Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Глава 12. Вороновская губерния: первые неприятности





— Не понимаю, почему мы всё-таки на это согласились? — недовольно проворчал Домовой.

— Наде нужно подсобить! — потрепал его по плечу Леший. — Ну, вернее сказать, подсобить нужно её батюшке, но попросила-то нас Надя.

— К тому же, это и без того наш долг, для этого мы здесь и поставлены Творцом, — согласно прогудел Водяной.

— Чтоб подсобить Наде и старому хозяину —тут и разговору нет, надо! — продолжал бурчать Домовой. — Но при чём тут этот губернский ферт, которого они сюда притащили?

А дело было так.

* * *

К Илье Ивановичу с новостями приехал уже известный нам Александр Григорьевич Хлопушин. Был он расстроен, даже подавлен, и, как выяснилось, приехал не столько рассказать, сколько спросить. Совета, разумеется.

В ходе своей превентивной борьбы с угрозой революции в России, император Николай Павлович назначил в Воронов нового губернатора — Александра Ивановича Чайку, из потомственной украинской шляхты. Это был боевой генерал, отличившийся в последних кампаниях, правда, слегка подмочивший свою репутацию делом при Хасав-Юрте пару лет тому назад, когда немирные горцы, заманив его колонну в окружение, уничтожили едва ли не две трети солдат. После этого, его превосходительство и стали двигать больше по статской части.

Генерал Чайка хорошо умел ровно одну вещь: начальственно рявкать. Мышления, о котором говорил магистр Кнезович, умения удержать в голове общий план и замысел своих действий, общую схему тех обстоятельств и событий, с которыми в ходе действий придется столкнуться, у него и не дневало, и не ночевало.

Большинство его распоряжений были или неуместны, или невыполнимы. Все его попытки сделать так, чтобы подчиненные исполняли его волю, оканчивались тем, что эти подчинённые говорили: «Да, ваше превосходительство!», «Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство!», «Будет исполнено, ваше превосходительство!» — и поступали так, как сами считали нужным или — чаще! — так, как им было выгодно.

Но зато рявкать и внушать страх и почтение генерал умел отменно. Все его подчиненные были вынуждены думать о деле хорошо, если наполовину, в остальном, они думали, как бы сделать так, чтобы на нас генерал не рявкнул. Это достигалось, в основном, двумя способами: неуемной лестью и демонстрацией служебного рвения.

Генеральское рявканье, увы, оказалось заразительной штукой. Его ближайшие подчиненные, послужив под его началом годик-другой, сами начинали так же рявкать на нижестоящих.Нижестоящие — на зависящих от них людей, и так до последнего дворника, рявкавшего уже на публику, и до кучера, рявкавшего на прохожих.

В результате вокруг генерала сложился круг особо доверенных сотрудников, буквально слепленный в единый невнятный ком беспорядочной лестью, имитацией бурной деятельности, стремлением показать, какие они все грозные и доблестные, страхом перед рявком сверху и собственным рявканьем по направлению вниз. И этот-то доверенный круг, а вернее сказать, ком, генерал притащил с собой в Вороновскую губернию.

Поскольку служебное рвение былодля губернатора и его окружения одним из основных состояний, старожилы сразу стали ожидать экзекуций. И не зря.

— Беспорядок! — рычал генерал Чайка. — Всюду и везде один только беспорядок! Крестьяне распущенные, того и гляди поднимутся с вилами! Как вы это допустили?

—Но, Ваше Превосходительство, они всегда прибывали в благочинии…

— Что? Кто? Разжалую! Как сметь перечить! Если я говорю, что скоро поднимутся, значит, поднимутся! Как они могут пребывать в благочинии, если по волостям нет полицейских команд!

— Но, ваше превосходительство…

— Молчать! Немедленно вменить помещикам устраивать утреннюю и вечернюю поверку своим крестьянам, в каждом селении, с выявлением неблагомысленных и показательной поркой оных! Далее — сколько душ признавалось на исповеди в умышлениях на существующий порядок?

— Консистория отчитывается напрямую в Синод, но…

— Молчать! С этого момента отчитываться сначала мне! Что «но»? Что вы сказали за «но», черт вас подери!

— Вы же велели мне молчать, ваше превосходительство.

— Смирно! Болван-с! Говорить!

— Но есть сведения, что таких признаний на исповедях не было…

— Отписать епископу, пусть вменит попам лучше спрашивать. Найдутся злоумышленники, как не найтись! Теперь — сколько у крестьян запасов?

— По нашим данным, достаточно для того, чтобы дождаться следующего урожая, хотя и в очень скромном положении. Неурожай прошлого года…

— Молчать! У них должно быть недостаточно запасов, они должны голодать, потому искать средств пропитания и не бунтовать! Произвести реквизиции и передать военному ведомству!

Чиновники обомлели, в том числе, несколько из тех, кого привез генерал. Эта логика даже их повергла в шок и трепет.

— Но, ваше превосходительство, они же тогда точно восстанут, — пролепетал кто-то. — Не уродились озимые, в прошлом году плохой сбор, они и так делают все, чтобы избежать голодовки…

— Болван-с! Её не нужно избегать, её надлежит вызвать!

— Но, ваше превосходительство, мужики и так в известном напряжении нервов, и если мы начнем отбирать хлеб, будет бунт.

— Болван-с! У мужика не может быть нервов, значит, и напрягаться нечему! А бунт — это у них всегда на уме, в силу лености и развращенности. Ввиду этого, как уже было говорено, отправлять по волостям полицейские команды. И пороть-с, пороть-с…

— Ваше превосходительство, в штате нет столько стражников.

— Найдите среди помещиков отставных и ныне служащих офицеров, воззовите к долгу. Пусть сформируют летучие отряды из своих крепостных и дворни! И помните — здесь у нас не должно быть, как тут! Вы распустились при прежнем губернаторе, но я это пресеку! Вся Европа на краю бездны, но мы, благодаря мудрости государя и нашему неусыпному рвению, сделаем шаг вперёд!

* * *

Вот с такими новостями Хлопушин приехал к Илье Ивановичу.

— Будет отбирать хлеб? — мрачно спросил Несиделов.

— Будет, по глазам видно, что будет, — жалобно подтвердил Хлопушин. — И не поймешь — то ли потому что он на самом деле такой болван, то ли потому, что желает как раз вызвать бунт, дабы его доблестно подавить и тем самым отличиться.

— А летучие отряды? — вскинул глаза Илья. — Кто-нибудь из помещиков вызвался их сформировать?

— Пока только Дуров, остальные отговариваются.

Илья проворчал что-то, в духе: «Ну, кто же, как не Дуров!».

— А у него хоть есть, на какие средства обмундировать и вооружить людей? В его нынешних прискорбных обстоятельствах?

— Думаю, что он призаймет, — ответил Хлопушин, — а потом с лихвой вернет эти деньги за счёт грабежа крестьян.

— Тогда так! — резко, всей фигурой развернулся к нему Илья Иванович. — Мы тоже сформируем летучий отряд. Возьмем эту, так сказать, роль на себя, чтобы её не взяли какие-нибудь сторонние мерзавцы. И будем ездить по сёлам, делать вид, что реквизируем зерно, точнее, будем его действительно реквизировать, но потом…

И они зашептались с Хлопушиным, который стал как-то оживать и даже поднимать голову. Надя, как обычно, сидевшая у батюшки в кабинете и осваивавшая вышивание, подняла голову, прислушалась — но тщетно, ничего особо слышно не было…

— К сожалению, часть деревень всё равно будет разорена, — озабоченно вздохнул Хлопушин, уже более или менее в полный голос. — Волнений не избежать.

— Вас интересует избежать волнений или спасти крестьян от голода? — вскинул брови Илья Иванович.

— И то, и другое, но второе — как гражданина, а первое — как молодого чиновника, стремящегося сделать карьеру, — честно, без рисовки признался Хлопушин.

— Ладно, — Несиделов махнул рукой, — ваши резоны — это ваши резоны, и ничьи более. Как же, в самом деле, помочь тем, кого ограбит этот негодяй Дуров? Вот если бы Бог помог, и лес, степь, реки, свой огород, в конце концов, в этом году щедро накормили крестьянина…

— Как будто у Бога нет других дел! — скорбно вздохнул Хлопушин.

А у Нади как будто мозаика сложилась в голове. Бог, у которого много дел, поручил отдельные, так сказать, участки Своего мира добрым духам, которые эти участки блюдут, и перед Всевышним за них в ответе. Следовательно, Богу, может, и не достанет времени на урожай грибов и ягод, на то, чтобы послать в реки рыбу — но этим духам, которых она знает лично, времени уж точно должно хватить! Надо только поговорить с ними. Но так складно, как батюшка и Хлопушин она не сумеет. А с другой стороны — они её на смех ли не поднимут? Уже не совсем маленькая девочка, а забивает такими глупостями головы взрослым людям!

И всё-таки Надя решилась…

— Батюшка, а можно, я скажу! — совершенно серьёзно обратилась она.

Илья как-то удивленно посмотрел на неё, как будто и забыл, что она всё время сидела рядом.

— Что ты хочешь сказать, Наденька? — поднял он брови.

И Надя, торопясь и сбиваясь, рассказала обо всём: о своём знакомстве с Лешим, Домовым и Водяным, о том, что они — добрые, хотя иногда, как Водяной, наказывают плохих людей, о том, что только их и можно попросить дать крестьянам в губернии этим летом столько даров, сколько нужно, чтобы не голодать, когда молодчики Дурова и ему подобных отберут всё зерно. Что нужно им встретиться с Лешим, Домовым и Водяным, всем вместе, всё обсказать и попросить их о помощи.

Хлопушин вопросительно смотрел на Илью Ивановича и вообще, казалось, находился в прострации. А вот Несиделов, казалось, дочку услышал и дочке поверил. Он молчал, покусывал мундштук — думал.

— Хорошо, — наконец сказал он, — и я в детстве с ними встречался. С Водяником, правда, не привелось, он у нас на Северной Двине не больно тароват на встречи, а вот наших северных, архангельских Лесовика и Домового хорошо знавал. Но штука в том, что видеть их и договариваться с ними могут только дети. Взрослым они являются только в самой крайней нужде.

— А сейчас разве не самая крайняя нужда? — умоляюще посмотрела на отца Надя.

Илья снова задумался и начал тереть лоб.А действительно, как ты поймешь — это уже совсем дело табак, или будет еще табачнее?

Допустим, они не вмешаются, и часть губернии оголодает. Люди будут пухнуть, разболеются, кто-то помрет. Плохо, очень плохо — но, допустим, Илья сможет им помочь из своих запасов, что-то купит на стороне за камушки филиппинского падре. И тут сразу вспомнился сон: «Ты не поможешь всем голодным по отдельности, ибо за каждым накормленным сразу появится десяток новых!» И угрожающий голос падре: «Не растрать мои сокровища зря!»

Допустим, и это глупости. Падре, когда говорил о своём знакомстве со змеиным царем, был явно не в себе, нажевался, видать, какого-то тропического дурмана. А давешний сон с этим падре — ну, действительно, время тревожное, нервы уже шалят, вот и всплыло чудо из давних времен.

Голодных накормим, хотя, с этой хищной чайкой у власти, что — каждый год что ли зерно голодным покупать, тут и вправду растратишь сокровища не на дело, а на прихоть и дурость какого-то крокодила в мундире, точнее, хуже — на какое-то холопское потакание этой прихоти. Он ломает — мы строим, а он с еще большей радостью ломает опять. Нет, плохая мысль про закупку зерна, но и её упускать всё-таки не надо. Но точно, ради мелкого голода добрые духи взрослому человеку не явятся.

А если — бунт? Ну, побунтует губерния, ну, пригонят солдат, всё подавят, зачинщиков кого повесят, кого наделят стальными браслетами с цепочкой и отправят шишки грызть в Сибири. И ох, как это будет плохо, но — не смертельно, наверное… Тоже — не тот размерчик, чтобы добрым духам ему, взрослому, да уже и немолодому мужчине, объявляться и раскрываться.

А если такие вот Чайки, Вороны, Сороки, Стервятники — по всей стране? А ведь на то похоже, ибо вряд ли государь только нас, сирых, пожаловал эдаким столпом разума и порядка. И значит, не по одной, так по другой начальственной дурости запылают многие губернии, или — будут готовы запылать по нашему примеру. Огнём займётся Малороссия, Подолия, Волынь, поскольку там мило соединяются патриархальные феодальные строгости и буржуазная практика выжимания из работникавсех соков. Пламя подойдёт к австрийской границе, а мятежные венгры, да и поляки, этим воспользуются, и…

А что «и»? Ты уверен, Илья Иванович, что это будет плохо? Революция, возможно, и не гораздый способ менять жизнь, но — других-то способов тоже нету. По крайней мере, никакой тупой солдафон не будет специально обрекать людей на голод, чтобы потешить своё самолюбие.

Или всё-таки будет? Ведь люди не могут жить без власти, значит, слепят её из самих же себя. И будет ли мужик Демьян Кривой лучше генерала Чайки — это Бог весть, но вообще вряд ли…

— Батюшка! — робко позвала Надя.

— Илья Иванович, — так же по-детски робко позвал Хлопушин.

Илья понял, что уж больно глубоко ушел в свои мысли. Поднял голову, встряхнулся.

— Другого пути, пожалуй, всё равно нет, — сказал Илья, обращаясь к дочери. — Ты поговори сперва с ними, со своими дружками. Если они согласятся показать себя нам, взрослым — хорошо. Не согласятся — уж тогда ты должна быть умницей и всё им правильно рассказать. А то, что голова у тебя на плечах, и барышня ты взрослая, и говорить умеешь — это мы еще прошлой осенью на наводнении видали…

* * *

Несмотря на опасения Ильи и откровенный страх Нади, Леший, Водяной и Домовой дали добро на то, чтобы явиться взрослым и, если их объяснения будут удовлетворительными, помочь в беде. Местом встречи выбрали дом и двор слона, как один из самых укромных уголков. Свой что для Лешего — дом стоял на опушке.Что для Водяного — рядом в Ордань текла совсем маленькая речка, в которой слона уже несколько раз купали.Что для Домового — он слона принял-таки как домашнее животное, часто бегал его чистить и сокрушался, что вот-де второй хвост есть, а гривы, даже одной-единой — нетути.

Слон с удовольствием купался в речке, под звездами. Поливал себя водой из хобота, а Юрка с упоением чесал ему голову, спину, бока. А в слоновьем доме сидели на сене сосредоточенные и какие-то даже мрачные Леший, Домовой и Водяной.Рядом с ними разместилась совсем взволнованная Надя — посредник; чуть сзади расположился Илья Иванович, кажется, погруженный в какие-то свои отвлеченные мысли. А прямо перед собранием стоял и витийствовал — иначе не скажешь! — чиновник Хлопушин.

В красках он обрисовал, какое бедствие ждёт губернию после того, как последнее указание губернатора будет исполнено, если добрые духи, отвечающие за лес, воду и дом не придут на помощь.

— А чего это так: какое-то Идолище поганое, эдакий эполетный и аксельбантный болван, выдумывает каверзу, людям на беду, и притом никто царю не пишет, что твой-де пёс совсем очумел, никто этому болвану ножку не поставит в тёмном переходе, чтобы уж грохнулся и последнего ума решился, никто не поднимется против него, в конце концов, с топором да рогатиной? — сразу взвился Домовой. — Ишь, удумал: из дому последнее забирать! Это что ж — дом, как мокрую тряпку выжать, чтобы в нём и мошке, и таракану крошечки не осталось? Я не согласный! Дом так-то не строится.

— Да и я, господа хорошие, на это пойти неспособен, — вежливо, но очень определённо заявил Леший. — Сколько прежде люди брали грибов и ягоды, стреляли тетерок и куропаток, столько я и сейчас дам, а ни на меру больше! Ведь вы поймите: лес, и дом, и река — не сказочная шкатулка, из которой сколько ни бери, всё золото не кончается.

— Именно так, — учтиво кивнул Водяной. — Если бы у нас было больше времени, я бы пояснил, какими непростыми путями множатся рыбы, воспроизводятся водоросли, да и вообще все богатства водоёмов. Пока же скажу просто: если люди за это лето выловят всю рыбу — уже через год даже по Ордани, не говоря о мелких речках, и на плоту не получится пройти, из-за ряски и водорослей.

— Так что двигайте на сторону своего гублинатора, — хмуро заключил Домовой, — и уж в этом мы вам дадим подмогу. Хотите, договорюсь с его Домовым, чтобы житья ему не дал на казенной квартире? В неделю запросит царя-батюшку о переводе!

— И подтопить я его могу, — добавил Водяной. — В реке Вороне, на которой губернский город стоит, как раз Водяным мой кузен. Люди будут целы, старые дома тоже не пострадают, но забот мы господину губернатору причиним, будет ему не до козней.

— Или вот он лесом проедет… — начал было Леший, но тут его перебил Хлопушин, который как-то совсем побледнел и вытаращил глаза.

— Да вы в своём ли уме, господа духи! — шепотом, но громко воскликнул он. — Всё-таки, каковы бы ни были дурны указания губернатора, он — власть, от государя назначенная! И если его против государевой воли пытаться сместить, это… Это будет значить, что и любую власть можно будет сместить так же, и порядок вконец разрушится.

Ни Надя, ни даже Илья Иванович не читали тогда концепцию господина Локка, что если власть нарушает божественные установления, то она нарушает тем самым общественный договор, а потому народ тоже имеет право нарушить этот договор. Говоря попросту, начать революцию, вроде тех, что сейчас гремели на западе.

А вот господин Хлопушин читал. И Руссо читал, и даже речи Робеспьера во время судебного процесса над французским королём читал. И выводы сделал. Испугался.

— Мы тут не от государя твоего, который то ли из бояр Романовых, то ли из немецких герцогьёв! —Грубо оборвал чиновника Домовой. — Мы тут от Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым! Были до Романовых Рюриковичи — уж я помню, тогда как раз в хоромах боярина Годунова пришлось домовничать — и кончились! Так и Романовы — сейчас есть, а когда-нибудь кончатся. А Творец — пребудет до и после конца мира сего. И мы, слуги его, если нас в мотыльки не разжалуют, тоже пребудем. Так что смекай, кто тут кого важнее. А вот если мы своё подопечное место допустим разорить ради какого-то бревна в орденах и лентах, тут уж Творец нас точно не погладит по шерстке!

А Надя понимала, что друзья правы, совсем правы. И одновременно понимала, что мужики разорятся, если им не помочь. И при этом, хотя ей совсем не нравился губернатор, судя по тому, что о нём говорил батюшка, она очень боялась хотя бы попытаться его урезонить. Ей казалось, что тогда государь-император возьмёт в обе руки по молнии и запустит их в несчастную Вороновскую губернию, и хорошо, если от неё хоть мокрое место останется.

Выхода не было никакого. У Нади на глаза навернулись слёзы. Она была никчёмной самоуверенной девчонкой, она ничего толкового не смогла придумать, и только зря растревожила отца, и господина Хлопушина, и своих друзей-хранителей…

А Хлопушин вспомнил, что падению Годунова предшествовали три неурожая подряд. И тёмное дело о царевиче, конечно. Падению династии Бурбонов во Франции — невиданные для Франции заморозки, не давшие подвести в Париж зерно с юга на баржах. А что если вдруг Романовы падут из-за похожих причин? Нет, тут страшно, про это лучше не думать. А вот что делать с губернатором — думать можно. Ведь этак в самом деле разорит и не то что вольнодумные идеи, саму жизнь не допустит!

Но как при этом усидеть на своём месте?

— Так как же… господа духи… неужели нет никакой возможности изыскать… помочь… удержать, так сказать, статус-кво, — сбивчиво проговорил Хлопушин. — Это ведь всего год, это пройдёт, грозы улягутся, губернатор помягчеет.

— Аще повадится щука до карася плавать, — проговорил Водяной, как он любил, по-ученому, — то не уймется же, пока всю стаю не выловит!

— Вот сказывают про одну лису прожорливую. —прибавил Леший. — хвасталась, что всех зайцев съест. Кого съела, а кто попрытче был, разбежались. Так и померла с голодухи.

Хлопушин, как и все люди того времени, даже ученые-биологи, ничего не знал про такое понятие, как «барьер численности вида», но знал про «простой продукт». Как и пушкинский Онегин, мог бранить Гомера, Феокрита, зато читал Адама Смита. И понимал, сколько продукта должно оставаться в хозяйстве, чтобы хозяйство могло прокормить себя и дать прибавочный продукт.

По всему, губернатор походил на ту лису.

Тут наконец Илья Иванович встал со своего места и решительно вышел перед духами. Поклонился им по-особому, по-учёному.

— Вот что, добрые духи, батюшки-хранители, — сказал он. — Речи вы говорите верные. И я думал да колебался, как же это против власти пойти, да вы, Божьи ставленники, всё растолковали. Нет власти не от Бога, но есть власть, которая про Бога и Божьи законы забывает, в человеческой гордыне своей. И такая власть — не суть уже власть, а эдакая балаганная хоромина, как уж, притворяющийся гадюкой. Как кукушонок в гнезде зарянки. Как волк в пастушьей одежде!

В иной ситуации Хлопушин возмутился бы — Да как вы смеете, сударь мой!

Но сейчас он сидел, задумавшись, что-то подсчитывал. Бормотал — реквизиции на фоне недорода... А сколько до весны не доживут? А детей? По всему выходило, что хищнические действия губернатора подрывают кормовую базу государства.

Человека в мужике Хлопушин не видел, но статистикой владел изрядно.

— Вот наконец верно, спасибо, хозяин! — ухнул Домовой. — Ну что, бечь мне до кума, который в губернаторском доме домовничает?

— Нет, — покачал головой Илья Иванович, — нет, батюшки-хранители. Если мы эдакими каверзами станем действовать, то только раздразним этого врана на нырище, эполетного. И не поймет он ничего.

— Так как же с ним быть! — охнул Леший.

— А это дело хитрое, — лукаво прищурился Илья Иванович. — Но только чтобы их сделать, вы уж, батюшки-хранители, расстарайтесь тоже, хорошо?

— А что нужно, говори, Илья Иваныч! — разом гаркнули в голос все трое.

— Да нужно на первые пару месячишек, хоть до июля, сделать так, как Наденька говорит. Уж не обессудьте, подгоните мужичкам хоть слабых да больных зверей и рыбешку. И, батюшка Водяной, не откажи в дождике, от него грибы лучше пойдут. А ты, батюшка Леший, расшевели грибницу, надоумь белок на земле и кротов под землей растащить её по лесу. Ну, да что я вас учу.

Духи молчали, но не скептически. Скорее, прикидывали, как просьбу исполнить.

— Словом, — продолжал Илья Иванович, — нужно мужиков хоть до июля поддержать. А дальше — моё слово и дворянское, и офицерское, и кормщицкое, и вообще морское! — я своим коштом новые рощи посажу, расчищу реки, поставлю еще деревенек с добрыми домами. Чтобы ваше богатство приросло.

— Ну что же, — промолвил Леший. — Грибница, конечно, так быстро не берётся, но есть у меня ягодники заветные, для тетеревов берёг, ну да с них и осенней калины-рябины хватит, не подохнут. Или пусть на поля летят. А про дичь и зайцев — тут аккурат у тамбовского лешего волков перестреляли, так олени и зайцы чуть не всю траву сглодали, вот я его и надоумлю их к нам перегнать.

— Да и с рыбами, — сказал Водяной. — Побеседую с другими Водяными, может, хотя бы угрей кто-нибудь сушей пригонит. Только вы, Илья Иванович, на забудьте своего обещания, и, если будет на то ваша воля, высадите нам сколько-нибудь сазанов — а то совсем почти не стало, а такая рыба хорошая.

— Ну ладно! — взбеленился Домовой. — А мне-то, мне-то какой урок дадите?

— А тебе, батюшка, — поклонился Илья ему поясно, зная сварливый нрав своего смотрителя дома, — дело особое: глядеть, чтобы люди, пока стоят тяжелые времена, вина зазря не курили, пива без дела не варили, в кабак просто так не ходили, жены у мужей обнов ради блажи своей лишний раз не просили. Словом, чтобы избегли лишних потерь, пока дела мы не сделаем. И чтобы… как сказать-то… чтобы люди за ум держались и бодрствовали, ожидая важного часа.

— Ну, — приосанился Домовой, — у тебя, хозяин, с этим и так слава Богу, а уж за другими домами я тоже пригляжу, другим домовым, кто своих хозяев не блюдут, порядок дам! И рачению хозяев поучу!

Прощаясь, Водяной учтиво поклонился и сказал:

— Так не забудьте про сазанчиков-то. И, Илья Иванович, ни я, ни мои товарищи дольше июля, ну, самое большое, августа, такой мобилизации не выдержат. Не бывает в Божьем мире бездонных шкатулок, и в этом мудрость Творца!

— Будьте благонадёжны! — Илья с благодарностью пожал зеленоватую влажную руку.

* * *

Духи ушли, как обычно, будто растворились: вот были, а вот их уже и нет. Хлопушин вышел из прострации.

— Илья Иванович, — жалобно проскулил Хлопушин. — А нельзя ли было, если уж вы решили пойти на денежные жертвы, просто закупить мужикам хлеба, масла, сала, чтобы они продержались. Зачем такие сложности, да еще и дурацкое, простите на грубом слове, обещание, что мы губернатора сместим!

— Ну, обещание не дурацкое, и я его сдержу, — спокойно сказал Илья Иванович. — Вы же у Карамзина читали, как князь Игорь пошел с древлянского племени дань брать? И раз, и два, и три, а потом древляне как раз сказали ту фразу, который нам господин Водяной переиначил: «Ежели повадится волк ко овце ходить, то не успокоится, пока стадо все не перетаскает». Это понятно ли?

— Помню, — скрипнул зубами Хлопушин, — а вот вы помните ли, какую потом княгиня Ольга учинила карательную экспедицию, да как изобретательно!

— У нынешних палачей на такое ума не достанет, — усмехнулся Илья Иванович. — И никого мы двумя деревьями разрывать не будем, в отличие от древлян, захвативших в плен Игоря. И вообще всё сделаем хитро и тонко, так что нас еще государь император похвалит…

— Как? — сразу подался вперед Хлопушин.

— Скажу позже, — сделал загадочное лицо Илья Иванович. — А что касается закупок — вы не подумали, милостивый мой государь, что выдай мы мужикам масло и муку, и через день прискачет какой-нибудь Дуров и всё это снова заберёт, да еще и выпорет полдеревни — дескать, укрывали продукты, стервецы. Нет, прав падре, — сказал Илья Иванович сам себе, — нельзя просто давать и давать, ибо это будут отбирать и отбирать. Нужно другое — чтобы людям было, где брать самим, и они бы это умели. И что-то еще нужно, да тут магистр Кнезович только поймет, а не моя пустая голова.

— Какой падре? — вскинулся Хлопушин. — Какой Кнезович? Нам еще иностранцев не хватало во всей этой истории.

— Кнезович — это магистр, серб, друг России, как и все сербы, — успокоил чиновника Илья Иванович. — Приехал к нам знакомиться с русским фольклором и обычаями, писать об этом книгу. Живет у меня. А падре — это так, сон про мою флотскую молодость. Приходил тут ко мне во сне один католический монах, знаете ли…

— Ну, чужие сны третье отделение пока не научилось перлюстрировать, — проворчал Хлопушин. — Но всё равно осторожнее. И всё-таки — хоть намекните на план!

— Утро вечера мудренее, — примирительно сказал Илья. — Вы же ночуете у нас? Утром за чаем расскажу.

Илья хитрил. Пока что никакого плана не было. Но он знал, что — появится.

Юрка завел слона в дом, обнял его за хобот, и они расстались, довольные друг другом. Затворили ворота, умный слон задвинул хоботом защелку со своей стороны.

Надю отец уложил поперёк седла. Умаялся ребёнок, совсем уже тряпочка. Лютик сам побежал за хозяйкой. Хлопушин пристроился, ну в самом деле, хоть он и не вполне хороший человек, почему бы не дать ему переночевать в Несиделовке? И, может быть, разрешить день-два побродить, посмотреть на лес, пополоскать ноги в ручье, если уж ему крестьяне как таковые безразличны, так хоть краем уха разговоры и песни услышать. В баньку сводить, а так, глядишь, и отойдёт душа у человека, не совсем пропащий.

Хлопушин же вспоминал по дороге Светония и Плутарха. Про то, что бывали тираны, устраивавшие столько непотребств, что ближайшие приближённые, ими выкормленные и выпестованные, против них восставали.

…Когда он через несколько месяцев про это рассказывал, пытаясь залить пьяной слезой свой вицмундир, магистр Симеон Кнезович только приговаривал — и зачем этим амбициозным птенчикам, ещё от скорлупы толком не очистившимся, классическое античное образование?

Доехали до дома.

— Я спала? — сонно потянулась Надя. — А где Лютик?

— Лютик здесь — сказал Илья Иванович. — Он честно охранял твой сон.

— А я уже почти выспалась! — она резво соскользнула с седла — а я его покормлю и спать пойду, да?..

* * *

— Ну и что делать будем, Магеллан? — спросил Илья Иванович попугая, когда пришел в кабинет, который уже давно служил ему второй спальней, и «разобрал койку», то есть, застелил бельё на кушетку, быстро и сам, по матросской еще привычке.

Илья Иванович давно знал, что Магеллан говорит не только заученные слова. Впрочем, как мы помним, Илья Иванович тайнам Божьего мира дивился как новым образчикам мощи и мудрости Творца, но уж не удивлялся!

— Трудно, — признался попугай. — Но у тебя же есть какой-то план, господин, я вижу его в твоих глазах.

— Ну и что ты в них видишь? — лукаво прищурился Илья Иванович.

— Нужно, чтобы губернатор опозорился в глазах государя, так?

— Да, так.

— Если крестьяне восстанут, это будет позором в глазах государя?

— Нет, государь этого и ждёт, и для этого сюда и прислал это корыто дубовое, орденами по самыйсиятельный афедрон расцвеченное!

— Не учите попугая бранным словам, сударь, — заклекотал Магеллан своим птичьим смехом и перебрался с клетки на спинку кушетки. — Ложись, хозяин, а я тебе попробую лоб размять — думать легче станет.

— И то дело, — согласился Илья Иванович.

Магеллан хорошо умел разминать лицо клювом, не нанося при этом человеку ни царапины.

— А если крестьяне не восстанут? — спросил попугай, когда произвел свою операцию, и хозяин блаженно застонал — мышечные спазмы, действительно, разжались.

— Тогда этот крокодил нильский вынудит их к восстанию.

— А если крестьяне восстанут, не восстав? — спросил попугай.

Илья аж вскочил на кушетке.

— Это как ты себе мыслишь? — ошалело спросил он.

— А так. Думаешь, господин, я не знаю, о чем вы беседовали сегодня у слона?

— А тебе это откуда знать? — Илья вовсе ничего уже не понимал.

— Есть и ночные птицы, — Магеллан снова расправил крылья так, будто разводил руками. — Совы, например. Мне вот помог сыч Уй, он живет в дупле старого тополя на скотном дворе.

— У тебя есть агенты?

— Ну… да, — нехотя признался Магеллан. — Я просто занимаю известное место в мире птиц, и мне агенты положены, точнее, любая птица сочтет за честь таковым агентом стать. Но об этом я пока не могу тебе поведать, господин, прости меня!

— Интересный ты тропический фрукт, — покачал головой Илья. — Почему же ты позволил себя поймать и продать?

— Долгая история, но ты правильно сказал — я это именно что позволил! — снова заклекотал Магеллан своим птичьим смехом. — Не хотел бы я — этого бы не произошло, считай, господин, что я принёс тебе вассальную клятву, и хватит пока на этом.

— Хорошо! К делу!

— К делу. Что говорил наш уважаемый Домовой?

— Что губернатор поставлен от государя, а они, духи-хранители — от Бога.

— Верно. В старое время у вас в России, в Европе, а в восточной стране Японии и по сей день вассал мог переходить от своего государя, если бы он запятнал свою честь, к другому, тем более — к более могущественному.

— Предлагаешь, чтобы крестьяне стали Божьими вассалами? В монахи им, что ли, идти всем миром?

— Какой ты прямолинейный, господин! Конечно, нет. Но вот уйти в лес и в реку, и обустроить там свой дом, и жить дарами леса и реки — люди вполне могут.

— Кажется, начинаю понимать… Поля стоят без хозяев, скотина или уведена с собой, или тоже без присмотра, податей, конечно, никто не платит, повинностей не исполняет… Чёрт, хорошо это всё выходит, но как-то уж больно похоже на раскольников,уходивших от мира. Всё равно пригонят солдат и заставят вернуться к своему тяглу.

— Не пригонят, если наши друзья-духи помогут, — помотал попугай головой. — Если станет видно, что стихия против нашего недостойного губернатора. А затем, господин мой, ты же не жил на Востоке, а мне пришлось, и моим первым хозяином был китайский поэт, каллиграф и философ. Знаешь ли ты, чему он научил меня?

— Чему?

— Иногда нужно не гнать тигра в ловушку, а немного подождать, и появится бабочка, за которой он прыгнет и как раз попадется. Немного подожди, хозяин, а между тем, исподволь готовь это восстание без восстания.

— Ты прав…

* * *

Да, Магеллан оказался прав. Но только налетело сразу несколько бабочек, и окружило как тигра, так и ловца.

Первые стихийные уходы мужиков из деревень начались уже как бы сами собой. Ну, не сами собой, конечно, а ввиду безумной и бездумной активности барина Дурова.

Илья был не прав, когда предполагал, что Дуров решил поправить своё расшатавшееся хозяйство за счёт реквизиций и «стихийных» грабежей в летучем отряде. Если бы это было так, он бы действовал более расчётливо и менее оголтело. Приезжал бы, окружал деревню, чтобы и мышь не смогла прошмыгнуть, вызывал под благовидным предлогом глав семейств на сход, после чего, арестовывал их и, заперев в каком-нибудь амбаре, запугивал баб и заставлял выгребать запасы. И после первой проходки грозил бы бабам, что запорет мужиков, после чего они либо отдавали бы ему недоотданное зерно, либо снимали серьги, кольца, даже и крестики и всё приносили в жертву, чтобы спасти кормильца.

Ничего такого Дуров не делал, а если подобным образом где-то у него и получалось, то стихийно и по наитию.

Он прискакивал во главе отряда самых пропащих своих лакеев и самых забубенных мужиков (впрочем, таковых было маловато, и он навербовал еще каких-то бурлаков, неудачливую артель плотников, бродяг, и так далее, вплоть до известных воров и грабителей), эффектно проносился через деревню, вставал у церкви или у самого богатого дома, или вообще там, где была площадка. Если в селении была своя церковь, то требовал попа и заставлял служить молебен о здравии государя и всей царской семьи. Если церкви в селе не было, вытаскивал из рядов своего воинства попика-забулдыгу отца Анастасия, и тогда молебен служил он, часто не вполне крепко держась на ногах.

После этого, Дуров требовал накрыть ему и честному воинству стол. Если в селе или деревне был центр владений помещика или стоял господский дом, Дуров иногда пытался туда вломиться. Но это заканчивалось по-разному. Например, отставной штабс-капитан Анатолий Катарцев не только не пустил к себе «летучий отряд», но собрал собственную дворню, раздал оружие и устроил такую пальбу, от которой дуровцы спаслись позорным бегством, и больше во владениях этого сердитого барина не появлялись. Так что после нескольких неудачных попыток, Дуров старался обойти местного барина, если село было частновладельческим, десятой дорогой, и иметь дело непосредственно с мужиками.

После застолья, где ушлые крестьянки старались не жалеть для дуровцев самогона, уже начинались реквизиции (иногда это начиналось и на следующий день после въезда в село, смотря по размаху застолья). И, ясное дело, что к этому времени все, что мужики хотели, они уже прятали. Обозленные разбойнички (да простит нас читатель, мы будем называть эту скверно пахнущую человеческую материю ее подлинным именем) отыгрывались, конечно, на хозяине и хозяйке, иногда раздевали догола, иногда в таком виде впрягали в телегу и гоняли по улице. Бывали и более гнусные проделки. Но в большинстве случаев издевательства для мужиков и баб были терпимыми, и, претерпевая, они смекали: зато буренка наша там-то в лесу схоронена, а зерно в такой-то яме у реки закопано, так что пусть, ироды, куражатся, портки я новые справлю, а до урожая сыт буду!

Но с течением времени даже до Дурова стало доходить, что крестьяне его дурят, и гнусные проделки участились (правильности в проведении реквизиций, правда, не прибавилось). И когда какой-нибудь дуровский «унтер» приказывал положить всех баб, чьи мужья были заподозрены в укрывательстве хлеба, заголить и произвести обычную для бандитов в таких случаях процедуру — тут мужики, действительно, брались за колья и охаживали разбойников. И после этого — нечего делать! — собирались и уходили в леса.

Кроме того, Дуров, который уже получил порцию губернаторского рявканья за то, что «зерна и прочих припасов собрано слишком мало против исчисленного числа, надобного для задания голода», взялся проверять деревни по второму и третьему разу. И мужики стали уходить, не дожидаясь новой напасти. Илья спохватился, когда в одну ночь обезлюдело сразу несколько соседних поместий, и к нему в полном смятении ч







ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.