Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Исторические исследования империй в новейшее время.





В 1991 распад Советского союза изменил тысячи судеб людей. Окончание советской эпохи актуализировало множество тем для дискуссий в исторической науке. Среди разных сюжетов внимание исследователей привлекло имперское прошлое России. В советской науке имперский опыт рассматривался в рамках марксистской парадигмы. Изучение процессов, происходивших в империи, проводилось с использованием принципов исторического материализма. В работах М.Н. Покровского, А.Л. Сидорова, П.А. Хромова приводится обзорный анализ социально-экономической ситуации в Российской империи при помощи марксистской теории [Покровский, 1923; Сидоров, 1960; Хромов, 1950]. В 1990-е годы исторические исследования вышли за рамки марксистской парадигмы. М.Ф. Флоринский, А.Н. Боханов, М.Г. Вандалковская в своих монографиях анализируют устройство и функционирование органов государственной власти в разные вехи имперской истории [Флоринский, 1997; Боханов, 1995; Вандалковская, 1992]. В работах Б.В. Ананьича, А.И. Юхта, Ю.А. Петрова рассматривается поступательное развитие экономических институтов капитализма в России XVIII-начала ХХ века [Ананьич, 1991; Юхт, 1994; Петров, 1998]. Предметом исследований Е.Н. Марасиновой, В.М. Кабузана, Н.В. Козловой стали социальные отношения внутри сословной системы общества Российской империи [Марасинова, 1999; Кабузан, 1992; Козлова, 1999]. В работах историков 1990-х годов проблематизируется понятие «империи». Исследователи солидарны, что Российская империя представляет собой особое административно-территориальное образование в период от Петра I до 1917 года.

В это же время за рубежом продолжаются исследования имперского прошлого России. И. Петровский-Штерн, Н. Найт актуализируют проблему гомогенизации многоэтничного пространства Российской империи [Петровский-Штерн, 2003; Knight, 2000]. П. Верт, Роберт П. Джераси в своих работах изучают феномен поликонфессиональности в имперской действительности [Werth, 1997; Geraci, 2001]. Изменения в социальной стратификации империи подвергаются анализу в монографиях С. Беккера, Дж. Воэльс [Беккер, 2004; Vowels, 1993]. Первая монография, обобщающая историографическую дискуссию о Российской империи, была издана в 1992 году Андреасом Каппелером ─ «Россия ─ многонациональная империя». Ученый отмечает проблему рассмотрения российской истории только с позиции русского центра, «главной причиной этого является «оптическая узость» ─ видение истории страны только в рамках истории национального государства» [Каппелер, 2000, с. 13]. Работа А. Каппелера вызвала дискуссию в научных кругах, предметом которой стала проблема определения понятий имперского нарратива. К. Мацузато опровергает обвинения Каппелера в отсутствии широкого круга исследований по многонациональности в Российской империи и отмечает, что «проблема заключается в том, каким образом «воспринимается и трактуется» эта многонациональность в историографии» [Мацузато, 2004, с. 428]. Появляется необходимость осмысления имперского опыта в рамках феноменологического подхода. Резюмируя данный этап в исследовании империй, в 2000 году А. Каппелер положительно оценивает появление работ на тему полиэтничности Российской империи, но отмечает, что все еще в «зачаточном состоянии находится история терминологии царской империи: все еще нет обстоятельных исследований по таким центральным терминам как «империя» (...)» [Каппелер, 2000, с. 30].

Начиная с 2000-х годов вокруг концепции империи разворачивается активная дискуссия отечественных и зарубежных ученых. Ее катализатором становится образование самостоятельных национальных государств советского военного блока. Постколониальные исследования ставят «вопрос о том, чем была русская и советская империя (...) ведь в конце концов, теперь мы понимаем, что наследие империи далеко не преодолено с отделением ее окраин» [Касьянов, 2004, с. 97]. Задачей научной дискуссии становится ответ на вопросы современной политической реальности

Историки, оставаясь в поле своих научных интересов, отзываются на актуальные запросы времени. Они пересматривают и детализируют направления исследований империй. Б.В. Ананьич, Е.А. Парвилова рассматривают империю как явление в экономической сфере, обращая внимание на экономические институты и организационно-экономические отношения [Ананьич, 2010; Правилова, 2006]. П. Верт, М.Д. Долбилов, Дж. Бербэнк анализируют национальный вопрос в модели генезиса российского государства [Верт, 2012; Бербэнк, 2015]. Обобщая вопросы социально-политического развития империи, исследователи рассматривают ее, как модерный проект. В работах А.И. Миллера, А.А. Тесли перемены, происходившие в империи, рассматриваются, как инициатива государственного аппарата и властвующих элит [Миллер, 2006; Тесля, 2005]. Также начинается сравнительное изучение империй, как игроков на международной арене. Компаративистские исследования позволяют оценить и соотнести российский имперский опыт с восточными и западными политиями. М.М. Кром, Ю. Остерхаммель в своих монографиях сравнивают схожие процессы, протекавшие на территориях метрополий и колоний Османской, Австро-Венгерской, Российской и других империй [Кром, 2015; Остерхаммель, 2011].

В настоящее время дискуссия об имперском прошлом России имеет не завершенный характер. Она продолжается в исследовательском поле региональной истории. Историки начинают рассматривать действия центра с позиции подчиняемых территорий. Внимание исследователей акцентируется на проблеме фронтиров и культурных взаимодействий между столицей и регионами. Обозначая перспективы исследования имперского опыта, А. Негри отмечает, что «империя нужна сегодня (...), как аналитическая концепция, приспособленная для понимания процессов меняющегося мира, в котором проблема «управления различиями» стала одной из ключевых» [В поисках новой..., 2004, с. 19].

Для настоящего исследования опорной выступает модель описания, предложенная американским ученым Альфредом Рибером. Он определяет империи, как «государственные устройства, в которых одна этническая группа устанавливает и сохраняет контроль над другими этническими группами» [Рибер, 2004, с. 34]. А. Рибер отмечает, что главным фактором развития империй является военная экспансия, сопровождающаяся различными средствами расширения границ (естественного или культурного свойства). Соответственно империи можно характеризовать по географическому признаку на два типа: континентальные и морские. В первом случае происходит присоединение соседних территорий и интеграция их в пространство империи. В морских империях метрополия, находясь на расстоянии тысячи километров водного пути от подконтрольных регионов, не сталкивается с проблемой гомогенизации присоединенных территорий с целью обеспечения безопасности метрополии. Рассматривая кейс Британской империи, Рибер замечает, что в случае военного восстания в североамериканских колониях Лондон мог понести репутационный или ресурсный ущерб, но сама метрополия останется в безопасности.

По мнению американского ученого Э. Саида географический фактор значительно повлиял на траектории развития стран-метрополий в будущем. Он считает, что современная западная геополитика строится на руинах Британской и Французской империй. Авантюризм колонистов, жажда обогащения, необходимость планирования создали ««западную» форму доминирования» [Саид, 2012, с. 53], которая отличается от опыта восточных политий.

В империях были разные управленческие механизмы для инкорпоривания зависимых территорий. По характеру управления А. Рибер называет возможными для внутреннего сравнения обычные и «либеральные» империи. В обычных империях вся полнота светской и религиозной власти принадлежит монарху. Легитимация правителя происходит через имперскую культуру, носителем которой являются элиты [Аксютин, 2009, с.58]. Во втором случае власть принадлежит выборным органам, в которые избираются представители от зависимых территорий. Но сам орган находится в метрополии. Например, колониальные конференции в Британской империи в конце XIX века собирались в Лондоне, а в середине XIX века депутаты от французских колоний заседали в Национальном собрании в Париже. Империи строились и разрушались, присоединяли новые территории и боролись за влияние в интересующих их регионах. Тем не менее, несмотря на схожесть происходивших процессов, возможно анализировать те государственные устройства, которые существовали в один исторический период. Поэтому возможно выделить два хронологических типа империй: ранние (Римская, Византийская, Китайская империи) и нового и новейшего времени (Испанская, Британская, Французская, Российская, Османская империи). Характеристика по временному признаку важна для обозначения тех ключевых вызовов эпохи, на которые отвечали имперские правительства.

В данном случае хронологическая характеристика А. Рибера может быть дополнена модернисткой интерпретацией империй Э. Хобсбаума. Английский ученый считает, что на развитие государств нового и новейшего времени повлияла «двойная революция». Так он объединяет феномен английской промышленной и Великой французской революции XVIII века. Просвещенская идеология, лежавшая в основе двух явлений, провозглашала идеи рационализма и индивидуализма, которые признавались правителями государств, но не могли быть реализованы в рамках монархического стиля правления. «В те дни государи принимали призыв к Просвещению, стараясь утвердить их на бумаге, и, соглашаясь с чем-либо теоретически, очень мало делали для этого на практике, и большинство из тех, кто так поступал, были менее заинтересованы в главных идеях, ведущих к просвещению общества, чем в практической выгоде принятия наиболее современных методов увеличения своих доходов, благополучия и могущества» [Хобсбаум, 1999, с.37]. Видя успешное капиталистическое развитие Великобритании после промышленной революции, правительства имперских государств выстраивали модернизированные свои стратегии социального, экономического, административного и культурного развития. Если принимаемые решения по экономической модернизации империи могли внешне коррелировать с тенденциями английской промышленной революции, то к новому образу политического мышления, предложенного французским революционным движением, империя не смогла реконструировать социально-экономические институты. Тем не менее континентальные империи отвечали на множественные вызовы революционной эпохи еще сто с небольшим лет. Многие из них, возникшие на заре Нового времени и раньше, разрушились в начале ХХ века, с 1906 по 1923 год.

Таким образом, в исторической науке сформировалась традиция изучения отношений между метрополией и колонией. Поэтому формируется особый тип имперской культуры, который должен балансировать между двумя различными типами территорий.

Особое место в изучении имперского разнообразия занимает опыт России в Новое время. Прежде всего Россия к 1917 году являлась крупнейшей империей континентального типа, территория которой составляла 21,8 млн. км2 в Восточной Европе, Средней Азии, Сибири и на дальнем Востоке. Такое имперское пространство было создано за счет присоединения соседних земель. С 1646 по 1914 год территория страны в процессе колонизации увеличилась в 1,55 раза [Миронов, Т.1, 2003, с. 58]. Россия, в отличии от морских империй, реализовала модель внутренней колонизации. По мнению английского ученого А. Эткинда «внутренняя колонизация означает процесс культурной экспансии, гегемонии, ассимиляции в пределах государственных границ, реальных или воображаемых» [Эткинд, 2013, с. 18]. Причем главной целью расширения территорий является обеспечение стабильности власти в стране. С позиции центра колонизация трактуется в рамках своеобразной цивилизаторской миссии. Рассуждая о Кавказской войне в журнале Отечественные записки, И. Березин пишет: «Как Англия в Индии, так и Россия на Кавказе не имеет пока видов на колонизацию страны, а ограничивается ее покорением и управлением. (...) Мы просто принуждены обладать Кавказом для собственной безопасности» [Березин, 1858, с.109]. В XIX веке российская колониальная политика была предметом активных дискуссий российских интеллектуалов и элит. Помимо суждений о воинских походах, высказывались опасения по проблемам интеграции Кавказа, Туркестана, Сибири, Польши, Финляндии в пространство империи. Так рассуждая о сложности освоения Сибири, автор статьи в выставочном каталоге называет ряд сложностей, с которыми сталкивались первые колонисты: «необъятное пространство в 25 раз превосходящее величину Германии», «полное отсутствие устроенных путей сообщения», «38% населения находится на первобытной ступени своего развития» [Семенов, 1896, с. 2].

Огромные сухопутные пространства создавали проблему коммуникации между столицей и регионами. Не зря причиной меланхолий литературных героев российских романов и повестей XIX века является время, проведенное в пути. Так Татьяна Ларина зимой из Псковской губернии до Москвы ехала неделю. Более длительными были путешествия в окраинные земли империи. В середине века время в пути от Москвы до Иркутска занимало 33 дня [Шенк, 2016, с.178]. Более быстрым считалось водное сообщение, которое в основном использовалось в экономических целях. Эксперт по транспортным путям империи первой половины XIX века заключает, что «не многие государства обладают такою благоприятною системою естественных водяных сообщений: большие судоходные реки (...) образуют обширную гидрогеографическую сеть, которая сближает между собою отдаленнейшие края империи» [Обозрение..., 1841, с.2]. Однако зимой реки сковывали льды, по которым перевозки осуществлялись гужевым транспортом. Помимо обычных жителей империй и торговцев в быстром преодолении сухопутных территорий империи было заинтересовано военное ведомство. Перемещение войск, срочная корреспонденция, доставка оружия и провизии, должны быть организованы оперативно и в срок. Военный теоретик, Г.А. Леер уделял особое внимание созданию путей, которые связывают фронт и тыл: «Чем движение может быть исполняемо скорее, чем большее количество войск и запасов может быть перемещаемо по ним, тем они будут удобнее в смысле коммуникационной линии» [Леер, 1869, с. 300]. Оказалось, что российская армия, с триумфов вошедшая в Париж в 1814 году, к середине XIX столетия была малоподвижна, а организация инфраструктуры снабжения внутри государства находилось на низком уровне. Такое состояние дел обнаружилось в Крымской войне 1853-1856 годов. Английский исследователь Т. Шенк, анализируя действия русских войск, утверждает, что «французский солдат нередко достигал места сражения в Севастополе быстрее, чем российский рекрут, который передвигался на юг империи в обозе по отрытым дорогам» [Шенк, 2016, с. 53]. Эта кризисная ситуация показала устаревшую систему управления не только войсками, но и государством в целом.

Однако кроме преодоления территориальной удаленности по мнению А. Эткинда между метрополией и колонией существовали культурные и лингвистические различия. Для нормального существования Российская империя должна была их нивелировать. В 1858 году в Российской империи проживало 74,5 миллионов человек, из которых только 45,9 % составляло русское население [Миронов, 2003, с. 25]. Большую часть российских поданных составляли представители почти 200 этносов, которые говорили на родных языках, исповедовали разные религии и хранил свои традиции. Говоря об управлении российскими пространствами, Елена Безвиконная отмечает, что «применительно к XIX веку речь идет об оформлении нового направления имперского администрирования ─ региональной политики, требующей дифференцированных подходов к каждой административно-территориальной единице» [Безвиконная, 2012, с. 72]. Установление власти метрополии в присоединенных территориях не представлялось возможным без диалога с местными элитами. Ю.С. Витте, давая характеристику одному из кавказских наместников, отмечал, что «князь Голицын стал ненавистен Кавказу потому, что он был не кавказский, не понимал духа кавказского (...) был первый, пожелавший руссифицировать Кавказ не нравственным авторитетом, не духом, а насилием и полицейскими приемами» [Витте, Т.1, 2001, с. 32]. Культурное различие ставило под сомнение легитимность власти Санкт-Петербурга над присоединенными территориями. Православный город на далеких балтийских берегах не входил в систему координат мусульманина, проживавшего в азиатских степях. Для западных губерний, таких как Петроковская или Калишская, европейские столицы были ближе Санкт-Петебурга и в географическом, и в культурном плане. Нечувствительность центра и региональной власти к местным традициям и особенностям приводило к народным волнениям. Восстание в Польше в 1830-1833 годах, Гурийское восстание 1841 года, Мегрельское восстание 1857 года являлись тревожным сигналом, который ставил под сомнение безопасность приграничных территорий и целостность империи. Следовательно, к середине XIX века перед властями встала задача упорядочивания системы коммуникации центра и регионов.

Преодоление лингвистических ограничений было не менее важным: на присоединенных территориях жители говорили на родном языке, и русский для них был иностранным. В первую очередь это касалось крупных этнических групп и меньшинств. Жители ряда западных губерний говорила на польском и немецком языках. Не менее сложно было и с прибалтийскими территориями. Современник писал, что «в наших Ост-Зейских Провинциях и у наших ближайших пограничных соседей встречаем мы восемь языков, на которых выражается живой народ» [Шесть маленьких..., 1844, с. 3]. В азиатских территориях проживало множество различных племен (киргизы, казахи, узбеки), говоривших на разных диалектах. Несмотря на более высокий уровень руссификации Поволжья и Урала, и на этих землях веками жили татары, башкиры, марийцы, коми-пермяки, для которых русский был вторым языком. Значительную роль в этом процессе играла религия. В католических костелах, протестантских кирхах или мечетях службы шли на родном или принятом в той или иной конфессии (латинском, арабском) языке. Этому во многом способствовало и имперское правительство. Так Николай I на законодательном уровне закрепил обязанность проведения церковных обрядов на языке народов их исповедующих, опасаясь перехода русского населения в другую веру. Такая многоязычная среда создавала проблемы управления для центрального бюрократического аппарата. Даже метрические книги велись не на русском, а на родном языке священников. Американский ученый П. Верт в своей работе по изучению поликонфессинальности Российской империи упоминает следующий случай: «когда Оренбургское магометанское духовное собрание попросило местную полицию проверить мусульманские метрические книги в Рязанской губернии, полиция доложила о невозможности сделать это, потому что книги написаны по-татарски» [Верт, 2012, с. 133]. Полилингвизм был одной из причин, по которой не только элиты, но и всё население того или иного региона строили границы между собой и и имперским центром. Он же служил не последней причиной различных национальных волнений от Урала до западных и южных окраин. В XIX столетии имперский центр был вынужден ответить на вызов полилингвизма с целью сохранения единого пространства страны.

Середина XIX века стала для Российской империи временем решением накопившихся проблем в управлении огромной империей, Их катализаторами стали проигрыш в Крымской войне, восстания на приграничных и внутренних землях империи, вхождение в состав страны новых регионов Средней Азии. Вызовы, на которые должна была ответить Российская империя, были не уникальны для эпохи Нового времени. С ними сталкивались как морские, так и континентальные империи. Для ответа на требования эпохи было необходимо изменить подходы к пространству, к культурному и языковому многообразию. Одновременно с процессами внутренней и внешней колонизации в империях происходили обновление экономического уклада, социальная реструктуризация, изменения политических систем. Эти многомерные перемены пришлись на эпоху правления Александра II, правительству которого в достаточно короткие сроки создать условия для перехода от традиционного к индустриальному обществу. По мнению профессора И.В. Побережникова этот «модернизационный процесс должен описывать множество одновременных изменений на различных уровнях» [Побережников, 2006, с. 59]. Преобразования, проведенные правительством Александра II, подтверждает вывод, что характер преобразований, скорость их осуществления и полученный результат являются индивидуальными для каждой страны и общества. Поэтому очень логично звучит мнение социолога Ш. Эйзенштадт, который назвал многообразие вариантов решения выше обозначенных проблем «множественными модернами» [Eisenstadt, 2003]. Любая страна может развиваться по западным лекалам модернизации или, используя собственный цивилизационный потенциал, выстроить собственную стратегию развития.

В России модернизационные процессы начались в XVII веке. Тогда правительство взяло курс на создание «пороховой державы». Наиболее активный этап перехода от старого формата к пороховой империи пришелся на время правления Петра I. В короткие сроки были приняты законы и проведены реформы по милитаризации экономики, коснувшиеся всех сторон жизни общества. Колоссальные изменения поражали современников и их потомков, которые ассоциировали модернизацию страны с личностью Петра Алексеевича. Неслучайно в 1857 году Александр Герцен в журнале «Полярная звезда» написал, что после окончания николаевской эпохи «Россия рвется снова на петровскую дорогу ─ и вовсе не в завоевательном, не в солдатском направлении его, а в развитии внутренних материальных и нравственных сил» [Герцен, 1857, с. 213]. По мнению О.Л. Лейбовича одним из отличий отечественной модернизации «является ее властный характер на протяжении всей современной истории» [Лейбович, 1996, с. 97]. Похожей трактовки придерживается и А. Рибер, который утверждает, что полнота власти в Российской империи принадлежала элитам. Государство является единственной организацией, которая сосредотачивает властные механизмы контроля и основные ресурсы, благодаря которым оно может осуществить необходимые масштабные изменения. Поэтому в Российской империи «государство вынуждено было заменить собой стихийные процессы самоорганизации, постоянно создавая новые, более сложные социально-правовые рамки» [Исторический курс..., 2015, с. 257]. Модель управления должна была свести к минимуму различия между метрополией и колонизируемыми территориями, между жителями центра и окраинных земель. Этот отлаженный механизм должен был приносить налоги в государственную казну и обеспечивать её высокий международный статус.

Реформы Александра II во многом создавались по модернизационным лекалам передовых европейских стран. Прежде всего для решения проблем преодоления по созданию единого экономического пространства началось активное строительство железных дорог. Вторым шагом стало новое законодательство об организации финансово-хозяйственной деятельности. Решаются проблемы административного управления через введение новых органов управления ─ уездных и губернских земств. Вопросы этнического разнообразия и полилингвизм начинают решаться с помощью внедрения единых образовательных программ, таких как система Н.И. Ильменского, в основывающаяся на ментальной руссификации инородческого населения империи. Государство конструирует империю, как единую административную и экономическую общность. В результате чего после реформ 1860-х властное влияние на жизнь подданных Российской империи значительно усиливается.







Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.