Религиозная история понятия «фёлькиш».

Несмотря на то, что в современных исследованиях, посвященных философии национал-социализма, его «оккультным корням» и мировоззрению («Weltanschauung») понятие «фёлькиш» встречается часто, общего и для всех удовлетворительного определения «фёлькиш-идеологии» пока что не существует. Большинство исследователей ограничивается тем, что предлагает свою, чаще всего достаточно предвзятую интерпретацию отдельных фрагментов этой идеологии, подкладывая вместо вывода заранее готовые ответы, имеющие в большинстве случаев идеологическую природу. Предельная широта самого явления оказывает такому «исследованию» значительную услугу, позволяя из спектра мировоззрений выбрать либо искомое «язычество» (подход Рюдигера Зюннера), либо «антисемитские мужские союзы» (подход Клауса фон Зее и мн. др. авторов), которые как бы только и стремились внести свою лепту в национал-социализм. В итоге выходит парадоксальная картина: чем более автор наполнен антифашистскими страстями, тем более он центрирует внимание на НСДАП, не видя ничего кроме Райха, подобно царю Мидасу, от чьих прикосновений вся окружающая реальность немедленно превращалась в золото. Но фёлькиш имеет самостоятельное значение, и даже в звучании этого слова проглядывает его мировоззренческая специфичность, о чём мы и поговорим в этом параграфе.

Немецкое слово «фёлькиш» является очень старым, относительно редким, причем настолько, что вплоть до 19 века оно имело лишь очень ограниченное хождение. Этимологически оно происходит от понятия «народ» (Volk), ареал значений которого в немецком языке охватывает и воинственную общность (Kriegsvolk), и группу носителей единого языка (deutsches Volk), и обитателей некоторой территории, причисляющих себя к единому государственному объединению (Staatsvolk).

В 1875 году германист-любитель Германн фон Пфистер впервые предложил употреблять понятие «фёлькиш» в качестве синонима слова «национальный». При этом сам Пфистер исходил из соображений лингвистического пуризма и подразумевал под носителями «фёлькиш»-идей, в первую очередь, представителей немецко-националистического движения Австрии. Идея филолога Пфистера была встречена благосклонно, и самые разные интеллектуально-политические объединения («ферейны») уже с 1870-х годов стали именоваться «voelkisch» или «deutschvoelkisch».

Таким образом, понятие «фёлькиш» сразу же оказалось нагружено теми этническими компонентами, усиленной активизацией которых занимались в ту пору австрийские националисты. Нагруженное такими коннотациями, почти синонимичное «национальному» и «националистическому», понятие «фёлькиш» вошло примерно с 1880 г. в австрийское, а начиная с рубежа веков – в немецкое словоупотребление. В 1919 известный германист из Граца Гуго Шухардт заметил, что в будущем не мешало бы составить карту, где был бы очерчен ареал распространения этого понятия, которое к тому времени далеко вышло за пределы своей австрийской «метрополии». Шухардт отмечал присущий слову «фёлькиш» политический оттенок, делающий его характеристикой носителей определенного мировоззрения. Тот же самый «политический привкус» интересующего нас понятия отметил берлинский профессор Густав Рёте (Roethe), говоривший в своей ректорской речи про «национальные или, как сегодня коряво принято формулировать, «фёлькиш»-круги». Рёте прямо называл слово фёлькиш «некрасивым», указывая на близко стоящее слово «kindisch», также образованное путем добавления суффикса «-isch» и означающее «ребяческий» (несерьезный), в отличие от «kindlich» – «детский». Такие ассоциации, неизбежные в среде носителей немецкой языковой традиции, подчеркивались и другими исследователями. Чаще всего добавлялось, что слово «фёлькиш», употребляемое даже не в политическом, а в бытовом контексте, обладает излишним пейоративным оттенком, делающим его невозможным в качестве самохарактеристики[78].

Видя такую трудность, мы полагаем, что судьба движения фёлькиш до некоторой степени предопределена самим его именем, которое коренится в понятии Volk, насыщенном религиозно-философской семантикой. Мы видим, к примеру, каким истовым презрением осыпают «народы» (по образцу враждебного «гоям» еврейства) средневековые латинские книжники, скольких трудов стоит реабилитация «презренных» вернакулярных языков в эпоху Мартина Лютера, насколько различны модели мировосприятия носителей древней аграрной магии (этих «крестьяшек» и суеверных «паганусов») и окультуренных одноязычным Ватиканом горожан.

Подобно тому, как в России XIX века «человеком» называли разве что слуг («Эй, человек, пойди сюда…»), также и для Германии Volk есть остаток неизбывной архаики, выпавшей на дно турбулентной индустриализации в виде густого осадка «дремучих» представлений.

Скажем, о чёрте. В мире средневекового карнавала – этой доброй издёвки гулящего простонародья – его усыновляют жирной «еврейской мамке» (Judensau)[79], представляют козлом и свинёнышем, чтобы проще было его дурачить (как в сказках) или решительно побеждать (как в героических сказаниях). Простонародье могло с ним совместно жить и играть, как играют с козлами и поросятами – латинскому книжнику, корпевшему над своими суммами, весь этот мир «низовой мифологии» представлялся чужим и нечистым – ведь для стерильного мира дедукций и обобщений всё это были нарушители порядка. Вослед самому Сатане, первому из известных возмутителей спокойствия, эта публика бесновалась и позволяла себе прихотливо играть там, где следовало молиться и каяться, вспоминая о моральных несовершенствах и грядущем Страшном суде. Там, где Volk видел злодейского человека, с которым вполне можно было подраться и похмелиться, померяться силой и пошутить, книгочею представлялся величественный властитель, управляющий целыми легионами. А там, где народ представлял «Козла», книжники видели «нечистого зверя, притаившегося во чреве грешника»[80]. Это животное могло блеять и хрюкать лишь в самый момент экзорцизма, а потому оно не было собственно животным, прекрасным во всей своей чувственной конкретике. Оно было фикцией и придумкой, с опорой на виртуальную угрозу, которой легко было вербовать ватиканские легионы, ничуть не меньшие, чем у «подземного гегемона».

Похожее происходило и с идеей Бога. «Бог народных представлений (der Volksgott), Который возникает, живёт и умирает вместе с конкретным народом, для приверженца высокой религии отнюдь не является Богом» - констатирует Фридрих Хайлер[81]. Возникал своеобразный дуализм: Бога латинских «цивилизаторов», утончённых в схоластике и умудрённых в патристике, отказывались воспринимать на селе, а чувственно-конкретный Бог земледельцев вызывал отвращение у людей образованных. Именно они как никто другой виноваты в создании мифа о конфликте различных «штилей» - высокого и низкого, народного и латинского. Мифология переставала быть целостной – для мифологов школы Куна (Вильгельм Шварц и др.) мифы были либо возвышенной фантазией поэтов («высшая мифология»), либо реликтом народных верований, и тогда они попадали в разряд «мифологии низшей»[82]. Быть может, стоит здесь вспомнить гипотезу фёлькиш-библеистов, что этот псевдоконфликт был смоделирован уже в Иудее, в кровавых сражениях «яхвистов» и «элохистов»[83], а затем переписан «врагами народов» на языке блаженного Августина.

Мы не хотели бы «отбирать хлеб» у сторонников школы «Анналов»[84] и углублять колею между «двумя культурами» ещё больше. Нет, сама по себе эта проблема не придумана, или вернее, придумана намного раньше, чем появилась сама школа «Анналов». Если говорить схематично, то проблема заключается в двух вещах. Во-первых, в том, что народ – далеко не все люди[85], а ко всему прочему он всегда больше, чем просто «сумма людей», и потому его можно рассматривать как носителя единой воли, имеющей строго субстанциальную основу. И, во-вторых, в том, что сила артикуляции этой воли практически во все столетия уступала диктату власти: народ, образно говоря, просто безмолвствовал, делегируя правомочие распоряжаться своей волей тем, кто более к тому способен.

На теологии это отражалось самым прямым образом: культы родоплеменного типа всё более сдавали свои позиции, уступая пространство интер -, то есть, никак не национальным религиям. По мере этого Volksgott систематически вытеснялся: в этом неприятии солидарными были как вера строгих монотеистов, так и рассудочность их критиков от науки: «вера» и «знание» как бы подавали друг другу руки, чтобы вместе крушить язычество, представавшее безбожным и ненаучным одновременно. «И в самом деле, если под народом понимается лишь толпа из «духовно бедных» («geistig Armen», то есть, нищих духом – А.К.) или несамостоятельная масса, которая ни об одном предмете собственного суждения не имеет, то любое возражение неопровержимо. Однако, есть и другое понимание слова «Volk», которое ввёл в обращение Рихард Вагнер, а именно, как «высшего проявления всех тех, кто чувствует общую нужду («Inbegriff aller derjenigen, die eine gemeinsame Not empfinden»)»[86]. Говоря о нужде современной ему Германии, проф. Артур Древс утверждал, что эта нужда – прежде всего теологическая, ибо как католическое, так и протестантское богословие давно уже перестало справляться со своими задачами и, вместо того, чтобы вести верующих к сущности религии, скорее уводит от этой сущности, а затем уже и от самой религии, а потому задача философии – это «защитить религию от теологии, которая выхолостила всё субстанциальное содержание религиозного мировоззрения»[87]. Более того, задачей философии провозглашалось не просто «защитить старую религию», но и создать новую, основанную уже не на «сверхприродном Откровении», а на пантеистическом чувстве народного духа, на сильной воле к народной субстанции.

Контуры этой религии будущего были обозначены в семи тезисах фёлькиш-мыслителя Ойгена Дитрихса (1867-1930), владевшего знаменитым йенским издательством и публиковавшего Бергсона, Платона и Майстера Экхарта. Дидерихс говорил о возникновении «нового романтизма»[88], от которого зависит новая Реформация в Германии и создание «Нового Мифа»:

1. «Наша немецкая задача состоит не в одностороннем развитии техники, и не в американском маммонизме, но в том, чтобы вложить в нашу профессиональную работу (Berufsarbeit) глубокий метафизический смысл».

2. «Явная задача Германии в ее отрицательном аспекте сводится к тому, чтобы отказаться от материализма, а в положительной, как и в эпоху Реформации, состоит в религиозном преобразовании».

3. «Основания религиозной жизни будущего базируются на трагическом чувстве жизни и на идее судьбы».

4. «Отсюда следует, что надо всем господствует не жестокий закон, говорящий: «Ты должен!», но духовное напряжение между Духом и Материей, явленное в качестве религиозного прафеномена. Это напряжение основывается на полярности космического закона».

5. «Когда жизнь и мышление выступают из непосредственного процесса жизни, это ведет через символическое переживание типического – к Новому Мифу».

6. «Форма Нового Мифа означает органическое переживание космических законов».

7. «Основное требование всего нового становления состоит поэтому в следующем: Начни с самого себя, предъяви себе самому наивысшие требования, прежде чем ты станешь их предъявлять другим»[89].

В главе о заповедях мы покажем, что «расизм» есть ещё не критерий мышления фёлькиш: «начни с самого себя» - призывали немецкие мистики. «Раса есть понятие духовное, а не только лишь материальное» - формулировали фёлькиш-теологи. И этот подход к расе (как духовному типу) и народу (как субстанциальному воплощению расы) был присущ большинству фёлькиш-эзотериков, чьё язычество было «язычеством» Себастьяна Франка (1499-1542), совместившего веру во Христа с идеей «просветлённых язычников» (erlaeuchtete Hayden), знающих Христа по внутреннему опыту[90].

По поводу «теологического расизма» следует сделать одну ремарку. Сличая таблицы серологов (группы крови по континентам) Вирт пришёл к мысли, что древнейшие группы крови – это первая и третья. Уже в третичный период было две прото-расы, одну из которых Вирт называет южноазиатской, а другую – арктическо-нордической. Так вот, представители первой имели в своих венах кровь третьей группы, тогда как арктико-нордики, жившие на Северном Полюсе, а затем в Приполярье – первую. Вся история о протоконтинентах Арктогее и Гондване, при всей её странности для современного уха, находилась на высоте тогдашней палеоархеологической науки – она была создана под влиянием мобилистской теории Альфреда Вегенера[91].

Потом Арктида раскалывается натрое: частички отходят к Северной Америке, частички – к Северной Азии и лежащим между ними островам. Всё это – обрывки единой территориальной цепи, где жили носители арктическо-северной культуры. Со временем расы смешиваются, и возникает атланто-нордическая раса, чётко отличимая по 2-й группе крови. Она распадается на два потока, один из которых (южные атлантики) движутся на кораблях к североафриканскому побережью. Это – так называемые Ам-ури, то есть, аморреи, обычно отождествляемые Виртом с маорьями, народами моря и арамеями. Это – представители строго матриархальной цивилизации, которую, как мы уже знаем, сохраняли и фризы периода «Ура Линды».

Вторая волна атланто-нордиков, именуемая в книгах Вирта «северными атлантиками», плывут к берегам Индии, создают там свои колонии, но затем продвигаются к Полинезии и Новой Зеландии. Если первые, или южные атлантики, создают поселения в Египте и Ливии, то вторые создают укрепления в Индии.

На вполне естественный вопрос, когда же всё это происходило, Вирт отвечает так: вторую волну миграций североатлантиков можно отнести к периоду между 20000 и 12000 лет до Р.Х. Эти поселенцы занимают всю юго-западную Европу, наши предки восходят всё к той же этнической волне. Они создают цветущую и прекрасную атлантическую культуру, исповедуют веру в Единого Бога, но в ответ на свою самонадеянность получают, как водится глобальный катаклизм (крушение Атлантиды около 12000 до Р.Х.) и последующее сильное расовое смешение, при котором единственно чистыми (если верить Вирту…) остаются одни лишь народы Туата – прародители современных Deutsche.

На своих кораблях «со штевнями в форме лебедя» эти народы Туата колонизуют всю Северо-Западную и Северную Европу. В эпосах и легендах Ирландии память о них сохраняется в рассказе о «народах Богини Дану».

Вплоть до Средиземного моря и Палестины тянутся следы «данайской» религии. Это – так называемые «Великие каменные гробницы», то есть, мегалитические комплексы, именуемые также «гробницами гуннов» (Huenengraeber)[92].

На Британских островах, на территории Северной Германии и Пиренейского полуострова, и далее, вплоть до Египта, Аравии и Палестины – мы видим одни и те же сооружения, воздвигнутые одной и той же рукой. Помимо прочего, эти камни содержат великое множество древней символики, «Священный Ряд» Пракультуры, использованный в более поздних культурных поделках. Для Вирта всё это интересно как памятник Прарелигии, единого и возвышенного культа, прообраза всех исторических мистерий и верований.

Веру такого же идеализированного народа (в данном случае – вестфальских крестьян), помнящего древние рунические ритуалы, прославлял Рудольф Йон Горслебен[93]. Эту же веру искал в Ханаане (у арамеев-«арманов»!) Фридрих Дёллингер[94], её же прочитывал в «Троянских бургах» (каменных Вавилонах Северной Европы) Эрнст Краузе[95]. Как мы увидим далее, эта вера была чаще всего не «язычеством», а либо «христианством до Христа» («атлантическим христианством» - у Горслебена, «мегалитическим христианством» - у Вирта, «нордическим Кристианством» – у Вилигута), либо пантеистической верой без догматов и обрядов («индоевропейская религиозность» - у Гюнтера, «религия яфетидов» - у Дёллингера), но в любом случае не таким типом «германского язычества», о котором говорят историки от Тацита до Р.Зюннера и Клауса фон Зее.

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: