Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Глава 9. Кто первый спасает друзей и наказывает дураков





Уже глубокой осенью того же 1847 года, когда отыскали Змея, познакомились с Лешим, и он подарил Наде Лютика, случилось новое страшное событие.

Как-то после обеда Юрка и Надя, освободившись от уроков и от домашних забот, мчались к околице, где их ждали дружки и подружки. Предстоял поход в несиделовскую часть Петровского леса на тетеревов, которых в том году наплодилось столько, что Леший и не возражал их «проредить».

Но что-то дружки стояли без дробовиков, без луков со стрелами и без котомок с припасами, и лица у них были хмурые, а некоторые прямо уставились в землю.

Что стряслось?

— Что стряслось? – крикнул Юрка, подбегая к компании.

Митька поднял голову.

— Кирюху казнить будут, вот как! — срываясь, выпалил он.

Кирюха был их общий друг, из соседнего имения, частенько участвовавший в общих играх или дальних походах.

Юрка и Надя потрясенно оглядели других ребят. Все стояли с напряженными лицами, глядели на них, потому что только они — господские дети — могли бы сейчас что-то изменить.

— А как? А почему его?.. — пролепетала Надя.

— А потому что ваш-то батюшка — добрый барин, а Кирюхин барин Дуров — лютый зверь, аспид, — сквозь зубы проговорил Илюха Притулов.

Юрка судорожно наморщил лоб, по своему обычаю, начиная размышление, — зато Надя всё быстро поняла, и с криком: «За мной, путём-дорогой расскажете!» — понеслась обратно к усадьбе.

Илья Иванович ещё вчера отъехал в Воронов по делам, а Татьяна Сергеевна поехала проведать Никиту Дмитриевича, который давненько не появлялся в Несиделовке, может быть, и захворал — ничего! Надя так серьёзно глянула на конюха Анисима, что тот без слов запряг две телеги, и оседлал Юрке его монгольского конька Верного, а Наде — уже совсем домашнего и приученного к седлу Лютика (правда, юный лось все равно признавал только Надю и с очень большими лосиными условиями — Анисима).

Пока мчались мимо холма и края Петровского леса (потом туда сходим!) в Дурово, дружки объяснили юным Несиделовым, что к чему. Наде для этого, правда, приходилось сильно сдерживать Лютика, сразу припустившего иноходью, приноравливать его к скорости телег.

* * *

Барин Дуров слыл среди уездных помещиков заурядным молодым бонвиваном, но слишком уж хорохорился своей службой в кавалергардском полку, при самом государе. Это был именно тот молодой Дуров, который в своё время неприятно впечатлил Илью Ивановича в губернском собрании и об которого позже Алексей Леонтьевич советовал Илье Ивановичу сломать стул.

Несмотря на службу в столице, он подозрительно часто приезжал в имение, недавно унаследованное от отца, где и проводил время в охоте, попойках да всяких не вполне пристойных забавах. Его даже не осуждали, потому что — мало ли, сколько молодых дворян так бесится. То, что он — как, впрочем, и его покойный батюшка —сверх меры обременял крестьян барщиной, по поводу и без повода велел пороть на конюшне, в том числе «для острастки» и «чтобы не возгордились», даже не воспринималось почти никем из соседей как дикий пережиток екатерининских времён. Даже отдельные прихоти, вроде «пения соловьём ночью для услаждения слуха господина», для коих среди крестьян даже специальная очерёдность была устроена, воспринимались опять-таки как нечто, что не стоит одобрять, но что и не нарушает норму.

В конце концов, говорили окрестные баре, разве мы не властны над своими холопьями? А уж дальше культурный человек требует от них культурных вещей, а некультурный — такой вот дикости, но что ж мы, будем обвинять человека в том, что его воспитали неправильно? Ясно, что у крестьян по этому поводу было совсем другое мнение — но кто бы им интересовался!

Сейчас молодой барин снова был в имении и напропалую травил зайцев с дружками из такой же беспутной поместной молодёжи, вкупе с парой чиновников из губернского города. И случилось так, что Кирюха с сестренкой вчерашний день отбывали одну из статей барщины на опушке Петровского леса — собирали грибы и ягоды для господского стола. Как раз тогда Дуров и его друзья гнали то ли зайца, то ли лису. Впереди мчались злые псы, которые, бывало, в остервенении разрывали добычу прежде, чем хозяин успевал её подобрать — но Дуров на это только смеялся и даже поощрял псов в таком неподобии (а зачем ему была эта паршивая шкурка — главное, затравить и выстрелить!).

Зверек промчался мимо детей и скрылся в чаще, Кирюха и сестра его Тайка оставались изумленно стоять, когда на них выскакали барские гончие. Вожак своры уже достаточно обозлился — и, сорвав гон, бросился на Тайку. Кирюха оттолкнул её, схватил с земли камень и, когда псина с разинутой пастью уже опускалась на него с прыжка, стукнул её прямо в темя. Гончак с проломленным черепом свалился к ногам мальчишки, а тот, взяв какой-то сук, угрожающе водил им перед другими псами, которые рычали, но уже не осмеливались вот так просто кидаться, хоть бы и всей сворой.

Следом за псами на опушку выскакала свора охотников. Для приличия стоило бы говорить, конечно, вереница охотников, но сейчас они были именно сворой, ничем не уступавшей своре свирепых псов. Дуров бросил взгляд с седла, заметил мертвого вожака, мнущихся и рычащих гончих, ревущую Тайку, бледного, но решительного Кирюшку, и…

Удар арапником с седла!

Второй!

Третьего уже не было. Кирюшка поднял сук и так ткнул барина, что тот, уже натянувшийся за охоту первача из фляжки, завалился на бок и выпал из седла, запутавшись в стремени.

Через пару секунд парнишку подхватили под микитки егеря, и хорошенько приложили по рыжей башке…

Покушение на барина!

Неслыханно!

Суд?

Да нет — расправа!

— Любая смертная расправа над человеком, хоть бы и крепостным — незаконная! — повторял Юрка то, что всегда любил повторять батюшка. — Только государев суд может лишить человека жизни.

— А он его и не будет казнить, — мрачно отвечал Митька. — Ну, то есть, не будет повешения или расстреляния. Он его псами травить будет!

Они уже проехали межу дуровских владений и выскакали на широкий, выкошенный уже луг. В дальнем его конце стояла группка людей, несколько — верховых, остальные — пешие. У ног людей что-то копошилось, и это, верно, были своры псов…

Пока Верный и Лютик переминались с ноги на ногу, а Юрка и Надя судорожно мозговали своими еще детскими головенками, что здесь делать, там, в группе людей, мелькнуло что-то белое, и маленькая фигурка отделилась от группы и понеслась по полю. Она двигалась быстро, необыкновенно быстро — и тут Юрка и Надя поняли, что это Кирюха. Сразу же они, не сговариваясь, тронули коня и лосёнка и помчались навстречу другу. Когда трогались, заметили, что вдогонку за Кирюхой по полю помчались мелкие точки, и это явно были псы.

— Э, э, а нам-то что делать! — заорал с телеги Илюха Притулов. Но ни Юрка, ни Надя, его уже не услышали.

Быстрее, быстрее, вперёд! Вот Кирюха уже совсем виден, вот он на два корпуса от коня! Набыченная голова, невероятно напряженные плечи, какая-то съеженная фигурка. Это, что ли, он, лучший плясун в округе — ну, из мальчишек его возраста? Это он, который ночью лешего искал на опушке Петровского леса? Теперь он съёжился, собрался в комок, и именем его фигуре сейчас было — страх гибели.

Успею, не успею, думал Юрка. Получится, не получится? Ружьё, рассчитанное на тетерева, может пса не взять, разве что ранить не опасно и тем раззадорить, да ещё как, привыкнув стрелять из засады, стрелять на скаку? А спешиваться нельзя, можно не успеть, вот свора как мчится…И пальнул, не глядя, не целясь, в скачущую свору. Кто-то завыл. Вой не псиный. Выл егерь.

А Надя смотрела на псов, и какой-то изначальный, ни разу раньше не вспомянутый ею ужас подступал к сердцу. Морды передних гончих как будто на ходу заострялись, оголялись, из них вылезали жёсткие усы… Становились крысиными!

Первый из псов уже наскочил сзади на Кирюху, тот отскочил вперед, споткнулся…

— Прыгай, прыгай, — закричала изо всех сил Надя и захлопала Лютика рукой по шее.

Рискованно! — Леший же предупреждал, никакой силы!

Но Лютик, взвившись было на дыбы и захрипев, вдруг как-то понимающе мотнул головой — и кинулся в середину своры.

Казалось, он понял, что от него ждёт его маленькая хозяйка, единственный друг.

Тем более, что уже пара балованных псов отвлеклись от Кирюхи и кинулись на юного лося, от которого явственно для них пахло лесным зверем, как на привычную и желанную добычу.

* * *

Сильный, хоть еще пока и не могучий, удар острым копытом —и один баловень господина Дурова с визгом отскочил. Второй удар — и второй пёс не отскочил, а остался лежать на земле, будто пробитый копьем. Надя тем временем изо всех сил хлестнула арапником Кирюху, так и лежавшего на земле, кажется, сомлевшего. Он вскочил, ошалело замотал головой. И тут кто-то из псов, оторвавшись от лосенка, бросился на него.

Надя закричала не своим голосом, сильно дернула Лютика за ухо и развернула его в сторону Кирюхи, прося Богородицу, чтобы лосенок попал копытом по собаке, а не по другу.

Лютик попал копытом правильно! Но Кирюха снова свалился на землю, уже обессилев. А свора разделилась. Часть, вспомнив, видимо, повадки своих предков-волков, окружила Лютика и скалилась на него (тот набычил пока безрогую голову и постукивал копытом, как бы приглашая к честной битве). А другая часть —кинулась на Кирюху.

Надя заплакала и, повинуясь, скорее, какому-то чувству, чем расчёту, спрыгнула с седла, чтобы уж быть вместе с другом.

И тут среди них появился Юрка. Тоже спешившийся — но злой, как тысяча чертей, и воинственный. Заряд у него в ружье был один, но он храбро замахнулся прикладом. И еще один пёс упал с разбитым черепом. Но их было еще трое — по одному на каждого из юных друзей — да еще два все крутились вокруг Лютика, стараясь не подбегать близко (их товарища лосенок только что уложил очередным метким ударом копыта).

Юрка занес над головой ружье и, улюлюкая, как краснокожий, сам первый кинулся на собак.

— У-у-у!

— Р-р-р-р! — отозвались псы, но попятились.

— Эге-гей! — вдруг донеслось со стороны.

То, не дождавшись указания друзей и решив действовать, мчалась на телегах крестьянская детвора из Несиделовки.

Илюха свистел кнутом, прищурив левый глаз. Каждый удар попадал какому-нибудь псу не иначе, как по носу, отчего тот жалобно скулил и отпрыгивал. Вскоре остатки своры смешались и кинулись прочь.

Навстречу подъезжающим господам…

* * *

Юрий тряс совсем сомлевшего Кирюху, а Надя отчаянно искала подорожник или другую траву, чтобы приложить ему ко лбу, как вдруг над ними раздалось:

— Эт-та еще что! Разорю, стервецы! Как посмели перечить!

Юрка и Надя резко подняли глаза — над ними нависал скалящийся конь, а на нем — перекошенный злобой всадник в бархатном костюме, в усах, почти как у государя, и с такими же, как на государевом портрете, буравящими глазами.

Это и был Сергей Дуров.

— Господин Дуров, как вы смеете так кричать на дворянских детей? — закричала Надя. Это она усвоила и знала, когда пользоваться.

— Господин Дуров, извольте же немедленно дать сатисфакцию, вы оскорбили мою сестру. — сказал хмурый Юрий.

— Что-о! — заорал было Дуров. — Да как ты смеешь… — и тут наконец окинул затуманенным, видимо, снова пьяным взглядом, фигуры двух детей, вытянувшихся перед ним, и сообразил, что эти мальчишка и девчонка — точно не из крестьян, хоть и очень просто одеты.

— Вы кто? — грубовато, но уже без крика, спросил он. — И какое у вас право вмешиваться в мои отношения с моим холопом?

— Мы — дети Ильи Ивановича Несиделова, — храбро ответила Надя. — Ваши соседи. А это — наш друг! Хотите, мы его у вас выкупим?

— Не надо выкупа, я требую сатисфакции, — упрямо произнес Юрка.

— Вык-купим? — зашелся в куражащемся смехе Дуров. — Сат-тисфакцию? Да вы кто такие, юные господа? Дети лапотного дворянина, из мужиков на флоте выслужившегося, за то, что канаты правильно тянуть научился, который и теперь, как мужик, в бороде ходит!

— Не на флоте, а «во флоте», — уже крикнул Юрка. — Как можете Вы, русский дворянин, столь неграмотно изъясняться! И я требую сатисфакции.

— А получи свою сатисфакцию, щенок! — заорал уже совсем обезумевший барин и замахнулся на Юрку арапником. И тут же какой-то свист рассек воздух, петля, свившаяся из тележного бича, перехватила арапник и вырвала из рук у разошедшегося самодура.

— Вот тебе раз, — люто сказал Илюха.

— А вот тебе два! — разом крикнули Митька и еще несколько пацанов, и разом ткнули лошади Дурова и лошадям его егерей репейником, который они, до этого, не теряя времени, сорвали, под хвосты.

Кони взвились и поскакали обратно, некоторые — теряя всадников. Как, например, конь Дурова.

* * *

Барин встал, перекошенный злобой, и попытался стащить с плеча ружьё, болтавшееся на уже вконец запутавшемся ремне…

Юрий, ненавидящими глазами смотрящий на соседа, отпихнул за себя Илюху с Митькой и остальными, и все вместе прикрыли собой Надю, хлопотавшую над Кирюхой.

И тут со стороны раздалось:

— Эт-то что творится? Потрудитесь объясниться, господин Дуров!

Юрка обернулся и просиял. Скакали батюшка и какой-то незнакомый ему молодой человек в статском мундире. Кричал именно этот молодой чиновник.

— А-а, господин Несиделов, — прохрипел Дуров, опуская ружьё. — Вот вы и потрудитесь объясниться! Какого дьявола ваши сорванцы вторгаются со своей сворой ваших юных холопьев в мои владения и мешают мне вести дела с моими людьми.

— Что тут произошло, Юрка, Надя? — строго, но с отечески-ласковой искоркой в крае глаза, спросил Илья. А молодой чиновник прибавил: — Интересное место вы выбираете для ведения дел со своими людьми, господин Дуров. Чисто поле… И псов зачем-то нагнали, и егерей с ружьями.

Юрка и Надя, между тем, сбиваясь, рассказали отцу, что произошло. Молодой чиновник слушал очень внимательно.

— Да вы подлец, господин Дуров, — спокойно, как-то даже обыденно сказал Илья. — Как же вам не стыдно — детей травить собаками, а потом, когда это не удалось, ребенку мстить из-за собственной же гнусности. А когда дети — дети, не взрослые! — его затеяли спасти, уже их пытаться затравить.

— Это я-то подлец? — вскинулся Дуров. — Ко мне ворвались, моих собак потоптали, меня с седла сбросили… Да это разбой! А вы… да вас на поединок!

— Охотно, — холодно сказал Илья. — Вы якобы оскорбленная сторона, выбирайте оружие.

— Я с вами, с недавним дворянином, с выскочкой… — завёлся Дуров уже иным голосом. Наде он уже стал казаться каким-то механическим органчиком, в котором, кажется, соскочила пружинка.

— Не будет никакого поединка, — ледяным голосом произнес молодой чиновник. — Позволите представиться: Александр Григорьевич Хлопушин, новый чиновник для особых поручений при губернаторе, направлен его превосходительством на инспекцию соблюдения помещиками норм законности в вашем уезде. С Ильей Ивановичем мы встретились и познакомились случайно, но удачно, по крайней мере, для него. Да будет вам известно, господин Дуров, что ваши действия выходят далеко за рамки того, что может делать господин со своими крепостными крестьянами. И уж тем более — с крепостными крестьянами соседа и с его родными детьми.

— А как же… наказывать своих крепостных… святая обязанность помещика… — голос Дурова стал жалок.

— В перечень наказаний, предусмотренный «Уложением о наказаниях» Российской империи, травля собаками никак не входит, — вежливо, но уже сверх-ледяно ответил чиновник. — Стало быть, её придётся квалифицировать как произвол относительно ревизской души, хоть и находящейся в крепостной зависимости и принадлежащей к вашим владениям, но, между тем, обязанной, по достижении совершеннолетнего возраста, вносить подушную подать государству.

Дуров совсем сник.

— Господин Хлопушин, — проговорил Илья, подсаживая детей в седла (тем временем, ребята укладывали в одну из телег Кирюху). — Можно, мы отбудем? И можно, я внесу этому господину сумму денег за мальчика, которого он травил своими псами, а заодно и за всю его семью, а то ей при нём житья не будет? Купчую оформим после, но деньги я плачу сейчас и забираю людей с их движимым имуществом сейчас?

— Увы, по одному из последних законоположений продажа крестьян без земли запрещена, — развел руками Хлопушин.

— Наконец-то — но как же жалко именно в этом случае, — махнул рукой Илья Иванович.

— Всё будет проще, — улыбнулся Хлопушин. — Над господином Дуровым будет наряжено следствие. На время следствия, губернская власть изымает из ведения и распоряжения помещика, гвардии поручика Дурова семейство крестьян Спицыных, а для ведения их бытом и хозяйством передаёт во временное правление помещику, отставному капитан-лейтенанту флота Несиделову. Хотя, конечно, Илья Иванович, никакое общественное мнение не отменит вашего морального права требовать сатисфакции за оскорбление, нанесённое вашим детям.

Дуров заскрипел зубами, отвернулся. Тем временем, егеря уже подвели ему свежую лошадь, он, замахнувшись кулаком на одного из них, подскочил в седло.

— Так что же сатисфакция, Сергей Николаевич? — негромко спросил его Илья, вплотную подойдя к крупу дуровской лошади. — Отправляйте с нарочным, когда, где и на каком оружии.

— Я п-подумаю, сударь! — несколько передернувшись, произнес Дуров. Вероятно, гвардии поручик, отличавшийся пока на парадах, охотах да в столичных гостиных, а не на полях сражений, сообразил, во что для него может обернуться дуэль с боевым офицером, тем более, выслужившим потомственное дворянство личной доблестью и отвагой.

* * *

— Ну, что мальчик? — Илья в тревоге склонился над телегой, где лежал Кирюха. — Просто сомлел, или что хуже?

— Бог милостив, барин, — Илюха уже перестал быть не по-детски суровым и чуть было не куксился. — А только боязно… Совсем белый лежит Кирюха, когда просто сомлеют — не бывает так…

— Да, глубочайший шок, — подвердил чиновник Хлопушин, заглянув в телегу. — Повезем его в уезд, в больницу?

— Не нужно, — покачал головой Илья Иванович. — Ни у доктора Миронова, ни, тем паче, у вас, не станет времени за ним доглядывать. А кому, кроме вас да меня, нужен крепостной мальчик? Погибнет он там. А мы, Бог даст, выходим…

— Н-да… — кажется, Хлопушин сам кое-что впервые понял про ограниченность своих возможностей. — Вы правы. Везите к себе, а документ о праве опеки над ним и его семейством на время следствия я вам отправлю с посыльным. — И уже вполголоса. — Увы, я не очень верю, что суд над этим сатрапом что-нибудь даст. Вы знаете, как наши дворяне покрывают друг друга в таких делах, даже если и осуждают. У каждого есть больший или меньший грех относительно своих крепостных, нарушающий законы империи, так что, каждый боится стать следующим подсудимым. Но пока дело будет тянуться, вы можете договориться с вашим соседом о продаже крестьян на вывод полюбовно, и я обещаю, что уж на это обстоятельство мы закроем глаза.

— Спасибо, — признательно, но всё же немного насмешливо кивнул Илья Иванович. — Но всё-таки, боюсь, с этим господином мы полюбовно уже не договоримся. А про семью — придумаем что-нибудь…

Хлопушин пожал плечами и приподнял шляпу над головой в знак прощания.

* * *

— Батюшка, он хороший? — спросила Надя, когда уже подъезжали к Несиделовке. Илья понял, что речь про их нового знакомого, молодого чиновника.

— Вроде бы, неплохой, — ответил он. — Но знаешь, в Писании есть такое меткое определение, только Господь и мог его продиктовать апостолу Иоанну: не горяч и не холоден. А проще говоря — и за доброе дело, и как бы себе не навредить, а еще лучше — как бы себе получить, да заодно еще доброе дело сделать, чтобы и при деньгах, и хвалили.

Вот это Надя вполне поняла, кивнула. Подъехала к телеге, на которой везли Кирюху, посмотрела на его мертвенное, будто бы уже зеленеющее лицо — и расплакалась, уже совсем всерьёз.

— Только бы он очнулся!

И Лютик, будто понимая настроение хозяйки, опустил горбатую морду в телегу, понюхал Кирюху и горестно выдохнул:

— Ох! Ох!

…Кирюха очнулся — но в себя не пришёл. В голове от пережитого ужаса у него что-то сдвинулось. Он только подозрительно щурился на каждого входящего к нему в комнату, что-то невнятно бормотал себе под нос, а от совсем пугающих его людей — шарахался. Потом стал говорить более связно, но что-то вовсе непонятное. Посетивший его отец Роман покачал головой:

— Если Бог даст, будет юродивым, будет за всех нас Бога молить. Но к человеческому общению он уж не вернется.

То же, но с позиций светской науки, подтвердил и доктор Миронов. Отец Роман ходил совсем расстроенный, от него пахло вином, чего с ним почти не бывало раньше. Довольно слышно он бормотал строки из «Акафиста Богородице»: «Радуйся, укрощение владык жестоких и зверонравных…» — строчки, недавно вычеркнутые из акафиста по велению царевой цензуры. Ещё он добавлял, цензура не осмелилась бы вычеркнуть, весь псалом «На реках вавилонских.» Особенно, делая акцент на «О, Вавилон, мы разобьём головы детей твоих…» И пояснял, что всё это фигурально, что дети Вавилона — это те, кто разучились понимать и думать, и головы их разбить — заставить их поверить, что у них головы, а не глиняные горшки, а в голове — мозги, а не каша!

Надя плакала, Юрка крепился, чтобы не зареветь, Михайло только бледнел, и на лбу у него вырисовывалась совсем не мальчишеская морщина.

Семья Кирюхи потихоньку все же перебралась в Несиделовку, Илья распорядился поставить для них избу и помочь обустроить двор. Отец Кирюхи, дядя Никифор, только чесал в затылке да кряхтел по поводу судьбы сына. Маленькая Тайка всё время ревела, и Наде, как старшей, оказалось нужно с нею возиться, утешать, а там и играть, вместе ходить по ягоды, словом, снова жить человеческой жизнью, но — вместе, чтобы возвращение к этой жизни не было таким страшным. Кирюхина мамка, тётка Степанида, тоже плакала, но еще и благодарила юных Несиделовых:

— Господа вы мои золотенькие, да хоть он живой еще, Кирюшенька, а коли помрет, так похороним христианским обычаем. А кабы не вы, разорвали бы его звери адовы…

Всё это было понятно, и иногда — похвалы, например — даже приятно. Но было это как-то не так. Не так, как этому быть бы следовало.

Михайло про это высказался как-то отчётливо:

— Моего бы сына до безумия довели — я бы пошел, да красного петуха этому Дурову под крышу пустил. А дядя Никифор только голову да бороду чешет. Нечего сказать — привыкли кланяться да подчиняться…

Юрка и Надя в этой совсем не детской фразе снова всё поняли. И хотя их немного напугало, как зло Мишка это говорил — не могли не согласиться. И всё-таки утешались мыслью, что вот, хоть и через страдание, но Кирюха может стать юродивым, значит, более угодным Богу, чем они, свободные и здоровые ребята.

* * *

Дуэль состоялась, и то, как это произошло, поссорило Дурова со всем местным дворянством, когда-либо служившим. Потому что в армии, на флоте, в гвардии за то, что вытворил Дуров, били канделябрами, как карточного шулера. Специально обернув ватой или ёлочной мишурой, в зависимости от времени года.

Даже те, кто считал Илью Ивановича выскочкой, сочли, что именно он вёл себя абсолютно правильно, а вот столбовой дворянин Дуров учудил такое, что какому-нибудь разбойнику с большой дороги сошло с рук, и не у нас, а в Италии или, скажем, в Северо-Американских Соединённых Штатах. Это у нас разбойников, при удаче, ловят и вешают.

Решено было стреляться, на довольно длинной дистанции и по жребию (настояли секунданты Дурова, а Никита Дмитриевич и Алексей Леонтьевич, которые, конечно же, были секундантами Ильи, не возражали). Право первого выстрела вытянул Дуров. Илья спокойно стоял на дистанции и прямо смотрел. И это его спокойствие сбивало Дурова. Тот откровенно ёрзал, преувеличенно долго целился, а когда выстрел был сделан, он только содрал кору у соседнего дерева. Илья Иванович улыбнулся и, пожав плечами, стал поднимать свой пистолет. И тут у Дурова то ли совсем сдали нервы, то ли был изначально готов коварный план. Из потайного кармана он выхватил совсем маленький, какой-то новомодный пистолетик и выстрелил в Илью второй раз. Тот чертыхнулся, выронил пистолет и схватился за руку. Дуров прицелился еще раз.

— Что вы делаете, Сергей Николаевич, в себе ли вы? — вскричал один из секундантов Дурова, его сосед и партнер по картам господин Костюкович.

— Серж, ты негодяй! — широко раскрыв глаза, буквально просипел другой его секундант, пожилой князь Ставицкий, знавший молодого офицера по Петербургу и бывший о нём много лучшего мнения. — Я сам буду с тобой стреляться!

Илья же, скрипя зубами, отпустил руку, раненную не опасно, но болезненно, подхватил здоровой рукой с земли какую-то палку и зашвырнул в Дурова. Один конец палки выбил пистолетик из руки вероломного дуэлянта, а другой угодил ему по зубам. Дуров взвыл и аж согнулся от такого удара. Илья же, которого уже за руки хватали все четверо секундантов, бросился к Дурову и, несмотря на кровящуюся руку, с силой ухватил его и приподнял над землей:

— Вот же ты Идолище Поганое!

— Спокойно, Илья, будь достоин себя, а не этого мерзавца, — уговаривал его Никита Дмитриевич.

— Через несколько дней все в губернии экивоками узнают о случившемся, а через месяц всё дойдёт до Петербурга — и ручаюсь, никто в его полку не подаст ему руки! — вторил Алексей Леонтьевич.

— А и до этого руку ему подавать было незачем! — рявкнул Илья и шмякнул Дурова об землю. Тот крякнул и сомлел.

— Не копошитесь, ничего у него не сломано, — с презрением бросил Илья дуровским секундантам, кинувшимся возвращать «своего» дуэлянта к жизни (при этом, Ставицкий от избытка чувств хлестал его по мордасам так, как самый ретивый фельдфебель в то время не бивал солдат). — И ничего не отбито. Мне эдак приходилось, в службу боцманом, из загулявших матросиков хмель выбивать. А вот из него кто и как его подлость выбьет?

Развернулся и пошел к своему коню, привязанному рядом в рощице.

После этого, в Несиделовке постоянно ждали подвохов и каверз от соседа. Но Дуров, даже когда пришёл в себя, сидел тише воды ниже травы. Понятное дело, что широкой огласки о дуэли никто не сделал — обеим сторонам было бы дороже.

* * *

…Лес был усеян золотыми и багряными листьями. Тут и там краснела калина. Иногда проскакивал линючий, весь какой-то пегий, заяц. Настоящему читателю будет достаточно одной этой фразы, чтобы вспомнить многие осени, которыми он любовался в своей жизни. Не настоящему и десяти тысяч страниц не хватит, пожалуй.

Какие бы неприятности не происходили, Надя и Леший любовались осенью

Надя и Леший сидели на двух пеньках, поодаль Лютик объедался осенней осиновой корой:

— Ох! Ох!

Надя заканчивала рассказывать Лешему последние новости, про Кирюху и барина Дурова. Леший хмурился и то и дело ударял себя кулаком по коленке:

— Вот же змей! Вот же аспид!

Когда Надя закончила рассказ, он помолчал, потом подошел к той же осинке, которой лакомился Лютик, слизнул росу с коры, зашелся от горечи и потряс головой:

— Ух, вроде мысли начали работать, спаси Бог.

— Дедушка, а вы в Бога верите? — не удержавшись, спросила Надя.

— Как так — «верю — не верю?» — вскинул брови Леший. — Я знаю, что Он есть. Он ведь нас сюда и поставил, своими смотрителями. Меня — в лес, и моих собратьев — в другие леса. Водяного — в реку. Домового — в дом. Потому что свобода воли свободой воли, что у людей, что у зверей, а Правда Божья всё-таки должна держаться, хотя бы — возможность Правды. Сам Господь и старшие Ангелы её, Правду, в поступках и событиях блюдут, а мы, мелкие духи — в повседневной жизни, вот мы с Водяным — по природной, а Домовой — сугубо по людской части.

— Ага, — произнесла Надя, силясь понять то, что сказал ей Леший.

— Да это я тебе потом объясню, — махнул рукой дедушка. — Сейчас другой вопрос: как этого барина Дурова наказать!

— А отец Роман говорит, что Господь запретил самим кого-то наказывать, — вставила Надя, которая с возрастом становилась всё более «вумной». — Он сказал: Мне отмщение, и Аз воздам.

— Ну, это еще надо поглядеть, как толковать, — прищурился Леший, — но я в книжных делах не шибко сведущ. А понимаю одно: мы тут от Бога поставлены, значит, если какой-то негодяй здесь границы возможного и дозволенного перешел, надо его наказать, а то Бог с нас спросит — как же так, слуги мои, вы в ус не дуете, а люди уж думают, что на извергов ни человечьей управы нет, ни Господней? Не слишком чтобы очень, но дать понять: пошел ты, братец, кривою дороженькой.

И, не дожидаясь ответа от Нади, сгорбился и погрузился в свои Лешие думы.

— Ну вот что я смогу сделать? — размышлял он вслух. —Напустить на него волков? Уже осень, его стада уже по хлевам, а их охраняют, так-то просто не подберешься. Волки вместо дуровских овец и коров крестьянских растащат, там-то легче проникнуть. Медведи? Им спать пора.А если взять шатуна Бурилу, не заляжет ведь, дурень, этой зимой в берлогу, как пить дать — все лето проваландался и жиру не нагулял, так он и меня не особо слушает, и чего он сделать-то сможет? Разломает хлев, задерёт одну коровенку — и вся его работа.

Громыхнул осенний гром. Уже несколько дней, с редкими промежутками, шли дожди, прямо-таки ливневые. Стояло тепло, хотя дело было уже к Покрову. И — дождь, дождь, дождь…

Леший сделал Наде знак и резво побежал к своему любимому укрытию — сделанному, правда, для Нади, поскольку, сам он дождь любил и всегда старался попасть под него. Надя села на Лютика и скоро была там же — у сплетенных ветвей двух дубов, на которые за несколько веков, что эти дубы были уже такими великанами, нападало много мелких веток, так что получился естественный навес.

Как только Надя и Лютик под этот навес зашли, снова начался ливень.

Сегодня — какой-то уж очень рьяный, с огромными каплями. И шло десять, двадцать, тридцать минут, а он все не кончался.

Даже Леший уже полез под дубовые ветви.

— Сильно капли бьют, — пожаловался он. — Дождь-то — это хорошо, а вот когда тебя молотят, как пулями, это, государи мои, не гораздо!

И нахмурился.

— Кабы реки из берегов не вышли. Редко наводнения осенью бывают, а всё же случаются. Тем паче, что вся земля — в листьях, трудно ей сосать небесную-то воду.

— Дедушка, а кто из ваших отвечает за дождь? — спросила Надя.

— Ну, считается, что Потучники, — ответил Леший, — но это так только кажется. Они ведь как — случилась туча, ну и сиди на ней, храни, пока не разрешится от своего бремени дождевого. Хочешь — гони куда-нибудь (но с этим они тоже без Ветра не сильно-то справятся), а хочешь, оставайся здесь. А народ они ленивый, поэтому, обычно сами не чешутся что-то с тучами делать.

— Значит, Ветер главный по дождю?

— Ветер-то с какого ляду? — рассмеялся Леший. — Он вольный казак, куда задумает, туда и мчит, а тучи — так, только подхватывает. Вот ураганы, смерчи — это его рук дело. Но не Дождь.

— Так кто же главный по дождю? — не удержалась Надя.

— А Водяной! — улыбнулся Леший. — Откуда вода в небе-то берется? Да из земных вод, и в земные воды потом возвращается! Ну, вертится вода в мире, из озера, аки пар, уходит она в небо, тот пар — это и есть облака да тучи. В небесах им холодно делается, пар от того снова хочет водой стать. Вот тучи и набухают, и проливаются дождём, а после дождя какая вода в землю уходит, а какая — течет в реки да моря. Так что Водяной — за дождь главный ответчик!

Тут Леший что-то прикинул и закричал:

— А поедем-ка к нему, греховоднику, сому осклизлому! Ведь это он на кого-то обозлился и воду в небеса гонит! А заодно и про этого Дурова с ним потолкуем. Ведь сейчас — кто, как не Водяной, способен наказать лиходея. Эх, а может, это он Дурова и наказывает — только с какого ж ляду вода на всех-то льётся?

* * *

Как только дождь поутих, сразу же выбрались из-под естественного навеса и помчались: Надя — на Лютике, а Леший — так, своими ногами, иногда прыгая на неимоверную длину вперед. Скоро выбрались из Петровского леса и устремились дальше — к реке Ордани.

Ордань действительно выходила из берегов. На пологом берегу речки, рыже-красные, уже полуголые деревья по треть своей кроны стояли в воде. Высокий берег уже не казался особо высоким…

Надя глянула направо и ахнула:

— Дедушка, давайте туда!

Направо располагался «починок» — новая деревня, которую создавали молодые несиделовские мужики, женившиеся и отселявшиеся от родителей. Можно было строить себе новые избы на окраине села. Но пологий берег реки казался лучше. Туда и скотину было ближе гонять на заливные луга, и рыбу можно было ловить не от случая к случаю, а каждый день, и затем хоть самим ее есть во всех видах, хоть продавать на торгу. Земля эта принадлежала Илье Ивановичу, так что вопросов не возникало. Починок появился уже года два назад, и с тех пор непрерывно разрастался, в нём было уже с двадцать дворов, с шестьдесят-семьдесят душ, если с детьми считать. Для иного мелкого барина и такая деревня сама по себе была Божьим даром.

И вот теперь этот починок заливала вода! Надя разглядела, как мужики тянут от домов ревущих коровенок, как бабы бегают с узлами, как парни на горбу перетаскивают от новенькой мельницы, у которой уже лопасти погружались в воду, подмоченные мешки с зерном и мукой.

— Дедушка, деда! — теребила она Лешего, пока они мчались в починку. — А можно как-нибудь уговорить, умилостивить Водяного, чтобы он не залил починок?

Леший только хмуро повел бровями.

Приблизившись, Надя увидела, что эвакуация тонущего починка происходит не стихийно. Ею руководил молодой — но уже не юный — мужчина в короткой венгерке, с длинными черными волосами и не менее длинными усищами, притом чисто выбритый. Его дорожная пелерина была отброшена на сидение стоявшей рядом коляски, в которой он, должно быть, и проезжал мимо, когда увидел бедствие. На облучке коляски дрожал, то ли от холода, то ли от страха, юноша, напоминавший сразу всех немцев с лубков. Что-то причитал по-своему, кажется, с удовольствием даже удрал бы, вот только русским явно не владел. Не то мужчина в венгерке.

— Люди! — кричал он с каким-то непонятным акцентом (мы приводим дальше его речь без этого акцента). —Спасайте сперва зерно и птицу, скотина полчаса выдержит, если что, вылечим. Свиней — в последнюю очередь, свиньям вода нипочем, а вот корова или лошадь заболеют! А вы, парни, — обратился он к группе крестьянской молодёжи с ломами и лопатами, — живо копать желоба в улицах и вообще на всех тропинках. Люди все равно пройдут, а вода пусть туда уходит. И копайте их в сторону от реки, чтобы вода стекала на поле, сейчас всё сжато, полю оно полезно! А вы, — обратился он уже к мужикам с бревнами и досками, топорами и пилами, — бегом к краю воды, и я с вами. Будем бить сваи, делать хоть какую-то плотину! И помоги нам Бог, эх!

Он перекрестился по-православному.

«Странный иностранец — православный! — подумала Надя. — Впрочем, батюшка говорил, что у греков и у некоторых арабов в Сирии — тоже православная вера.»

Про то, что есть на свете Сербия и Болгария, Черногория и Дунайские княжества, она еще толком не знала.

Надя подскакала к странному иностранцу.

— Бог святый! — отшатнулся он. — Девочка — и на молодом лосе? Вот уж ходят в Европе дрянные слухи, что в России на медведях ездят, но что взаправду ездят на лосях?

— Он такой один, — сконфузившись, объяснила Надя. — Это Лютик… Он хоть и молодой, а сильный, и он вас выдержит. Он вам нужен, чтобы командовать…

Иностранец заинтересовался.

— А он меня признает? — спросил с опаской, потому что Лютик как-то отстранялся от него и с угрозой постанывал.

Надя наклонилась над ухом лосёнка:

— Лютик, миленький, — зашептала она, — я помню, что ты сирота и веришь только дедушке Лешему да мне. Но этот человек — он хороший, он хочет помочь людям, которых застигла беда, как вот волки съели твою маму, так у них всё хочет съесть вода. Помоги ему, Лютик, побудь его лошадкой, пожалуйста.

Леший тоже подошел, опустил руку на круп молодого лося и прошептал несколько слов. Странно, казалось, иностранец и не увидел Лешего.Лютик как-то облегченно выдохнул, понюхал сюртук иностранца и потерся об него мордой.







Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.