Самоосвящение доверенных лиц

Показав, как узурпация потенциально содержится в делегировании, а факт говорить за кого-то, т. е. в его пользу и от его имени, влечет естественную склонность говорить вместо него, я хотел бы теперь остановиться на тех распространенных стратегиях, с помощью которых доверенное лицо стремится к самоосвящению. Чтобы иметь возможность отождествить себя с группой и ска­зать: «Я есть группа», «Я существую, следовательно, группа существует», доверенное лицо должно в некото­ром роде раствориться в группе, отказаться от своей лич­ности в пользу группы, громогласно и торжественно за­явить о себе: «Я существую только благодаря группе». Узурпация, осуществляемая доверенным лицом, по необ­ходимости скромна и предполагает скромность. Без со­мнения, именно поэтому все аппаратчики имеют фамиль­ное сходство. Можно говорить о своего рода лицемерии, структурно присущем доверенному лицу, которое, чтобы присвоить себе авторитет группы, должно идентифици­ровать себя с ней, свести себя к группе, дающей ему свой авторитет. Мне хотелось бы процитировать Канта, от­мечавшего в «Религии в пределах только разума», что если бы Церковь основывалась на безусловной, а не на рациональней вере, то у нее были бы не «служители» (ministri), а «высокопоставленные функционеры» (officia­les), которые посвящают в сан и которые, даже когда они не выступают во всем «иерархическом блеске», как, на­пример, в протестантской церкви, и «на словах восстают против подобных претензий, тем не менее желают, чтобы их рассматривали как единственных уполномоченных толкователей Священного Писания». Они превращают тем самым «служение» (ministerium) Церкви в господство (imperium) над ее членами, хотя, для того чтобы скрыть факт узурпации, пользуются скромным званием служите­лей». Таинство служения возможно только при условии, что служитель скрывает свою узурпацию и imperium (гос­подство), которое она ему обеспечивает, представляясь простым и смиренным служителем. Ибо использование в личных интересах преимуществ своего положения воз­можно лишь в той мере, в какой агент от себя это скрыва­ет. Это входит в само определение символической власти. Символическая власть есть власть, которая предполагает признание, т. е. не знание о факте творимого ею насилия. Следовательно, символическое насилие служителя может осуществляться лишь при условии некоторого соучастия со стороны тех, кто испытывает на себе это насилие.

Ницше очень хорошо говорит об этом в «Антихрис­те», в котором следует видеть критику не столько христи­анства, сколько доверенных лиц и делегатов, поскольку служители католического культа суть воплощение дове­ренного лица. Вот почему он яростно нападает на священников и их святейшее лицемерие, а также на страте­гии, с помощью которых доверенные лица возводят себя в абсолют и самоосвящаются. Первый прием, которым может воспользоваться священнослужитель, состоит в том, чтобы показать свою необходимость. Кант уже упо­минал о ссылках на необходимость толкования текстов и их законного прочтения. Под этим полностью подписывается и Ницше: «При чтении этих Евангелий нужно быть как можно более осторожным: за каждым словом встре­чается затруднение».⁴ Этим Ницше хочет сказать, что для самоосвящения в качестве необходимого толкователя по­средник должен создать потребность в своем продукте, а для этого ему нужно указать на трудности, с которыми только он один в состоянии справиться. Доверенное лицо производит, таким образом, — я снова цитирую Ницше — «обращение самого себя в святого». Для доказательства своей необходимости доверенное лицо прибегает также к стратегии «безличного долга». «Ничто не разрушает так глубоко, так захватывающе, как всякий "безличный долг", всякая жертва молоху абстракции».⁵ Доверенное лицо — это тот, кто ставит перед собой священные задачи: «При­нимая во внимание, что почти у всех народов философ есть только дальнейшее развитие жреческого типа, нече­го удивляться его жульничеству перед самим собой, это­му наследию жреца. Если имеешь священные задачи вро­де исправления, спасения, искупления человечества... сам, освященный подобной задачей, изображаешь тип высше­го порядка!..»⁶

Все эти стратегии священнослужителей имеют в своей основе лицемерие (mauvaise foivii) в сартровском смысле слова, т. е. самообман, «святую ложь», с помощью кото­рой священнослужитель, определяя ценность вещей, объявляет абсолютно хорошими именно те вещи, кото­рые хороши для него. Священнослужитель, считает Ниц­ше, — это тот, кто осмеливается «назвать "Богом" свою собственную волю».⁷ (Мы могли бы также сказать: поли­тик называет народом, общественным мнением, нацией свою волю.) Я вновь ссылаюсь на Ницше: «"Закон", "воля Божья", "священная книга", "боговдохновение" — все это только слова для обозначения условий, при которых жрец идет к власти, которыми он поддерживает свою власть, — эти понятия лежат в основе всех жреческих организаций, всех жреческих и жреческо-философских проявлений гос­подства».⁸ Этим Ницше хочет сказать, что выборные представители приспосабливают к своим нуждам всеоб­щие ценности, присваивают их, «конфискуют мораль»⁹ и завладевают таким образом понятиями Бог, Истина, Мудрость, Народ, Свобода и т. д., превращая их в сино­нимы... В синонимы чего?— Самих себя: «Я есть Исти­на». Они выдают себя за святых, освящают себя и одно­временно проводят границу между собой и простыми смертными, становясь тем самым, по словам Ницше, «ме­рой всех вещей».

Лучше всего функция священнического смирения про­является в том, что я назвал бы эффектом оракула, благо­даря которому официальный представитель заставляет говорить группу, от чьего имени он выступает, говоря со всем авторитетом этого неуловимого отсутствующего: самоуничтожаясь полностью во благо Бога или Народа, священнослужитель превращает себя в Бога и Народ. Именно тогда, когда Я становлюсь Ничем, — потому что Я способен превратиться в Ничто, раствориться, забыть себя, пожертвовать собой, посвятить себя, — Я станов­люсь Всем. Я только доверенное лицо Бога или Народа, но то, от имени чего Я выступаю, является Всем, и потому Я — Все. Эффект оракула — это, по существу, раздвое­ние личности: индивидуальная личность, «Я» самоуни­чтожается в пользу трансцендентного юридического лица («Я жертвую собой ради Франции»). Условием доступа к духовной власти является настоящая метанойя (meta-попа), или превращение: обычный индивид должен уме­реть, чтобы вновь явиться в виде юридического лица. Умри — и стань институтом (именно это происходит при обрядах посвящения). Парадоксальным образом те, кто сделался Ничем, чтобы стать Всем, могут перевернуть это отношение и начать упрекать тех, кто остаются самими собой и выступают только от своего имени, в том, что они и фактически, и юридически являются Ничем (по­скольку неспособны на Самоотречение и т. п.). Именно такое право выносить выговора и обвинять других явля­ется одной из привилегий положения активистов.

Короче говоря, эффект оракула есть один из феноме­нов, которые нам кажутся очень понятными — все мы слышали о Пифии, о жрецах, трактующих высказывания оракула, — но мы не научились распознавать этот эф­фект в ряде ситуаций, когда кто-то говорит от имени чего-то такого, что он взывает к жизни самим фактом своей речи. Целая серия символических эффектов, обычных для политической жизни, покоится на такого рода узурпатор­ском чревовещании, состоящем в том, чтобы заставить говорить тех, от чьего имени говоришь и имеешь право говорить, заставить говорить народ, от чьего имени тебе позволено говорить. Очень редко политик, произносящий слова «народ, классы, народные массы», не прибегает к эффекту оракула, т. е. к приему, смысл которого заклю­чается в том, чтобы производить сообщение и одновре­менно расшифровывать его, чтобы заставить поверить, что «я — это другой», что официальный представитель, этот простой символический субститут народа, есть дей­ствительно народ, в том смысле, что все сказанное им — это правда и жизнь народа

Узурпация, заключающаяся в факте самоутверждения своей способности говорить «от имени кого-то», — это то, что позволяет перейти от изъявительного наклонения к повелительному. Если я, Пьер Бурдье, единичный соци­альный атом, находящийся в изолированном состоянии и выступающий только от своего имени, говорю: «Нужно сде­лать то-то и то-то... свергнуть правительство... отказаться от ракет типа "Першинг"», то вряд ли меня станут слушать. Но если я в ситуации, определенной моим официальным положением, могу выступать «от имени народных масс» или тем более «от имени народных масс, науки и научного социализма», то все меняется. Переход от изъявительного наклонения к повелительному (и последователи Дюркгейма, пытавшиеся основать мораль на науке о нравах, хоро­шо это чувствовали) предполагает переход от индивиду­ального к коллективному как основанию всякого при­знанного или могущего быть признанным принуждения.

Эффект оракула, являя собой крайнюю форму успеш­ности, есть то, что позволяет уполномоченному представи­телю, опираясь на авторитет уполномочившей его груп­пы, применять по отношению к каждому из ее членов ле­гитимное принуждение, символическое насилие. Если я — человек, ставший коллективом, человек, ставший группой, и если эта группа есть группа, частью которой вы являетесь и которая вас определяет и дает вам идентич­ность, что, собственно, и делает вас преподавателем, протестантом, католиком и т. п., то остается только пови­новаться. Эффект оракула — это эксплуатация трансцен­дентности группы по отношению к индивиду, осущест­вляемая одним из индивидов, действительно являющимся в определенном смысле группой. Возможно, это происхо­дит потому, что никто не может встать и сказать: «Ты — не группа», иначе, как создав другую группу и добившись признания себя в качестве ее доверенного лица.

Такой парадокс монополизации коллективной исти­ны лежит в основе любого эффекта символического при­нуждения: я являюсь группой, т. е. коллективным принуж­дением, принуждением коллектива по отношению к каж­дому его члену, я— человек, ставший коллективом, и одновременно я тот, кто манипулирует группой от имени самой этой группы; я ссылаюсь на группу, которая разре­шает мне осуществлять по отношению к ней принужде­ние. (Насилие, заключенное в эффекте оракула, нигде так сильно не ощущается, как в ситуациях собраний — в си­туациях типично экклезиастических, когда уполномочен­ные в обычном порядке представители, а в кризисных си­туациях сами себя уполномочившие профессиональные представители, — получают возможность говорить от имени всей собравшейся группы. Это насилие проявляет­ся в почти физической невозможности диссидентских, расходящихся с другими выступлений против принуди­тельного единодушия, обеспечиваемого монополией на выступления, и такими техническими приемами достиже­ния единогласия, как голосование поднятием руки или манипулирование резолюциями.)

Следовало бы провести лингвистический анализ та­кой двойной игры и риторических стратегий, с помощью которых находит свое выражение структурное лицемерие официальных представителей, в частности, постоянный переход от «мы» к «я». В области символического сило­вые приемы переводятся в формальные приемы. При усло­вии, что мы знаем это, лингвистический анализ может стать инструментом политической критики, а риторика — наукой о символической власти. Когда аппаратчик хочет применить символический силовой прием, то он с «я» переходит на «мы». Он не говорит: «Я считаю, что вы, социологи, должны изучать рабочих», но: «Мы счи­таем, что вы должны...» или: «Социальный заказ дикту­ет...». Следовательно, «я» доверенного лица, его частный интерес должен прятаться за интересом, исповедуемым группой, и доверенное лицо должно «универсализировать свой частный интерес», как говорил Маркс, для того что­бы представить его как групповой. В более общем виде, использование абстрактного языка, характерных для по­литической риторики громких абстрактных слов, пусто­словие абстрактной доблести, которые, как это хорошо подметил еще Гегель, порождают фанатизм и терроризм якобинского толка (достаточно почитать переписку Ро­беспьера с ее ужасной фразеологией), — все это характер­но для логики двойной игры, лежащей в основе — с субъективной и объективной точек зрения — легитимной узурпации, совершаемой доверенными лицами.

Возьмем в качестве примера споры вокруг народного творчества. (Меня немного беспокоит, насколько понят­но то, о чем я говорю, что, очевидно, отражается на изло­жении.) Вы знаете о бесконечных спорах о народном и пролетарском искусстве, о социалистическом реализме, народной культуре и т. д. — спорах типично теологичес­ких, в которые социология не может включиться, не по­пав в ловушку. Почему? Да потому, что это исключитель­но благодатная почва для только что описанного мной эффекта оракула. Например, то, что называют социалис­тическим реализмом, в действительности является про­дуктом типичной подмены, когда частное «я» политичес­ких доверенных лиц, «я» второразрядного мелкобуржу­азного интеллигента, добивающегося порядка во всем и прежде всего в том, что касается высоких интеллектуа­лов, универсализирует себя, «самоучреждаясь» в народ.

Простейший анализ социалистического реализма мог бы показать: нет ничего народного в том, что в действи­тельности является лишь формализмом или даже акаде­мизмом, основанным на весьма абстрактных аллегори­ческих иллюстрациях, например, «трудящегося» и т. д. (даже если это искусство, по-видимому, и отвечало — хотя и очень поверхностно — потребности народа в ре­ализме). Если это формалистское и мелкобуржуазное ис­кусство, будучи весьма далеким от народа и содержащим его отрицание (изображая его обнаженным по пояс, мус­кулистым, загорелым, устремленным в будущее и т. д.), и выражало что-либо, то это была социальная философия и бессознательный мелкобуржуазный идеал аппаратчи­ков, скрывавший их реальный страх перед реальным на­родом, идентифицируя его с идеализированным народом с факелом в руке, светочем человечества... То же самое можно было бы продемонстрировать на примере «народ­ной культуры». Все это — типичные случаи подмены субъекта. Духовная власть — именно это хотел показать Ницше— священнослужители, Церковь, а также аппа­ратчики всех стран подменяют видение мира той группы, выразителями которой они себя считают, собственным мировоззрением (деформированным под воздействием их libido dominandi). Сегодня народом пользуются так же, как в былые времена пользовались Богом для сведения счетов между духовными лицами.

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: