Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







О некоторых видах одиночества





Бывают такие сердца, в которые Бог не смог бы заглянуть, не лишившись невинности. Печаль — это нечто независимое от творения; если бы Творец проник в глубины мира, он утратил бы душевное равновесие. Тот, кто считает, что мы все еще смертны, не изведал определенных видов одиночества, равно как и неизбежности бессмертия, увиденного в смертных муках...

Для нас, современников, счастье заключается в том, что мы поместили ад внутрь самих себя; если бы мы сохранили его стародавний облик, то окаменели бы от страха, подпитываемого угрозами, которым уже две тысячи лет. Теперь все наши испуги имеют субъективную окраску: психология — это наше спасение, наша лазейка. В прежние времена считали, что сей мир родился из зевка дьявола; сейчас мир считается всего лишь обманом чувств, предрассудком духа, изъяном в ощущениях. Отныне мы знаем, как обстоит дело с видением Страшного суда, возникшим у святой Хильдегарды, или же видением ада, возникшим у святой Тересы: и картины невероятных мучений, и картины мистического восторга идут в учебниках по психиатрии по разряду душевных болезней. Впрочем, хотя теперь наши недуги нам известны, от видений мы пока еще не освободились, однако мы им больше не верим. Погрузившись в химию таинств, мы объясняем все, вплоть до наших слез. Одного только не можем объяснить: если душа — это такая малость, то откуда у нас это ощущение одиночества? И какое пространство оно занимает? И как ему удается внезапно заменять собой огромную исчезнувшую действительность?


Колебания

Напрасно ты ищешь среди людей образец для себя: у тех, кто пошел дальше тебя, ты позаимствовал только их отрицательные, дурные свойства: у мудреца — лень, у святого — бессвязные речи, у эстета — досаду, у поэта — бесстыдство, а у всех, вместе взятых, — разлад с самим собой, сомнительное поведение в повседневности и ненависть ко всему, что живет, чтобы жить. Когда ты чист, ты сожалеешь об отбросах, становясь порочным — о целомудрии, погружаясь в грезы — о грубости. Тебе суждено вечно быть лишь тем, кем ты никогда не станешь, и вечно суждено печалиться о том, что ты есть такой, какой ты есть. Из каких контрастов ты впитал свою субстанцию и какой гибридный дух приговорил тебя к пожизненной ссылке в этот мир? Остервенелый страх перед вырождением привел тебя к тому, что ты перенял у других их тягу к деградации: у такого-то музыканта — такую-то болезнь, у такого-то пророка — такой-то порок, а у женщин — будь они поэтессы, распутницы или святые — их меланхолию, их надрыв, их разложение во плоти и в мечтах. Горечь — первопринцип, предопределяющий твою судьбу, поступки и форму миропонимания, является единственной устойчивой точкой в твоих колебаниях между отвращением к миру и жалостью к самому себе.

Угроза, исходящая от святости

Поскольку человек способен жить лишь по эту или по ту сторону жизни, он подвергается двум искушениям: слабоумию и святости. Он бывает то недочеловеком, то сверхчеловеком, но только не самим собой. При этом если он не очень боится стать меньше себя, то перспектива стать больше себя его ужасает. Привыкший к страданиям, он страшится их окончания: как ему решиться утонуть в бездне совершенства, ждущей его на пути святости, и в ней потерять контроль над собой? Сползать в сторону слабоумия или святости означает соглашаться выйти за пределы собственного «я». Странно, что потеря сознания, происходящая в случае помешательства, не пугает человека, в то время как перспектива приблизиться к совершенству — очень. Мы выше Бога как раз в силу нашего несовершенства, а боязнь расстаться с нашим несовершенством заставляет нас бежать от святости. Мы страшимся такого будущего, при котором отчаяние покинет нас... и тогда, по окончании наших бедствий, появится еще одно бедствие, нежеланное, бедствие, называющееся спасением; мы страшимся стать святыми...

Тот, кто поклоняется собственному несовершенству, тревожится, что в конце его страданий наступит преображение. Что несовершенство исчезнет в трансцендентном свете... Уж лучше продолжать двигаться по направлению к абсолюту сумеречности, к прелестям слабоумия...

Накренившийся крест

Христианство, эта возвышенная мешанина, чересчур глубоко, а главное, чересчур непристойно, чтобы еще сколько-нибудь продлиться: века его сочтены. С каждым днем Иисус становится все более пресным; его пропо-


веди, как и его кротость, вызывают раздражение; его чудеса и божественность вызывают усмешку. Крест накренился: из символа он опять превращается в материю... и вновь входит в режим распада, в котором движутся к погибели все без исключения вещи, как почтенные, так и недостойные. Два тысячелетия сплошных удач! Баснословная безропотность самого неугомонного из животных... Но нашему терпению подошел конец... Одна мысль о том, что я, как все, мог искренне быть, хотя бы одно мгновение, христианином, повергает меня в недоумение. Спаситель мне скучен. Я мечтаю о мироздании, свободном от интоксикации небесами, о вселенной без креста и веры.

Как можно не задумываться о том моменте, когда религии не будет, а человек, протрезвевший и опустошенный, потеряет все слова, обозначающие его бездны? Неведомое станет столь же тусклым, как и познанное; все лишится и значения, и сочности. На руинах Познания могильная летаргия из всех нас сделает призраков, лунных героев Нелюбознательности...

Теология

Я в хорошем настроении — Бог добр; я в плохом настроении — он зол; я равнодушен — он нейтрален. Мои состояния наделяют его соответствующими атрибутами: когда я люблю знание — он всеведущ; когда я начинаю поклоняться силе, он делается всемогущим. Когда вещи кажутся мне существующими, то существует и он; когда они начинают казаться мне иллюзорными, он исчезает. Тысяча аргументов говорит в его пользу, другая тысяча аргументов его отрицает; мои восторги оживляют его, моя озлобленность душит его. Нам так и не удалось придумать для него более гибкого образа: то мы боимся его, как монстра, то давим, как насекомое; мы боготворим его — и он становится Бытием; мы отталкиваем его, и тогда он превращается в ничто. Даже если бы Молитве удалось заменить собой Всемирное Тяготение, она все равно вряд ли обеспечила бы ему вечное вселенское существование: он так и остался бы во власти нашего настроения. Его судьбе было угодно сделать его неизменным лишь в глазах чересчур наивных или умственно отсталых людей. Анализ снимает с него все покровы: он — ненужная первопричина, бессмысленный абсолют, покровитель простофиль, способ скоротать время для отшельников, безделица, когда он служит развлечением для нашего духа, и призрак, когда он является нам во время приступа лихорадки.

Я великодушен — он полон своих достоинств; я озлоблен — и в нем нет ничего хорошего. Я воспринимал его во всех его формах: он не выдерживает ни любознательности, ни исследований; его таинственность и его бесконечность деградируют; сияние его тускнеет, престиж уменьшается. Это изношенный костюм, который нужно снять с себя как можно скорее: ну как можно так долго облачаться в какого-то бога, состоящего из лохмотьев? Его убогое существование, его агония растянулись на столетия, но он нас не переживет, ведь он стареет: его предсмертный хрип раздастся раньше нашего. Когда его атрибуты будут израсходованы, ни у кого уже не хватит сил придумать ему новые, и человек, который сначала их принимал, а потом отбросил, вскоре после этого отправится в небытие со своей самой интересной выдумкой — с Творцом.


Метафизическое животное

Если бы можно было стереть все, что вписано Неврозом в сердце и мозг, все оставленные им вредные для здоровья следы, все нечистые тени, которые его сопровождают! Все, что не является поверхностным, нечистоплотно. Бог — это плод возмущения наших внутренностей, результат урчания наших идей... Одно лишь стремление к Пустоте в силах предохранить нас от упражнения по погружению в грязь, каковым является акт веры. Насколько прозрачно Искусство, озабоченное только внешними формами, безразличное к нашим целям и нашим бедам! А думать о Боге, тяготеть к нему, заклинать его и претерпевать его — все это свойства поврежденного тела и обанкротившегося духа! Благородные в своей поверхностности эпохи — Ренессанс, XVIII в. — потешались над религией, презирая ее примитивные шалости. Но увы! Есть в нас и некая сволочная печаль, омрачающая и наш темперамент, и наши идеи. Напрасно грезим мы о вселенной в стиле рококо. Бог, вышедший из наших глубин и наших пороков, оскверняет эту прекрасную мечту.

Мы являемся метафизическими животными благодаря имеющейся в нас гнили. История мысли — это сумма моментов нашей несостоятельности; жизнь Духа — череда помрачений нашего ума. Слабеет наше здоровье? Вселенная тоже от этого страдает, становясь все более ущербной по мере убывания нашей жизненной силы.

Пережевывание всяких «почему» и «как», восхождение до Первопричины и прочих причин свидетельствуют о расстройстве функций и способностей организма, которое заканчивается «метафизическим бредом», когда у человека возникает прогрессирующее слабоумие от частых мыслей о бездне, когда он деградирует от тоски, став свидетелем беспримерного уродства таинств...

Генезис печали

Невозможно себе представить глубокую неудовлетворенность, которая не носила бы религиозного характера: наше вырождение объясняется нашей неспособностью мысленно представить себе рай и достаточно сильно захотеть туда попасть, а наши недомогания — зыбкостью наших взаимоотношений с абсолютом. «Я являюсь неполноценным религиозным животным, и от всех недугов я страдаю вдвойне» — вот присказка готового к погибели человека, который то и дело повторяет ее себе в утешение. Так и не утешившись, он взывает к морали, решая следовать ее совету, несмотря на риск показаться смешным. «Прими решение никогда не быть печальным», — советует ему мораль. И он пытается войти во вселенную Добра и Надежды......Но усилия его оказываются тщетными, поскольку они противоестественны: печаль доходит до самых корней нашей ущербности... печаль — это поэзия первородного греха...







Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.