Особенность династического государства

Изначальное накопление капитала завершилось в со­ответствии с типичной логикой дома — совершенно ори­гинальной экономической и социальной структуры — становлением системы стратегий воспроизводства, бла­годаря которым дом обеспечивает свое непрерывное продолжение. Действуя как «глава дома», король распоряжа­ется его собственностью (в частности, знатностью как символическим капиталом, накопленным домашней груп­пой согласно совокупности стратегий, главнейшей из ко­торых является брак), чтобы обустроить государство, как администрацию и как территорию, которое затем мало-помалу начинает отходить от логики «дома».

Остановимся на некоторых методических предпосыл­ках. Двойственность династического государства, с само­го своего начала демонстрирующего определенные чер­ты «современности» (например, деятельность легистов, которые благодаря действующей форме школьного вос­производства и своей технической компетенции облада­ют некоей автономией по отношению к династическим механизмам), дает повод к трактовке, стремящейся покон­чить с двойственностью исторической действительности. Тяга к «этнологизму» может опираться на архаические чер­ты: так, коронацию, например, можно свести к примитив­ному ритуалу освящения, если забыть о том, что ей пред­шествуют приветственные возгласы, овации или исцеле­ние золотушных, что обеспечивает передачу наследуемой по крови харизмы и божественного назначения. Напро­тив, «этноцентризм» (в паре с анахронизмом) можно увя­зать лишь с признаками современности, с существовани­ем абстрактных принципов и законов, выработанных ка­нониками. Однако поверхностное понимание этнологии препятствует использованию ее достижений в области «домашних обществ» для изучения верхушки государства.

Можно предположить, что самые фундаментальные черты династического государства могут в некотором роде быть выведены из модели дома. Для короля и его семьи государство отождествляется с «королевским до­мом», понимаемым как наследство, включающее собственно королевское семейство, т. е. членов семьи, и этим наследством нужно «по-хозяйски» распорядиться. Объ­единяя совокупность родов и владений, дом возвышается над индивидами, олицетворяющими его, начиная прямо с главы дома, который должен уметь поступаться своими интересами или личными чувствами ради продления ма­териального, а главное — символического наследия (чес­ти дома или родового имени).

Как считает Э. У. Льюис,⁵ способ наследования опре­деляет королевство. Королевская власть — это честь, пе­редаваемая по агнатической наследственной родовой ли­нии (право крови) по праву первородства; государство или королевство сводится к королевской семье. Сообраз­но династической модели, устанавливаемой в королевс­кой семье и распространяемой на все дворянство, главная честь и наследуемые личные земли передаются старшему сыну, наследнику, чей брак рассматривается как полити­ческое дело самой большой важности. Семья защищается от угрозы раздела, выделяя младшим землю в удел (такая компенсация призвана обеспечить согласие между брать­ями, причем королевские завещания рекомендуют каждо­му принять свою долю без возражений), а также органи­зует их браки с наследницами или посвящает их Церкви.

К французскому или английскому королевству, вплоть до достаточно позднего времени, применимо вы­сказывание Марка Блока о средневековой сеньории, осно­ванной на «слиянии финансовой группы с группой, осу­ществляющей верховную власть».⁶ Именно отцовская власть устанавливает модель господства: господствую­щий оказывает защиту и поддержку. Как в древней Кабилии, где политические отношения неавтономны и за­висят от родственных связей, где они строятся по модели этих связей, то же наблюдается и в экономических отно­шениях. Власть покоится на личных и аффективных свя­зях, определяемых социально как верность,⁷ любовь, до­верие — отношениях, поддерживаемых постоянно, в том числе и посредством «щедрых жестов».

Возвышение государства над временно воплощаю­щим его королем есть превосходство короны, т. е. превос­ходство «дома» и династического государства, которое вместе со своей бюрократической системой остается в его подчинении. Так, Филипп Красивый является главой рода: он окружен близкими родственниками, «семья» разделена на разные «палаты», специальные службы, со­провождающие короля во время его поездок. Принцип легитимации генеалогический, обеспеченный кровно­родственными связями. Именно так можно понимать мифологию двух тел короля, о которой так много гово­рят историки вслед за Канторовичем и которая символи­чески обозначает этот дуализм превосходства институ­ции над личностью, временно ее воплощающей в земной жизни. (Такой дуализм можно наблюдать и у беарнских крестьян, когда мужская половина дома, определяемого как совокупность предметов и членов семьи, часто назы­вается именем, за которым следует имя дома, а потому, к примеру, зять, проживающий в доме родителей жены, фактически принимает ее фамилию.) Король — это «гла­ва дома», социально уполномоченный проводить динас­тическую политику, внутри которой матримониальные стратегии занимают решающее положение; он служит ве­личию и процветанию своего «дома».

Многие матримониальные стратегии направлены на расширение территорий при помощи династических со­юзов, базирующихся на одной лишь личности принца. В качестве примера можно было бы взять династию Габс­бургов, которые в XVI веке значительно увеличили свою империю благодаря удачным политическим бракам: Мак­симилиан Первый получил Франш-Конте и Нидерланды через брак с Марией Бургундской, дочерью Карла Сме­лого; его сын Филипп Красивый женился на Безумной Жанне, королеве Кастильской, от этого брака родился Карл Пятый. Точно так же не вызывает сомнений, что мно­гие конфликты и, в первую очередь, так называемые вой­ны за наследство представляют собой способ осущест­вления стратегий наследования другими средствами. «Хорошо известна война за наследство в Кастилии (1474-1479): если бы не победа Изабеллы, то вместо династиче­ской унии Кастилии и Арагона мог бы возникнуть союз Кастилии и Португалии. Война Карла Пятого с герцог­ством Гельдерландским вовлекла это герцогство в Бургундский союз 1543 года: если бы победил лютеранский герцог Вильгельм, то возникло бы сильное антигабсбург­ское государство, собранное вокруг Клева, Юлиха и Бер­га и простирающееся вплоть до Зюйдерзее. Однако раз­дел Клева и Юлиха в 1614 году в итоге войны за наслед­ство положил конец этой слабой возможности. Союз корон на Балтике между Данией, Швецией и Норвегией распался в 1523 году, но при каждой последующей войне между Данией и Швецией вопрос о союзе вставал снова; лишь в 1560 году династическая борьба Ольденбургского дома с домом Ваза разрешилась путем вхождения Шве­ции в ее «естественные границы». Ягеллоны устанавли­вают в 1386—1572 годах династический союз Польши и Литвы, преобразовавшийся после 1569 года в конститу­ционный. Вместе с тем, династический союз Швеции с Польшей был целью Сигизмунда Третьего; польские ко­роли стремились к нему до 1660 года. Они лелеяли надеж­ды и в отношении России: в 1610 году сын Сигизмунда Третьего Владислав был зван на царство после боярского переворота».⁸

Одно из достоинств модели дома в том, что она по­зволяет отойти от телеологического воззрения, основан­ного на ретроспективной иллюзии, представляющей ста­новление Франции как «проект», последовательно реали­зованный ее королями. Так, Шеруэль в своей «Истории монархического правления во Франции» явным образом указывает на «волю» Капетингов построить монархиче­ское французское государство; неудивительно, что неко­торые историки осуждают введение системы уделов, от­ветственной за «раздробление» королевских владений.

Династическая логика полностью учитывает полити­ческие стратегии династических государств и позволяет увидеть в них особого типа стратегии воспроизводства. Но нужно еще задаться вопросом о средствах, а точнее, о име­ющихся у королевской семьи особых преимуществах, ко­торые позволяют ей одерживать победу над соперниками.

Как мне кажется, один только Норберт Элиас открыто ставит этот вопрос и предлагает в ответ на него свой «закон монополии» — решение, которое я не буду сейчас подробно обсуждать, но замечу, что оно мне кажется вербальным и тавтологическим: «Когда внутри социальной единицы определенной протяженности сущест­вует множество более мелких единиц, формиру­ющих, в силу их взаимозависимости, эту круп­ную единицу, то, обладая более или менее рав­ной социальной силой, и не будучи ограничены установленной монополией, они могут вступить в свободную борьбу за захват социальной влас­ти и прежде всего за средства существования и средства производства, причем велика вероят­ность, что одни из этой борьбы выйдут победи­телями, а другие побежденными, и что удача ока­жется в руках немногих, в то время как другие будут уничтожены или попадут под власть этих немногих».⁹

Наделенный «властью полулитургической природы», которая ставит его «вне всех остальных князей, его со­перников»,¹⁰ сочетая суверенитет (римское право) с влас­тью сюзерена, что позволяет ему монархически пользо­ваться феодального логикой, король занимает положение, отличающееся от других и придающее отличия, что само по себе обеспечивает начальное накопление символического капитала. Он — феодальный глава, обладающий харак­терной властной особенностью, которая дает ему резон­ные шансы на признание его претензии называться коро­лем. В самом деле, по излюбленной экономистами логике «спекулятивного пузыря», он с полным основанием мо­жет считать себя королем, поскольку другие верят (хотя бы отчасти), что он им является; каждый должен считать­ся с фактом, что другие считаются с тем, что он — король. Таким образом, достаточно минимального отличия, что­бы получить максимальное расхождение, поскольку оно отделяет его от всех остальных. Кроме того, король оказы­вается в центральной позиции и на этом основании рас­полагает информацией обо всех других, которые — за исключением случаев коалиции — сообщаются между со­бой только через него, а потому он может контролировать их альянсы. Король оказывается, таким образом, в поло­жении над схваткой, он предрасположен к исполнению функции арбитра, он — инстанция, к которой взывают.

Примером, иллюстрирующим данную модель, может служить анализ Музафара Алама, показывающий, каким образом вследствие заката Могольской империи, вызванного упадком императорской власти, а также усилением власти местной знати и автономии провинций, местные главы продолжали соотноситься через «некую видимость имперского центра», продолжая придавать ему легитимирующую функцию. «Again, in the conditions of unfettered political and military adventurism which accompanied and followed the decline of imperial power, none of the adventurers was strong enough to be able to win the allegiance of the others and to replace the imperial power. All of them struggled separately to make their fortunes and threatened each other's position and achievements. Only some of them, however, could establish their dominance over the others. When they sought institutional validation of their spoils, they needed a center to legitimize their acquisitions».¹¹

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: