Глава 3. Помещик Несиделов обзаводится новыми друзьями

Стояла хорошая, ранняя, справная весна 1835 года.

Несиделовские мужики, дивясь и судача, сгребали лопатами и вилами в мешки коровий и конский навоз, который, по указанию барина, собирали из-под скотины всю зиму, после чего — везли его на свои наделы и на барскую запашку. Илья Иванович утверждал, что после такого сдабривания и без того плодородная чернозёмная земля покажет совсем невиданные чудеса.

Несиделовские бабы с удивлением и благоговением рассматривали нежные зелёные ростки, поднявшиеся в особых, специально сколоченных плотниками ящичках.Госпожа Варвара Васильевна, где убеждением, а где и приказом, велела с зимы высевать в такие ящички с землёй семена всякой южной малороссийской овощи и выращивать в домах, возле печки, чтобы, с первым серьёзным теплом, пересадить уже поднявшиеся ростки на огородные грядки.

Молодые господа не давали себе ни отдыха, ни срока, готовясь к первой в их жизни весенней страде.Не просто в качестве помещиков, а в качестве помешиков, затеявших новации, затеяв у себя укоренить то, что в иных землях давало как крестьянину, так и землевладельцу основу достатка и благоденствия, а в здешней губернии не принималось кем по лености, кем по косности, а кем и вовсе по скудоумию.

Варвара Васильевна была тогда уже в положении, как и положено молодой супруге, красивой, сильной и здоровой. Освидетельствовав её, доктор Миронов прикинул, что при благоприятном исходе здоровый ребёнок родится не позднее Казанской Божией Матери, но в любом случае после Покрова. А пока же он не рекомендует будущей матери особо суетиться, носиться, тратить жизненные соки, столь важные для формирования будущего ребёнка. И тобыл после сего умного суждения.

А Варвара Васильевна продолжала носиться, суетиться, вникать во все мелочи хозяйства, тем более что жизненных соков у неё было хоть отбавляй, не то что у сумеречных городских барышень, заботившихся о талии и об изображении пресыщенности жизнью куда более, чем о здоровье.

К тому же намечался первый выезд молодых супругов в свет, как известно, делу — время, а потехе — хоть час, но нужно уделить. Как мы помним, губернатор Михаил Валерьянович Зубовский завёл обычай устраивать общие для губернского дворянства балы — хотя бы раз в год, на Пасху. И праздник великий, и обычно к Пасхе в губернии уже дороги просыхают достаточно, чтобы карете или бричке проехать.

Посещать губернаторские балы никого особенно не заставляли, но было негласно принято, что дворяне, купившие в губернии поместье или получившие наследство, должны представиться губернатору и, так сказать, местному свету. Отказ выглядел бы грубостью, да у Ильи Ивановича и его жены и не было оснований отказываться.

Варвара Васильевна была тогда в положении, и новый Несиделов (или Несиделова) обещался родиться вскоре после Покрова. Но, несмотря на случающиеся приступы дурноты, она решилась ехать с мужем в губернский город. Бричку Илья сам устелил подушками, а до этого ещё велел кузнецу перепроверить рессоры и смазать оси, хотя бричка к весне была уже заведомо осмотрена и, где нужно, починена.

Но, когда молодые господа уже отправлялись, к воротам усадьбы прибежали растерянные и даже расстроенные мужики во главе со старостой. Вся деревня уже знала, что барин сам родом из простых, дворянство честной службой заслужил, а не «боярским рождением», притом и не из выскочек. Но относились к нему до сих пор с известным недоверием — дескать, мало ли что, и, как говорят хохлы под Позбавином: «Если пан из великих панов — так сам даст коня, а если пан из простых мужиков, то сдерёт три рубля». И для того, чтобы прибежать к барину на двор, расхристанными, со спутанными бородами, с прихваченными на случай вилами и вальками для белья — требовалась веская причина.

Причина была следующая. По губернии шёл давний слух про удивительного и неуловимого разбойника, который прятался где-то по лесам, и хоть изредка выходил на большую дорогу, но в основном разбойничал по небольшим просёлкам. Был он невелик ростом, щупл, да и фамилия была — Воробьёв. Это, казалось бы, потеха — ну что за прозвище, Воробей-разбойник, ещё бы Муравьём-разбойником назвался! Но жителям губернии было вовсе не смешно, поскольку злодей измыслил весьма неприятную для прохожих и проезжих каверзу.

Когда-то он дал приют двум беглым с Урала, из крепостных металлургов, и те сделали ему удивительную, причудливую на вид переносную печку, производившую оглушительный свист и ветер. Ветер требовался больше для впечатления, он только сдувал листья или, если дело происходило зимою, снег, да еще ломал мелкие ветки. А вот от свиста, издаваемого печкой, люди на время глохли и переставали хоть что-нибудь понимать, кони же вставали на дыбы и сбрасывали седоков. Тут-то грабитель и чистил им карманы и сумки.

И вот теперь Воробей засел возле Несиделовки. Пока что он скорее пугал крестьян, поскольку весной с них всё равно взять было нечего, но пугал с дальним прицелом. К сенокосу могла уже пойти паника, и под неё разбойник как раз без труда наведался бы в саму деревню, и трепетавший народ не воспротивился бы разбою.

Ждать сенокоса, однако, было нельзя. Действия требовались незамедлительные, а уездной полиции Илья Иванович по умолчанию не доверял.

Быстро прикинув, что и как, он отправил супругу в Воронов окольным путём, посадив кучером Богдана, а не одного из местных мужиков и снарядив в дорогу для присмотра повитуху. Поцеловал супругу, перекрестил, помахал рукой вслед, а сам направился добывать разбойника. Отправился — как был, при всём параде, пристойном отставному флотскому офицеру, даже при кортике, от которого, конечно, вряд ли вышла бы пользав серьёзной заварухе.

Для дела Илья Иванович выбрал верного и, самое важное — удивительно спокойного, не пугливого конька бурой масти, которого так и звал — Бурушкой. Накинул на флотский китель чей-то армяк, чтобы в случае чего не испоганить форму, — всё равно после этого надлежит прибыть на бал! Проверил и зарядил пару пистолетов, хотя понимал, что с удивительной печкой пистолетами не справиться, а нужно будет изыскать хитрый, небывалый ход.

Печка издавала, доподлинно, оглушающий свист. Но уж полярный шквал ревел пострашнее, а свист турецких ядер в Наваринском бою сильнее отдавался в пятки. Сила ветра, порождаемого печкой, тоже была изрядная — но немного бы она стоила против тех бурь, в которые юному Илюхе случалось выправлять карбас среди льдов, или лезть на реи в открытом океане. Словом, мужика этими фокусами напугать было можно, коня — и подавно можно — вот даже Бурушка от неожиданности поднялся на дыбы! — но точно не его, отставного капитана второго ранга!

Илья Иванович парой движений осадил Бурушку, мельком сокрушившись, что не додумался прихватить паклю и заткнуть ему уши, а затем дал коню шпоры. Бурушка заржал, прянул вперёд, как раз к тем кустам, за которыми должна была скрываться зловредная печка. Здесь Илья Иванович уже сам поднял его на дыбы, прибавив сгоряча:

— Ах ты волчья сыть, травяной мешок, чего испугался — не воя волчьего, не рыка медвежьего, а свистульки никчёмной?!

Но Бурушка уже не страшился этой «свистульки». Поднялся на дыбы — и с силой опустил вниз передние копыта, метя ими в печку. От полетевших во все стороны углей и искр он отпрянул, заржал — но свист сразу прекратился, завоняло догорающим деревом. Илья Иванович бросил взгляд в одну и другую сторону, заметил совсем рядом с печкой так же отпрянувших от неё мастеровых, а чуть поодаль, на дубовом суку —щуплого мужчинку в дорогой рубахе на выпуск из-под жилета, того самого разбойника.

Илья Иванович в порыве, не страшась ожога, схватил обломок печки и запустил им в разбойника. Запустил метко — злодей, коротко взвыв, сверзился плашмя. От раскалённого металла начала тлеть его одежда, палёным завоняло ещё сильнее.

— Ну-ка, вы двое, потушите его! К губернатору разбойника надлежит доставить целым и без запаха, — скорее даже по-боцмански, чем по-офицерски гаркнул Илья Иванович.

Мастеровые не рискнули ослушаться. Здесь же — видно, для охлаждения быстро греющейся печки — нашлась бадья с водой. Заодно и другие угли залили, чтобы нечаянно не запалить лес.

— Да, барин, сейчас найдём, — споро, хоть и дрожащим голосом, ответил один из мастеровых.

— Так и заворачивайте в неё злодея! И верёвками, а лучше ремнями, если есть, стяните его, голубчика!

Мастеровые исполнили всё, что сказал Илья Иванович. А после этого, почесывая короткие бороды, спросили:

— Вот ещё! Много ему чести, окаянному! Да и вам не совестно ли? Ведь вот какие мужики — умелые, рукастые, а на что свой талант употребили! Ну-тко, пойдёте ко мне в имение? Не разбойнику будете кланяться, а для честных людей полезную утварь делать?

— Что, снова в крепостные? — сразу набычился один из мастеровых.

— Так ведь нас, если к вам пойдём, сразу найдут при ревизии, а дальше — за шкирку да на Урал, к заводчику на суд и расправу!

— Если пойдёте ко мне — что-нибудь придумаю, в обиду не дам. И возьму вас без крепости, вольными, за плату. Мне рукастые люди в хозяйстве ох как нужны…

— А кладите поперёк седла, я уж его, родимого, удержу. И не увиливайте от ответа. Что, пойдёте ко мне?

— Ох, нет у нас доверия, барин... Отпустил бы ты нас…

— Вольным воля, — жёстко ответил Илья Иванович, — и полиции я вас выдавать не стану. Но интересу ради сходите в деревню Несиделовку, бывшую Марьинку, и спросите у любого мужика, что за человек барин Несиделов и как ему можно верить. Это я и есть, Несиделов, будем знакомы! Ну, а теперь мне к губернатору на приём нужно, так что прощайте.

Бурушка понёсся, будто и не было на нём лишнего груза. Мастеровые только проводили коня глазами и отчаянно зачесали в бородах, а затем, что-то сообразив, не сговариваясь, направились на тропу, по которой приехал решительный барин.

Илья Иванович рассчитывал сдать разбойника капитан-исправнику, в казённое присутствие. Но сонный дежурный промычал, что-де его высокоблагородие ныне имеет быть на губернаторском балу. Что же — Илья Иванович поехал по новенькому проспекту, в ядрёных весенних сумерках, к губернаторскому дому. Армяк, естественно, он снял ещё по дороге, упрятав в седельную сумку, и уже к заставе подъехал бравым офицером.

Некоторый спор вышел с привратником губернатора — тот ни в какую не желал пускать в дом хоть бы и государева фельдъегеря с эдаким страшным мычащим рогожным свёртком. Пришлось вызывать капитан-исправника на крыльцо.

Из любопытства на крыльцо вышли и сам губернатор, и некоторые гости. Илья сразу обратил внимание на такого же, как он, отставного офицера при полном параде, только, судя по форме, кавалериста, да переговаривавшегося с ним молодого человека в каком-то статском мундире, судя по причёске и некоторой елейности мимики происходившего из духовных, скорее всего, из поповичей. Выбежала и Варвара Васильевна, которая явно беспокоилась за супруга, но притом в известной мере желала похвалиться перед другими дамами: вот какой у меня муж добрый молодец!

— Ну что тут у вас? На бал с подарком приехать изволили? — спросил с ехидцей капитан-исправник.

— Да уж не без подарочка, — в тон ответил Илья Иванович. — Говоря откровенно, я этот презент к вам в присутствие вёз, но коли уж там сказали, что Вы на балу, а без вас сей груз оприходовать не могут, пришлось мне его сюда доставить, на потеху обществу. А я и всё равно на бал следовал, да случился по пути Воробей-разбойник, пришлось опоздать, в чём прошу прощения у его превосходительства, да злодея изловить.

— Воробей-разбойник? — ахнули многие в ужасе и одновременно в ожидании зрелища.

Капитан-исправник взялся лично распутывать ремни и рогожу, что было непросто, поскольку, мастеровым под этим аспидом, видать, жилось не сладко, и скрутили они его со всем старанием. Дамы щебетали и старались встать на цыпочки, чтобы поглазеть на чудо. Губернатор и любопытствующие помещики стояли поодаль с полным изумлением на лицах. На Илью Ивановича смотрели только Варвара Васильевна — с законной гордостью и нежностью, — да те самые отставной кавалерист и попович, пристальными и оценивающими взглядами, так, как смотрят на новобранца, и тем более на молодого офицера в кают-компании: наш или не наш, и чего от него ждать.

Губернатор тем временем оправился от изумления, подошёл к Илье Ивановичу — старенький, сухой, поседевший ещё явно в наполеоновские войны, но притом бойкий и улыбчивый, — крепко пожал ему руку.

— Вот это молодец! — певуче, несмотря на свой старческий дискант, произнёс губернатор. — Это нам хорошее пополнение в губернское дворянство! Самого Воробья-разбойника изловил, да так как-то, походя, по дороге на бал — это, батенька мой, отменно! Ловкий хват.

И, уже обращаясь к исправнику и подбежавшим ему на подмогу полицейским:

— Ну, распутывайте же, что медлите, мне самому интересно, какое такое зло в губернии куролесило.

Воробьёв оказался крепко помят. Мало того, что лихо навернулся, ещё и мастеровые, пока вязали, намяли ему бока, а потом и езда вьючным грузом добавила. Но он всё ещё пытался хохлиться и хорохориться, только впечатление от того осталось жидкое — так, малость почирикал. Белы руки ему скрутили по-новой и повезли в острог, куда отъехал и капитан-исправник — проследить, чтобы злодею выделили камеру покрепче, и сразу же начать дознание, где он хранит награбленное добро, если, конечно, ещё не всё протратил.

Губернатор же вместе с гостями вернулся на бал. Последовал за ними и Илья Иванович. Теперь ему, оживлённо объяснявшему губернатору, как он так ловко исхитрился справиться с неуловимым разбойником, ни взялся бы препятствовать ни один привратник.

Уже вошли в залу, Варвара Васильевна нежно прижалась к Илье — настолько нежно, насколько дозволяли светские манеры! — как заиграли полонез, и супруги Несиделовы, не отпуская рук, вступили в круг…

Дальше была мазурка, на которую Илья Иванович никогда не был горазд, а Варваре Васильевне, ввиду положения, это бы и вовсе повредило. Поэтому, они вышли из круга. Илья Иванович взял с подноса у лакея шампанского, поскольку разгорячился после дела с разбойником и не остыл в медленном торжественном полонезе, а Варвара Васильевна — шипучего оранжада, который именно тогда начали производить в Воронове по французскому рецепту.

К ним подошёл губернатор, с какой-то церемонностью поклонился Варваре Васильевне. Взял с подноса шампанское. И обратился к Илье:

— Илья Иванович, за то, что вы в одиночку, вперёд всей губернской полиции, схватили неуловимого разбойника, мы, безусловно, отпишем в столицу. Глядишь, и еще одно отличие на груди вашей богатырской заблистает — он, улыбаясь, указал на ордена, которые Илья для первого представления губернской власти тоже надел. — А по тем наградам, что уже имеются, каждый, кто даже ваших рекомендаций не читал, скажет, что вы отважный моряк и боевой офицер. Ваше здоровье!

— А сейчас, если позволите, одно частное, но касающееся всего общества, обстоятельство. Видите ли, вы с вашей прелестной супругой у нас люди новые. А ещё с времён Екатерины Великой в Вороновской губернии заведён обычай, что губернатор должен пригласить на танец каждую юную барышню или же молодую даму, впервые появившуюся в губернском собрании. В те поры губернатором был поставлен один из адъютантов князя Потёмкина — молодой, горячий, вот он и тешился! Но уж коли обычай утвердился — поперёк него не моги ходить! Следующим танцем будет менуэт, как раз, на мою прыть, на стариковскую. Дозвольте пригласить вашу супругу на танец? И, вскоре после, на чай для дам у моей супруги, Веры Георгиевны?

— Если моя супруга соизволит, — как положено, сказал Илья Иванович.

— Вы, ваше превосходительство, значительную честь мне оказываете! — Варвара Васильевна улыбнулась уже губернатору. А потом повернулась к Илье. — Супруг мой, Илья Иванович, ведь это весьма почётно — полонез с губернатором, чай у его супруги… Вы только не скучайте без меня и без приключений. Вот вам мой наказ как вашей супруги — пока то дело, пригласите на танец какую-нибудь барышню и развлеките её беседой! Извольте исполнять! — и Варвара Васильевна проказливо улыбнулась, чуть что не показала по-девчоночьи язык.

Скрипки начали менуэт. Варвара Васильевна и губернатор церемонно поклонились друг другу и, взявшись за руки, чинно двинулись по зале, впереди прочих, в ритме старинного танца. А Илья Иванович не спеша допил шампанское, постоял немного у окна — и обратил внимание на барышню, скучавшую в одиночестве у колонны. Он подошёл к ней, представился, она представилась в ответ. Звали её Елизаветой Владимировной, и была она третьей дочерью покойного Владимира Феоктистовича Заруцкого, капитана от инфантерии, павшего в последнюю русско-турецкую кампанию.

«Тоже, значит, из своих, из простых да честных», — решил Илья Иванович — и пригласил Елизавету Владимировну на следующий танец.

А танец был из тех, модных, где требовалось кружиться, крепко держа партнёра. Самые смелые кавалеры, кто не скрывал близость своих отношений, держали дам за талии. Илья Иванович такой близости опасался, но от двусмысленности Бог хранил, поскольку у Елизаветы Владимировны оказались крепкие руки, и они, на зависть многим, кружились быстро, но притом держались друг от друга на пристойном расстоянии.

— Уф! — сказала Елизавета Владимировна, когда музыка закончилась. —Сразу явственно, что вы морской офицер, вам привычны и качка, и музыка ветра! А мне бы сейчас оранжаду.

Но только Илья Иванович отыскал и подозвал к ним лакея, как стремительной походкой приблизился к ним тот самый молодой человек с обликом поповича, который до этого с кавалерийским офицером стоял на крыльце.

— Ма шер Лиз, ты без меня очень скучала? — спросил молодой человек, подавая ей бокал оранжада.

— Алексис, очень, и четырежды четыре раза очень! Вот разве только господин Несиделов меня развлёк! А то ты же знаешь наших губернских барынек, коим с детства снится собственная старость, с которыми только и разговора, что туалеты друг друга, да цена этих туалетов, да во сколько крепостных обошлась изысканная собачка к туалету в придачу! А уж чего стоят эти наш молодые кавалеры, от которых, пардон, амбрэ псарни за тремя дверями ощущается, кто говорить умеет или про зайцев, или про то, кто кому у вас в губернском правлении кнопку канцелярскую на стул положил или муху в чернила сунул! А вот господин Несиделов танцевать умеет, и руки у него сильные, и глаза строгие, но добрые!

Алексис (то есть по-русски, видимо, Алексей) враз как-то помрачнел, отстранился даже от барышни, которая, верно, приходилась ему невестой, и обращался к ней, явственно отвернувшись от Ильи Ивановича, но притом имея в виду, безусловно, его.

«Не стоило пить столько шампанского, — подумалось Несиделову. — Вот сейчас бы грогу, а затем крепкого чаю с лимоном, но у губернатора на приёме — это не на корабле и не во флотском собрании, здесь эдак не принято».

— …Да, он флотский офицер… Отставной. Я знаю, через меня все бумаги проходят. Вот ты у нас из потомственного же дворянства. Ну, я уж так, я, ты знаешь, дворянин по выслуге, но у меня эта выслуга зиждется на гимназии, оконченной с отличием, и на Казанском университете, тоже с отличием оконченном. И теперь я в неполные тридцать годков состою секретарём лично при его превосходительстве губернаторе генерале Зубовском! Да если и род брать, то он у меня тоже чего-то стоит, хоть и не дворянский, но — духовный, мои предки уже двести лет назад, при царе Михаиле Фёдоровиче Богу служили. А что этот Несиделов? Сети с рыбой в малые годы своими руками из студёного моря выбирал, потом в боцманах ходил, в рынду дудел, небось, и матросов по зубам бил! А ещё губернатор с его супругой танцевал, и после на чай к своей супруге пригласил, а она сама не знай-пойми какого роду-племени, вроде из Малороссии, а там всё перемешано, по родовым документам и не поймёшь, кто пан, а кто пропал…

«Вообще-то рында — это колокол, а дудят боцманы вовсе в дудку, но вряд ли это сообщалось студентам в Казанском университете. Учился бы он в Петербурге, ещё мог бы с моряками сойтись, разузнать, что как обстоит, и не болтать вздору! — подумал Илья Иванович. — Он бы знал, этакая штафирка, что в Петербурге, да и в Севастополе офицеры за много меньшую брехню по своему адресу вызывали к барьеру — и чтобы на пистолетах на десяти шагах. Но что может понимать штатский»?

— Уважаемый… — Илья Иванович изо всех сил пытался сдерживать себя.

Если Алексей говорил с лёгкой ехидцей, верно, испытанной им в присутственных местах, то Илья пытался говорить так, как командуют перед боем или перед бурей, но сл страхом замечал нервическую дрожь у себя в голосе.

С ним один только раз случилось нечто подобное. И как было не случиться, ведь он и боцманом, и офицером обходился совсем без мордобития, а матроса почитал за меньшого брата. И когда в походе, уже накануне Наварина, на «Азове» один без году неделя морской офицер ударил матроса по зубам даже не кулаком, а металлической рукояткой кортика, Илья Иванович не выдержал. При матросах, конечно, сдержал себя, но в кают-компании приступил к разбирательству со всем пылом, и один лишь авторитет капитана Лазарева убедил его отложить сатисфакцию до решающей встречи с турками. А после той встречи уже и выяснять было нечего. Когда на батарее у этого новоиспечённого офицера начался пожар, он, вместо того чтобы правильно организовать тушение, кинулся в воду, так что нижние чины сами сообразили, как действовать, а затем какой-то толковый мичман над ними команду взял.

А тот офицер, верно, утоп. Так-то оно бывает…

Словом, до сего дня судьба Илью Ивановича миловала от сатисфакций. И вот сейчас.

— Уважаемый — повторил Илья Иванович. — Извините, мы друг другу не представлены. Я понимаю по вашим речам, что вы человек не военный и тем паче, не флотский. От любого военного человека я потребовал бы сатисфакции, за всё то нелицеприятное и постыдное для уст дворянина, что было здесь вами сказано обо мне и особенно, о моей супруге. От вас, к сожалению, не могу потребовать — возможности такой нет.

Оба смотрели друг на друга, обжигали из широко открытых глаз и гневом, и недоверием.

Откуда-то со стороны, неслышно подошёл отставной кавалерист. Тот самый, что переговаривался с этим поповичем на крыльце. На него никто поначалу даже не обернулся.

Ситуация складывалась патовая. Дело шло к ссоре, попович-чиновник Алексей сам её провоцировал, Илья Иванович на это поддался. Но никакого способа выйти из патовой ситуации нет. Требовалось, кажется, объясниться — и кто бы ещё подсказал, как это сделать!

— Мон шер Алексис, в чём дело? — спросил кавалерист, беря Алексея за плечо и ненавязчиво отводя в сторону.

— Он танцевал с моей невестой! Да он!.. — Алексей готов был повторить свою тираду, но по каким-то причинам не решался, и не решался именно перед лицом этого офицера. — Словом, показалось мне, что он не весьма достойно себя ведёт!

— А мне кажется, Алексис, это ты поступил недостойно, заставив Лизаньку скучать. А если по всей правде говорить, так это я подлец, что увлёк тебя разговором и шампанским и заставил забыть о своей наречённой посреди общего праздника. Ты лучше пригласи шер Лиз на танец, а я пока потолкую с господином моряком.

Тут снова заиграли модный французский танец, и Алексей — даже не спрашивая, только улыбнувшись — взял невесту за руку. С первого прикосновения они поняли друг друга поняли и нырнули в танцевальную карусель.

— Илья Иванович, — сказал кавалерист, взяв с подноса два фужера шампанского и протянув один из них собеседнику, — сколь я мог понять, мой друг имел неосторожность произнести в ваш адрес некую дерзость?

И, не давая времени ответить, продолжил на том же дыхании:

— Ручаюсь, что он не имел в виду ничего плохого. Кстати, он, верно, забыл представиться? С ним бывает такое, ведь его и так вся губерния его знает, не то что меня. Имею честь быть — Никита Дмитриевич Уховский, князь, гусарский подполковник в отставке. А Вы, Илья Николаевич, можете не представляться, весьма наслышан о ваших делах под командой господина Лазарева, от антарктического похода до Наварина. Видите ли, мой покойный дядюшка служил с господином Лазаревым, да по ранению ушёл в отставку, но состоял с ним в переписке и избранные места любил переносить в свой дневник. В том числе про отважного моряка Несиделова, вышедшего из самой толщи русского народа. Если хотите, я Вам позже этот дневник покажу. Не весь, конечно, а там, где выдержки из писем господина Лазарева.

— И всё же мне будет лестно, ваше высокоблагородие, господин подполковник, ещё раз назвать себя. Илья Иванович Несиделов. Капитан второго ранга. В отставке. Собственно, мы с вами в одних чинах и в одном положении. Мне интересно было бы о многом вас расспросить, ведь я плохо себе представляю войны на суше, особенно с участием кавалерии, а было бы любознательно с этим познакомиться.

— А я, несмотря на дядюшкины рассказы и его дневник с выдержками из писем господина Лазарева, о морских сражениях знаю так себе, а уж о дальних морских походах вовсе никак. Также хотелось бы познакомиться с этой стороной нашей воинской славы.

— И на моего друга, пожалуйста, не сердитесь. Он вот так, всегда с ходу, что называется, на пушку берёт! Притом заметьте — сколько злоупотреблений в губернии он таким способом раскрыл! И сам ведь признаётся, что нестерпимый у него характер. Признаюсь — я очень бы хотел вас помирить. мне кажется, впоследствии вы хорошо вместе сойдётесь. Вам против бури приходилось идти, мне — против конной лавы, ему — против злоупотребляющих чиновников или зарвавшихся в своём самодурстве душевладельцев. Да, я же совсем забыл! Позвольте вам, Илья Иванович, представить — Алексей Леонтьевич Георгиев, титулярный советник, личный секретарь губернатора. Сын соборного протоиерея Леонтия Георгиева, из города Ростова Великого.

«Вот гусар! — подумал Илья с восхищением. — Ведь как точно подгадал, когда танец закончится, и Алексей с барышней подойдут выпить что-нибудь прохладительное».

Лизанька радостно улыбнулась ему, да и Алексею Леонтьевичу уже невместно было петушиться. С известным холодком, но он протянул Илье Ивановичу руку.

Тут уже ничего не оставалось, как всем троим взять шампанское и чокнуться за знакомство. И уже не церемонно, Илья Иванович каким-то седьмым чувством понимал, что с этими страстными людьми его роднит нечто — пожалуй, какой-то общий порыв. Или же общий опыт — стояния против силы неодолимой, дикой, бешеной, о котором только что весьма точно сказал Никита Дмитриевич, кажется.

Тут подошёл и губернатор Зубовский, на сей раз вместе с супругой, пожилой дамой, одетой по моде тридцатилетней давности, когда только начиналось правление государя Александра Благословенного. Губернаторша, однако, оставалась столь же стройной и приветливой, как это подобало красавицам во времена её давней юности.

Так же чуть пригубили шампанское, после чего, губернаторша передала Илье Ивановичу записку.

«Супруг мой! Мне не очень хорошо, мутит! Вера Георгиевна посмотрела на меня, ведь она сама мать трёх детей и бабка пяти внуков, и велела никуда не ехать на ночь глядя, а переночевать в губернаторском доме. Спроси любого лакея, он тебя проводит в отведённую нам комнату. Твоя любящая Варвара».

Только Илья Иванович хотел поблагодарить губернаторскую чету за заботу и проследовать к жене, как его превосходительство Михаил Валерианович сказал:

— А ведь мне, господа, донесли, что у вас здесь готовится картель, я хотел вмешаться, а теперь гляжу, что уже сущий мир и благодать. Всегда бы так! И о ссорах думать позабудьте, вы Отечеству нужны живые и непотресканные! Есть важные известия. Алексис, только что прибыл фельдъегерь из столицы, с депешей от государя. Завтра с утра извольте быть ко мне в кабинет, будем вдвоём читать эту депешу и над нею думать. И теперь — пока дворянство большей частью здесь, попробуйте-ка спешно всем господам сообщить, что я жду их завтра в полдень в губернском собрании для обсуждения важных новостей из столицы, имеющих прямое касательство до благородного сословия, и в особенности до лиц, владеющих поместьями. Вы, князь Никита Дмитриевич, и вы, Илья Иванович, считайте, что это извещение о собрании уже получили.

Губернатор передал свою серьёзность всем, даже Лизаньке, все как-то нахмурились и задумались — о чём может извещать государь, таком, что надлежит знать всему местному дворянству?

Михаил же Валерианович снова потеплел, подобрел, у глаз появились озорные морщинки.

— А покуда не завтра, покуда ещё у нас «сегодня», — давайте веселиться, господа! Верушка, голубушка, мы же так давно не танцевали!

— Что-то неладное — сказал Алексей и взялся выкрикивать главного лакея, чернильницу и стопку бумаги. Потом начал было писать записки, но вовремя вспомнил про невесту. — Ма шер Лиз, ты точно заскучаешь. Эти губернские обязанности… Я надеюсь, Никита Дмитриевич или Илья Иванович тебя хоть чуть-чуть развеселят. А я надеюсь, что управлюсь быстро, так что сделай милость, дождись меня!

Илья Иванович всё же, найдя лакея, отправился в его сопровождении к супруге, в отведённую им комнату. День выдался уж очень бурный, а завтра могло объявиться что-то совсем новое, надолго определяющее жизнь — если уж многосведущий и наглый Алексей Леонтьевич, даже с самим губернатором держащийся независимо, так засуетился по поводу императорской депеши.

А Лизаньку взялся развлекать Никита Дмитриевич, рассказывать ей всяческие истории и анекдотцы. Почему-то он ни под каким видом не желал танцевать. И, кажется, все это воспринимали, как должное, стало быть, не в первый раз такое случалось.

Уже по дороге до комнаты Илья Иванович уточнил сведения о своих новых знакомых. Сделал он это, конечно же, при посредстве лакея, который, как ему в его звании и было положено, знал всё и обо всех.

Алексей Леонтьевич Георгиев, очень хваткий, прыткий и даровитый молодой чиновник, на то время носивший чин титулярного советника, действительно, происходил из потомственного духовенства. Но не встал на стезю предков, а окончил университет, показав особенные успехи в области юриспруденции, поступил в службу, и вскоре оказался в Вороновской губернии, секретарём её главного начальника. Судя по всему, это и был тот Алексей Леонтьевич, коего Аркадий Алексеевич упоминал. Да, такой мог бы подмечать удивительные моменты в жизни губернии и состоять в переписке с Гоголем.

Секретарём он оказался таким, что лучше не придумаешь. Привёл в порядок многие запутанные дела, для этого — отыскал затерявшиеся бумаги, когда якобы при пожаре сгоревшие, а когда и свиньями съеденные. Пожаром и свиньями, большей частью, оказывались мелкие канцелярские служащие, творившие свои потравы когда по недосмотру, а когда и за соразмерную мзду.

Как и говорил Никита Дмитриевич, у Алексея Леонтьевича имелась одна характерная черта, делавшая из него справного чиновника, но притом человека, весьма трудного в общении и совершенно невыносимого для начальства, кроме самого губернатора — тот именно таких ещё с наполеоновских войн уважал. Черта эта была — какая-то особенная наглость, даже оголтелость. Этой наглостью он среди всей служилой молодёжи губернии и прославился. Но во многом благодаря ей быстро двигался в чинах и стяжал славу неудержимого разыскателя и непомрачаемого провидца, перед которым пасовали любые воры и казнокрады.

Но разговаривать с Алексеем Леонтьевичем о чём-либо, кроме дел, дольше пяти минут был способен лишь Никита Дмитриевич Уховский. И удивительная же это была пара. Никита Дмитриевич происходил из древнего княжеского рода, считавшегося от великих князей черниговских. Правда, к времени Ивана Третьего этот род захирел, а «княжество» его состояло из одного городка и десятка деревень на московско-литовской границе. Как и многие такие пограничные князья, князь Уховский вместе со своим небогатым уделом передался московскому государю и вскоре стал заслуженным воеводой, возглавившим строительство одного из участков «засечной черты». Там же продолжили службу и его потомки, при последних Рюриковичах и первых Романовых.

Никита Дмитриевич мог гордиться и пращуром, отличившимся под Полтавой, и прадедом, устоявшим со своими солдатами под «косым» прусским огнём при Кунерсдорфе, и дедом, который вместе с Суворовым бил турок и затем преодолевал Альпы, и отцом, который пал под Бородино рядом с Багратионом. Сам он служил не в гвардии, как подобало бы потомку столь славных предков, а офицером гусарского полка, и, несмотря на блестящую карьеру, вышел в отставку после последнего возмущения в Польше и его подавления.

С ним тоже было трудно ладить. Раньше, во время службы, когда Никита Дмитриевич приезжал из полка в отпуск или, как знаток местных конных заводов, за ремонтом для своего полка, всякий барский дом ждал его в гости, и немало барышень на выданье сохло по столь завидному жениху. Но после польского похода что-то в нём переменилось. Не сказать, что он совсем затворился в своём имении, но в свет выезжал с явной неохотой, по обязанности, и разговаривал со всеми — кроме Алексея Леонтьевича — если не по делам, то столь же с явной неохотой.

Поговаривали, что в Польше, во время подавления мятежа, случилась с ним какая-то тёмная история. Но мало ли, что поговаривают губернские кумушки обоего пола, особенно, смутными осенними вечерами, когда нечего и делать благородному человеку, как перемывать кости ближнему своему! Вот с некоторыми барами в летнюю ночь на сеновале, да и с некоторыми чиновниками, идущими на изощреннейшие проделки за мзду, с ними случаются подлинно тёмные истории. Но об этом все молчат, поскольку, в «Уложении о наказаниях» Российской империи всё это прописано, ничего из этого благородных преступников не смущает, так о чём же тут и языками трепать!

А Елизавета Владимировна была честь по чести, по взаимной воле помолвлена с Алексеем Леонтьевичем. Здесь не было и тени двусмысленности: она — третья дочь владельца небогатого поместья, к тому же погибшего на войне. Он — хоть и делал блестящую карьеру, но был не из благородных, личное дворянство получил по окончании университета, а до дворянства потомственного оставался еще целый чин. Так что, о браке по расчёту думать не приходилось, брак тут получался единственно по любви.

Вот оно, лакейское верное понимание общества, кому бы из учёных профессоров такое ясное, как солнце, видение мира! За конфиденциальные сведения обычно лакеи получали гривенник, но Илья Иванович расщедрился на полтинник — за верное и обстоятельное сообщение диспозиции, с предыдущей подробной обсервацией.

Что с этой диспозицией делать, Илья Иванович пока не знал. Решил, что-де пусть будет как в Генштабе: лежат сведения в тайном ящике, ну и пускай себе лежат, а придёт военная пора — тут и пригодятся!

Назавтра, отправив супругу вместе с её новыми подругами по модным губернским магазинам, Илья Иванович направился в дворянское собрание. От губернаторского дома до него было не больше трёх кварталов, так что не стоило ни тревожить кучера, ни седлать Бурушку.

В собрании сразу встретился Никита Дмитриевич, церемонно раскланявшийся со вчерашним знакомцем. Тут же попался и Алексей Леонтьевич, уже очень дружелюбно улыбнувшийся, но куда-то изо всех сил спешивший, так что и поклонился он совсем на бегу. Зато вскоре после этого к Илье Ивановичу подошёл господин лет сорока с хвостиком, судя по выправке и по манере себя держать — тоже военный ветеран, и важно попросил Никиту Дмитриевича представить их взаимно.

То был сам губернский предводитель дворянства, Александр ИвановичУсов. Он аккуратно знакомил между собой всех ранее незнакомых дворян, а вышко<

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: