Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Глава 6. Один есть грешен, другой свят, но равный путь до Бога им отмерен.





 

 

Вокзал тонул в северной густой тьме, она, как трясина, всё сильнее и сильнее затягивала в себя. Куда бы ни устремился взгляд, он везде встречал лишь тьму: чёрный, и ни какого другого оттенка. Из-за этой тьмы всё кругом казалось бескрайней бездной. Куда ни глянь — всюду пропасть. Вверху — пропасть; внизу — пропасть; спереди — пропасть; сзади — пропасть. Свинцовые облака толстой пеленой заволокли всё небо, и звёзд с луной уже не существовало. И в этой тёмной глухой пещере лишь одни окна вокзала пропускали источник света. Через замёрзшие окна свет, искажённый рефракцией, отбрасывал свои лучи на раскинутый у подножия постройки белый саван снега да ещё совсем чуть-чуть вырисовывал во мраке фигуру огромной паровой машины, без топлива бесполезным грузом застывшей возле перрона.

Мороз — союзник тьмы, не меньше упивался своей властью. Из всего, что мог, он выкачивал тепло. Зверьё, и без того замученное дневной вьюгой, спало по своим гнёздам и норам, не зная, до конца переживёт ли оно эту ночь. Кто бы мог пообещать им, что свирепствующий безжалостный холод не усилится, и их скудное жилище выдержит крепчающую стужу. Только своим телом они обогревали жилище, не было у них как у человека под рукой ни топлива, ни спичек. Одна у них была надежда — на себя да на милость холода, который даст им ещё прожить один день, если тот вообще наступит. Кто сказал, что солнце всегда восходит на горизонте? Что смогут ответить все эти мудрецы, если механизм, работавший миллиарды лет, вдруг сломается, и мир уже никогда не пробудится от мрака? Чего будут стоить все их слова? Кто сказал, что законы мироздания нерушимы?

Некогда горячий паровой котёл машины остыл и трясся ледяной дрожью. Коля прикладывал к нему руки, но тёплых мест уже не было. Вместо того, чтобы греть, железо выкачивало тепло. Коля отдёрнул руку и спрятал её в карман шинели. Ему ещё повезло, что он по старой своей привычке не снял просаленную шинель в зале и сейчас, застёгнутый на все пуговицы, мог хоть как-то удерживать тепло. Варежек на руках не было и ладони приходилось держать в карманах, там они чуть-чуть отогревались, но не согревались полностью. Голову без шапки, несмотря на густые рыжие волосы, пронзали ледяные копья. Коля перешагивал с ноги на ногу, пытаясь согреться, но мороз всё равно беспощадно пожирал тепло. Несколько минут на ужасном холоде казались часами. Он не знал, как ему бороться с природной стихией, как согреть своё тело, но идти обратно на вокзал ему не хотелось. Он был твёрдо уверен, что белогвардейцы, захватив оружие, его уже не пожалеют. Уходить от вокзала по такому морозу и беспросветной тьме — гиблое дело. Уже через несколько вёрст мороз окончательно одержит верх. Поэтому он и стоял в родной для себя кабине паровоза и трясся от холода. Без плотного ужина в животе не было привычной тяжести. Еда ушла, как в бездонную пропасть, почти не оставляя следа. Сейчас на морозе это чувствовалось особенно сильно.

Найдя в кармане табак, он разыскал в кабине газету и попытался набить папиросу. Однако это пришлось делать в два приёма. Пальцы быстро сворачивало на холоде; они, пронзаемые иглами холода, уже через минуту переставали слушаться и были не в состоянии скрутить оторванный кусок газеты. Пришлось их отогреть, а уж потом сворачивать папироску. Горячий дым приятно согревал горло, занимал дух и тело: время хоть как-то короталось.

Папироса за папиросой, время тянулось. Коля попытался размять конечности, присев несколько раз и помахав руками. Однако его махания в темноте привели к тому, что он обо что-то больно ударился и с железным грохотом уронил гаечный ключ на пол кабины. Испугавшись произведённого шума, Коля присел, но уже вскоре выглянул, всматриваясь в заледенелые окна вокзала, желая узнать, обратил ли кто-нибудь внимание на его шум. Окна были пусты, лишь она голова виднелась в крайнем левом окне. Коля опять пригнулся, но потом выглянул снова. Голова не исчезала. Коля принялся украдкой наблюдать за ней и уже скоро догадался, что человек этот сидел затылком к окну и видеть его не мог. От скуки Коля решился на вылазку, дабы разведать ситуацию внутри вокзала. Открыв дверцу кабины, он тихонько спрыгнул на снег и, согнувшись пополам, подкрался к окнам вокзала. Вглядываясь в окна, он обнаружил, что белогвардейцы преспокойно расхаживают по залу, и это подтвердило его догадку, что они одержали верх. Из-за наледи почти никого не было видно, только Егор Гай расхаживал по залу туда-сюда, от одного человека к другому; он о чём-то со всеми говорил. Наконец он остановился возле столов и принялся о чём-то беседовать со станционным смотрителем. К их разговору присоединился офицер Братухин. Ничего интересного на взгляд Коли не происходило. От скуки тело замерзало ещё сильнее, однако уже скоро ему пришлось совсем позабыть о холоде.

Где-то слева от него послышалось рычание, затем ещё. Коля отпрянул от окна, почти не скрываясь и не боясь быть замеченным. Это рычание было пострашнее всего остального. Прикинув расстояние до кабины паровоза, Коля бросился бежать, но когда он уже взбирался по лесенке, кто-то, сильно схватив за ногу, потянул его вниз. Машинист чуть не сорвался. Пасть волка сминала валенок и крепко держала ногу в зубастых тисках. Испуганный зверем машинист издал не менее звериный крик.

— Помогите! — закричал Коля. — Братцы, спасите!

Второй ногой Коля попытался пнуть волка в морду, но пинок мягким валенком прошёл бесследно. Где-то сбоку послышалось ещё одно рычание, и Коля, закричав ещё более истошно, с силой дёрнул правую ногу, валенок пополз вниз, но он всё ещё держался на ноге. Однако уже через секунду вторая пасть впилась в левый валенок, но уже выше, куда-то в голень, и боль пронзила ногу машиниста: острые клыки дошли до плоти. Бороться против двух волков было почти невозможно, но спасение уже шло ему на помощь. За спиной раздался выстрел, и пуля звякнула о сталь паровоза. Капканы тут же разомкнулись.

— Убежали? — спросил голос казака.

— Да, — задыхаясь от испуга, ответил Коля.

— Тогда иди сюда, и без глупостей.

Коле пришлось подчиниться. Возвращался он, как блудный сын, как поверженный. Ему пришлось искать помощи у тех, для кого он был врагом и от кого бежал. Лишь тёплый воздух зала согревал тело, и это немного успокаивало.

— Вернулся, — ехидно улыбаясь, обрадовался Братухин, — а то мы уже заскучали. Фёдор, вяжи ему руки и сажай на скамейку.

Резко и умело казак стянул руки за спиной машиниста. Тугие верёвки, казалось, перетягивали не только руки, но и душу. Душа сдалась вслед за телом, и Коля опустил глаза. Они бесцельно побрели по залу, пока не запнулись о мёртвое тело красноармейца; тревожные струны тут же задрожали в душе машиниста. Казак силой развернул его, и тот увидел комбата. От вида живого комбата ему стало чуть легче. Хромая на одну ногу, Коля проследовал к скамейке и сел возле Шихова.

Вообще на Колю мало кто обратил внимание. Его возвращение было воспринято, как само собой разумеющееся. Взоры всех были обращены на станционного смотрителя.

— Продолжайте, Степан Тимофеевич, — обратился к смотрителю Братухин, — не стесняйтесь.

— Да мне нечего рассказывать, — попытался отрешиться станционный смотритель.

— Если вы будете препираться, мне придётся недосчитаться патрона в моём «Браунинге», — с улыбкой предупредил офицер.

Смотритель задумался.

— Ладно, — сказал Степан Тимофеевич, — я вижу, что вы люди подобные мне по духу, и, думаю, вы меня поймёте, и может быть даже присоединитесь ко мне. Как знать…

 

 

ИСТОРИЯ СТЕПАНА ТИМОФЕЕВИЧА

— То, к чему я пришёл, имеет очень древние корни. Моё же открытие было сделано всего пару лет назад, но и этих лет мне хватило, чтобы доподлинно познать «истину».

Началось всё с того, что мне в руки попалась очень странная и, как я уже потом понял, редкая книга Мидрала Рохаба «Слово повелителя». Мне было интересно читать её чисто с научной точки зрения, а так же взглянуть на альтернативное устройство привычного мира, но чем больше я читал, тем логичнее и захватывающее казались мне эти строки. Дочитав, я был уже совсем другим человеком. Я принялся искать любую похожую литературу, и лишь через год я нашёл именно то, что было нужно. Кто-нибудь из вас слышал об апокрифе [6] от Юлиана? Я так и думал, что только вы, Гай. Остальным же, кто не ведает о чём идёт речь, я расскажу более полно.

Не знаю кто додумался перевести этот апокриф, но составитель перевода на русский язык не был указан, хотя, впрочем, это и понятно, за перевод еретической книги могли и казнить. Вообще, об этом апокрифе мало кто слышал, даже из духовной среды, потому как текст данной книги переворачивает с ног на голову все наши представления о Боге, грехе и устройстве мира. В отличие от официальной библии, где Бог представляется спасителем, а Сатана — бунтарём и искусителем, в апокрифе от Юлиана, говорится совсем противоположное. Вы можете сами в этом убедиться, у меня он есть. Это именно его я прятал от вас, Егор, когда вы выбирали книгу.

Юлиан описывает основные библейские события с точки зрения Сатаны. И этот взгляд перевернул моё мировоззрение. По Юлиану, да, собственно, вероятно, так оно и было, Сатана восстал на Бога вовсе не потому, что возжелал большей власти, а потому, что хотел остановить своего владыку-безумца. Кто из вас читал библию? Кто помнит, сколько невинных людей было сгублено Богом из одного лишь стремления к мести? А Великий потоп? Не есть ли это высшая жестокость создателя, когда вместо того, чтобы обучить, изменить своих порочных созданий (ведь именно Бог — отец всех людей), он просто стирает их с лица земли. Не есть ли это убийство, высший грех? Из всех путей Господь выбирает в данном случае самый лёгкий, он глядит на глупых, необразованных людей, которых, в сущности, создал сам и решает, что вместо того, чтобы дать им образование, научить праведности, справедливости и морали, легче всего взять и утопить их как котят. Какой отец, скажите мне, вместо того, чтобы учить своего сына, скажет: «Он ни на что не годен» и утопит того в воде? Только маньяк, только безумец. И кто тогда этот всеми любимый Бог? Как можно говорить о его праведности и великодушии, когда он насылает мор на целые народы, устраивает потоп, в котором гибнут все без разбору. Заметьте, от мора и потопа гибли не только грешники, но и только что рождённые, ни в чём не повинные дети! Бог — вот истинный Дьявол, вот истинный мерзавец сего мира, и если Бог этот всемогущий, как мог он допустить столькие страдания? Почему мир, созданный им — тюрьма, застенок, могила? Как он может допускать такие ужасные войны, голод и болезни? Он, верно, упивается мучениями; он — Бог самый жестокий маньяк, самый большой кровопийца, каких видывал свет. Даже первым своим детям, Адаму и Еве, он и то устроил подлость в виде запретного дерева, которое разместил в центре сада. Рано или поздно, но любое ружьё стреляет, так и дерево исполнило своё предназначение, ну как он, «мудрейший из мудрейших», не мог об этом знать? Он всё знал и делал специально, он садист и изувер, каких не видывал свет, и потому ближайший его сподвижник Сатана восстал на него с армией других ангелов, которым были не безразличны страдания людей. Но, увы, Сатана потерпел поражение и был вынужден бежать…

После апокрифа Юлина я перечитал всю литературу о Сатане, какую нашёл. Я даже выкрал эту древнюю инкунабулу у своего барина Дмитрия Костомарова, которую он привёз из своей поездки по Балканам, но прочесть я её, к сожалению, не смог.

С тех пор я и моя жена — верные поборники Сатаны. Мы верим, что настанет на земле день, когда Сатана одержит верх и достойно вознаградит своих приверженцев. Неужели вы думаете, что Господу не наплевать на нас? Взгляните на мир, на нашу страну: война, революция, грипп, голод. Пора бы уже людям освободиться от ига Господа и найти себе более достойного хозяина — Сатану!

Смотритель закончил речь, подёргивая чёрной козлиной бородой и демонически блестя глазами.

— Твою мать, так ты ж сатанист! — вскричал Братухин. — Вот так да!

— Да, мы с женой сатанисты, — спокойно, как будто говоря о чём-то совершенно привычном, ответил Степан Тимофеевич.

— Хорошо, положим что так, но зачем вы хотели отравить чай? — прищурив глаза, вернулся к первоначальному вопросу Егор Гай.

— Ах, чай, — улыбаясь ответил Степан Тимофеевич, — видите ли в чём дело. Ни для кого не секрет, что мир наш погряз в самой гнусной войне, в которой народ воюет друг с другом, когда брат на брата идёт с оружием. Оттого и все преследующие нас напасти: людская чёрствость, эпидемия, голод. Мы же с женой огорода не держим. Раньше мы получали жалование, и его хватало на пропитание, а с войной оно сильно обесценилось, но и на него хоть как-то можно было жить, однако, когда убили помещика Костомарова — денег у нас вообще не стало, а здание это по новым большевистским законам со дня на день у нас могут отнять и объявить народной собственностью или как там её… Потому нам с женой придётся худо, ежели за плечами не будет достойного капитала, да как его наживёшь? Вот я и решил, что, чем сдохнуть с голода, лучше взять на себя грех, который мне мой Повелитель в любом случае простит, как самому яростному его приверженцу. С тех пор одинокие путники, заходящие на мой вокзал, из него уже никогда не выходили. Оттуда и золотые зубы, а у священника, гляньте, их во рту полным полно.

Все поглядели на растерянного отца Михаила.

— Изыди, Дьявол! — перекрестился отец Михаил. — Да покарает тебя Господь за твои речи!

— Да заткнитесь вы, отец Михаил, — равнодушно ошарашил священника станционный смотритель, — всё равно никто уже не верит вашим бестолковым проповедям.

— А ты отца Михаила не тронь, он среди нас, ублюдков, самый безгрешный будет, — в ответ перебил его Братухин.

— Неужели вы все, взрослые люди, верите в эту религиозную чепуху? В эти проповеди, в спасение ваших никчёмных душ? — продолжал убеждать смотритель, но примесь какой-то скрытой злобы чувствовалась в его речах. Из-за этого смысл его слов как-то сам по себе преуменьшался. Казалось, что говорит он это не серьёзно, а со злобы, с отчаяния. — Все эти церковные обедни и обряды — цирк да и только, призванный вытянуть из вас ваши денежки и затуманить мозги. Взгляните на себя и на других: русские люди давно стали церковными рабами. Вся эта излишняя церковная мораль — кандалы, которые общество надевает на каждого его члена. Русский человек раб, раб религии, и даже смерть не избавляет его от рабства. Во всём мире кладбища — простор, воля для души, а у нас обязательно уложат за какую-нибудь оградку или решётку. Живём в тюрьме, умираем и снова в тюрьме оказываемся…

— Кончай свои речи, — зарычал на него Братухин, — ты православие не трожь, а то в морду дам!

— А Иисус вроде учил вторую щёку подставлять, — всё равно съязвил смотритель.

Братухин со злобой втянул воздух через раздувающиеся ноздри. Степан примиряюще помахал в ответ рукой.

Заинтригованный разговором казак подошёл ближе к столу, за которым велась беседа, но чтобы не сводить глаз с пленных, он, повелительно указав им рукой, пересадил их на скамейку возле котельной. В целях безопасности он взял с собой всё оружие, дабы никто без его ведома не мог им воспользоваться.

— Может, мне его стрельнуть, раз он еретик сатанинский? — тупо уставившись на Братухина, спросил казак. Он с подозрением относился ко всему новому и непонятному, и его предложение казалось ему весьма разумным.

— Погоди, не спеши, — остановил офицер, и затем уже обратился к смотрителю, сам ещё не зная, как реагировать на столь необычные факты из его биографии: — Так, значит, ты сатанист?

Братухин покачал головой, размышляя.

— Да, но и вам ещё не поздно присоединиться к армии Повелителя. Принять его умом и сердцем и освободить свою душу от ига жестокого Бога!

Глаза смотрителя поблескивали демоническим азартом, всё его лицо светилось от убеждений, как видно, впервые высказанных вслух другим людям.

— Вдумайтесь, ведь вы солдаты! Вам всё равно не светит рай! Вы убиваете людей, и как бы вы могли преуспеть на своём поприще, прими вы сторону Сатаны. Это же такой подарок судьбы! Даже здесь вы убили человека, и я убил одного, но в результате на моём счету получается больше. Вы думаете, убивая человека, вы получаете всего одну душу? Нет, вовсе нет. Вы получаете в придачу души всех живых тварей, которых он убил, и потому, убив такого мерзавца, как Тихон, я получил все грешные и невинные души, которые он истязал и лишил жизни! Каждая мышка, каждый воробушек — всё записывается в общий счёт.

Гости, нависая над хозяином, молча глядели на него, а смотритель, увлёкшись своей сатанинской проповедью, яростно продолжал:

— Побывав здесь сегодня, вы все уже стали ближе к Дьяволу! — на этих словах он вскочил, сильно повысив голос и почти воздев руки к небу. Братухин, испуганно поднял «Браунинг», но, поняв, что опасности нет, снова опустил дуло к полу.

Смотритель отошёл к окну, глянул в него, потом посмотрел на жену и, собравшись с силами, продолжил:

— Сегодня вы все сделали первый шаг на путь принятия сатанизма.

Гай и Братухин переглянулись, скосив глаза на растерянного отца Михаила.

— Вы все, — подозрительно улыбаясь, продолжал смотритель, — отведали сегодня пищу Дьявола. Вкусили плоть от плоти, пожрали сами себя! То мясо, что вы вкусили за столом, было человеческим, и этот новый порок поможет вам перейти на сторону Сатаны!

— Что? — исказив своё красное лицо, вскричал Братухин.

— Он бредит, — смущённо улыбаясь, шёпотом отозвался отец Михаил.

— Это истина! — непоколебимо возразил смотритель-сатанист.

— Мы ели человеческое мясо? — всё ещё не веря, спросил Гай.

— Да.

Гай отошёл в сторону, накрывая рукой рот. В животе у него как-то помутилось.

— Сань, давай стрельнём его, — негодующе обратился Фёдор к Братухину.

Офицер думал.

— Да посмотрите на него, он бредит, — принялся убеждать всех отец Михаил, подходя ближе к станционному смотрителю и показывая рукой на его лицо, — взгляните в его безумные глаза. Ну какие бесы? Какой Дьявол? Он же рехнулся от вида трупов. А весь его каннибализм и Сатана — чепуха!

— Это не чепуха! — вскричал смотритель и, разъярённый, кинулся на отца Михаила.

Он вцепился в его рясу, попытался схватить за бороду, но та была слишком коротка, и потому смотритель лишь когтями оцарапал лицо священнослужителя. Завязалась борьба. Сатанист цеплялся за священника как кошка, а отец Михаил никак не мог оторвать его от себя.

Глядя на это, хмурый казак рассмеялся. Жизни отца Михаила ничто не угрожало, и потому никто не спешил ему на помощь.

На пол полетел медный крест, смотритель принялся рвать на священнике рясу, заходясь ругательствами. Ошарашенный отец Михаил сначала растерялся, но вскоре принялся бить сатаниста кулаком по морде и, разбив ему нос в кровь, отбил у него охоту цепляться за своё одеяние. Сатанист упал на пол, а отец Михаил, отцепившись, матерно выругался и спешно запахнул рясу, но та была уже изрядно порвана.

— Лихо вы его отвадили, — восхитился Братухин.

Затем, резко смяв улыбку на своём лице, он обратил свой взор к станционному смотрителю и спросил его жёстким властным голосом.

— Вы правда нас кормили человеческим мясом?

— Да, — утирая с лица кровь рукой и всё так же сидя на полу, ответил смотритель.

— Позвольте, я, — вмешался Гай.

Братухин уступил ему.

— Как я понимаю, вы травили прибывающих к вам людей метанолом, так?

— Да, поезда здесь почти не ходят, а люди шли на станцию, чтобы куда-нибудь уехать, и тех, кто приходил в одиночку я травил, всё равно никто не узнает, где пропал человек: красные ли его схватили, бандиты ли прирезали, или сам он скрылся в неизвестном направлении.

— Хорошо, положим, что так, — бойко и с интересом продолжал Егор Гай, — но ведь где-то должны покоиться их тела. Что вы с ними сделали? Вы их съели?

— Каких ели, каких нет…

Смотрителя прервал возглас ужаса, вырвавшийся из уст пленного Коли.

— Святой крест, мы ели людскую плоть… — машинист как будто принялся молиться, закрыв глаза.

— … всего человека не съешь, — продолжал сатанист, — первых я зарыл на улице в снегу, но волки растащили трупы и с тех пор повадились в эти места, так что остальных я закапывал уже в оранжерее, там где грядки.

— Господь всемилостивый, вы ели человеческое мясо! — как будто только поверив и осознав всю чудовищность сказанного, в удивлении открывая рот, вымолвил священник.

— Да, ели, а что нам ещё оставалось делать — голодать? Продуктами мы не шибко богаты. А вы, священник, разве не едите живых тварей? Какая разница между животным и человеком? Скажите, неужели для вас любая человеческая жизнь ценнее жизни другой живой твари. Неужели последний грешник-изувер для вас ближе, чем ни в чём неповинная корова? Если вам придётся выбирать между жизнью маленького котёнка и последнего преступника-негодяя, то кого вы выберете? Вы полагаете, что все эти живые твари, населяющие леса и водоёмы, чувствуют меньше вашего оттого, что не могут сказать, что им больно? Так сложилось, что человек — хищник, и чтобы жить, ему обязательно нужно поглощать другие жизни, и мой Повелитель Дьявол это прекрасно понимает. Это законы нашего мира, от них нельзя никуда деться.

— Но это же отвратительно, есть себе подобных! — воскликнул Гай.

— Нет, это восхитительно! — возразил на это обуреваемый сатанинским восторгом станционный смотритель. — Питаться себе подобными куда сложнее, чем губить ни в чём не повинных глупых земных тварей.

— А вы-то как могли есть людей, сударыня? — глядя уже на жену станционного смотрителя, удивился Егор Гай, но та ничего не ответила, лишь ещё сильнее потупила глаза.

Все уставились на хмурую стареющую женщину, присутствующую при этом разговоре поневоле.

— Гай, возьми лопату и проверь, так ли это, — прервал неловкую паузу Братухин, указывая в сторону оранжереи.

— Но я не смогу, — жалобно произнёс солдат.

— Тогда ты сам будешь копать, — пригрозил смотрителю Братухин и для подтверждения обратился к священнику: — правильно это будет, как считаете?

— Да, поделом негодяю за его злодеяния, — торопливо отозвался отец Михаил.

— А я не буду копать, — возмутился смотритель, — пусть он копает!

Грязная от крови рука смотрителя указывала пальцем на отца Михаила, белые окровавленные зубы ухмылялись едкой усмешкой.

— Почему это он? — грозно возразил офицер.

— А потому что он не священник, и, возможно, не менее грешен, чем я! — заявил сатанист.

— Вот так ну! Очередной бред! — возмутился отец Михаил.

— Бред? А что за татуировка у вас на груди, ваша светлость? Я разглядел её во время борьбы, — опять съехидничал смотритель. Перемазанный красной кровью с чёрной козлиной бородой и взъерошенными волосами он был, как вылитый бес.

Отец Михаил только скорчил лицо и отошёл в сторону.

— Постойте, постойте, — проговорил Братухин, — о чём это речь?

Священник остановился и испуганно взглянул на офицера.

— А вы посмотрите на его грудь, ведь он у нас — сама безгрешность! — продолжал подливать масло в огонь сатанист.

— Отец Михаил, не будете ли вы так любезны снять вашу рясу? — спросил Братухин, заливаясь своей добродушной улыбкой, а глаза при этом у него как всегда поблескивали злыми искорками.

— Но зачем? — удивился священник.

— Снимите, снимите.

— Неужели вы верите во все слова этого мерзавца? — возмутился отец Михаил.

— Я, скорее, не верю никому, — улыбаясь, парировал Братухин и потом, сжав губы, командным голосом приказал: — Снимайте рясу!

Священнослужитель мялся.

— Да как вы смеете? — возмутился Гай, глядя на своего командира.

— Молчи, — отрезал офицер и уже заорал, направляя «Браунинг» на священника.

Тот робко стянул с себя рясу, оставаясь в одних чёрных штанах, держащихся на худом теле только за счёт обвязанной вокруг пояса бечёвки, продетой вместо ремня. На груди у священника красовалась синяя татуировка в виде Звезды Давида. Тело священника было худым, костлявым и смуглым. Рёбра проступали через кожу. Теперь без рясы со своим худым, смуглым телом и обезьяньей головкой он вовсе не выглядел как священнослужитель, а был, скорее, похож на какого-нибудь бедняка или даже каторжанина.

Братухин покачал головой.

— Что всё это значит? — удивился казак. — Еврей?

Отец Михаил опустил глаза, а смотритель-сатанист залился едким хохотом. Этот демонический хохот заполнил весь зал. Приспешник Сатаны широко разевал окровавленную пасть и, сидя на коленях, раскачивался вперёд и назад. «Отец Михаил самый безгрешный среди нас!» — радостно, с упоением цедил он сквозь кровавые губы.

— Интересно дело поворачивается, — продолжая держать на мушке лжесвященника, проговорил Братухин.

— Отец Михаил, как это понимать? — совсем растерянно спросил Гай.

— Да какой он тебе отец Михаил, — возмутился офицер, — не видишь разве у него на груди еврейский символ? Он еврей, — сказал, как заклеймил Братухин.

Воцарилось молчание. Братухин, как самый решительный, нарушил его первым.

— Значит так, ты, — он указал пистолетом на бывшего священника, — садись к этому сатанисту, разница теперь между вами небольшая. А ты, Гай, бери лопату и выкопай мне эти трупы, чтобы доподлинно убедиться в словах этого одержимого.

— Но… — хотел было опять возразить Гай, однако Братухин резко оборвал его.

— Это приказ!

Гай зажёг керосиновую лампу и отправился в оранжерею. В ней продолжал стоять всё усиливающийся гнилой запах, и, почуяв его, Гай решил, что обязательно найдёт какой-нибудь закопанный труп. Уже после нескольких ударов острие лопаты уткнулось во что-то мягкое.

— Кажется, нашёл! — закричал Гай.

— Откапывай полностью, мне хочется полюбоваться! — закричал ему в ответ Братухин.

Боясь задеть мёртвую человеческую плоть, Гай принялся аккуратно соскабливать землю. Показалась серая от грязи ткань одежды.

— Что ты мешкаешь? — раздалось над ухом у Гая, и тот вздрогнул, чуть не выронив лопату.

Это был Фёдор, он отнял у Гая лопату, и сам принялся энергично раскидывать землю. Казак безжалостно втыкал её, не церемонясь и не задумываясь, в какую часть тела он попадает. Голова так голова, нога так нога. От вида вырастающих из земли тел Гая мутило. Запах дополнял визуальные чувства. От разогретых труб, пролегавших под оранжереей, тела мертвецов отмёрзли и принялись гнить. Очистив от земли верхний слой, казак схватил одного мертвеца за плечи и выволок его из земли наполовину. Скрюченное, грязное, бренное тело выглядело как недомумия. Кто бы поверил, что «это» раньше было человеком со своими чувствами, переживаниями, мыслями. Всего было три трупа, и с каждым казак проделал одно и то же. Первое тело было цело, только удары лопатой попортили и без того впалое лицо, у другого отсутствовала рука и, как видно, ноги, третье же, насколько позволяла разглядеть лампа, было сильно изуродовано: некоторые части лица и внутренности были отрезаны и вынуты.

На втором мертвеце Гая всё таки вырвало, и он, бледный, проковылял к столу, за которым уже сидел Братухин, лжесвященник, сатанист и его жена.

На молодом Егоре не было лица. Выкапывать трупы оказалось не по его душе. Да и вообще в этом помещении было слишком много мертвецов. Слишком много для первого раза. Слишком много за один день.

Вернулся казак и сообщил офицеру, что в оранжерее было зарыто три трупа, и что некоторые мертвецы изуродованы, а части тел их отсутствуют. От сообщения казака в зале воцарилась мертвецкая тишина. Все молчали, чего-то ожидая. Ложь и смерть витали в воздухе, и их было как-то неловко перебивать. Кто теперь здесь был большим хозяином: жизнь или смерть, вот какой вопрос следовало бы разрешить.

— Так, — опомнившись, заключил офицер, посматривая на станционного смотрителя, — с тобой мы пока разобрались, а вот ты кто такой? — он перевёл свой шальной взгляд на бывшего отца Михаила.

Сидевшие подле офицера казак и Гай устремили на него свои взоры, да и пленные, усаженные в стороне на скамейке, тоже любопытно подняли глаза. То, что происходило сейчас в этом зале, становилось каким-то общим делом, в нём каждый так или иначе ощущал себя участником, уже не было разделения на военных и гражданских, на врагов и случайных свидетелей. Что-то общее, но ещё до конца не осознанное, происходило сейчас в зале и неразрывно связывало всех вместе.

— У нас так повелось, — начал Братухин, — что все немного рассказывают о себе. Я рассказал вам о насильнике Тихоне, покойный Крутихин рассказал вам обо мне и о комбате Шихове. Станционный смотритель рассказал нам свою историю, но вот подошло и ваше время…

Он хотел как-то обратиться к лжесвященнику, но не нашёлся что сказать.

— Моё настоящее имя Михаил, фамилия Кацмазовский. Да, я еврей и никакой не священник, — он поднял на солдат добрые, покорные глаза.

Михаилу так и не дали одеться, и он сидел за столом с голой грудью, сгорбившись от своих дум, но, начав о себе говорить, выпрямился, так что позвонки его захрустели трещоткой, а наколотая на груди Звезда Давида гордо выгнулась вперёд.

 

 

ИСТОРИЯ ЖИЗНИ МИХАИЛА КАЦМАЗОВСКОГО

 

— Родился я в Польше, и жизнь сильно потаскала меня. Ещё в тринадцать лет я потерял отца. Он умер от гриппа или какой другой неизвестной болезни. Мы жили в бедности, и денег на лечение не было. Заболел, умер и всё тут. Мать я потерял через год в апреле 1899 в Николаеве, куда мы переехали к тётке. Во время празднования православной пасхи мать убил кто-то из погромщиков. С тех пор я, мой старший брат и младшая сестра жили без родителей у тётки. В 1905 году моего старшего брата призвали на войну с Японией и там же его убили. Меня же в октябре того года схватили, как борца отрядов еврейской самообороны. Я пырнул какого-то русского удальца, и его дружки на меня донесли. Два года мне пришлось отмотать в тюрьме. Там и сделали мне эту татуировку — Звезду Давида.

Когда вышел, то кем только не работал: тапёром, грузчиком, барменом, курьером, лавочником. Перепробовал кучу профессий, но денег так и не нажил. Моя младшая сестра работала проституткой. Желая вытащить её и себя со дна жизни, я согласился поучаствовать в одной многообещающей афере и угодил на новый срок.

Когда вышел, началась война, но для себя я точно решил, что воевать за страну, которая меня столько унижала и погубила жизни всех моих родственников, я не стану. Я бежал из Николаева и принялся путешествовать по России. В каких только городах я не был, чем только не промышлял. Да, есть за мной грешки: я обманывал людей и промышлял воровством, но нужно же было чем-то жить. Весь мой путь рассказывать нет смысла. Это слишком грустная и длинная история, не я его выбрал, но мне пришлось нести эту ношу.

Вам же интересно, как так оказалось, что еврей вырядился в православного священника. Да очень просто — я лжец, и священники лжецы. Остановившись в одной обители, я выкрал у старого священника его рясу и, какие нашёл, драгоценности. Судить меня строго нет смысла, не я, так большевики отобрали бы у него все ценности. А мне это помогло какое-то время прокормиться и успешно надувать деревенских олухов, готовых отдать священному лицу последний кусок хлеба. Как забавно было смотреть на этих жалких русских крестьян, кланяющихся мне, еврею, в ноги. Знай они, что я еврей, они бы мигом растерзали меня на месте, но это одеяние хранило меня, и, честно признаться, роль православного священника пришлась мне по душе.

Как видите, я — негодяй, вор и обманщик, но делал я всё это не по своей воле, вынужденно, от безысходности…

— Ладно, кончай нам в уши заливать, — оборвал его Братухин, — нам всё равно никакой жалости к твоей еврейской морде нет, можешь не стараться.

Позади офицера раздался вороний крик, и, уловив пристальный взгляд сатаниста, который уже давно смотрел в сторону буфета, Братухин обернулся. Его примеру последовали и другие.

На мёртвом теле Крутихина сидел ворон, вцепившись в голову покойного крепкими кривыми когтями, и через дырки в тех местах, где ранее помещались глаза, с довольным воркованием вытаскивал костяным клювом человеческую плоть. Он яростно впивался в отверстие, добираясь до мозга. Человеческий мозг пришёлся ему по вкусу. Ворон лакомился.

— Кыш, тварь! — закричал Братухин.

Ворон не хотел улетать, но казак устремился к нему, и птица, взмахнув крыльями, уселась на стенку буфета. Очутившись в относительной безопасности, ворон принялся гневно ругаться.

Не обращая внимания на негодование птицы, казак подошёл к телу Крутихина и поглядел на него сверху вниз. На месте глаз мертвеца зияли две тёмные глубокие дыры.

— А без глаз ему даже лучше. Мне он так больше нравится, — заметил казак и, подёргивая жёсткими усами, тут же рассмеялся своей шутке. Ему одному было весело, и его злой хохот вкупе с вороньим скрипящим карканьем заполнил зал, населяя его демоническими, потусторонними звуками. Только чуть опосля их поддержал сатанист-смотритель, тихонько смеясь себе под нос ехидным бесовским хихиканьем.

Всё это Гаю показалось похожим на какой-то демонический обряд, шабаш. Этот вороний крик, злой бесовский нечеловеческий смех, отдающийся в стенах вокзала эхом, и всюду куча мертвецов, небрежно, как грязные тряпки, разбросанных по залу. Глядя на всё это со стороны, он ужасался людям, собравшимся здесь. Происходящее не казалось им чем-то аморальным, чем-то чудовищным, варварским. Кого здесь только не собралось: беглец и изменник Шихов, чета людоедов, тюремный изувер Братухин, казак-палач, еврей-богохульник и куча мертвецов с сомнительным грешным прошлым.

В ужасе он отступил назад, и, как будто читая его мысли и продолжая свою демоническую игру, из оранжереи вернулся Фёдор и запустил обрубленной кистью мертвеца в негодующую птицу под дьявольский хохот Братухина и сатаниста.

— Подавись, падаль! — заливаясь смехом, кричал казак.

Приниженная птица отступила и прекратила свой вопль, а поражённый Егор Гай к удивлению для самого себя и всех остальных изрёк слова, непонятно откуда взявшиеся в его голове:

— Никто из нас не выйдет отсюда живым!

— Что ты сказал, — нахально уставился на него Братухин, прекращая свой смех.

— Не знаю, — обрывая свои мысли, сказал Гай.

— Вы сказали, что все мы умрём? — переспросил еврей Михаил.

— Нет, я не это имел ввиду, — сам не зная почему, смутился Гай, покусывая губы. — В моей голове были совсем другие мысли. Я смотрел на всё это со стороны, и мне что-то недоброе, демоническое (он с опаской произнёс это слово, вглядываясь в глаза слушателей), показалось в произошедшей ситуации.

Приободрившись, он продолжил более уверенно:

— Вы знаете, мне кажется истинная личность человека — это вовсе не то, что мы видим каждый день или при первой встрече, как сейчас. Настоящего человека, сидящего внутри каждого из нас, сдерживает слишком многое: социальные нормы, обязанности, привязанности, слова вроде «благодарю», «после вас» и так далее. Настоящая же, дикая личность, личность зверя, которую по какой-то ошибке зовут человеком разумным, сидит в глубине за всеми этими решётками социальных норм и приемлемого поведения. Ей не нужны ни деньги, ни общественное положение. Она не любит очереди, не терпит неудобств, неприятных встреч со старыми знакомыми и противится всякому над собой начальству. Однако человечество посредством развивающейся цивилизации уже несколько тысячелетий загоняет этого зверя всё дальше и дальше в угол, опрометчиво забывая, что это всё-таки зверь. И вот вам грандиозный пример того, как затравленный зверь, которого уже почти что загнали в ловушку религией и социальными ограничениями, вдруг противится всему, что было для него некогда порядочно и свято. Зверь бунтует, и вместе с ним бунтует вся Россия. Зверь бунтует везде, в каждом, и уже мир потрясает дрожь его припадка. Нет ни одного человека, чью бы личность не тронул этот бунт. Взгляните на себя, на окружающих — зверь бунтует во всех, мораль и порядочность летят к чертям. В той или иной мере, но каждый сейчас в эти смутные дни ослабил те оковы, что некогда сдерживали зверя. Убийство считается нормой, воровство — сплошь д







Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.