|
|
ГЛАВА 49. РУССКАЯ КУЛЬТУРА И ПРИРОДАИсконно русские земли, если под ними иметь в виду те, на которых неискушенный в исторической премудрости человек посмотрит нЁГёвропейскую карту X в., то у него сложится впечатление, не чуждое, как это ни странно, и многим историкам, что Киевская Русь — самое крупное государственное образование той эпохи. Даже недолговечная и уже прекратившая к тому времени свое существование империя Карла Великого уступала размерами территории Киевской княжества, а она объединяла под своей властью едва ли не весь тогдашний христианский Запад. В последующие века русские земли выглядят еще более внушительно. Русь—Россия приобретает размеры почти целого материка. Однако не будем обольщаться. Размеры территории и величина государства — не одно и то же. Наша Киевская, как, впрочем, и Московская, Русь, даже Петербургская Россия сильно уменьшатся в размерах, стоит нам сопоставить ее население с населением западных стран. В Киевской Руси времен св. Владимира проживали полтора-два миллиона человек. Франкское государство этого времени, во всяком случае, имело около пяти миллионов жителей. В канун монгольского нашествия все русские княжества населяло приблизительно три миллиона человек. Население же Франции, по самым скромным оценкам, достигало двенадцати миллионов. Трехмиллионное население было в XIII в. в Английском королевстве. Но площадь Англии, не самой плотно заселенной страны того времени, с густыми лесами и обширными пустошами составляла около ста пятидесяти тысяч квадратных километров. На Руси же счет пространства шел на миллионы квадратных километров. Площадь Франции приблизительно равна площади Владимиро-Суздальской земли, самого4 могущественного из русских княжеств. Но проживало в нем вряд ли намного более шестисот тысяч человек. Тем самым плотность населения двух государств отличалась приблизительно в двадцать (!) раз. Одна из самых густо населенных территорий XIII в. — Фландрское графство — имела население четыреста — пятьсот тысяч жителей. Близко к Владимирскому княжеству. Только площадь Фландрии восемь тысяч, а Владимиро-Суздальской земли — более четырехсот тысяч квадратных километров. На Западе со времен высокого Средневековья густонаселенными считались территории с плотностью населения в 40—50 человек на квадратный километр. А на Руси десять человек на квадратном километре уже большая редкость. Скажем, к началу XV в. в русских землях едва ли не самым процветающим и населенным было Тверское княжество. Оно занимало территорию около восемнадцати тысяч квадратных километров и имело никак не более 90—100 тысяч жителей. Для Запада — это запустение. Стоит отдать себе отчет в том, что плотность населения Руси—России, причем не ее едва ли не безлюдных окраин, а центральных областей, во много раз меньше, чем в основных европейских странах, и придется признать: Русь не материк, а крупная страна среди других стран, нередко более крупных. То, что она раскинулась на огромной территории, ничего в данном случае не меняет, хотя за характеристикой Руси как средней страны с огромной территорией стоит резко выраженное и впечатляющее своеобразие ее культуры. Известно, что за культурой, как бы ни осмыслялся этот феномен, ни углублялся его смысл, всегда стоит возделывание, обработка, выделка природы. Культура и есть культивированная природа, природа, ставшая человеческой реальностью, в которой запечатлен, опредмечен, воплощен человек в своей человеческой сущности. Понятное дело, что на Западе и на Руси человеческое присутствие, воплощенность человека в природе дает себя знать с различной степенью полноты. В Раннее Средневековье не только русский, но в значительной степени и западный ландшафт носил природный характер. Города на Западе были невелики и немногочисленны, сельские поселения редки и выстроены из непосредственно данных природой материалов: дерева, глины, едва обработанного камня. Дорог мало, они полуразрушены или заросли, так же как и сохранившиеся с античных времен развалины. И все-таки о дикости и первозданности западной природы говорить не приходится, или же она очень слабо выражена. К тому же христианский Запад Раннего Средневековья относительно невелик, но ландшафты там разнообразны, суша глубоко изрезана морями и заливами. Такая природа не влечет к растворенности в ней, не укачивает душу. Иное дело Русь. Здесь огромность и однообразие пространств, ярко запечатлеться на них крайне немногочисленному населению невозможно. Культура тонет в природное™, растворяется в ней, в лучшем случае скромно украшает и довершает ненавязчиво и смиренно природу. Природы на русских просторах не просто "очень много", а культуры "совсем мало". Природа везде сходна или практически одинакова и в этом своем минимальном разнообразии бесконечна и всеобъемлюща. На Западе уже в Высокое Средневековье природа или стала культурой, или же смирилась с ее первенствующим присутствием. Ландшафт, по большей части, перестал быть чисто природным. Появились очень многочисленные города, вознеслись еще более многочисленные замки, монастыри, храмы, часовни. Сегодня нам трудно представить, насколько малы были обычные средневековые города и как близко они находились один относительно другого. Городское население в полторы тысячи человек — это по средневековым меркам не так уж мало. Но, с другой стороны, в Англии, Франции, Германии, Италии с колокольни одного города очень часто был хорошо различим другой город. Это и есть печать культуры на природе, обрамление культурой природы, а не наоборот. На средневековом Западе сохранились обширные пустоши, болота и труднопроходимые леса, величественно и неприступно возвышались горные массивы. Но культивированная природа обтекала и окружала их, постепенно ограничивая и по возможности тесня и вытесняя. В России ландшафт оставался практически чисто природным вплоть до второй половины XIX в. Еще Пушкин ездил по стране, почти не отмеченной властным присутствием человека. О русском Средневековье нечего и говорить. По средневековому крошечные русские города были еще и очень редки. Ничего и отдаленно напоминающего Запад, где города строились с расчетом того, что крестьянин может в течение дня съездить в ближайший город на рынок и успеть вернуться домой, у нас не было. То, что мы называем селами и деревнями, в Средние века носило совсем иной характер, чем в XVIII—XIX вв. Преобладали деревни в 3—5 дворов. Село в 15 дворов считалось крупным. Дорог в привычном для нас смысле не было. Они не создавались специально, а скорее использовались по милости природы. Весной и осенью из-за распутицы дороги прекращали свое существование. Зимой их так заметало, что нередко проще было ехать по руслам замерзших рек. Самое, может быть, поразительное состоит в том, что в течение столетий культивированное на русских пространствах себя в противопоставленности или хотя бы только отделенности от природы не заявляет. В культивированном сполна сохранялась природность. Какое уж там обрамление культурой природы, если культура стремилась быть той же природой. Да ей и не нужно было стремиться к этому. Никакой своей преобразовательной миссии по отношению к природе или вознесенной надмирности, оставляющей природу "внизу", русский человек не ощущал. Сошлюсь на красноречивое свидетельство Ф. А. Степуна: "Мне думается, что особая одухотворенность, хочется сказать, человечность русской природы, есть лишь обратная сторона природности русского народа, его глубокой связности с землей. Очевидность этой мысли бросается в глаза уже чисто внешне: в Европе, в особенности во всех передовых странах лицо земли в гораздо большей степени определено цивилизационными усилиями человеческого ума и воли, чем первозданными стихиями природы. Русская же дореволюционная деревня была всецело природной: жилье — бревна, солома, заборы — слеги да хворост, одежда — лен да овчина, дороги за исключением редких шоссе не проложены, а наезжены. А за этим цивилизацией еще не разрушенным миром, подобный коллективному "дяде Ерошке" тот русский народ, на котором держалась наша единственная по вольности дыхания во многом, конечно, грешная, но все же и прекрасная жизнь"1. Степун пишет о предреволюционной и преимущественно сельской России. Но если обратиться к более отдаленному времени, его характеристику придется только усилить. В ней ничего существенно не изменится и тогда, когда мы обратимся не к одной деревенской, но и городской жизни русского человека. У нас даже города носили природный характер или же сохраняли кровную связь с природой. Западный город резко выделялся из природного ландшафта. Он был скучен и перенаселен, потому что тысячам ремесленников, торговцев, мелких чиновников, нищих и т. д. Они и остались в опустевшей Москве. Если бы был захвачен Петербург, а не Москва, все повторилось бы в тех же приблизительно пропорциях. Петербург был оче^ь_сттиуен.охМрсквы. Он представлял cjo_6on прежде всего и почти исключительно военный лагерь, административный центр и резиденцию монарха. Москва к началу XIX в. была, в первую (ЯёрёдьТ огромным скоплением~помещичьих усадеб, нигде более не мыслимой сверхусадьТэ6|й7Между~у1Щьб6й и военным лаТёремГне много общего, но их объединяет fo, что оба они не города в европейском смысле. Население их пришлое и неустойчивое, оно не воспринимает свое место жительства как нечто единственно возможное, к чему прирос корнями. Я сказал, что Москва похожа на город внешне, но если к ней приглядеться, то и внешнее сходство становится проблематичным. Город не только ограждается, но и строится. Этим он выделяется из растущей природы. На Западе город всегда выстроен. В особенности город средневековый. Природа из него вытесняется в буквальном смысле слова или загоняется в рамки такие узкие и жесткие, как и в жилище-интерьере. Кто был в готических городах, знает это. Каждый из них оставляет впечатление интерьерности. По ним бродили как по одному дому. Их вертикальность сопоставима с горизонтальностью. Ни травинки, ни деревца. Они здесь неуместны. Не потому, что горожанин совсем чужд природе. Совсем нет. Но на природу он выходит из городских ворот так, как выходят из дверей собственного дома. На лугу близ города средневековые бюргеры справляли свои праздники, устраивали гуляния и т. д. Но на природе они очень давно не жили. Совсем иное русский город, та же Москва. Огороды и сады изобильно представлены в русских городах. Они никогда не устремлялись вверх, теснясь на узеньком пятачке. Справедливо указывают на то, что теснота западного средневекового города — следствие военных преимуществ, которые дают высокие стены, обрамляющие малую площадь. Но к ним одним дело не сводится. Западный город — город по преимуществу, культура^противостоящая природе. Только "отсутствием или слабой "выраженностью подобного пафоса можно объяснить природность русского города. Он всегда был склонен расползаться^ распластываться вокруг кремля, ему противопоказана жес1кая_и строгая собранность. Один только пример, описанТГё Москвы А. Григорьевым в своих мемуарах: "Бывали ли вы в Замоскворечье? <...> Его не раз изображали сатирически; кто не изображал его так? — Право, только ленивый! <...> Но до сих пор никто, даже Островский, не коснулся. его поэтических сторон. А эти стороны есть — ну, хоть на первый раз — внешние, наружные. Во-первых, уж то хорошо, что чем дальше идете вы вглубь, тем более Замоскворечье тонет перед вами в зеленых садах; во-вторых, в нем улицы и переулки расходились так свободно, что явным образом они росли, а не делались... Вы, пожалуй, в них заблудитесь, но хорошо заблудитесь"1. За строками А. Григорьева встает образ даже не города-села, а города-растения, городской жизни в ее природности. А вот образ Москвы — города-села: "Как в старом Риме. Трастевере, может быть, не без основания хвалится тем, что в нем сохранились старые римские типы, так Замоскворечье и Таганка могут похвалиться этим же преимущественно перед другими частями громадного города-села, чудовищно-фантастического и вместе великолепно разросшегося растения, называемого Москвою. От ядра всех русских старобытных городов, от кремля или кремника, пошел сначала белый, торговый город; потом разросся земляной город и пошли раскидываться за реку разные слободы"2. Своеобразие русского города не в том, что он разрастается во все стороны. Это имело место и на Западе. Я бы обратил внимание на другое. В описании А. Григорьева очень точно схвачено то, как русский город тяготеет_к_тому, чтобькггать деревней. Почему бы ему не распространяться вширь,Тсак на Западе, в ка^ствТгорода:"НеТ, начинается он кремлем (городом по преимуществу), ослабляется в своей городское™ белым городом и изнемогает, наконец, в земляном городе и слободах. Происходит парадоксальное: чем больше город, тем меньше он таковым является. И еще один момент к характеристике русского города. Как и любой другой, он состоял из улиц, кварталов и т. п. Но его автономная едтт^а^^^усадь^з. Усадьба — от сидения, посадки^усадки. Однокорневое ему слово^г^сад. Усадьба —.она! лвлороде, Iij3 деде.шн|„е.лриблизительно одна и та же, это некоторое хозяйственное целое, тяготеющее к автаркии. Сравним'с западным городом. Здесь если и были какие-то аШлогии с усадьбами (скажем, во Флоренции), то это дворцы-замки с башнями и глухими стенами. В них и в помине нет усадебной привольное™. Это ощетинившиеся крепости, обрамленные одной общей крепостью. В высшей степени характерно, что_Русь—Россия не знала замков. У нас дворяне и бояре жили в усадьбах. Они могли б1^1ть~укрё~пленными. Но в них не было замкнутости, вознесенное™, манифестированной мощи замка. Ведь в средневековом замке важна не только его реальная мощь, но и ее "идеология". Замкнутость на себя, воздвигнутость резко выделяли замок из природного ландшафта. Обратим внимание: замок расположен в сельской местности, но он изолирован как от близлежащих поселений, так и от природы. Замок не город, но и не деревня. Его отдаленный_гщййб.раз
Итак, в России — Руси не было в их полной выявленное™ ни замков, ни городов, ни вообще выделенное™ и тем более противопоставленности природе культуры. Как же охарактеризовать тогда человека, жившего столетиями на бесконечном и однообразном пространстве, какое имя ему дать. Его он дал себе сам, причем очень давно. Русский человек в своей основе — крестьянин. На протяжении вековкрестьянство составлЖЬ^фоТлноё^отшагйнство населения страны. Крестьянин от креста^ крест в народной этимологии производен от ^Христа. Крестьянин, стало быть, —- это крещённый и хржтианин одновременно. Крестьянин — синоним человека, как такового, русского человека, в~6Тлйчие от басурмана или e знавшей ни бюргерской, 'ни тем 6,o)fl£j!.,KftKp,r,QfлцбйрПодо бия йЫцашкоймШйТШа Поразительная д'ёталь: казалось бы, ближе всего к западному третьему сословию должно было бы стоять эоссийско^куггечество. Купец менее всего прикреплен к земле, он повидал свет, его деятельность требует инициативы, расчета, рационального ориентирования"! мире.
\ \крестьянский lA^BjmcneBsi&uBOiQiLEacQm. Прически одежда, обычаи — всё~от крестьянства. Именно купечество оказалось минимально восприимчиво к петровским реформам. По купцам судил А. Н. Островский о русском народе, т.е. о крестьянстве. Сходным образом ситуация складывалась и с духовенством. Его простонародность и крестьянскость длились вплоть до XX в. Крестьянскость русской культуры — это процесс и итог, выявившийся далеко не сразу^хотя она дает о себе знать_оч^н_ь_данп^еще в домонгольской Руси. Начиналась "жеГрусская, как и любая другая первобытная или полупервобытная культура, отнюдь не в качестве крестьянской. negBOHa_4ajn^HO^_pj/ccj<HH человек_б_ыл воином- _зе.мледецьцем. Точно так же как древний грек, римлянин, германец он рбрабатывал землю и, вместе с тем, входил в самоорганизующееся^ войско_своего племени или "земли. Когда князь Олег в нЖч"алё'Х~¥7^осаждает КонстантинопольТёТо""войньТ"явнсГ слишком многочисленны, чтобы быть только дружинниками, но это и не крестьянское ополчение в позднейшем смысле. Вот на Куликовское поле пришли преимущественно русские _Kpej;Tbjwe_j^rmjejjT^^ Добывали воины-хлебопашцы. Однако на Руси процесс окрестьянивания воинов- природы. У нас этого не произошло. Дружинник и, особенно, дворянин и боярин были rm£ngmg±Lb' крйсггьянскоицгугиуией Они были воина^и^и это всего более отделяло их от крестьян. Но в еще большей степёнРГдворяне и бояре ■— это_землевладельцы, хозяева земли крестьян и сами крестьяне, только очень богатые по крестьянским меркам. Кстати говоря, крестьянин и владетельный князь, а потом,и царь-батюшка. Батюшка, потому что он самый главный крестьянин. Цари, уже не говоря о боярах и дворянах, и жили как крестьяне, правда находящиеся-йахамой.в.ершине крестьянского благополучия. Еще хоромы царя Алексея Михайловича в XVII в. — это огромная, очень б о гата я и затейливая крестьянская изба. Крестья11ак^^в_ней_ утварь, 1фё"стъяНскйй быт Есть одна очень npnMe4aj^njbiiajL4^^_B_pyc^Q сословии, черта, давав'шая себя знать еще в домонгольской Руси и особенно "проявившаяся в Руси Московской. ]Наши_дружинники, бояре и дворяне какие-то не. воинственные. Парадокс: невероятно расширившаяся Россия ыикжда по-настоящему " не имё71а^или2£р^стс]<ого_Луха^Воинское сословие воевало как-то нехотя и неуклюже, ' кряхш ui неудовольствия, что его побеспокоили. В нем проступает крестьянская тяжеловесность и заскорузлость. Скажем, в Испании или Англии средневековый крестьянин чуть рыцарствен. Это полная нам противоположность. Почему ситуация на Руси сложилась именно таким образом, что крестьянская стихия поглотила все? Можно указать на то, что на Западе имел место факт завоевания германскими племенами этнически чуждой им территории. Поэтому дружинники германских конунгов изначально дистанцировались от завоеванного населения и культивировали в себе воинские доблести. Кстати говоря, рыцарский замок — ведь это не только защита от другого феодала. В нем выражен принцип д^сташШ^Т^пйдвласпщш:алсресхьянеквго населения. Замок и надприроден и наднароден, если под народом понимать крестьянство. Другое и более глубокое объяснение состоит в том, что западный рыцарь был восприемником германского героического идеала. Рыцарство трансформировало героизм в христианском духе, одновременно героическое начало выветривалось из зависимых и угнетенных вилланов. Отсюда огромность дистанции между рыцарем и крестьянином. Я бы не рискнул сказать, что русский человек изначально был лишен героического начала. Но по сравнению с германцем оно в нем приглушено_и ослаблено. Даже в период Киевской Руси, когда еще было далеко до тотального окрестьянивания русской культуры, русский воин-земледелец был прежде всего земледельцем, а потом воином. Сопоставимой с германской^воинствйннрсти у него никогда не было. Ее и трудно представить себе у людей, осваиваивших огромные редконаселенные пространства. Тут было или — или: или заселять и как-то устраивать свою землю, или воевать с ' пдругими странами и народами. Русский народ выбрал первое, т.е. свою соотнесенность /с землей, которая растворила его в себе настолько, что практически все сословия / ощущали себя прежде всего людьми русской земли-кормилицы и только потом воинами, горожанами или сельскими жителями.   Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...  Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...  Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...  ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры... Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:
|
— двор, о котором писал еще ТацйтГДворТправда, хозяйственная единица. Замок не
/• ЧтоТоднако'Г имеет место реально.^Шё!^ё£^}!1^М1]1ШШ^^ШШ — демонстративно