Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Глава III. Идеология перестраховок





На следующий день после Пленума ЦК КПСС, 15 октября 1964 г. в газетах о прошедшем накануне царило молчание. Поэтому большинство советских людей не могло заподозрить, что страна вступила в совершенно новую эпоху. Даже появившиеся наконец 16 октября сообщения прессы мало что проясняли в случившемся. Ход Пленума в них никак не освещался, говорилось лишь об отставке Хрущева со всех постов по состоянию здоровья. Многие, конечно, отдавали себе отчёт в том, что дело вовсе не в старческих болезнях прежнего руководителя, а в его политическом банкротстве, но это мало проясняло масштабы грядущих перемен. Вряд ли адекватно оценивали насколько велик ущерб, нанесённый хрущевским правлением Советскому Проекту и сколь тяжёлую ответственность они взваливают себе на плечи даже сами авторы «малой октябрьской революции». Вступая в борьбу с Хрущёвым, они решали преимущественно сиюминутные проблемы, не заглядывая далеко вперёд. К сожалению, полное осознание всей катастрофического хрущёвского наследия к его преемникам не пришло и в последующие годы. Но и в верхах, и в низах советского общества самые разные, не похожие друг на друга люди волей-неволей задумывались: как теперь жить дальше? А подумать было над чем.

В “хрущевское” десятилетие, из-за нескончаемых сомнительных реорганизаций во всех областях жизни страны, Советский Союз потерял былые высокие темпы своего развития, оказалось растрачено неоправданно много исторического времени. Экономические и административные преобразования, идеологическое экспериментаторство серьезно ослабляли государство. Советское общество отдававшее все свои ресурсы на алтарь Великой Победы во время Второй мировой войны, самой страшной в истории человечества, и потом в период послевоенного восстановления напрягавшее все свои силы ради восстановления разрушенного, вместо того, чтобы, наконец, получить долгожданную передышку, на рубеже 1950—1960-х гг. вновь оказалось на гране опасного перенапряжения сил. Результатом допущенных системных просчетов становится отставание СССР от стран Запада в цивилизационном соперничестве. Отставание, которое при Хрущеве во многом стало носить качественный, стадиальный характер. Фактическая ставка на экстенсивное развитие в годы пресловутой семилетки не позволила Советскому Союзу вовремя и в полном объеме ответить на вызов времени и стать лидером на всех направлениях НТР, наметился спад в темпах прироста экономических показателей, страна потеряла продовольственную независимость. Обострившиеся проблемы требовали немедленных решений, но инерция предшествующего десятилетия постоянно давала о себе знать…

Накопившаяся усталость советского общества стала серьезнейшим препятствием на пути назревших преобразований, что вело к выработке особого, консервативного типа реформирования, когда новое вводилось с оглядкой на старое, нередко носило лишь косметический характер. В последующие годы такое положение вещей будет охарактеризовано последним генсеком ЦК КПСС М. Горбачевым “эпохой застоя”. С его подачи понятие “застой” — эмоциональное, но лживое и с научной точки совершенно некорректное — нашло прописку не только в публицистике, но и во вполне «научной» литературе, став своего рода визитной карточкой заключительного этапа социалистического строительства в СССР. Новое руководство делало выбор в пользу стабилизации советской системы.

Негласно взятый брежневским руководством курс на поддержание стабильности существующих в СССР экономических, социальных и политических отношений отвечал интересам не только высшего слоя партийной номенклатуры. Он встречал понимание многих ответственных руководителей среднего и низшего звена, соответствовал чаяньям подавляющего большинства населения, уставшего от непродуманных метаний прошлого десятилетия. Общество осознавало невозможность решить стоящие перед ним проблемы путем проведения в «пожарном порядке» всевозможных реорганизаций, резких шараханий из стороны в сторону. Как справедливо показывают некоторые современные авторы, новый стиль управления должен был благотворно сказаться не только на экономике, но и на политическом климате в целом. Основное содержание взятого курса на стабилизацию советского общества и умеренное «консервативное реформирование» может быть охарактеризовано высказыванием Брежнева: «Мы идем к прогрессу без потрясений». Не правда ли, живо напоминает столыпинское «вам нужны великие потрясения, а нам — Великая Росси»? Там, где это удавалось, советские лидеры строго придерживались избранной стратегии. Другое дело, что сама жизнь подчас требовала от них большей гибкости и решительности в осуществлении задуманного. Кроме того, курс на стабильность не был дополнен развитием демократических механизмов общественной саморегуляции что никоим образом не способствовало преодолению существовавших противоречий, зато было чревато появлением новых.

Все действия и проекты, которые слишком явно выходили за рамки привычного размеренного уклада жизни, даже если они исходили от высокопоставленных партийно-государственных деятелей, блокировались. Примером может служить реакция на предложения, сформулированные одним из тогдашних секретарей ЦК КПСС Ю.В. Андроповым. Частично они были озвучены в редакционной статье главной партийной газеты «Правда» 6 декабря 1964 г., а так же некоторых других документах, вышедших из-под пера Юрия Владимировича. По мнению Андропова, следовало смелее внедрять современные методы руководства экономикой, поощрять демократию и самоуправление в общественной жизни. Помимо этого, в сдержанной форме прозвучало предложение об ограничении властных полномочий партии. По его мнению, партийные комитеты должны были заниматься общим политическим руководством не вмешиваясь в принятие текущих управленческих решений. Некоторые далеко идущие предложения касались внешней политики. В частности, предлагалось продумать пути прекращения ставшей обременительным грузом для советской экономики гонки вооружений, смелее продвигать советские товары на мировой рынок и т.д. В те годы подобная позиция могла восприниматься исключительно в качестве ереси, крамолы и все реформаторские затеи Андропова были зарублены на корню. Раздражение вызвала так же позиция деятеля совсем иного плана, а именно консервативно настроенного руководителя московских коммунистов Н.Г. Егорычева. В период арабо-израильской войны в июне 1967 г. на Пленуме ЦК он нелестно отозвался о состоянии обороноспособности страны, в частности о системе противоздушной обороны столицы. Некоторыми это было воспринято как подготовка почвы для начала широкомасштабной компании по критике всего брежневского курса. Так же, как и Андропов, Егорычев вскоре был перемещён на «другую должность»…

Избранная политическая линия была особенно опасна в идеологической сфере. Советские лидеры после Сталина и так уделяли не слишком много внимания проблемам идеологии — пример Хрущёва, свысока относившегося ко всякому научному знанию, для его окружения оказался заразительным. Теперь же в идеологии предстояло пройти буквально по лезвию бритвы. Недостаточно выверенный шаг влево либо шаг вправо мог привести к катастрофе. Впрочем, Хрущёв всё же от своих преемников отличался в лучшую сторону. Хотя бы уже тем, что не боялся открыто обозначать идеологическую природу возникавших в руководстве противоречий. Разгром Берии, Маликова, Молотова, Кагановича и других своих соперников он всегда сопровождал не только «оргвыводами», но и недвусмысленными идеологическими обвинениями. Когда же пришло время самого Хрущёва покидать политический Олимп, новое советское руководство ограничилось туманными и неопределёнными обвинениями своего прежнего вождя в волюнтаризме, причём обвинения эти касались фактически лишь хрущёвского стиля руководства и ничего большего. Между тем политика и взгляды Хрущёва должны были без промедления получить принципиальную идеологическую оценку. Если, скажем, Маленков был обвинён в возрождение идеологии правого уклона, то в случае с Хрущёвым речь шла о гораздо большем. В философском плане волюнтаризм не может считаться ревизией марксизма, он является его полным отрицанием. Материалистическая диалектика подменялась идеализмом и субъективизмом высшей пробы. Не объяснить этого советским людям было, в лучшем случае, “преступной халатностью”.

Забыв о своей политико-идеологической функции, партия легко могла превратиться в профсоюз чиновников, главное для которых — не выносить сор из избы, блюсти тишину и собственный покой. Как справедливо отмечает один из наиболее ярких и авторитетных современных историков Ю.В. Емельянов, людям, пришедшим к власти в результате «малой октябрьской революции» 1964 г. сподручней и привычней было жить без глубокого теоретического осмысления проводившейся в стране политики. Научный анализ они подменяли пропагандистской трескотнёй, продолжая движение по инерции и твердя дежурные фразы о верности марксизму-ленинизму. Переполненные спесивой самоуспокоенностью, они даже не задумывались над тем, как сильно в годы правления Хрущёва оказались дискредитированы основные лозунги и программные установки партии. К числу принципиальных ошибок, порождённых стилем «консервативного реформирования» в области идеологии в первую очередь относятся невнятные попытки новых руководителей КПСС выкрутиться из того нелепого положения, в которое загнал партию Хрущёв своими обещаниями скорого построения «Царства Божьего на земле», простите — коммунизма.

Провозгласив грядущую коммунизма победу в 1980 г., Хрущёв совершал насилие не только над здравым смыслом, но и над простыми советскими гражданами, которые должны были расплачиваться за хрущёвские прожекты своими приусадебными участками, домашним скотом, материальным благополучием, возможностью открыто посещать церковь и многим другим. В вопросе о построении коммунизма Хрущёв напоминает обычного шарлатана, основателя секты, который назначает конкретную дату «конца света» и под это дело заставляет последователей расставаться со своим имуществом. Заведомо ложные ориентиры больно ударяли по социальной сфере, экономике, международному престижу СССР. Сохранение целей коммунистического строительства в тексте партийной программы сулило уже в самом недалеком будущем банкротство всей официальной идеологии, и это притом, что именно ее незыблемость являлась важнейшим условием легитимности существовавшего в стране коммунистического режима. Но и поспешный отказ от провозглашённых целей без объяснения причин столь крутого поворота также не обещал правящему слою ничего позитивного. Результатом доктринальных поисков тех лет стала выдвинутая Л.И. Брежневым “теория построения в СССР развитого социалистического общества”. Видно самого Брежнева или, что скорее, его помощников, вдохновила ленинская фраза 1920 года: выступая перед участниками VII съезда Советов, вождь мирового пролетариата употребил именно такую формулировку — «развитое социалистическое общество». С одной стороны, найденная пропагандистская конструкция позволяла властям отказаться от наиболее одиозных мифологем хрущевского времени, а с другой — стабилизировать положение господствующей идеологии, лишить ее конкретного наполнения, снять с власть предержащих какую-либо ответственность за провалы в экономике и социальной сфере.

Но выбранное решение не устраняло болезнь, а загоняло её вглубь. Предложенный Брежневым компромисс не мог не оказаться лишь временным. На практике теория “развитого социализма” стала удобным прикрытием безволия и безответственности тогдашнего советского руководства. К тому же многие (особенно это касается интеллигенции и передовых рабочих) не могли сразу же не почувствовать фальшь новых установок, поскольку согласно прежним представлениям, социализм и коммунизм являлись двумя последовательными стадиями единой общественной формации, каких-либо промежуточных ступеней между ними не предполагалось. А ведь правильный выход из опасной исторической ловушки имелся! Во-первых, следовало открыто признаться в том, что поставленные Хрущёвым цели были ложными. Именно это и надлежало назвать основной причиной его снятия. Во-вторых, имелись все необходимые условия вообще пересмотреть прежние представления о коммунизме, путях и сроках его построения и, главное, критериях зрелости социализма. Дело в том, что такая возможность обеспечивалась развитием в мире и стране научно-технической революции, означавшей начало перехода человечества с индустриальной к постиндустриальной ступени развития. На этом этапе цивилизационного развития привычные представления о собственности и классовой структуре общества превращались в анахронизм вследствие таких явлений, как «революция менеджеров», когда в развитых капиталистических странах буржуазия уступала часть своих ключевых позиций прослойке профессиональных управленцев, формально являвшихся наемными работниками. Сюда же следует отнести начавшуюся примерно в то же время т.н. «молчаливую революцию»: этим термином в общественных науках обозначали отход западной молодежи от ценностей труда к ценностям досуга и кризис «трудового общества». Так же, как и повсеместно, в СССР заявил о себе ещё один масштабный процесс. Он проявился существенным повышением в жизни общества роли свободно циркулирующей информации и средств её распространения. Давали знать о себе так же и другие большие и малые социальные революции, грозившие до основания потрясти дряхлеющий мир. Советские люди, жившие по законам рационального мышления, вполне были способны понять характер происходившего и согласиться, что в прежнем индустриальном и современном информационном обществе коммунизм не может «выглядеть одинаково»! И задача партии была открыто завить об этом. Не побоялся же Владимир Ильич в новых исторических условиях сформулировать теорию империализма, так чего же побоялся Леонид Ильич?

Самые характерные признаки нового «консервативного реформизма», пути его взращивания в официальной идеологии наиболее зримо проявились в шедшей в СССР всю вторую половину 60-х годов прошлого века борьбе вокруг вопроса: необходимо ли продолжить линию XX съезда либо настала пора восстановить, хотя бы частично, доброе имя Сталина? Советское руководство, как бы к нему не относиться, оказалось во истину в очень незавидном положении. Скажем без обиняков — XX съезд нанёс очень большой вред нашей стране, однако не тем, что начал критическое осмысление сталинского прошлого, а тем, что поставил крест на попытках его осмысления. Об этом уже в первые недели после съезда заговорили представители либеральной общественности. Правда, в значительной мере позиция либеральной общественности строилась на лжи. Далеко не всем либералам хотелось открытого честного разговора о прошлом. Так же, как и Хрущёв, они были заинтересованы в создании новых мифов, а не в поиске истины. Но мифотворчество почувствовавшей свободу творчества интеллигенция шла не совсем в том русле, которое бы устроило Хрущёва, поэтому вскоре был наложен запрет на все точки зрения, отличавшиеся от “единственно верной” точки зрения первого секретаря.

Поскольку возможность научного поиска истины Хрущёвым была зарублена на корню, а остановить начавшийся процесс осмысления прошлого ему было не под силу, то интеллектуально-нравственные поиски очень скоро приобрели однозначно квазирелигиозный характер. То есть XX съезд не “разоблачил” так называемый “культ личности”, а, по сути, придал ему новый импульс. Суждения о Сталине и его времени из области знания сместились в область веры. Официальная советская идеология и прежде мало чем отличалась от некой монотеистической религии[24], теперь же различия затушевывались ещё в большей степени. Именно это и превратило естественные для каждого общества расхождения в оценках прошлого в болезненный религиозный раскол: кто-то считал Сталина богом, кто-то — чёртом. Именно так и получилось, что в стране опять возникли свои староверы и свои “нововеры” (по аналогии с нико нианцами — ники нианцы, от имени Ники на).

К слову, если продолжать исторические параллели (занятие совершенно не научное, но иногда любопытное), то и на этот раз власть, сперва воспользовавшись усилиями реформаторов, по достижении намеченных целей не постеснялась от них отделаться. В результате, так же, как и в XVII в., начавший реформы царь так царём и остался, а его верные патриархи (на этот раз красные патриархи марксизма-ленинизма, как они сами любили называть себя — “старые большевики”) со своими претензиями поучать власть были отправлены во всё том же направлении, что и Никон — прочь. Словом, народная мудрость “два раза на одни грабли” — не про советскую (шире — не про российскую) интеллигенцию. Она на одни грабли не то что два раза, и три раза, и четыре, и вообще сколько угодно раз наступать готова! Однако время правления Хрущёва имели одну важную отличительную от времён царствования Алексея Михайловича черту: если в XVII веке правительству удалось повести за собой большинство, то после хрущёвской реформации большинство в советском обществе осталось за «староверами». Хотя их снова удалось вытеснить на периферию общественной жизни, пренебрегать столь массовой «всесословной» оппозицией было опасно.

Один мой хороший знакомый экономист, известный общественный деятель, критик сталинизма, глобализма и капитализма несколько лет назад высказал мысль, что поддержка Сталина при жизни самого Сталина была неискренней и раздутой, поскольку после его смерти, когда началось разоблачение культа, никаких широких протестных выступлений не происходило. Такое утверждение является следствием нашего общего незнания многих значимых фактов отечественной истории, которые от нас активно скрывали не только в прошлом, но и пытались скрыть сегодня. В наши дни имеется огромное количество неоспоримых данных, которые опровергают утверждение моего коллеги. В действительности всё обстояло наоборот. Даже массовые протесты, связанные с недовольством населения антисталинской политикой Хрущёва, которые приходилось подавлять силой оружия, происходили в те годы с удручающей регулярностью. Почти сразу же после антисталинского доклада Хрущёва, доказывать правоту XX съезда партии в Тбилиси были направлены танки[25]. Несколько десятков человек не приняли столь «весомых аргументов» и поплатились за это жизнью[26]. Последнее городское восстание хрущёвской эпохи 1963 года в Сумгаите так же вспыхнуло именно на этой почве. А уж сколько было проявлений индивидуального протеста! До сих пор подсчитать их не представляется возможным, поскольку сведения о них разбросаны по множеству архивов: центральных и местных!

Понятно, что когда брежневское руководство начало разгребать оставленные Хрущёвым завалы, не обошлось без перегибов в плане непроизвольного отрицания всего того, что было совершено в предшествующий период — не только плохого, но, зачастую, и хорошего. В этой напряжённой атмосфере происходит кратковременное ослабление контроля за ростом, как теперь говорят, «народного сталинизма» — массовых стихийных симпатий населения к Сталину (термин принадлежит видному современному историку, одному из крупнейших специалистов по истории протестного движения в СССР В.А. Козлову[27]). В наши дни эта временная потеря бдительности брежневским режимомвсеми либеральными деятелями, даже авторами учебников истории, интерпретируется как некий консервативный поворот к «неосталинизму» — трактовка совершенно неверная. Происходившие после смещения Хрущёва перемены в оценках Сталина имели гораздо более сложный и противоречивый характер и уж отношения ни к «сталинизму», ни к «неосталинизму» абсолютно никакого не имели.

Сам Брежнев, по единодушному мнению многих авторов, являлся человеком более или менее нейтральным, по крайней мере быть неким центристом его обязывали занимаемые им высокие посты. Вместе с тем, среди пришедших к власти октябристов (или октябрят — кому как больше нравится), действительно, было определённое число людей, которые по современным меркам вполне могут быть обозначены ярлычком сталинистов. Рой Медведев называет среди них С.П. Трапезникова, А.А. Епишева, П.Н. Поспелова. По непонятным причинам историк не называет человека, которого многие другие авторы считают чуть ли ни “главным сталинистом”, а именно А.Н. Шелепина. Здесь же можно было бы упомянуть некоторых близких Шелепену членов “комсомольской группировки”, ряд идеологических работников, отдельных руководителей ведомств, национальных республик (понятное дело, прежде всего Грузии), регионов России. Но всё равно большим объёмом этот список не отличался бы. На прагматических позициях в оценках Сталина стоял патриарх советской внешней политики А.А. Громыко, некоторые другие политики старой формации.

Имелись в партийном руководстве и активные антисталинисты. Р. Медведев на первое место среди них выдвигает главного редактор центрального партийного органа печати газеты “Правда” А.М. Румянцева. Этот крупный партийный функционер, голосом которого партийное руководство общалось с советским народом и всем остальным миром, оставался ярым приверженцем углубления курса XX и XXII съездов. В книге Р. Медведева о Брежневе приводится целый колхоз относительно молодых партийных функционеров, журналистов и научных работников, стоявших на тех же антисталинских позициях: А.Е. Бовин, Л.А. Карпинский, Г.Х. Шахназаров, Г.А. Арбатов, А.С. Черняев, Л.П. Делюсин, Ф.М. Бурлацкий, Ю.А. Красин, Ю.Ф. Карякин, Г.Г. Водолазов, В.А. Ядов, В.П. Данилов, Я.С. Драбкин, М.Я. Гефтер, Е.Т. Плимак, Е.А. Амбарцумов, Ю.Д. Черниченко, И.В. Бестужев-Лада, Э.А. Араб-Оглы, О.Р. Лацис и др. Историк поясняет, что перечислил их не просто так, а как людей “сохранивших свои прогрессивные убеждения”, и без которых “не был бы возможен идеологический поворот 1985—1990 годов”[28].

Подобного рода радикальных антисталинистов было, конечно, не слишком уж много. Но, как бы там ни было, превалирующие настроения партаппарата были никак не просталинистским. Множество чиновников вообще проявляло мещанское равнодушие к принципиальным вопросам, а большинство из тех, кто ещё помнил, что КПСС является политической партией, стояли на позициях пусть мягкого, умеренного, зачастую по своей сути трусливого, но всё же антисталинизма. У этого явления были вполне очевидные, к тому же весьма разветвлённые корни в советской действительности. Выделим наиболее значимые причины, по которым рядовой «слуга народа» в принципе не мог жаждать возвращения к сталинским порядкам. Во-первых, в годы правления Сталина действовал жёсткий, даже жестокий контроль сверху за деятельностью чиновников. Никто из них не мог чувствовать себя спокойно, необходимо было доказывать верность не только вождю (как позже при Хрущёве и Брежневе), но и порученному делу. Для достижения цели Сталин не жалел ни себя, ни своих подчинённых. Главными качествами, которые он требовал от своего окружения, являлись работоспособность, компетентность, самоотдача. Кому же из привыкших к более спокойной жизни при Хрущёве могло бы захотеться назад?

Во-вторых, практически каждый, кто возглавил страну и в 1964 г. был, что называется, «засвечен». Они все как один рукоплескали закрытому докладу Хрущёва, дружно голосовали за осуждение «культа личности» и за вынос тела Сталина из Мавзолея, публично поддерживали другие антисталинские начинания. Со всей прямотой на одном из заседаний Политбюро об этом высказался Н.В. Подгорный: “все присутствовавшие здесь, — заявил он, — или во всяком случае большая часть, — участники XX и XXII съездов партии. Большинство из нас выступали на этих съездах, говорили, критиковали ошибки Сталина”. Подгорный знал, о чём говорил, ведь именно по его предложению XXII съезд КПСС принял резолюцию, признававшую “нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом И.В. Сталина”. Для него и для многих других таких же как он отказаться от своих прежних публичных антисталинских высказываний означало бы потерять лицо[29].

Кроме того, немалое количество людей в аппарате (особенно в среднем его звене, но не только) являлись вполне искренними сторонниками курса XX съезда. Они верили официальной трактовке событий октября 1964 г., что смещение Хрущёва было обусловлено как раз его отходом от этого курса, созданием собственного культа личности, волюнтаризмом. Перспективу развития страны они связали с антиавторитарными преобразованиями в политической сфере и масштабными хозяйственными реформами, которые делали бы упор на развитие рыночных механизмов. Среди людей подобного склада могут быть названы, к примеру, председатель Президиума Верховного Совета А.И. Микоян и секретарь ЦК КПСС Ю.В. Андропов. Упомянутый выше в качестве «птенца XX съезда» академик Г.А. Арбатов в своих воспоминаниях свидетельствует о подобных настроениях своего тогдашнего шефа: “Помню, в первое же утро после октябрьского Пленума Ю.В. Андропов (я работал в отделе ЦК КПСС, который он возглавлял) собрал руководящий состав своего отдела, включая несколько консультантов, чтобы как-то сориентировать нас в ситуации. Рассказ о пленуме он заключил так: «Хрущева сняли не за критику культа личности Сталина и политику мирного сосуществования, а потому что он был непоследователен в этой критике и в этой политике»”.

Тем самым, высшее советское руководство не было едино ни только по вопросам будущего, но и прошлого. Такая разобщённость руководящего слоя делала его более, нежели обычно, восприимчивым к массовым настроениям, в том числе к упомянутому выше «народному сталинизму». Проявления любви многих и многих, совершенно не похожих друг на друга советских граждан к человеку, под руководством которого их страна добилась своих самых впечатляющих побед, были столь многообразными, что перечислить все их формы просто невозможно. Но прежде всего следует упомянуть выход в свет в конце 1960-х гг. многочисленных мемуаров, принадлежавших перу видных военных руководителей, героев Великой Отечественной войны. В годы правления Хрущёва на основе его выступлений и публикаций в партийной печати сложилась негласная, но от этого только более строгая установка, требовавшая не упоминать о военных заслугах Сталина, а если и упоминать его имя, то исключительно в негативном контексте. Мемуары маршалов и генералов Победы в то время подвергались жёсткой переделке в соответствующем духе. Падение Хрущёва означало одновременно падение негласных идеологических рамок в освещении деятельности Сталина в период Великой отечественной войны. Воспользовавшись этим послаблением, многие полководцы, возмущённые лживыми утверждениями Хрущёва на XX съезде партии, торопились донести до читателей хорошо известную им самим, но долго скрываемую от общества правду.

В более или менее осторожной форме адмиралы, маршалы, генералы, учёные, политики и дипломаты, лично знавшие Сталина, спешили рассказать о своих с ним встречах, стиле принятия Сталиным решений, разработке важных стратегических операций с его участием и о многом другом. Советскому читателю стали доступны книги И.С. Конева, К.К. Рокоссовского, С.М. Штеменко, А.Е. Голованова, К.Е. Ворошилова, С.М. Будённого, А.М. Василевского, И.Х. Баграмяна, Н.Г. Кузнецова, А.С. Яковлева, В.М. Бережкова и др. Крайнее недовольство поборников курса XX съезда вызвали мемуары маршала К.А. Мерецкова (к слову сказать, в своё время репрессированного и вернувшегося в строй лишь в самый канун войны), в которых он прямо обвинял Хрущёва во лжи и некомпетентности. Речь, в частности, идёт о следующих строчках из его военных мемуаров: “Ничего более нелепого мне никогда не приходилось читать. За время войны, бывая в Ставке и в кабинете Верховного Главнокомандующего с докладами, присутствуя на многочисленных совещаниях, я видел, как решались дела. К глобусу И.В. Сталин тоже обращался, ибо перед ним вставали задачи и такого масштаба. Но вообще-то он всегда работал с картой и при разборе предстоящих операций порой, хотя далеко не всегда, даже «мельчил». Последнее мне казалось излишним... Но неверно упрекать его в отсутствии интереса к деталям. Даже в стратегических военных вопросах И.В. Сталин не руководствовался ориентировкой «по глобусу». Тем более смешно говорить это применительно к вопросам тактическим, а они его тоже интересовали, и немало”.

Особую значимость имели воспоминания К.Г. Жукова, который так же пострадал при Сталине (причём не единожды), но нашёл в себе силы перешагнуть через личные обиды ради исторической справедливости. Давая общую характеристику деятельности Сталина в годы Великой Отечественной войны, он отмечал: “Как военного деятеля И.В. Сталина я изучил досконально, так как вместе с ним прошел всю войну... В руководстве вооруженной борьбой в целом И.В. Сталину помогали его природный ум, богатая интуиция. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную крупную наступательную операцию... И.В. Сталин владел вопросами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими с полным знанием дела, хорошо разбираясь и в больших стратегических вопросах. Эти способности И.В. Сталина как Главнокомандующего особенно проявились начиная со Сталинграда... Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим”.

Мемуары знаменитых военачальников не только прорвали блокаду молчания, существовавшую вокруг имени Сталина. Они помогли воссоздать его живой облик взамен того безжизненного парадного глянца, который существовал во время правления самого Сталина и той злой карикатуры, которая возникла стараниями Хрущёва. В новом портрете проступали узнаваемые человеческие черты, делали образ Генералиссимуса Победы более осязаемым и понятным. Это открывало дорогу к его художественному осмыслению. И действительно, впервые за долгие годы молчания, Сталин возвращается на страницы литературных произведений и киноэкраны. К теме роли Сталина в отечественной истории обращались в те годы такие выдающиеся русские писатели, как Юрий Бондарев, отразивший в своём знаменитом романе “Горячий снег” стиль принятия Верховным главнокомандующим решений, его общения с людьми. Могут быть названы так же роман В.А. Закруткина “Сотворение мира”, роман В.А. Кочетова “Угол падения” и другие произведения. Книги, в которых Сталин выступал в качестве одного из главный персонажей выходили и потом. Так, дипломатическая деятельность Сталина стала темой написанного в конце семидесятых годов романа А.Б. Чаковского “Победа”, В нём средствами художественной литературы раскрывались непростые взаимоотношения бывших союзников по антигитлеровской коалиции при переходе от войны к миру.

В поэзии сталинскую тему поднимали такие авторы, как В.И. Фирсов, поэма которого “Республика бессмертия”, содержавшая противоречащие хрущёвским оценки Сталина, в 1968 году была отмечена премией Ленинского комсомола. Широкую популярность получали прославляющие Сталина стихотворения Феликса Чуева. Некоторые стихи Чуева так и не были опубликованы (такая учесть постигла, например, его стихотворение “Зачем срубили памятники Сталину”. Тем не менее они стали известны благодаря многочисленным машинописным и рукописным копиям, которые распространяли из в рук в руки, зачитывали до дыр. Не смотря на свою молодость, Чуев не испугался поднятой против него в литературных журналах волны критики: помимо стихов, в 1969 г. он начал готовить документальную книгу об опальном тогда В.М. Молотове, исключенном из партии за то, что не поверил обещаниям Хрущёва построить в 1980 году коммунизм. Особое негодование среди некоторой части интеллигенции, как отмечает Р. Медведев, вызывала поэма С.В. Смирнова “Свидетельствую сам”, в которой Сталин был назван “человеком-глыбой”.

В кинематографе за сталинскую тему взялся режиссер Юрий Озеров. Работая над киноэпопеей “Освобождение”, он включил в неё несколько эпизодов с участием Сталина, роль которого сыграл Бахути Закаридзе. Эти сцены были написаны Озеровым совместно с Юрием Бондаревым и Оскаром Кургановым на основе документальных материалов, содержавшихся в мемуарах Жукова, Рокоссовского, Бережкова, а так же протоколах конференций лидеров СССР, США и Великобритании. Снимавшийся в фильме в небольшой роли переводчика историк Юрий Емельянов вспоминал о том, каким непростым оказался путь кинокартины к своему зрителю, а так же о причинах возникших сложностей: “В журнале «Ньюсуик» за 7 октября 1968 года, корреспонденты из Москвы писали, что съемки фильма — «это часть тихой кампании Кремля с целью реабилитировать Сталина, по крайней мере, как военачальника». Но дело обстояло совсем не так, как писали американские журналисты. Завершился 1968 год, а затем прошел 1969 год, но уже готовые фильмы Юрия Озерова упорно не пускали на экран. Препятствия чинились правительственными учреждениями из-за тех небольших сцен, в которых появлялся Сталин. Подавляющее большинство советских людей и не подозревали, что в верхах не было единства относительно того, как оценивать Сталина”[30].

Наконец, в канун 25-летнего юбилея Победы в мае 1970 года первая серия киноэпопеи Озерова пробилась на экраны. Многие люди, кто с восторгом, кто с иронией, а кто и с горечью вспоминают дни премьеры: когда перед зрителями появлялся загримированный в Сталина Бахути Закаридзе, каждый раз зал взрывался аплодисментами, “хотя, — как особо выделяет Р. Медведев, — зрителями были здесь не работники партийного аппарата или высшие офицеры, а рядовые люди”. Такие же горячие аплодисменты зрителей звучали, когда на экранах показывали кадры из кинохроники, запечатлевшие Сталина на Мавзолее на Параде Победы 1945 года в фильме “Посол Советского Союза”. Позже эмоции несколько поугасли, но эти киноленты и в последующие годы неизменно пользовались зрительской любовью.

Помимо маршальской фронды и писательской фронды, своё отношение к прошлому выказывали и люди более будничных профессий. Как и многие, жившие в то время, хорошо помню фотографии Сталина в форме генералиссимуса на ветровых стёклах грузовых машин. Такие же фотографии можно было встретить во многих домах на комодах или книжных полках. Карманного формата календарики с различными парадными изображениями Сталина продавались на толкучках, в поездах дальнего следования и пригородных электричках. В Дни Победы и другие праздники многие ветераны одевали свои парадные мундиры, на которых красовались медали с профилем Сталина. С южных курортов некоторые мои знакомые привозили изготовленные кустарным способом брелки или значки, на которых изображался Сталин. Кое-где в домах сохранялись отдельные издания сталинских работ, их хранили и показывали знакомым как ценные раритеты.

Очень ошибаются те, кто видит во всех этих проявлениях невежество и забитость советских людей. Важно подчеркнуть, что этот своеобразный сталинизм был вовсе не стремлением вернуться назад. Он являлся выражением массовой оппозиционности по отношению к отдельным сторонам настоящего. На этом сходятся не только отечественные, но и наиболее вдумчивые зарубежные историки, социологи, философы. Так, Ю.В. Емельянов в одной из своих монографий отмечает: “Растущие свидетельства разложения верхов и их безнаказанности вызывали всё большее раздражение в народе. Многие люди не без основания полагали, что не знающие житейских забот правители игнорируют накопившиеся проблемы. В народе всё чаще обращались к воспоминаниям о Сталине и его времени… Люди противопоставляли требовательность Сталина к себе и другим начальникам усиливавшейся бесконтрольности по отношению к власть имущим… Народная ностальгия по Сталину, проявлявшаяся постоянно в брежневские годы, стала их постоянной спутницей”[31].

В книге Емельянова так же приводится заслуживающая внимания оценка видного американского футуролога Эльвина Тоффле







ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.