

– Есть соблазн дать утвердительный ответ. Уж очень совпадает по времени и внешним признакам ее освоение с походами конкистадоров, и созданием колониальных империй европейскими державами. Вот только есть одно «но», которое заставляет не спешить с выводами. Слишком различаются причины той и другой конкисты.

Европейских завоевателей гнала вперед жажда золота, денег, наживы. И колонии создавались для получения прибыли и сверхприбыли. Посетите Британский музей, зайдите, в залы, например, Египта или Индии, и получите представление о малой толике богатств, награбленных в колониях.

Русского человека, крестьянина, казака, первопроходца заставляла идти в иные земли совсем другая нужда. Он спасался от тяжелой длани государства. Не для наживы, а для свободы, точнее для воли устремлялся он за Урал.

Конечно, государство шло за ним. На освоенных территориях появлялись воеводы, губернаторы и остроги. Но пока их не было, человек успевал вдохнуть воздух этой воли. Да и позже бескрайние просторы, труднодоступность территории и навык автономного существования давал сибиряку куда больше воли, чем его собрату в европейской России. И положение ссыльного поселенца было легче в Сибири, чем участь крепостного крестьянина в Европейской России.

Безусловно, государство брало свою мзду в виде пушнины, леса, золота, богатело за счет этого, но изначально это было не первопричиной освоения северных территорий, а вторичным, хотя и весьма небесполезным следствием. Сибирь справедливее было бы называть провинцией, периферией, но не колонией России.

– Можно найти экономические причины, почему Россия не была колониальной империей. Аграрная страна, так и не осуществившая модернизацию, не имела финансовых и организационных возможностей для этого. Но есть и другое объяснение. Российское государство было устроено так, что роль метрополии в нем всегда играет власть, а колонией выступает весь народ, независимо от национальности, географических широт проживания и времени вхождения в это государство.

Тогда почему население, бежавшее от его давления, не питающее к нему теплых чувств, тем не менее, не только сохраняло верность этому государству, но и проникалось духом высокого патриотизма? Очевидно, например, что сколько-нибудь значимой сепаратистской традиции в Сибири никогда не было. А ведь эти территории правительство вниманием не баловало, управляло ими из рук вон плохо, а про мздоимство, чиновничье воровство и самоуправство сложены легенды, написаны сотни научных трудов и художественных произведений. Добились же в аналогичной ситуации независимости те же Индия или североамериканские колонии.

Наверное, здесь мы вступает в тонкую область ментальности и жизненных смыслов людей. Как бы не стремились они к автономности, к независимости, к воле, но, даже осознанно изолируясь, например, обитая в скитах, они должны опираться на духовный смысл, цели жизни.

Русские переселенцы в Сибири дальше старообрядчества в этом смыслопоиске не продвинулись. Ментально, идеологически они находились в полной зависимости от русской европейской духовной традиции. Религия, образование, культура стали теми незримыми цепями, которые навсегда приковали Север к российскому государству. Роль, которую сыграли в этом политические ссыльные, начиная с декабристов трудно переоценить.

Ценностная, идеологическая система тем более необходима, если речь идет о собственной государственности. Индия, борясь за независимость, опиралась на тысячелетнюю традицию, североамериканские колонии нашли эти цели и смыслы в идеологии либерализма и демократии.

Конечно, теоретически, был вариант попадания населения Сибири под духовное влияние соседей. Но исторический случай для этого оказался неблагоприятен. Япония проповедовала политику изоляционизма, а затем и откровенной враждебности, а Китай был слишком слаб, и, сам, находясь в полуколониальном положении, едва ли был способен на какую-либо, в том числе духовную экспансию.

Более реалистичен был вариант с Северной Америкой, интерес к общественному устройству которой русские путешественники, переправлявшиеся на тот берег океана, не скрывали. Но этот мостик через Берингов пролив к возможности усвоения иного общественного уклада и иной идеологии был быстро закрыт. Продажа за бесценок Аляски была далеко не самым глупым ходом царского правительства.

Да и в наше время в ряду множества проблем, с которыми столкнулось население Сибири, проблемы идеологического, смыслообразующего порядка, описывающие будущее этого края далеко не последние. Особенно в условиях миграционного давления с Юга и экспансии Китая с Востока.

Центральной власти также не мешает определиться, каким оно мыслит это будущее. Пока что от его шараханий, вроде «будем отменять северные льготы, не будем отменять северные льготы», «будет северный завоз, не будет северного завоза», «будем осваивать Север вахтовым методом, будем осваивать Север, опираясь на постоянное население», это население бросает то в жар, то в холод. Без внятного понимания, что сегодня Север для России и Россия для Севера трудно будет выстроить адекватную экономическую, экологическую или демографическую политику.

Между тем, просвещенный российский европеец по-преж-нему мыслит Россию в пространственных категориях бывшего Союза. И тогда, и сегодня – это категории «центр» и «периферия». При этом степень периферийности нарастает или убывает в зависимости от удаления или приближения к центру. Например, по отношению к Москве Владимирская, Ивановская или Тверская область – провинция, периферия, но они же играли роль центра, центрального региона по отношению к Саратовской, Нижегородской и т.д. И, в свою очередь, последние выступали европейскими, что в европоцентристском мировоззрении означало – центральными, по отношению ко всем территориям за Уралом, «большим камнем».

События, связанные с распадом Союза, открытием внешних границ, и регионализаций внутренних, превратившие Москву в общественном сознании из «центра мироздания» в одну из европейских провинций, и сделавшие относительно самодостаточными прежде периферийные российские территории, казалось бы должны были произвести и в мироощущении «коперниковский переворот». Однако если этот переворот и происходит, то очень неравномерно.

Весьма охотно расстается с европецентристской картиной мира периферия. Здесь надо заметить, что цари, генсеки и президенты в России всегда были склонны преувеличивать верноподданнические чувства жителей провинций, а затем в период очередной смуты удивляться политической индифферентности и равнодушию жителей этих провинций к судьбе центральной власти.

Вот и сегодня децентрализация экономики и управления в стране создали объективные условия для стремительной регионализации сознания. Сегодня житель Севера работает в Сибири, отдыхает в Турции, ездит за покупками в Китай и весьма неохотно – по делам в Москву. На смену провинции пришел относительно самодостаточный регион.

– Не приведет ли это к тому, что жители окраин, регионов перестают чувствовать себя россиянами?

– Отнюдь. Только это чувство носит теперь все более символический характер. Поясню на примере. Когда мы в ходе соцопросов спрашиваем у представителей коренных малочисленных народов Севера, какой язык они считают своим родным, то они отвечают, что это язык, например, ханты или манси. Но когда в следующих вопросах мы интересуемся, на каком языке они пишут и говорят, то эти же респонденты называют русский. Их языковая самоидентификация носит символический характер. Аналогичным образом выглядит ситуация с населением бывших российских провинций. Их социальная реальность полностью укладывается в рамки региона, которые является для них совершенно самодостаточными. Но это не мешает им символически, трансцендентально мыслить себя россиянами и людьми одной нации. Наверное, так и должно быть. Единство нации должно поддерживаться идеологически, символически, а не административной, экономической или финансовой зависимостью от Центра. Но именно в идеологии и лежит существо сегодняшних проблем.

Как геополитический организм Россия сегодня напоминает человека с развитым, взрослым телом и маленькой головой, мощными мышцами и детским сознанием. Бывшая периферия, в первую очередь Сибирь, – и есть наполненное мышцами и соками «тело», которым нужно только правильно распорядиться. Нужно дать этому потенциально могучему организму ясные цели и смыслы.

Но со стороны российских европейцев мы видим прежний взгляд на Сибирь. Самый расхожий штамп – «Сибирь, Север это неисчерпаемая кладовая». Вроде – откроешь дверь и возьмешь, что тебе нужно. Соответственно, какой интерес представляет жизнь людей в этой кладовке?

Поэтому столичные интеллектуалы продолжают горячо обсуждать вопрос: является ли Россия Европой, Азией или Евразией, в большинстве случаев, приходя к выводу о неповторимых особенностях России, «умом, которых не объять». Однако это не мешает им неизменно помещать Россию в семью европейских народов, а предоставление ресурсов из «кладовой Сибири» вроде бы как должно обеспечить согласие членов этой семьи на пребывание в ней России.

Однако спор между славянофилами, западниками, евразийцами был актуален сто или двести лет назад. Его упрямое повторение говорит о неспособности отечественной идеологической мысли выйти из пубертального периода и поставить реальные современные проблемы.

– Сегодня эта проблема – не дилемма Восток-Запад, а необходимость осмыслить современную Россию как северную, арктическую страну. Страну, две трети которой располагаются в полярных широтах. Страну, располагающую огромными природными ресурсами, но не определившую вектор дальнейшего развития.

Следует отметить, что мы до конца не определились и со своим прошлым. За полтора десятилетия не подготовлен учебник, достойно описывающий общую историю территории, именуемой сегодня Россией. Вместо этого мы по-прежнему имеем учебники, представляющие евроцентристское видение истории, повторяющее разделы учебников дореволюционной или советской эпохи, когда Россия включала значительные европейские земли. Но сегодня для сибирского школьника рассказ о Киевской Руси или ополчении 1612 года звучит также далеко и легендарно, как повествование о героях Древней Греции. А ведь на историю современных российских земель гораздо больше влияния оказал ханьский Китай или империя Чингизидов. Несколько строчек о них мы найдем в учебниках.

– Какой была бы история России, не случись Октябрьская революция, совершись индустриализация страны?

– Пришедшая в результате революции власть сумела сделать то, что оказалось не под силу прежней системе управления, – осуществить модернизацию страны. Но даже этого было бы недостаточно для покорения Севера. Сибирь осваивалась самим государством-корпорацией, консолидировавшим ресурсы на мобилизационных принципах. За это освоение российский народ заплатил очень высокую цену и по праву должен владеть этими богатствами.

Российской власти не следует забывать, какими жертвами были освоены просторы Севера, и привлечение иностранного капитала должно осуществляться целенаправленно и под контролем государства (кстати, здесь был бы бесценен китайский опыт работы с крупными зарубежными кампаниями).

Но при этом нужно помнить, что если сегодня частные кампании в состоянии развивать производство на Севере, то, только опираясь на созданную в годы Советской власти инфраструктуру. Так что, не будь революции и последующей модернизации, Сибирь сегодня представляла бы абсолютно не освоенную территорию, наподобие сельвы Бразилии или джунглей центральной Африки. Интенсивно осваивались бы лишь территории вокруг Транссибирской магистрали. Разведка газа и нефти только бы начиналась. Естественно, другой была бы и роль России в современном мире.

Вообще, тема принадлежности богатств Сибири не только России, но и мировому сообществу, дольно популярна у геополитиков Запада. Поэтому вопрос, какой была бы Сибирь, не случись революции, несмотря на свою сослогательность, помогает прояснить вопрос с «правом наследования».

Дело в том, что ни одна, даже мощная, частная кампания, ни отечественная, ни зарубежная, была не в состоянии осуществить промышленное освоение Сибири, в частности, нефтяных и газовых месторождений.В качестведополнительного «отягчающего» обстоятельства здесь выступают климатические условия, которые в этом регионе куда более жестокие, чем в Саудовской Аравии или Венесуэле.

– Можно ли сказать, что сегодня вопрос о будущем Сибири – вопрос не только экономический, политический, но и идеологический?

– Безусловно. Идеологии «Россия как северная цивилизация» с одной стороны, и «Россия между Европой и Азией», с другой, или идеологии «арктическая» или «евроцентристская» превратились ны-не в конкурирующие, и от выбора той или другой зависит вектор дальнейшего развития. Но если раньше значительная часть России, действительно, была европейской и южной, и для второй идеологемы были основания, то сегодня, когда эта часть стала мизерной, эти основания исчезают.

Идеология России как арктической страны предполагает переворачивание привычного геополитического соотношения Центра и Периферии. Не Север – для ресурсного обеспечения Центра, а центр, голова – для обеспечения функционирования и развития организма северной цивилизации. Эта голова должна быть обращена не в сторону Европы, или Азии, или прочих частей тела, а в сторону основной части собственной территории – на Север.

– Каковы основные черты этой новой идеологии для Сибири?

– Если в современной российской идеологии Северу, Сибири отводится роль пресловутой кладовой, то вполне можно прогнозировать только сокращение символического пространства, объединяющего жителей этой кладовой с остальной квартирой. Благо доброхотов, предлагающих свои услуги по потреблению ресурсов Севера хватает, а представители великих держав уже не раз открыто заявляли, что богатства Сибири – достояние всего человечества, а не только России.

Стержень этой идеологии один – люди должны чувствовать, что власть относится к территориям, на которых они живут, не как к внутренним колониям, которые обеспечивают ее пребывание в Европе, а как к собственным, плоть от плоти частям собственного организма. Только это даст ясность, для кого и с какими целями будут использованы богатства Сибири.

– Каким видится будущее Сибири? И какие активные группы населения будут определять это будущее?

– Будущее российского Севера, как представляется, связано с решением трех задач.

Во-первых, невозможно обеспечить экономическое и социальное развитие этого региона, не решив транспортную проблему. Для этого следует переориентировать строительство железных дорог с традиционной устремленности на Восток, в соответствии с новой арктической идеологией – на Север: к Обской губе, или Норильску. И, наверное, в недалеком будущем – осуществление грандиозного международного проекта по строительству трансконтинентального железнодорожного пути от Якутска через Чукотку и Берингов пролив на Аляску.

Необходимость освоения Севера, возможно, подтолкнет к созданию технологически новых транспортных систем. Например, к использованию дирижаблей, которые в условиях Сибири являются исключительно удобным, дешевым и экологически чистым видом транспорта.

Вторая проблема – социальная. Пример коренных малочисленных народов Севера наглядно демонстрирует главную опасность, ведущую к социальной деградации населения. Приговором будущего этих народов стало не столько сокращение ареала обитания рыбы и зверя в связи с приходом на земли охотничьих угодий промышленных кампаний, сколько возможность существовать за счет социальных компенсаций со стороны этих кампаний, что уничтожает необходимость ведения традиционного хозяйства. Само-то население сохраняется, даже может увеличиваться, а вот язык, культура и традиционные виды деятельности безвозвратно теряются.

Эта угроза сегодня висит уже над всем населением Сибири. Провозглашение курса России на энергетическую сверхдержаву предполагает место в международном разделении труда, а значит, сокращение или ликвидацию иного, не связанного с добычей природных ресурсов производства. Население начинает жить за счет природной ренты, отпадает необходимость в хорошем образовании, высококвалифицированных навыках, профессии.

Остановить эту деградацию, в том числе сохранить молодежь на родной земле, могла бы диверсификация производства. Но для этого Север нуждается в национально ориентированном, социально ответственном, мелком и среднем бизнесе. Люди, представляющие этот слой сегодня, были бы наиболее востребованы в Сибири. Тем более, что перспективы рынка перерабатывающей промышленности или сферы услуг в Сибири огромны. Этот средний и мелкий бизнес мог бы стать и социальной опорой для центральной власти.

Но особенностью российского Севера является то, что данный активный социальный слой формируется в значительной мере мигрантами, например, выходцами с Кавказа или китайцами. Финансовые потоки, направляемые ими на родину, достигают астрономических цифр.

Вообще социальная структура Сибири образуется не только по профессиональным признаками, как в Европейской части, но и по времени проживания, в зависимости от волн переселения. Да и сегодня эти переселения не закончились и, по крайней мере, регионы-доноры, по-прежнему воспринимаются как «земля обетованная».

Первый слой населения – аборигены, автохтонное население Сибири, проживавшее или пришедшее сюда до прихода русских.

Второй слой – старожильческое население. Это те, чьи предки переселялись в Сибирь в царское время, как раз стремясь уйти от давления государства.

Третий слой – коренное население складывается в советскую эпоху. И здесь мотивами переселения были не только материальные соображения, но и желание избавиться от мелочной административной опеки, получить больше простора, свободы в профессиональной деятельности на стройках Сибири, что приобрело в те годы название «трудового энтузиазма».

Особенностью четвертого этапа переселения, происходящего уже в постперестроечное время, и формирования социальных слоев, которые получили условное название «мигранты» и «вынужденные переселенцы», является отсутствие иных мотивов, кроме материальных. И не случайно, как уже говорилось, именно из этого слоя чаще рекрутируются наиболее социально активные группы населения. И, наоборот, часть коренного и даже старожильческого населения не сумела найти нишу в новых экономических условиях и оказалась вытолкнута на обочину. Можно, конечно, предложить меры по государственной поддержке этих групп, например, стимулирование малого и среднего бизнеса, или – переселение. Но кардинально эти меры ситуации не изменят, и скорее всего, некоторые группы населения Сибири будут обречены на дальнейшую деградацию и замещение пришлым населением. В связи с этим актуальна проблема миграции, в регулировании которой у государства сегодня нет ясно выраженных целей и принципов.

Третья проблема – проблема организации эффективной власти в северных регионах.

Вообще-то эффективного правления ни в Сибири, ни вообще в России никогда не было. Эффективное правление предполагает определенное равновесие между государством и обществом, и реальное участие последнего в этом управлении. Поскольку этого, в силу известных причин, никогда не было, нет и, видимо, еще долго не будет, то наиболее приемлемой в условиях российской действительности всегда являлась власть централизованная, осуществлявшая управление через институты наместничества и воеводства при всех их минусах. Восстановление «вертикали власти», как «наименьшего зла», с этой точки зрения, акция совершенно уместная. Вопрос лишь в том, в чьих интересах и насколько эффективно она будет контролироваться.

Основы православной культуры в системе образования*

Начало учебного года, помимо привычно обсуждаемых тем, ознаменовалось еще одной дискуссией: о целесообразности преподавания в школе курса «Основы православной культуры». Собственно, проблема назревала давно, но сделало ее публичной письмо в адрес Президента России, подписанное видными академиками Российской академии наук. В своем письме академики выражали обеспокоенность по поводу проникновения церкви в систему образования и опасность роста клерикализма в стране.

Наверное, дискуссия по поводу преподавания – лишь вершина айсберга. Под ней угадываются куда более весомые проблемы. И это не только проблема соотношения государства и церкви, но и более фундаментальная – о соотношении религии и науки, веры и знания в современном и будущем мире.

Мне кажется, что сегодня мир, по крайней мере, Европа, стоит перед глобальным мировоззренческим переворотом, сродни тому, которой имел место в конце Средневековья в XII–XIII вв. Тогда наука пробивала себе дорогу сквозь толщу господствовавшей религии. Потребовались жертвы мучеников науки, потребовались усилия самой церкви, ее богословов, например, Фомы Аквинского, чтобы примирить религию и науку, разрешить существование науки.

Сегодня ситуация похожая, только теперь наоборот, науке нужно потесниться и понять, что ее монополия закончилась. Еще недавно вера в то, что наука сможет решить все проблемы человечества, похоже, закончилась. Да, наука может помогать человеку, делает его жизнь комфортней, спасает от болезней и пр. Но она не решает главного – она не делает человека счастливым. Поэтому сегодня она должна согласиться с возможностью существования в общественном мнении, в сознании людей не только научного, но и иного – религиозного мировоззрения.

В связи с этим вызывает некоторое неприятие пронизывающее «письмо академиков», фанатичное стремление сохранить монополию науки и вытоптать любые ростки конкурирующего мировосприятия. Форма, в которой письмо написано, его агрессивный характер вызывает чувство неловкости за авторов. С таким же фанатизмом и безаппеляционностью церковь в Средневековье преследовала науку.

Однако, если отрешиться от формы, то сама поднятая в письме проблема и обеспокоенность ученых проникновением церкви в государство и образование, действительно граничащее с клерикализмом, безусловно, имеют все основания. Взять хотя бы проблему преподавания в школе предмета «Основы православной культуры», на чем особенно останавливаются авторы письма. Все говорят, в том числе патриарх, что этот предмет факультативный, не обязательный. И это, якобы, не закон божий, а светская дисциплина. Но мы-то знаем, что чрезмерное усердие и лоббирование преподавания «Основ православной культуры», на местах быстро «продавит» этот предмет в обязательные. Кроме того, учитывая, что ни методики преподавания, ни кадров для него нет, и преподавать его будут священнослужители, то можно не сомневаться, что это будет именно закон божий. Это опасно и для государства, и для самой церкви.

Почему опасно для государства? Можно не сомневаться, что как только православное образование пролоббируют себе место в системе образования, другие конфессии устремятся в образовавшуюся брешь, причем с такой активностью, что РПЦ с ее консервативностью, просто потеряется. В школу могут попасть люди не просто без педагогического образования, но и с опасными намерениями. Разве мы не видим, во что иногда превращаются медресе? Можно не сомневаться, что сегодня в России есть силы, которые только и ждут легитимного повода оказаться в школе и поработать с учениками. Вывод: школа должна быть светской, люди работающие в ней, должны иметь педагогическое образование.

Почему опасно для церкви? Нужно совершенно не понимать ситуацию в школе и психологию детей, чтобы предполагать, что если сегодня православную культуру поставят в школьное расписание шестым или седьмым уроком, да и вести его будет не совсем подготовленный человек, то это будет встречено учащимися с энтузиазмом. Скорее наоборот. Ввести сегодня эти уроки, тем более стремиться сделать их обязательными – более эффективной антирелигиозной пропаганды представить трудно.

Если мы обратимся к мемуарам людей, живших и учившихся до революции, то урок, называемый обычно в воспоминаниях о гимназических годах, как самый нелюбимый, ненавидимый – «Закон Божий». Можно предполагать, что ситуация повториться и сегодня.

Похоже, что из революции 1917 года церковь не сделала выводов. Существование до революции православия как государственной идеологии привело лишь к падению ее авторитета. Это сделало русский народ если не антирелигиозным, то антицерковно настроенным. Поэтому он с таким равнодушием наблюдал, как закрывали и взрывали церкви. Если бы церковь не сближалась так сильно с государством, сохраняла моральный авторитет и для народа, и для власти, возможно, и революция была бы в иной форме, по крайней мере не в столь жестоком виде.

Благосклонно прислушиваясь к намекам сегодняшней политической элиты России занять место официальной религии, церковь рискует «наступить на те же грабли». Власть при этом решает свои проблемы. Она не способна создать государственную идеологию, проигрывает идеологическую войну на международной арене, и поэтому, хотя бы внутри страны готова заместить этот идеологический провал религиозным, православным мировоззрением. Но светские и духовные власти, продвигая религию в качестве официальной идеологии, в том числе внедряя ее в систему образования, оказывают плохую услугу и государству, и обществу, и церкви. Выигрыш сиюминутный обернется проигрышем в долгосрочной перспективе.

Конечно, все мы озабочены состоянием нравственности в нашем обществе. Но очередной самообман считать, что преподавание уроков религиоведения ситуацию исправит. Нравственный закон находится в душе у каждого человека. Каждый знает, что такое хорошо, и что такое плохо. Человек только сам должен решать: поступать ему по совести, или нет. Те же, кто утверждают, что сегодняшняя их собственная безнравственность, безнравственность детей или других людей вызвана притеснением религии и непреподаванием ее в школах, оправдывают свое безнравственное поведение, перекладывая ответственность на внешние факторы.

Всем из этой дискуссии следует сделать выводы. Людям науки пора начинать понимать, что безраздельное властвование научного мировоззрения в умах людей закончилось, и относиться к церкви пренебрежительно, демонстративно атеистически, как сделали наши академики в своем письме, это проявление бескультурия, научного фанатизма, который в наше время столь же неприемлем, как в Средневековье – фанатизм религиозный.

В свою очередь, церковь, если хочет сохранить свой авторитет и свое будущее, должна соблюдать дистанцию с властью, не соглашаться на соблазн превращения православия в государственную идеологию, не стремиться, используя властные рычаги, проникать в светские институты, в том числе в образование.

Ну а нам всем пора понять, что нравственным наше поведение и поведение наших детей можем сделать только мы сами, и перестать перекладывать ответственность за него на внешние обстоятельства.

«Мы низшие организмы в международной зоологии: продолжаем двигаться и после того, как потеряем голову», – писал В.О. Ключевский. Давно распался Советский Союз, однако, выработанные в годы его существования, политические инстинкты продолжают управлять российским левиафаном, заставляя зоологически простейшим способом – рефлексивно реагировать на современные вызовы, в том числе на демографические.

Падает рождаемость? Простимулируем ее мерами государственной поддержки. Участились случаи межнациональной розни? Усилим интернациональное воспитание, т.е. – толерантность. Растет трудовая миграция из Азии? Отрегулируем ее в духе советского опыта управления «лимитчиками».

Мы убеждены, что Россия по-прежнему великая держава и для нее характерны те же процессы, что и для ведущих зарубежных государств. Да, в России падает рождаемость, но – это общеевропейская тенденция, – говорят нам. Да, усиливаются миграционные потоки, но с ними нет смысла бороться, поскольку это объективный и неизбежный процесс. Россия испытывает лишь то, что переживает сегодня Северная Америка и Европа.

Действительно, у нас сегодня такие же низкие как в европейских странах показатели рождаемости. В 1970-е годы каждая женщина репродуктивного возраста в среднем рожала 1,97 ребенка, в 1980-е – 2,04, а в 2000 г. показатель суммарной рождаемости сократился до 1,21 ребенка.

Конечно, то, что у России те же проблемы и болезни, что и у ведущих мировых держав, даже приятно. Может быть, тогда нас стоит отнести к более высокому разряду в «международной зоологии», о которой писал российский историк? Вот только не напоминает ли это радость дворовой девки, обнаружившей у себя одинаковую с господином болячку? И может быть, есть смысл обратить внимание не только на внешнюю схожесть протекающих процессов, но и задуматься об их существенных различиях?

Современный человек, тем более женщина, стоит сегодня перед нелегким выбором: завести ребенка или сделать интересную, творческую карьеру. И многие отдают предпочтение второму. Вот только живет этот современный человек, в подавляющем большинстве случаев, в Северной Америке и Европе. И именно там данная дилемма служит основной причиной снижения рождаемости. В России же население следит за интересной и творческой работой в основном только по сюжетам телесериалов и иллюстрированным журналам. Так, может быть, поискать другие причины падения рождаемости в нашей стране?

Они достаточно просты, если соотнести демографическую ситуацию с ситуацией в сегодняшнем международном разделении труда. Здесь есть ведущие страны – Северная Америка и Европа, сконцентрировавшие у себя рычаги управления мировым хозяйством и взимающие за это неплохую ренту, затем индустриальные страны – основные производители, например, Китай, Индия, и, наконец, страны, в том числе Россия, принявшие по своей или чужой воле, роль поставщиков сырья. За 90-е гг. ХХ в. ВВП России снизился вдвое, составив к концу периода примерно 1/10 от американского и 1/5 от китайского показателя. Доля ТЭК достигла 50% промышленного производства и 70% экспорта. Но дело в том, что для добычи и транспортировки сырья требуется не так уж много рабочей силы. Поскольку остальные отрасли в ходе деиндустриализации были ликвидированы, то возникает феномен «лишнего» населения. Средств, получаемых от продажи сырья, вполне достаточно для его содержания. Как на дрожжах растет армия бюджетников и чиновников, занятых распределением средств от природной ренты. Вот только одновременно стремительно растет уровень люмпенизации населения, лишившегося основного вида социальной деятельности – трудового.

Зададимся простым вопросом: что заставляет человека иметь детей? Если не принимать во внимание случайности и биологические инстинкты, то реальная социальная причина – стремление передать ребенку свои неосуществленные мечты и желания вместе со средствами их достижения – системой труда и собственностью. Что может передать своим детям люмпен, исключенный из системы общественного производства? Недоигранные компьютерные игры и недосмотренные телешоу? Так что отказ многих сегодняшних россиян от деторождения не только объясним, но и оправдан. И никаким государственным стимулированием деторождения эту ситуацию не изменить.

При взгляде на сегодняшнюю Россию трудно удержаться от ощущения «дежа вю», от исторических аналогий с периодом поздней Римской империи. Потерявшие свои земли римские граждане бросали занятия сельским хозяйством, уходили в города, становясь люмпенами, но при этом сохраняли политические права, а также, возможность достаточной государственной поддержки, за счет труда огромной массы рабов. Именно тогда рождается лозунг «Хлеба и зрелищ!». Дармовой хлеб из Египта и гладиаторские бои играли в Древнем Риме ту же роль, что сегодня выполняет для массы нашего населения продажа газоводородного сырья и телевидение. «Хлеба и зрелищ!» – это и есть реальная государственная идеология современной России.

Тогда же в Риме встает проблема снижения рождаемости, отвращения к браку и, соответственно, снижения числа свободных. Цезарь, а затем Август, предпринимают многочисленные шаги законодательного побуждения к браку: из всех кандидатов на общественные должности предпочтение давалось отныне тем, кто имел больше детей; бездетные граждане не получали наследства; овдовевшие супруги обязывались вступать в новый брак и т.п. Все эти строгие меры, принятые в целях увеличения народонаселения, не имели, однако, желаемого действия. Как справедливо по этому поводу заметил Мальтус, «если бы из страны удалили половину рабов, и римский народ вследствие этого мог бы приложить свои силы к искусствам и земледелию, число граждан быстро возросло бы и такого рода поощрение оказалось бы действительнее для роста народонаселения, чем все законодательные меры». Фраза вполне применима к современной России, только роль дармового труда рабов заменяют нефтедоллары.

Если по низкому уровню рождаемости мы соответствуем Европе, то по высокому уровню смертности – Азии. По этому показателю среди 50 азиатских стран Россия входит в последнюю треть. В 1990-е гг. число умерших превысило уровень 1980-х гг. на 4.9 млн. человек, а по сравнению с семидесятыми годами возросло на 7,4 млн. В девяностые годы средняя продолжительность жизни в России снизилась по сравнению с предшествующим десятилетием на 2,65 года и на начало ХХI в. составляла чуть больше 65 лет, т.е. была меньше, чем в основных европейских странах на 12–14 лет. В течение депопуляционного десятилетия (1992–2001гг.) в стране родилось на 7,8 млн. человек меньше, чем умерло, тогда как в 1980-е и 1970-е гг. было наоборот: числа родившихся превышали числа умерших на 7,6 и 7,8 млн. человек соответственно. Вымирание основного этноса (русских) происходит у нас еще более высокими темпами, нежели в странах Европы. Через полвека население России (без учета притока иммигрантов) рискует сократиться почти на треть: до 100 с небольшим миллионов. Для сравнения: за этот же период население Китая увеличится, по самым скромным прогнозам, еще на четверть миллиарда.

Сегодня эту ситуацию исследователи называют не иначе как депопуляцией и демографической катастрофой. Соответственно, предлагаются многочисленные рецепты стимулирования рождаемости. Перечислены они и в «Концепции демографического развития Российской Федерации на период до 2015 года». Не ясно только: какой смысл увеличивать рождаемость при наличии и без того «лишнего» населения?

Казалось бы, факту существования этого «лишнего» населения противоречит массовый поток мигрантов в Россию. При этом звучит утверждение о крайней заинтересованности в рабочих руках мигрантов и, даже, в конкуренции за них с другими странами. «Формируя российскую иммиграционную политику, необходимо учитывать, что Россия – страна с низкой плотностью населения, в которой очевидны долгосрочные тенденции к сокращению рабочей силы и старению населения. Значительный приток легальных иммигрантов позволит ускорить экономический рост, увеличить поступающие в распоряжение государства финансовые ресурсы, повысить устойчивость пенсионной системы. При своей территории и ресурсной базе Россия в XXI в. могла бы сыграть роль мирового лидера в прием<

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: