|
|
ВСЕ, ЧТО СЕРДЦУ ДОРОГО И СВЯТО
Не гордитесь пред фронтовиками, Молодость спалившими в огне, Что сильны умами и сердцами И в невзгодах твердыми шагами Вдаль идут со всеми наравне.
Ну, а тем, кто фыркает на старших, Отвечая, можем пошутить: – Не считайте старших за пропавших, Ибо мы еще девчонок ваших Можем хоть на вечер, да отбить!
Быть надменным – это очень просто, Ну а смысл, скажите мне, какой? Ведь крупнее надо быть не ростом, А умом, простите, и душой!
И чтоб жил в вас настоящий свет, Не забудьте мудрые уроки. Вспомните, как всюду на Востоке Старших чтут буквально с юных лет.
Вас с отцами сталкивают рьяно, Но вершите в сердце честный суд. Жизнь ведь застят вам не ветераны, Это было б все смешно и странно, А все те, кто, добавляя раны, Злей, чем волки, Родину грызут.
Вот на них пусть гнев и направляется И бескомпромиссно, и сполна. Родина людьми не выбирается, И в душе тут сделки не свершаются, Мир велик, а Родина – одна!
И чтоб самозваная «Фемида» Не плевала в лица нам при споре, Не давайте Родину в обиду, Ни ее героев, ни истории.
И, послав подальше наглецов, Никогда в душе своей не рвите Те живые, трепетные нити, Что идут от дедов и отцов!
Если ж мы на вас и поворчим, Так затем, что крепко доверяем. А еще затем, что все ключи Вам от этой жизни оставляем…
Скоро вьюга каждого из нас В дальний путь подымет по тревоге. Только если дух наш не погас, А остался с вами в добрый час – Много легче будет нам в дороге.
И пускай звенит у вас в груди Все, что вечно дорого и свято. А еще успехов вам, ребята, И большого счастья впереди!
1992 г.
ВОЛШЕБНАЯ СТРЕЛА
Амур сидел под небом на скале, Подставив солнцу голову и плечи И глядя вниз, туда, где на земле Жило бездарно премя человечье.
Порой, устав от дремы и от скуки И вспомнив про насущные дела, Он брал свой лук в божественные руки, И вниз летела острая стрела.
Где дорог человеку человек, Там от Амура никуда не деться. И двух влюбленных поражая в сердце, Стрела любовь дарила им навек.
Но если уж признаться до конца, То был Амур трудолюбив не очень И, долг свой исполняя между прочим, Не слишком часто поражал сердца.
А раз Амура лень не покидала, То многого на свете и не жди. Вот почему любви везде так мало, А мелких связей – просто пруд пруди!
Но нас судьба забыть не пожелала, Не быть же вечно нам сердцами врозь, И сердце мне, как снегиря, насквозь Стрела, сверкнув, однажды пронизала.
И вот стрела уже к тебе летит, Туда, где и твое стучит и бьется. Сейчас она насквозь его пронзит, И счастье нам навеки улыбнется.
Взлетай же к небу, негасимый пламень! Сейчас раздастся музыка! И вдруг… Какой-то странный, непонятный звук, Как будто сталь ударила о камень.
О, господи, да что ж это такое?! Неужто цели не нашла стрела? Увы. Найти – конечно же нашла, Но сердце оказалось ледяное…
О, сколько дел подвластно человеку: Взлететь на неземную высоту, Проникнуть в атом, слить с рекою реку И сотворить любую красоту.
И все-таки все это не венец, Пусть он и больше даже сделать сможет, Но вот от стужи ледяных сердец Ему сам черт, пожалуй, не поможет!
1992 г.
АНГЕЛ И БЕС
Говорят, что каждому из нас Дан с рожденья дьявол-искуситель, А еще – возвышенный хранитель – Ангел с синью лучезарных глаз.
Вот ходил я в школу – юный лоб. Мне бы грызть науки, заниматься, Ну, а дьявол: – Плюнь! К чему стараться? Вынь Майн Рида и читай взахлеб!
Или видишь вон зубрилку Свету: Важность! И пятерок целый воз… Вынь резинку и пусти «ракету», Чтоб не задавалась, в глупый нос! –
Против озорства, увы, не стойки мы. Бес не зря, как видно, искушал: Я стрелял, хватал пятерки с двойками И из класса с треском вылетал!
Ангел тоже. может, был поблизости И свое, наверное, внушал, Но, как видно, был такой он тихости, Что о нем я даже и не знал.
На футбольном поле мальчуганы, Наигравшись, в шумный сели круг И подоставали из карманов Кто – табак, кто – спички и мундштук.
– Если ты не маменькин сынок, – Говорят мне, – на-ка, закури! – Рядом бес: – Смелее, не дури! Затянись хотя бы лишь разок! –
Где был ангел? Кто бы мне сказал! Я, храбрясь, ни капли не хитрил, Кашлял и отчаянно курил. Так сказать, быть взрослым привыкал!
Дьявол же, умильный строя лик, Мне вилял приветливо хвостом. Так вот я к куренью и привык И чадил немало лет потом.
А когда тебе в шестнадцать лет Где-то рюмку весело нальют, Ангелов тут и в помине нет, Ну, а бес, напротив, тут как тут!
И потом, спустя немало лет Бес мой был почти все время рядом И, смущая голосом и взглядом, Все толкал на невозможный вред.
Вот сидит девчонка озорная, Говорит задорные слова, Сыплет смех, на что-то намекая, Я теряюсь, чуть не отступая, У меня кружится голова.
Только дьявол – вот он, как всегда: – Ах ты, шляпа! Красная девица! Да ведь тут не надо и жениться! Обнимай! И – горе не беда! –
И, моргнув, смеется: – Хе-хе-хе!… Ну чего теряться понапрасну? Славно и тебе, и ей прекрасно! Значит, смысл-то все-таки в грехе!
И когда вдруг встретятся опять Губы и взволнованные руки, Не робей и не томись в разлуке, А старайся шанс не упускать! –
Говорят, что каждому с рожденья Сквозь огни, сомнения и тьму Придается дьявол искушенья. Только вот зачем и почему?!
Впрочем, утверждают, ангел тоже Придается каждому и всем. Но тогда пусть нам ответят все же, Почему же ни душой, ни кожей Мы его не чувствуем совсем?!
Если ж он подглядывает в щелку, Чтоб высоким судьям донести, А отнюдь не думает спасти – Много ли тут смысла или толку?!
И коли меня хоть на год в ад Вдруг пошлют по высшему приказу, Я скажу: – Пусть мне грехи скостят! Ибо ангел, хоть высок и свят, Но ко мне он, как в забытый сад, Так вовек и не пришел ни разу!
1994 г.
НА ОСЕННЕМ ПОРОГЕ
В саду деревья стынут на рассвете, А ветер, по-напористому злой, Столбом взвивает листьев разноцветье И сыплет сверху белою крупой.
А ты сейчас печалишься о днях, Что улетели птицами на юг. Глядишь в окно, и у тебя в глазах Не то морозец, а не то испуг.
Но я прошу: не надо, улыбнись! Неужто ждать нам лета и весны?! Ведь климат в сердце, и настрой, и жизнь Во многом все же нам подчинены.
И, господи! Ведь это ж в нашей власти Шагать сквозь все на свете холода И твердо знать о том, что наше счастье, Какие б вдруг ни грянули напасти, Уже остыть не сможет никогда!
Давай же вместе вместо вьюг и зим Мы вечный май любовью создадим!
1994 г.
ВЕЧЕР В ЕРЕВАНЕ
Осенний вечер спит в листве платана, Огни реклам мигают на бегу, А я в концертном зале Еревана В каком-то жарком, радостном тумане Кидаю душу – за строкой строку.
И как же сердцу моему не биться, Когда, вдохнув как бы ветра веков, Я нынче здесь, в заоблачной столице Армении – земли моих отцов.
А во втором ряду, я это знаю, Сидит в своей красивой седине Воспетая поэтом Шаганэ, Та самая… реальная… живая…
И тут сегодня в зареве огней Вдруг все смешалось: даты, дали, сроки… И я решаюсь: я читаю строки, О нем стихи читаю и о ней.
Я написал их двум красивым людям За всплеск души, за песню, за порыв И, ей сейчас все это посвятив, Волнуюсь и не знаю, что и будет?!
В битком набитом зале тишина. Лишь чуть звенит за окнами цикада. И вот – обвал! Гудящая волна! И вот огнем душа опалена, И вот уж больше ничего не надо!
Да, всюду, всюду чтут учителей! Но тут еще иные счет и мера, И вот букет, размером с клумбу сквера, Под шум и грохот я вручаю ей!
А ей, наверно, видится сейчас Батумский берег, чаек трепетанье, Знакомый профиль в предвечерний час, Синь моря с васильковой синью глаз, Последнее далекое свиданье.
Вот он стоит, простой, русоволосый, К тугому ветру обернув лицо. И вдруг, на палец накрутивши косу Смеется: «Обручальное кольцо!»
Сказал: «Вернусь!» Но рощи облетели. Грустил над морем черноокий взгляд. Стихи, что красоту ее воспели, К ней стаей птиц весною прилетели, Но их хозяин не пришел назад.
Нет, тут не хворь и не души остуда, И ничего бы он не позабыл! Да вот ушел в такой предел, откуда Еще никто назад не приходил…
Шумит в концертном зале Еревана Прибой улыбок, возгласов и фраз. И, может быть, из дальнего тумана Он как живой ей видится сейчас…
Что каждый штрих ей говорит и значит? Грохочет зал, в стекле дробится свет. А женщина стоит и тихо плачет, Прижав к лицу пылающий букет.
И в этот миг, как дорогому другу, Не зная сам, впопад иль невпопад, Я за него, за вечную разлуку Его губами ей целую руку – «За все, в чем был и не был виноват».
1969-1971 гг.
ШАГАНЭ
Шаганэ ты моя, Шаганэ! С.Есенин
Ночь нарядно звездами расцвечена, Ровно дышит спящий Ереван… Возле глаз собрав морщинки-трещины, Смотрит в синий мрак седая женщина – Шаганэ Нерсесовна Тальян.
Где-то в небе мечутся зарницы, Словно золотые петухи. В лунном свете тополь серебрится, Шаганэ Нерсесовне не спится, В памяти рождаются стихи:
«В Хороссане есть такие двери, Где обсыпан розами порог. Там живет задумчивая пери. В Хороссане есть такие двери, Но открыть те двери я не мог».
Что же это: правда или небыль? Где-то в давних, призрачных годах: Пальмы, рыба, сулугуни с хлебом, Грохот волн в упругий бубен неба И Батуми в солнечных лучах…
И вот здесь-то в утренней тиши Встретились Армения с Россией – Черные глаза и голубые, Две весенне-трепетных души.
Черные, как ласточки, смущенно Спрятались за крыльями ресниц. Голубые, вспыхнув восхищенно, Загипнотизировали птиц!
Закружили жарко и влюбленно, Оторвав от будничных оков, И смотрела ты завороженно В «голубой пожар» его стихов.
И не для тумана иль обмана В той восточной лирике своей Он Батуми сделал Хороссаном – Так красивей было и звучней.
И беда ли, что тебя, армянку, Школьную учительницу, вдруг Он, одев в наряды персиянки, Перенес на хороссанскнй юг!
Ты на все фантазии смеялась, Взмыв на поэтической волне, Как на звездно-сказочном коне. Все равно! Ведь имя же осталось: – Шаганэ!
«В Хороссане есть такие двери, Где обсыпан розами порог. Там живет задумчивая пери. В Хороссане есть такие двери, Но открыть те двери я не мог».
Что ж, они и вправду не открылись. Ну а распахнись они тогда, То, как знать, быть может, никогда Строки те на свет бы не явились.
Да, он встретил песню на пути, Тут вскипеть бы яростно и лихо! Только был он необычно тихим, Светлым и торжественным почти…
Шаганэ… «Задумчивая пери»… Ну а что бы, если в поздний час Ты взяла б и распахнула двери Перед синью восхищенных глаз?!
Можно все домысливать, конечно, Только вдруг с той полночи хмельной Все пошло б иначе? И навечно Две дороги стали бы одной?!
Ведь имей он в свой нелегкий час И любовь, и дружбу полной мерой, То, как знать, быть может, «Англетера»… Эх, да что там умничать сейчас!
Ночь нарядно звездами расцвечена, Ровно дышит спящий Ереван… Возле глаз собрав морщинки-трещины, Смотрит в синий мрак седая женщина – Шаганэ Нерсесовна Тальян…
И, быть может, полночью бессонной Мнится ей, что расстояний нет, Что упали стены и законы И шагнул светло и восхищенно К красоте прославленный поэт!
И, хмелея, кружит над землею Тайна жгучих, смолянистых кос Вперемежку с песенной волною Золотых есенинских волос!..
1969 г.
ХМЕЛЬНОЙ ПОЖАР
Ты прости, что пришел к тебе поздно-препоздно, И за то, что, бессонно сердясь, ждала. По молчанью, таящему столько «тепла», Вижу, как преступленье мое серьезно…
Голос, полный холодного отчуждения: – Что стряслось по дороге? Открой печаль. Может, буря, пожар или наводнение? Если да, то мне очень и очень жаль…
Не сердись, и не надо сурового следствия. Ты ж не ветер залетный в моей судьбе. Будь пожар, будь любое стихийное бедствие, Даже, кажется, будь хоть второе пришествие, Все равно я бы к сроку пришел к тебе!
Но сегодня как хочешь, но ты прости. Тут серьезней пожаров или метели: Я к цыганам-друзьям заглянул по пути. А они, окаянные, и запели…
А цыгане запели, да так, что ни встать, Ни избыть, ни забыть этой страсти безбожной! Песня кончилась. Взять бы и руки пожать, Но цыгане запели, запели опять – И опять ни вздохнуть, ни шагнуть невозможно!
Понимаю, не надо! Не говори! Все сказала одна лишь усмешка эта: – Ну а если бы пели они до зари, Что ж, ты так и сидел бы у них до рассвета?
Что сказать? Надо просто побыть в этом зное. В этом вихре, катящемся с крутизны, Будто сердце схватили шальной рукою И швырнули на гребень крутой волны.
И оно, распаленное не на шутку, То взмывает, то в пропасть опять летит, И бесстрашно тебе, и немножечко жутко, И хмельным холодком тебе душу щемит!
Эти гордые, чуть диковатые звуки, Словно искры, что сыплются из костра, Эти в кольцах летящие крыльями руки, Эти чувства: от счастья до черной разлуки…
До утра? Да какое уж тут до утра! До утра, может, каждый сидеть бы согласен. Ну а я говорю, хоть шути, хоть ругай, Если б пели цыгане до смертного часа, Я сидел бы и слушал. Ну что ж! Пускай!
1971 г.
ПОЮТ ЦЫГАНЕ
Как цыгане поют – передать невозможно. Да и есть ли на свете такие слова?! То с надрывной тоскою, темно и тревожно, То с весельем таким, что хоть с плеч голова!
Как цыгане поют? Нет, не сыщутся выше Ни душевность, ни боль, ни сердечный накал. Ведь не зря же Толстой перед смертью сказал: – Как мне жаль, что я больше цыган не услышу!
За окном полыхает ночная зарница, Ветер ласково треплет бахромки гардин. Жмурясь сотнями глаз, засыпает столица Под стихающий рокот усталых машин…
Нынче дом мой как бубен гудит молдаванский: Степь да звезды! Ни крыши, ни пола, ни стен… Кто вы, братцы: друзья из театра «Ромэн» Или просто неведомый табор цыганский?!
Ваши деды в лихих конокрадах ходили, Ваши бабки, пленяя и «Стрельну» и «Яр» Громом песен, купцов, как цыплят, потрошили И хмелели от тостов влюбленных гусар!
Вы иные: без пестрых и скудных пожиток, Без колоды, снующей в проворных руках, Без костров, без кнутов, без коней и кибиток, Вы в нейлоновых кофтах и модных плащах.
Вы иные, хоть больше, наверное, внешне. Ведь куда б ни вели вас другие пути, Все равно вам на этой земле многогрешной От гитар и от песен своих не уйти!
Струны дрогнули. Звон прокатился и стих… И запела, обнявши меня, точно сына, Щуря взгляд, пожилая цыганка Сантина Про старинные дроги и пару гнедых.
И еще, и еще!.. Звон гитар нарастает, Все готово взлететь и сорваться в ничто! Песня песню кружит, песня песню сжигает, Что мне сделать для вас? Ну скажите мне, что?
Вздрогнув, смолкли веселые струны-бродяги, Кто-то тихо ответил смущенно почти: – Золотой, ты прочти нам стихи о дворняге. Ну о той, что хозяин покинул, прочти!
Май над миром гирлянды созвездий развесил, Звон гитар… дрожь серег… тополиный дурман… Я читаю стихи, я качаюсь от песен, От хмельных, обжигающих песен цыган!
Ах вы, песни! Ах, други чавалэ-ромалэ! Что такое привычный домашний уют? Все ничто! Все качнулось на миг и пропало, Только звезды, да ночь, да цыгане поют!
Небо красное, черное, золотое… Кровь то пышет, то стынет от острой тоски. Что ж вы, черти, творите со мною такое! Вы же сердце мое разорвали в куски!
И навек, и навек эту радость храня, Я целую вас всех и волненья не прячу! Ну, а слезы… За это простите меня! Я ведь редко, товарищи, плачу…
1966 г.
ЕЕ ЛЮБОВЬ
Артистке цыганского театра «Ромэн» Ольге Кононовой
Ах, как бурен цыганский танец! Бес девчонка: напор, гроза! Зубы – солнце, огонь – румянец И хохочущие глаза!
Сыплют туфельки дробь картечи. Серьги, юбки – пожар, каскад! Вдруг застыла… И только плечи В такт мелодии чуть дрожат.
Снова вспышка! Улыбки, ленты. Дрогнул занавес и упал. И под шквалом аплодисментов В преисподнюю рухнул зал…
Правду молвить: порой не раз Кто-то втайне о ней вздыхал И, не пряча влюбленных глаз, Уходя, про себя шептал:
«Эх, и счастлив, наверно, тот, Кто любимой ее зовет, В чьи объятья она из зала Легкой птицею упорхнет».
Только видеть бы им, как, одна, В перештопанной шубке своей, Поздней ночью спешит она Вдоль заснеженных фонарей…
Только знать бы им, что сейчас Смех не брызжет из черных глаз И что дома совсем не ждет Тот, кто милой ее зовет…
Он бы ждал, непременно ждал! Он рванулся б ее обнять, Если б крыльями обладал, Если ветром сумел бы стать!
Что с ним? Будет ли встреча снова? Где мерцает его звезда? Все так сложно, все так сурово, Люди просто порой за слово Исчезали Бог весть куда.
Был январь, и снова январь… И опять январь, и опять… На стене уж седьмой календарь. Пусть хоть семьдесят – ждать и ждать!
Ждать и жить! Только жить не просто: Всю работе себя отдать, Горю в пику не вешать носа, В пику горю любить и ждать!
Ах, как бурен цыганский танец! Бес цыганка: напор, гроза! Зубы – солнце, огонь – румянец И хохочущие глаза!..
Но свершилось! И культ суровый Рухнул в прах! И сквозь смерчи зла Все, кто жив, – возвратились снова, Правда сбила с сердец засовы, И пришла, наконец! Пришла!
Говорят, что любовь цыганок – Только пылкая цепь страстей. Эх вы, злые глаза мещанок, Вам бы так ожидать мужей!
Сколько было злых январей… Сколько было календарей… В двадцать три – распростилась с мужем, В сорок – муж возвратился к ней.
Снова вспыхнуло счастьем сердце, Не хитрившее никогда. А сединки, коль приглядеться, Так ведь это же ерунда!
Ах, как бурен цыганский танец, Бес цыганка: напор, гроза! Зубы – солнце, огонь – румянец И хохочущие глаза!
И, наверное, счастлив тот, Кто любимой ее зовет!
1963 г.
«АДАМ» И «ЕВА»
В сирени тонет подмосковный вечер, Летят во тьму кометы поездов, И к лунным бликам тянутся навстречу Закинутые головы цветов.
Над крышами, сгущая синеву, Торжественно горят тысячелетья… Раскинув крылья, утомленный ветер Планирует бесшумно на траву.
Ты рядом. Подожди, не уходи! Ты и зима, и огненное лето! А вдруг уже не будет впереди Ни этих встреч, ни этого рассвета?!
Прости, я знаю, чушь и ерунда! А впрочем, страхи и тебя терзают. Ведь если что-то дорого бывает, Везде и всюду чудится беда.
Но коль сердец и рук не разомкнуть, Тогда долой все тучи и метели! Эх, нам сейчас с тобой бы где-нибудь, Обнявшись, прямо с палубы шагнуть На землю, не обжитую доселе!
Но «шарик», к сожаленью, обитаем И вдаль и вширь по сушам и морям. Но мы – вдвоем и веры не теряем, Что все равно когда-нибудь слетаем К далеким и неведомым мирам.
И вот однажды, счастьем озаренные, Мы выйдем на безвестный космодром, И будем там мы первыми влюбленными И первый факел радостно зажжем.
Пошлем сигнал в далекое отечество И выпьем чашу в предрассветной мгле. Затем от нас начнется человечество, Как от Адама с Евой на Земле…
Адам и Ева – жизнь наверняка: На сотни верст – ни споров, ни измены… Горят, пылают всполохи вселенной… Все это так и будет. А пока:
В сирени тонет подмосковный вечер, Летят во тьму кометы поездов, И к лунным бликам тянутся навстречу Закинутые головы цветов.
Пропел щегол над придорожной ивой, Струится с веток сумрак с тишиной… А на скамейке, тихий и счастливый, «Адам» целует «Еву» под луной.
1975 г.
БЕЛЫЕ РОЗЫ
Сентябрь. Седьмое число – День моего рождения, Небо с утра занесло, А в доме, всем тучам назло, Вешнее настроение!
Оно над столом парит Облаком белоснежным. И запахом пряно-нежным Крепче вина пьянит.
Бутоны тугие, хрустящие, В каплях холодных рос. Как будто ненастоящие, Как будто бы в белой чаще Их выдумал дед-мороз.
Какой уже год получаю Я этот привет из роз. И задаю вопрос: – Кто же их, кто принес? – Но так еще и не знаю.
Обняв, как охапку снега, Приносит их всякий раз Девушка в ранний час, Словно из книги Цвейга.
Вспыхнет на миг, как пламя, Слова смущенно-тихи: – Спасибо вам за стихи! – И вниз застучит каблучками.
Кто она? Где живет? Спрашивать бесполезно! Романтике в рамках тесно. Где все до конца известно – Красивое пропадет…
Три слова, короткий взгляд Да пальцы с прохладной кожей… Так было и год назад, И три, и четыре тоже…
Скрывается, тает след Таинственной доброй вестницы. И только цветов букет Да стук каблучков по лестнице…
1969 г.
ВЕРНАЯ ЕВА (Шутка)
Старики порою говорят: – Жил я с бабкой сорок лет подряд. И признаюсь не в обиду вам, Словно с верной Евою Адам.
Ева впрямь примерная жена: Яблоко смущенно надкусила, Доброго Адама полюбила И всю жизнь была ему верна.
Муж привык спокойно отправляться На охоту и на сбор маслин. Он в супруге мог не сомневаться, Мог бы даже головой ручаться! Ибо больше не было мужчин…
1964 г.
НА КРЫЛЕ Галине Асадовой
Нет, все же мне безбожно повезло, Что я нашел тебя. И мне сдается, Что счастье, усадив нас на крыло, Куда-то ввысь неистово несется!
Все выше, выше солнечный полет, А все невзгоды, боли и печали Остались в прошлом, сгинули, пропали. А здесь лишь ты, да я, да небосвод!
Тут с нами все – и планы и мечты, Надежды и восторженные речи. Тебе не страшно с этой высоты Смотреть туда, где были я и ты И где остались будни человечьи?!
Ты тихо улыбаешься сейчас И нет на свете глаз твоих счастливей. И, озарен лучами этих глаз, Мир во сто крат становится красивей,
Однако счастье слишком быстротечно, И нет, увы, рецепта против зла. И как бы ни любили мы сердечно, Но птица нас когда-нибудь беспечно Возьмет и сбросит все-таки с крыла.
Закон вселенский, он и прост и ясен. И я готов на все без громких слов. Будь что угодно. Я на все согласен. Готов к пути, что тяжек и опасен, И лишь с тобой расстаться не готов!
И что б со мною в мире ни стряслось, Я так сказал бы птице быстролетной: Ну что же, сбрось нас где и как угодно, Не только вместе. Вместе, а не врозь.
1982 г.
СОЛОВЬИНЫЙ ЗАКАТ
Ты смотришь вдаль чуть увлажненным взглядом, Держа бокал, сверкающий вином. Мы тридцать лет с тобою всюду рядом, И ничего нам большего не надо, Чем быть, и думать, и шагать вдвоем.
О сколько в мире самых разных жен?! Как, впрочем, и мужей, добавим честно! Ах, если б было с юности известно: Как звать «ЕЕ»? И кто тот самый «ОН»?!
Ты помнишь: в тех уже далеких днях, Где ветры злы и каждому за тридцать, Мы встретились, как две усталых птицы, Израненные в драмах и боях.
Досталось нам с тобою, что скрывать, И бурного и трудного немало: То ты меня в невзгодах выручала, То я тебя кидался защищать.
Твердят, что в людях добрые черты Распространенней гаденьких и скверных. Возможно, так. Да только зло, наверно, Стократ активней всякой доброты.
Мы верили, мы спорили, мечтали, Мы светлое творили, как могли. А недруги ревнивые не спали, А недруги завистливо терзали И козни всевозможные плели.
За что ж они так зло мутили воду? Злил мой успех и каждый шумный зал. Хор критиков взрывался и стенал, А ты несла стихи сквозь все невзгоды, И голос твой нигде не задрожал.
– Ты с ней! Все с ней, – шипели фарисеи, – Смени артистку, не дразни собак! Есть сто актрис и лучше и моднее, – А я шутил: – Ну, коли вам виднее, То лопайте их сами, коли так! –
Откуда в мире столько злых людей? Вопрос, наверно, чисто риторический. К примеру, зависть, говоря практически, Порой в сердцах острее всех страстей.
И все же сколько благодатных дней Стучалось в сердце радостной жар-птицей В потоках писем и словах друзей, Стучалось все упрямей и сильней, И до сих пор стучалось и стучится!
И разве счастье ярко не сияло В восторгах сквозь года и города?! Ты вспомни переполненные залы, И всех оваций грозные обвалы, И нас на сцене: рядом, как всегда!
В сердцах везде для нас, как по награде, Всходило по горячему ростку. Ты помнишь, что творилось в Ленинграде? А в Киеве? А в Минске? А в Баку?
Порой за два квартала до дверей Билетик лишний спрашивала публика. Ты вспомни: всюду, каждая республика Встречала нас как близких и друзей!
И если все цветы, что столько лет Вручали нам восторженные руки, Собрать в один, то вышел бы букет, И хвастовства тут абсолютно нет, Наверно, от Москвы и до Калуги!
Горит над Истрой розовый закат, Хмелеют ветки в соловьином звоне… Давай-ка, Галя, сядем на балконе Вдохнуть цветочно-хвойный аромат…
Про соловьев давно уже, увы, Не пишут. Мол, банально и несложно. А вот поют под боком у Москвы, От звезд до околдованной травы, И ничего тут сделать невозможно!
Летят, взвиваясь, трели над рекой, Они прекрасны, как цветы и дети. Так сядь поближе, и давай с тобой Припомним все хорошее на свете…
В душе твоей вся доброта вселенной. Вот хочешь, я начну тебя хвалить И качества такие приводить, Какие ну – хоть в рамку и на стену!
Во-первых, ты сердечная жена, А во-вторых, артистка настоящая, Хозяйка, в-третьих, самая блестящая, Такая, что из тысячи одна.
Постой! И я не все еще сказал, В-четвертых, ты, как пчелка-хлопотунья, А в-пятых, ты ужасная ворчунья И самый грозный в доме генерал!
Смеешься? Верно. Я это шучу, Шучу насчет ворчушки-генерала. А в остальном же не шучу нимало, Все правильно. Лукавить не хочу.
Но не гордись. Я зря не восхваляю. Тут есть одно таинственное «но»: Я свой престиж тем самым подымаю, Ведь я же превосходно понимаю, Что все это мое давным-давно.
Закат, неся еще полдневный жар, Сполз прямо к речке, медленный и влажный, И вдруг, нырнув, с шипеньем поднял пар, А может быть, туман, густой и влажный…
Не знаю я, какой отмерен срок До тех краев, где песнь не раздается, Но за спиною множество дорог И трудных, и сияющих, как солнце.
И наши дни не тлеют, а горят. Когда ж мигнет нам вечер глазом синим, То пусть же будет и у нас закат Таким же золотым и соловьиным.
Но мы не на последнем рубеже, И повоюем, и послужим людям. Долой глаголы «было» и «уже», Да здравствуют слова: «еще» и «будем»!
И нынче я все то, чем дорожу, Дарю тебе в строках стихотворений. И, словно рыцарь, на одном колене Свой скромный труд тебе приподношу!
И в сердце столько радужного света, Что впору никогда не умирать! Ну что ты плачешь глупая, ведь это, Наверно, счастьем надо называть…
1 июня – 1 ноября 1990 г.
ЧЕРНЫЙ СОН
Сегодня сон мне снился злой-презлой: Как будто я строю в былой квартире И в этом моем бывшем микромире Опять гремит неукротимый бой.
Здесь, в этом доме много-много лет Меня хитро и хищно обирали, Мне с кем угодно вечно изменяли И лгали так, что даже гаснул свет.
И вот сегодня – новая гроза! И женщина, красивая и злая, Сощурив близорукие глаза, Кричит, себя нарочно распаляя!
Она кричит, чтоб совесть заглушить, Чтоб оправдать хмельные похожденья, Запрятать, скрыть любые прегрешенья И вообще чтобы не дать мне жить.
А я не отвечаю. Не хочу. Все это абсолютно бесполезно. Я лишь в кулак собрал себя железно, Сижу, курю и холодно молчу…
В гостиной буря и посудный звон, Грохочет стул в падении свободном… И вдруг внезапно ожил телефон Заливистым звонком междугородным.
– Алло! Вас вызывает Сахалин! – И голос твой… из тысяч узнаваем: – Ну, здравствуй, здравствуй! Ты сейчас один? Как жизнь? И вообще о чем скучаем?
Читала здесь стихи твои сейчас, Тебя тут знают, как в Москве, не меньше, Народу – негде яблоку упасть! В глазах восторг, особенно у женщин!
Постой, постой! Я что-то не пойму: Тебя мои слова не окрыляют? А голос невеселый почему? Неужто снова молнии сверкают?
Отсюда я – в Хабаровск и Читу. Но если хочешь, сокращу гастроли И прилечу быстрей, чем верет в поле, Примчусь, переоденусь и приду?
– Спасибо! – говорю. – Держусь как барс. Трудись спокойно. Нервничать не будем. Читай мои стихи хорошим людям. Ведь ты и так со мною всякий час! –
Кладу спокойно трубку на рычаг И вновь упрямо – к пишущей машинке. А за стеной кипит скандальный мрак И брань гремит похлеще, чем на рынке.
Да, здесь любому предадут врагу! И чем ты лучше, тем измены злее! Вдруг чувствую: я больше не могу! И сброшу эту тиранию с шеи!
Довольно! Тихо! Хватит! Пробил час! От гнева я почти что задыхаюсь. – Я ухожу! Немедленно! Сейчас! Встаю. Толкаю дверь… и … просыпаюсь…
Распахнутые окна смотрят в сад… Листва шуршит под ветром спозаранку. В цветочный погружаясь аромат, Свистит на флейте звонкая зарянка…
Стрижи в три черных молнии взвились И режут утро, слившись с синевою. А две рябинки юных обнялись И кружат вальс над розовой рекою.
И среди этой дачной красоты Я вновь живу, от гнева отрешаясь! А рядом – ты… А рядом дышишь ты, Во сне чему-то тихо улыбаясь.
И как я рад, что кончилась «война», Что разорвал я дьявольские сети! Что ты давным-давно моя жена, И женщина, и друг, и все на свете…
И полный этой доброй тишины, Живу я гордой жизнью человека. Пусть только вновь не снятся эти сны, От этих дней и до скончанья века!
13 июня 1993 г. Красновидово
СТИХИ О ТЕБЕ Галине Асадовой
Сквозь звездный звон, сквозь истины и ложь, Сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь Мне кажется, что ты еще придешь И тихо-тихо постучишься в дверь…
На нашем, на знакомом этаже, Где ты навек впечаталась в рассвет, Где ты живешь и не живешь уже И где, как песня, ты и есть, и нет.
А то вдруг мниться начинает мне, Что телефон однажды позвонит И голос твой, как в нереальном сне, Встряхнув, всю душу разом опалит.
И если ты вдруг ступишь на порог, Клянусь, что ты любою можешь быть! Я жду. Ни саван, ни суровый рок, И никакой ни ужас и ни ни шок Меня уже не смогут устрашить!
Да есть ли в жизни что-нибудь страшней И что-нибудь чудовищнее в мире, Чем средь знакомых книжек и вещей, Застыв душой, без близких и друзей, Бродить ночами по пустой квартире…
Но самая мучительная тень Легла на целый мир без сожаленья В тот календарный первый летний день, В тот памятный день твоего рожденья…
Да, в этот день, ты помнишь? Каждый год В застолье шумном с искренней любовью Твой самый-самый преданный народ Пил вдохновенно за твое здоровье!
И вдруг – обрыв! Как ужас, как провал! И ты уже – иная, неземная… Как я сумел? Как выжил? Устоял? Я и теперь никак не понимаю…
И мог ли я представить хоть на миг, Что будет он безудержно жестоким, Твой день. Холодным, жутко одиноким, Почти как ужас, как безмолвный крик…
Что вместо тостов, праздника и счастья, Где все добры, хмельны и хороши, – Холодное, дождливое ненастье, И в доме тихо-тихо… Ни души.
И все, кто поздравляли и шутили, Бурля, как полноводная река, Вдруг как бы растворились, позабыли, Ни звука, ни визита, ни звонка…
Однако было все же исключенье: Звонок. Прниятель сквозь холодный мрак. Нет, не зашел, а вспомнил о рожденье, И – с облегченьем – трубку на рычаг.
И снова мрак когтит, как злая птица, А боль – ни шевельнуться, ни вздохнуть! И чем шагами мерить эту жуть, Уж лучше сразу к черту провалиться!
Луна, как бы шагнув из-за угла, Глядит сквозь стекла с невеселой думкой, Как человек, сутулясь у стола, Дрожа губ   Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...  Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...  Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...  Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом... Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:
|