Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Глава 15. Неожиданные союзники горожан





— Вот народ! — восхищенно и одновременно обескуражено произнес кто-то из мастеровых. — Горячие и, видно, прямые, честные. Но вот всё им, видать, не так, всё нужно по-своему устроить, оттого и бунтуют.

— Кто знает, — покачал головой Архип.

Казалось, он продолжает в мыслях спорить с мадьярским господином, и что-то у него в этом споре внутри своей головы не гораздо между собой сходится.

Он помахал головой своей коротко стриженой головой, будто стараясь отогнать наваждение и выгнать пока что мадьяра из мыслей.

— У нас, однако ж, господа мастеровые, заботы свои, не чета, может быть, мадьярским. Давайте все разом договоримся, как завтра будем действовать, кто где встанет, кто кого и как поддерживать будет, что предпримем, чтобы поджигатель, хоть бы он и мышкой обернулся, не прошмыгнул!

— Так что ж! — развел руками простодушный детина, из скорняков. — У тебя, Сергеич, на лице написано, что уже все придумал. Давай, расставляй по местам да давай урок, а мы тут — все твои!

— А вот и не мои! — вдруг озлобился Архип. — Вы царевы да Божьи, а так — люди вольные! Ишь, удумали — этот господин иностранный про меня сказал, что я вам за воеводу и за губернатора сойду, а вы и уши развесили! Нут-ко, сами думайте, кому куда встать, да говорите, а другие послушают да поправят. Ум хорошо, а двадцать — куда лучше.

И трудно сказать — Архип сам этого не понимал — что его больше тревожило. То, что мужики все на него положатся, сами думать разленятся, будут ждать его приказа — а к такой ответственности Архип себя не считал готовым, да и не подписывался быть генералом. Или — то, что он сам окажется прав, и удел простого человека на Руси, действительно, свою работу работать, да если напали, за себя постоять, но не решать каких-то действительно важных вопросов. «Вот чертов мадьяр! — аж злился Архип, зыркая на дальний столик. — Разбутенил мысли, заставил подумать и в своих же мыслях усомниться, и сидит себе, в ус свой длинный не дует!» Но злиться — злился, а сам слушал, что говорили мужики, подавал советы, поправлял вовсе несуразные идеи, предлагал, как лучше, высказался за себя, что-де возьмет молотобойцев, да пусть к нему еще человек с пяток прибьются из желающих, возьмёт пару самопалов и засядет у основной улицы, которая ведёт к складам, поскольку, если на них таки погонят солдат, то именно этим путём.

В совет включился закарпатский русин Ричка, который, в отличие от своего мадьярского спутника, никуда не отсел и продолжал покуривать длинную расписную трубку да временами плескать себе в рюмку из штофа и заедать капустой. Казалось, ему обсуждение весьма интересно, и судя по внимательному выражению глаз, есть, что сказать. Но, как мы помним, русин был человеком степенным, спокойным, поэтому, пока мужики ожесточенно спорили, где на какой точке лучше встать, чтобы не упустить злодея, он только слушал. Наконец, когда показалось, что все посты распределены, он легонько стукнул ладонью по столу и негромко вмешался:

— Вы, панове, забыли про крышу, — напомнил он. — А ведь оттуда и видно лучше, и, если злодей уже подошел к стене, легче можно его поймать — просто спрыгнуть или, того лучше, сбросить на него сеть, хотя бы рыбачью. С другой стороны — там высокие деревья у складов есть?

— Да растет пара тополей, — кивнул кто-то из мастеровых.

— Отож! — утвердительно кивнул «хозяин Ричка». — Злодеюка может всех перехитрить, выждать на тополе, пока вы его будете зыркать глазами понизу, и потом с тополя перебраться на крышу, а там уж — пробраться вниз.

— Правильно говоришь, добрый человек, — одобрительно усмехнулся Архип. — Может, ты тогда крышу на себя и возьмёшь, уж раз с нами задержался?

— Задержался, — спокойно кивнул хозяин Ричка. — Вы свои семьи и свой город от панов защищаете, как вам не помочь? И крышу я на себя возьму, только для этого мне кой-чего нужно.

— Говори, говори, Юрий, не прогневайся, не знаем, как тебя по отчеству! Времени мало, но что сможем, найдём.

— Во-первых, — Ричка стал загибать пальцы так буднично-делово, как будто торговался с кем-то об условиях контракта, — мне нужно хотя бы пяток хлопцев, помоложе и погибче, легче весом, но с хорошими мышцами и тяжелыми кулаками. Один я во все стороны не угляжу.

— Это будет, — кивнули мастера сразу с нескольких сторон, — есть такие подмастерья, и сыновья есть.

— Не всё еще про них — они мне нужны как наираньше утром, чтобы я хоть трохи им показал, как так спрыгнуть с крыши, чтобы и не переломаться, и разом вскочить на ноги и огреть врага.

Мастера задумались, но сразу же утвердительно кивнули: утром так утром, на самой зорьке, благо, время летнее и светает рано.

— Ну, дальше, — Ричка продолжил загибать пальцы, — мне будут нужны рыбацкие сети, для чего — я уже сказал. Я здесь совсем еще никого не знаю. Одна сеть имеется у добродия Журбенко, у которого мы стоим постоем, но этого мало, у каждого хлопца и у меня должно быть по сетке.

— Рыбу нам здесь не дают ловить, — отозвался кто-то из то ли ткачей, то ли портных, — но и сети тебе будут.

— Дальше — нужна гибкая, прочная и притом лёгкая верёвка, которая легко затянется. По две таких верёвки на хлопца, так, чтобы по ней было можно с крыши спуститься и ею было бы можно заарканить поджигателя.

— Будет!

— Ну и последнее, — Ричка напрямую обратился к Архипу, — к тебе или твоим товарищам, пан кузнец! Я не взял с собой свою бартку — это такой топорик на длинной ножке, как бы и трость, как бы и топор. Когда нужно быстро захватить врага и хоть его убить, хоть обезвредить — нет ничего лучше бартки. Откуйте мне такую, чтобы была по руке. И тогда злодей, если он только не черт Антипко, не уйдет от нас.

— Эта задача — самая трудная, — почесал в голове Архип. — Я ведь таких топориков не видал, да и выспаться бы всем перед делом, чтобы завтра глазами не хлопать.

Ричка спокойно пожал плечами.

— Попробую без бартки.

— Да нет, нет, хозяин Ричка, — спохватился Архип. — Ты прости меня, это так, слабость человечья. Скую я тебе бартку, будет по руке. Не сомневайся!

— Добре, — строго и сдержанно кивнул Ричка. И снова замолчал. Странный он был человек, хотя и явно хороший. И уж наверняка бывалый — как-то сразу заметили все легкий шрам у него на скуле, и второй — на лбу.

Обсудили еще кое-что и хотели уже было расходиться, как вдруг из-за соседнего стола донеслось:

— Погодите, господа мастеровые! Ох, скажу кой-что!

Все разом обернулись туда — от неожиданности даже не заметили, как невозмутимый хозяин Ричка резко развернулся на голос и сжал рукой что-то под кожухом у пояса, должно быть, нож.

* * *

За одним из соседних столов сидел юноша, совсем еще желторотый, с едва обозначенными усами и бородкой, обликом похожий на барского слугу, но какой-то потрепанный, с синяками под глазами и еще одним — на скуле. Был он в одной рубахе и в штанах, явно форменных. Он и окликнул участников совета.

— Это еще кто такой? — вскинул глаза слесарь Тимофей. — Ты чего, мил-человек, к нам подобрался, и что нас зовешь?

— А ведь ты из господских слуг, — с явной угрозой проговорил корзинщик Филимон. — Какое это у лакея до нас дело?

Парень открыто и даже дерзко хохотнул, обнажив крупные зубы.

— Из господских слуг, дяденька, да еще из каких! Я ведь слуга его благородия гвардии поручика господина Дурова.

Все только разом крякнули от такой наглости и сразу не нашлись даже, что сказать. Только Ричка, возможно, потому что еще не очень запомнил фамилию главного местного ирода, продолжал мрачно и пытливо смотреть юноше в лицо.

— Да больше скажу, — продолжал парнишка. — Я и есть тот злодей, на которого вы тут облаву ладили. Меня Дуров и отправляет поджигать склады.

Тут мастеровые еще сильнее крякнули. Архип искал, что бы сказать, дюжий ткач Данило отдувался, корзинщик бормотал: «Вот те, бабушка, и Юрьев день, и как же теперь понимать эту кумедию?» Кто-то из гончаров сурово спросил:

— Так ты, паря, чего — каяться пришел или язык нам показать, дескать — лучше не пытайтесь склады оборонить, все ваши планы знаю и подожгу.

— Хотел бы так — тихонько бы ушел и вам себя не выдал, — бесстрашно, но и открыто ответил юноша. — Да вы позволите к вам за стол?

Мастеровые поворчали, но подвинулись. Юноша спокойно, хотя и явно немного напряженно подошел к столу, плюхнулся на лавку.

— А уж не откажите и капустки у вас скушать, с грибочками?

— Ешь, да дело говори, — сурово прикрикнул Архип. — Чего это ты нам решил открыться? Хозяина продать хочешь, или совесть заела?

— Совесть не совесть, — немного помолчав и заодно прожевав горстку капусты и пару грибков, ответил юноша, — о совести нам мало чего известно. А вот досада взяла, что господин Дуров меня за дурачка держал. Ведь он что мне сказал, когда сегодня вызвал: иди, говорит, Мишка, завтра к складам да подожги их, поскольку-де в городе объявились жиды, французские агенты, и те жиды опрыскали уже склады зельем, от которого любые припасы травятся. Ничего не поделаешь, надо, стало быть, все огнем пустить, чтобы народ не соблазнился на муку с солониной и не поотдавал Богу души. Все растолковал, выдал хитрую заморскую штуку — зажигалку, выдал и воды горючей, и всего, что для этого дела надо.

— Вот гад, козье племя! — не удержался и сплюнул кто-то на пол. Архип сердито глянул на него: не погань того места, где люди пищу принимают!

— А меня, — продолжал Мишка, — сумленье взяло. Ну зачем французам посылать подсылов к нам в Воронов, что мы за столица? Да еще — жидов! Жиды ведь лучше замок снимут да товар унесут и продадут, чем его отравят. И что это за яд такой, что через стены может потравить столько припасов? Думал, думал, а ноги меня сюда и несут, да я тут неподалеку и квартирую, на старом сеновале. А глаз у меня видючий, я хоть весь в своих думаз, а краем глаза смотрю, кто да чего вокруг меня делает. И смотрю — один человек сюда идет, второй, там уж и трое — и все в этот кабак. Никогда здесь столько народу не собиралось. Ну, думаю, никак что-то готовится, видать, поэтому и хозяин мой всполошился. Я выждал у дверей, пока вы сели и разговаривать стали, и, мышкой, мышкой — сюда.

— Ну, услышал наш разговор, и что же теперь думаешь? — исподлобья спросил его трубочист Ерофей.

— Да пёс он, господин Дуров, — просто ответил Мишка. — Это, правда, и так не тайна, да я, господа мастера, человек не брезгливый. Ведь я от своего барина, Анатолия Петровича Катарцева, у которого служил форейтором и потом конюхом, сбежал, так что мне заступник был нужен, чтобы не поймали. А тут и летучий отряд появился, летучего-то бойца никто, думаю, не тронет. Ну и пошел к Дурову, и уж там насмотрелся на него, навидался его барских замашек. И всё бы ничего — а тут прямо заусило, с такого обмана, не только что подлого, а и глупого! Жидов каких-то выдумал, яд, проникающий через стены. За сопляка он меня, что ли, держит, или за дурачка? Ладно, он с чужими волк — так хоть со своими держись, как человек! Ты других мордуй, а своего человека за холопа безответного не держи! Иначе — как? У меня понимание об себе имеется.

— Ну, молод да гонорист ты еще, чтоб понимание о себе иметь, — мельком заметил Архип. — Ты давай без турусов на колесах. Что решаешь делать?

— А вот что, — тут глаза Мишки прямо-таки загорелись, и он заговорщически зашептал. — Господин мадьяр, конечно, вещи заумные говорил, и нашему человеку лишние, а всё ж кой-чего сказал правильно. Почто нам наше же добро только стеречь, надо им и попользоваться?

— Ну? — кое-кто из мастеров придвинулся к Мишке с интересом, а кто-то — нахмурился, чуя что-то недоброе.

— А еще, — продолжал Мишка, чтобы совсем завладеть вниманием сборища, — надо так сделать, чтобы господин Дуров и губернатор уже не отвертелись от царева суда, если вы этого хотите.

— Да не томи, стервец! — кто-то стукнул кулаком по столу, так, что даже капуста выскочила из миски. — Что ты надумал?

— А вот что, — Мишка снова показал крупные зубы. —Надо, чтобы вы меня всё же поймали, но уже в самом складе, как снять замок, я знаю, приходилось… Всё одно я так думал поступить для поджога — эти стены огонь, может, и не возьмёт. Ну, стукните меня раза два-три, а потом — набирай себе зерна, соленьев, масла, сколько нужно — ведь это всё ваше, а дома детишки последнюю корку по три дня сосут. И всё, ведите потом меня хоть к жандармскому полковнику, хоть сразу везите к царю, я всё покажу на злой умысел Дурова, губернатора и всей их кодлы. За снятый замок с вас спроса не будет, за унесенные запасы — всё на меня вали, или просто говори: «Чиновники и покрали». А мне, за то, что такое вам подсказал — извольте хоть мешков десять муки да бочек пять солонины, да еще всякого-разного.

— Тю! — насмешливо вскрикнул портной Журбенко. — Да ты, хлопче, их не унесёшь!

— Уж это я решу, как унести или увезти, — со спокойной улыбкой ответил Мишка. — А моя доля — это моя доля, иначе, чего ради я вам тут открылся?

— А на кой же тебе пёс столько припасов? — пытливо спросил корзинщик Филимон. — Семья у тебя в катарцевской деревне, если вообще есть у тебя семья, сам ты в мире один как перст? Возьми себе круп да мучицы мешок, да бочонок солонины — оно и хватит.

— Я уж решу, куда это сбыть и как с этого получить копейку, — покачал головой Мишка. — Ну что, господа мастеровые, по рукам? — И выставил свою ободранную, натертую конским поводом руку.

* * *

Но мастеровые не торопились бить по рукам. Они шушукались, совещались, разводили руками. С одной стороны, малый был прав — глупо это сторожить добро, а не пользоваться им, ровно как та собака на сене. А с другой стороны — что-то не то, не правдивое, кривдоватое было в мыслях этого юного молодца.

Архип тоже думал, прикидывал, что и как. Уж такое было время — думать и мыслить.

А потом встал. Глаза в глаза они стояли кузнец Архип Сергеев, и Мишка, бывший форейтор и конюх, а после дуровский «боец», тоже уже явно бывший.

— Вот что, вьюнош! — голос кузнеца звучал так торжественно, как не звучал он и у владыки архиепископа Вороновского и Тамбовского на пасхальной проповеди. — Пришел ты вроде с добром, да с таким, которое, случись ему сбыться, на поверку хуже зла выйдет. Припасы эти, если на то пошло, не наши, а мужицкие, вы же, дуровцы, их у мужиков и отбирали. Так что, если по истинной правде, нам это бы всё по деревням развести, или мужикам деньгами отплатить, или отработать. А теперь, хорошо или плохо, это имущество казенное. Мы просили губернатора нам его продать — за божеские деньги. Но не даром давать, и не на разграбление. Так что — не быть по-твоему. Тем паче, что тебе до наших деток как до высокой тучи, не жалко тебе их, тебе хочется свою гордынюпотешить да деньжатами разжиться, потому как, из губернии так и так тебе бежать. Но в том и в другом мы тебе — не помощники. Иди отсель! — тут кузнец уже устал держать торжественный тон и просто рявкнул.

Мишку перекосило. Он как-то дернулся рукой, то ли желая ударить, то ли нащупывая нож, и Архип сам наклонился, набычился и сжал кулаки, и тихо встал за его спиной суровый хозяин Юрий Ричка. Но Мишка мотнул головой, как-то присгорбился, повернулся, шагнул через лавку и побрел к выходу из трактира. Без любых слов, хоть молящих, хоть злых, хоть просто прощальных.

— Гнида, — проговорил Архип, садясь на лавку и наливая себе для успокоения из штофа. — Корчит из себя что-то эдакое, а сам готов продаться хоть Дурову, хоть бы и нам, сирым.

— Одно слово — лакей, оно по нему и видно, что лакеем у Катарцева был, лакеем от него и сбежал, лакеем и пребудет, — бросил еще кто-то из мастеров.

— Теперь смотреть за складом особо бдительно, — бросил Архип. — Он, собака, теперь, чую, не для Дурова, а для собственной гордыни пакость учинить может.

— Такой может, — коротко бросил Ричка. — Будет бартка — я ему покажу, какая она на самом деле бывает, гордость.

Тут у входа в кабак заслышалось бряцание экипажа, и участники совещания насторожились, начали было рассаживаться по другим столам, а Ричка снова что-то сжал под кожухом у пояса. Но вбежал довольно молодой ладно сложенный господин в шляпе и пелерине. За ним поспевал подмастерье башмачника, вечером относивший заказ в гостиницу.

— Я Симеон Кнезович, врач, — отрывисто произнес господин. — Кто здесь кузнец Архип Сергеев? Надо скорее ехать к вам, смотреть больного. Судя по тому, что мне рассказали, каждая минута может быть дорога. И жаль, что я не узнал об этом сразу.

— И то верно, — заторопился Архип. — Ну, товарищи, завтра сразу после заутрени — у складов, и так делаем, как решили!

— Точно так! — не сговариваясь, вымолвило сразу несколько мастеров.

Ричка переговорил с мадьяром, с Журбенко и сказал Архипу:

— Я с тобой, пан кузнец. Пан Кунфи с паном Журбенко объяснятся и жестами, а я хочу быть при том, как моя новая бартка родится!

— Быстрее! — рявкнул на них Кнезович чуть ли не как губернатор. — Там человек погибает, а они про бартку какую-то…

* * *

Мишка Тухачев, бывший форейтор, брел по улице, понурив голову и нервно сжимая кулаки. Наверное, если бы он не запретил себе плакать еще в детстве, то и плакал бы.

Всё выходило как-то крайне нелепо.

Вроде бы, и воспитание Насти дошло до логического завершения.

И Мишка даже начал гордиться тем, что мог поучать кого-то про жизнь, начал входить во вкус от игры в учителя.

Тем более, что во время зимних бесед Настя задавала вопросы вроде и наивные, но такие, над которыми и Мишке приходилось чесать затылок и сидеть над умными книжками, ломая голову, как всю эту премудрость самому освоить, а потом ребёнку, фактически-то ещё совсем несмышлёному, обсказать. И вроде спрашивает про вещи очевидные, но такие, что если бы сам Мишка своего родителя взялся спрашивать, тот ответил бы — «Ну, так уж повелось», «Обычай такой». А барышня въедливая и дотошная, из книжек своих ума, может, пока особо не набралась, но начиталась про манеру разговоров разных умных людей, вот и спрашивает, а ты будь добр, отвечай!

Вот, например — «Почему мы господа, а вы — наши крепостные, как это получилось?» Хорошо, в библиотеке барина «История государства Российского» Карамзина обнаружилась, и Мишка даже сам узнал с удивлением, откуда фраза «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», которую сам много раз в детстве слышал.

Или вот — «От чего люди бывают жадными? Почему человек, который получает что-то, сразу хочет ещё больше? Вот как старуха в сказке господина Пушкина? Или вот как Акулька, ей отец на праздник целковый подарил и отрез на новый сарафан, так она теперь хочет, чтобы было сто рублей и платье, как у государыни императрицы?» И здесь приходится раздумывать, в самом деле, от чего? Вот он, вроде бы, знает, чего хочет, славы и успеха, и ни от кого не зависеть, а чего хочет Акулька? И в какой книжке про это прочитаешь?

Или вот, самый удивительный вопрос: «А зачем нужны человеку слава, и успех, и ни от кого не зависеть? Чтобы друзьям помогать? Чтобы быть воином и иметь верных друзей?» Мишка сам, неожиданно для себя, изобрёл систему, которая и привела его, собственно, в Воронов, и заставила наняться в поджигатели. Дескать, человек старается, прежде всего, для себя. А слава, почести, независимость нужны, чтобы можно было командовать, чтобы на тебя старались. И эту жизненную философию он не столько своей воспитаннице объяснил, сколько сам в ней уверился. Тут всё стройно, почему одни баре, а другие крепостные, чем полезна жадность, почему знаменитый человек может заставить других делать то, что он сам считает нужным, даже идти ради него на смерть.

Настя, впрочем, в меру своего детского разумения тоже в этом уверилась.

И вот всё шло к весне, и Мишка обещал воспитаннице, что они построят на речке английскую крепость, которую краснокожие будут брать, а по той же самой речке к белым будет спешить подмога от трапперов, и командовать индейцами будет она, чтобы мочь правильно распорядиться и победить заведомо более сильного врага. Этим действом он рассчитывал поставить в своей наставнической карьере красивую жирную точку и после этого брать у Катарцева отпускную бумагу и изо всех сил рваться в пластуны. Но судилось иначе.

То ли в жадности было дело, то ли в жажде славы, почестей и независимости.

Мишка уже потихоньку собирал снаряжение для отбытия на Кавказ. Где-то заработав, где-то утащив какую-нибудь полезную вещь, чтобы совесть особо не грызла, старался присмотреть то, что хозяевам не нужно, а ему может пригодиться.

И вот, аккурат на Пасху, когда поехали продавать в Вознесенск остатки барской муки с прошлого урожая, чтобы иметь живые деньги перед летом, на всё про всё, Мишке предложили в трактире, из-под полы, пару отличных пистолетов и новенький кинжал. Он пытался договориться о покупке через месяц, когда по всем расчетам он уже получит и вольную, и паспорт, и подъёмные, но продавец настаивал на покупке прямо сейчас.

Пришлось отдать часть вырученных с муки денег, а барину соврать, что мука частью попортилась по дороге, из-за дождей и плохих дорог. Но дело вскрылось, барин осерчал и велел выдать Мишке горячих, да ещё на конюшне и, в назидание, собрав всю дворню и всё село. Сами по себе горячие Мишку бы не смутили, но публичное унижение — да ещё несколько циничных замечаний барина, в духе — ври, ври, да не завирайся, воруй, воруй, да не заворовывайся — были невыносимы уже для той философии, которую он сам себе выработал.

Это и заставило его, как только он отлежался и подвергнутая порке часть тела позволяла уже нормально сидеть, скрасть с конюшни жеребца и лесными тропами, в объезд дорог, отправиться в имение Дурова. Который именно тогда собирал свой летучий отряд и привечал у себя многих отчаянных парней, не спрашивая особенно об их прошлом.

* * *

По первости Мишка с новым покровителем разговора о паспорте не заводил, ждал, когда они друг к другу присмотрятся. Служил в летучем отряде, сильно старался не выслуживаться, но временами показывал, что он-то – все равно один из первых. Иной раз находил припасы, спрятанные мужиками в совсем хитром месте, иной раз – вынимал целую сбежавшую деревню, ушедшую, как бобры, жить под крутой речной берег. Люди его проклинали, но Мишке, исходя из его философии, в целом-то на это было плевать.

А вот вчера в городе сам Дуров призвал к себе именно Мишку, хотя выше унтера он в его иерархии пока не поднялся, даже бездельник и пропойца, бывший сторож Сашка Усач был уже вроде прапорщика, и задушевно проговорил про дело. Вот есть отравленные склады. Вот их надо спалить. Вот так, чтобы народ ничего ни на кого не подумал и даже сам тушить кинулся. А уж если спалишь – я же по глазам вижу, что ты беглый – будет тебе паспорт вольного человека и двадцать целковых в придачу!

Мишка сразу не поверил в отравленные склады, сразу почуял здесь большой подвох – но на дело согласился, хотя душа — ну не может крестьянский сын так вот просто и хладнокровно сжечь запасы зерна и муки — как-то сопротивлялась.

Вроде бы, Мишка придумал, как и злодейство не совершить, и Дурову потрафить, но мастера не согласились. И здесь всё нескладно вышло.

И то сказать, думал он. Тоже мне — мастера! Как сойдутся — звон, и гомон, и такие тарара, и сякие, и пока к решению придут, все изведутся и изругаются. Тоже мне — гордецы, зовущие бар «козьим племенем»! А с ним они как обошлись — не по-барски разве? С порога облили презрением, говорили с ним, как с сопляком, хотя он им ценные вести принёс, и такой ход предложил, как им добиться своего и семьи накормить, и вообще получить что-нибудь от своей доблести… Да другие бы его в объятьях задушили за такую идею, поили бы и кормили весь вечер, а эти: «Нет, вьюнош!..» Какой он им вьюнош, он уже человек взрослый и рассуждение имеющий! «Не по правде предлагаешь!» Что они за святоши такие, чтобы им всё по правде было?

Да и есть ли эта правда? Вот он её не видел.

Есть цели, большие и маленькие, зряшные и толковые, вот к цели нужно идти. Есть удовольствие, так, чтобы жизнь радовала, чтобы в полную сласть её прожить и уж не досадовать, что помираешь. Сладко попить-поесть, лучших девок переведать, с врагом сразиться, силу свою испытать, ну, и мудрости причаститься — вот она, сладость жизни, и к ней надо стремиться тоже. И чего эти мастеровые? У них есть цель — губернатора унасекомить, ну и сделали бы это, лучше не нужно, когда пойманный свидетель есть, всё готовый показать и подтвердить. Перед ними амбары от запасов ломятся — ну и возьмите эти припасы, поживите, как люди. Так нет же!

* * *

Мишка уже обошел старую верфь и лежавшую за ней Канатную слободу, где сейчас жили в основном корзинщики. Впереди маячила еще пара домишек, а за ними — покосы и на покосах — заброшенный сеновал.

Мишка вдруг понял, насколько он устал. Но нет, нельзя расслабляться, иначе — баста! Расслабился сейчас — расслабишься и в опасность. Сжал зубы, выпрямил спину, хотя после такого дня это было тяжеловато, и зашагал к сеновалу, попутно, таким же волевым усилием, собирая мысли, роившиеся в голове в единую цепочку, отгоняя лишние и вздорные, как мелкую рыбу от невода.

Надо сделать так, чтобы отомстить — всем. И Дурову с его кодлой, которая его тоже ни в грош не ставила, и этим выгнавшим его слободским гусям. Как это сделать? Строим действия по шагу, цепь по звёнышку…

Мишка только дошел до одного из последних домиков перед покосами, а цепь уже сложилась. Правда, вытягивалась она от конца, от финала, от мести, но ведь так и нужно строить планы, особенно — серьёзные!

Надо сделать плохо и дуровцам, и мастеровым. Лучше всего — погубить, и страшно, чтобы люди ужаснулись и потом опасались даже намеком обидеть Михайлу Тухачева. Как это сделать быстро и в одиночку? Да очень просто — спалить, тем паче, что всё для этого у него будет.

Где это лучше всего сделать? Опять же понятно — в складах. Там он уже присмотрел удобный лаз наверх и дальше через крышу.

Как сделать так, чтобы и мужики, и дуровцы полезли в склады одновременно? Уж это совсем просто. Есть время, в которое солдаты пойдут от окраин города к складам, от усмирения змей — усмирять мастеровых. Чуть раньше этого, к складу прибегут переодетые дуровцы. Значит, нужно чуть раньше отворить дверь на склад, набрать себе хоть немного припасов и их вынести. А уже потом — дать знак мастеровщине, что склад кто-то подломил и туда проник. Мастеровщина, конечно, кинется внутрь, а тут прибегут и бывшие соратнички. Не увидят пожара, удивятся и сами сунутся на склад. Тут-то он, Мишка, все и обделает!

Самым тонким местом было — инсценировать пожар для города, чтобы из слобод казалось, будто склад горит, когда он гореть еще не будет. Иначе эти оболтусы из летучего отряда будут до посинения ждать, когда им бежать якобы помогать тушить, а на самом деле грабить. Но и это Мишка придумал — привезти туда сена, ведь всё равно нужно будет скрасть где-то телегу, чтобы увозить припасы, сметать невдалеке от склада стожок и его-то поджечь. Часть мастеровых, конечно, на это отвлечется и убежит тушить — ну, эти пусть живут, с ними он еще потом рассчитается!

Цепочка плана была почти вытянута, когда Мишка услышал всё нарастающий конский топот за ним. Здесь уже была не улица — так, тропинка, ничем, естественно, не вымощенная. Поэтому конские копыта стучали глухо, поэтому он их и не услышал в срок.

Мишка в таких обстоятельствах повиновался какому-то шестому чувству, и это шестое чувство властно говорило ему: в сторону, в темноту, за дом. Ах, дом уже пройден? Тогда — опрометью вперед, и шныряй опять же в сторону, в ближайший куст или стог. И потом, как заметишь, что конник тебя потерял — мчись куда угодно вбок, главное — подальше.

* * *

Мишка так и сделал — задал стрекача вперед, и уже приметил чуть справа удобный стожок, как вдруг тишину позднего вечера на глухой окраине прорезал звонкий и до боли знакомый детский голос:

— Мишка-а-а-а! Ну зачем ты от меня убегаешь.

Мишка встал как вкопанный. Сердце бешено колотилось, а система мыслей, такая упорядоченная и стройная, стала оплывать и рассыпаться, как весенняя снежная баба. Ну что это такое? Откуда? Как не вовремя — но он и отказаться не может. Вот всё может, и нет для него божеских и человеческих законов, а тут почему-то — не может.

Из сумерек к нему уже выходила спокойным шагом невысокая степная лошадка, на которой сидела маленькая барышня, в костюме для верховой езды, сшитом специально для семилетней девочки, несколько пухлая, близоруко щурящаяся, с длинными рыжевато-пепельными волосами, никак и ничем не убранными.

— И как вы здесь очутились, Настасья Толевна? — безнадёжно спросил Мишка. — Как и для чего это вы меня отыскали в эдакой дыре?

— Ну, я в Воронове у тётки, в гостях, — затараторила девочка, лучисто улыбаясь, — я же всегда так, когда у неё именины. А тут увидала тебя на улице, у меня, знаешь, сердце так и забилось. И решила тебя разыскать, а днём увидела, как ты выходил из особняка господина Дурова, и потом решила проследить, и узнала, что ты идешь на старую верфь. Но следить уже дальше не могла, потому что надо было ехать ужинать. Вот, а потом, когда тётка заснула, я выбралась и поскакала туда, к верфи, там было много мужиков, возле кабака. Я у них про тебя спросила, а они сказали, что пошел в такую-то сторону, и еще сплюнули. Ну, я и поскакала. Мишка, а почему они сплюнули, ты с ними дрался? Мишка, а почему ты вообще от нас ушел? Ты же знаешь, как ты мне нужен! Ты знаешь, как я на папеньку обиделась, когда он тебя высек? Я с ним неделю не разговаривала, и еще день и два часа…

Мишка только вздохнул. Ему надо было быть железным, собранным, предельно безжалостным перед завтрашним делом, а тут является этот дитенок неразумный, восторженный по его поводу, готовый бегать за ним хвостиком везде и всюду — и откуда тут прикажете, господа чистые, брать собранность?

* * *

Собранной была сама Настя.

— Миша, Михаил Кондратьевич, давай, я отца за тебя сама попрошу — сказала она вроде бы умоляюще, но вместе с тем и решительно. Она так могла, и Мишка знал, что при такой её интонации — когда она так отца просит — барин Катарцев ни в чём ей не отказывает.

— Ну, давай — сказал он нехотя. Ему не хотелось изображать из себя возвращение блудного сына, тем более — явку с повинной беглого раба.

— А переночуешь пока у тётки на сеновале. Пойдём, я про тебя дворнику скажу, он тебя определит.

— Ну, пойдём. — это Мишка сказал уже более охотно. Он сразу прикинул, что или у тётки, или где по соседству, в таких же барских особняках, можно скрасть телегу, и уже тогда точно осуществить задуманное — и задание Дурова выполнить, и себя, любимого, не обидеть.

По дороге, правда, пришлось выдержать ещё одну философическую беседу, что сейчас Мишке было уж точно не кстати.

— Миша, а что такое, по-твоему, любовь? — спросила она, после того как они уже прошли молча с сотню саженей.

Мишка даже остановился, как будто его из ведра колодезной водой неожиданно облили, и судорожно стал думать, что же ответить. Он понимал, что любовь — это такая барская штука, это не девку на сеновал заманить пряниками, это должно быть как-то по особому, книжек про это он, служа «нянькой», прочитал достаточно, но что это за такая прихоть — чувства — он не понимал. И, кажется, в собственной жизни ничего такого не испытывал.

Как будто не замечая его, мягко говоря, изумления, Настя пояснила:

— Понимаешь, Олюшка замуж выходит. За своего корнета Красновязова. Говорит, да и говорила, что любит его безумно, что жить без него не может, что хоть войны и нет, а когда он в отъезде, ей всегда страшно, вдруг конь понесёт или пистолет без спросу выстрелит.

Олюшка, старшая сестра Насти, конечно, знала жизнь в основном по сентиментальным романам, но что значит — «жить не может»? Мишка всё ещё тёр лоб, пытаясь хоть как-то сформулировать мысль. Этот вопрос, хоть он и привык, что Настя умеет задавать неожиданные вопросы, был уж как-то совсем врасплох. А Настя продолжала развивать мысль.

— Ты же сам мне объяснял: в этом недобром мире друзья нужны, чтобы в случае чего помочь, и ты должен, если что случится, помочь другу… Но как человек может из всех своих верных друзей выбрать одного, и решить, что он лучше и главнее всех остальных? А ещё она говорит, у них любовь с первого взгляда, то есть они даже и друзьями не были?

— Понимаешь — сказал Мишка несколько натянуто, вспоминая какие-то общие фразы про то, чего он точно толком не понимал — вот, говорят, негоже человеку быть одному. Если у человека нет семьи, нет детей, то он, считается, и не человек до конца. И вообще, если ты можешь кому-то дать всё, что ему нужно, так это тем более значит, что ты как человек состоялся и у тебя всё есть, и есть то, что ты можешь без ущерба для себя отдать.

— А интересно, я смогу кого-нибудь полюбить? Вот тебя, например! А ты меня? А ведь мы и так друг друга любим, мы же друзья? И вот отца люблю, и матушку, хоть она и сердится на меня часто, и сестрицу Олюшку, и вот даже котёнка Рыжика! Ужас, любовь, она, оказывается, такая разная! И как много я всего ещё не понимаю…

Непонятно, во что бы всё это обернулось, если бы они не дошли до тёткиного дома. Тут Настя прекратила философию, познакомила Мишку (как крепостного своего отца, не говоря ни слова о том, что он беглый) с дворником Потапычем, договорилась с кухаркой насчёт ухи, оставшейся от обеда, и отправилась составлять компанию тётке, солидарно с ней зевать над пяльцами и выслушивать её непрерывные сетования о том, что раньше было лучше, а теперь и хлеб не тот, и крестьяне разленились, и начальство без рвения служит, и погода испортилась, даже солнце хуже греет и меньше светит…

А Мишка поел и завалился спать, не на сеновале, а как раз в телеге, на которой только что привезли сено и которую Потапыч до утра пристроил в углу двора.

* * *

— Ну что, Федосья, как дедка Севостьян? — спросил Архип, заходя в дом. — Да, вот познакомься, вот наш добрый друг из Подкарпатской Руси, из австрийских земель, но наш брат, православный, из крестьян, Юрий. А вот учёный человек Симеон, тоже наш брат, из Сербии, он даже в православном монастыре рос, а потом в Германии всяким умностям учился, в том числе докторской премудрости. Они у нас сегодня переночуют, а доктор, если что, и дедке поможет.

— Ох, плохо дедке! — воскликнула Федосья. — Боюсь, до утра не протянет.

— Где можно помыть руки? Да лучше не холодной водой, а с кипятком! — мягко, но решительно сказал Магистр. — Пока мою руки, расскажите, что с дедкой не так.

Федосья хлопотала, растапливала самовар, в диковину это, мыть руки кипятком, да может быть, доктора что-то такое знают, зачем. Или ритуал у них такой.

И рассказывала.

— Вроде рёбра целы, а весь квёлый какой-то. Иногда задыхаться начинает. Бредит, свету не узнаёт, кричит — темно, темно! Просит лампадку пред святыми ликами, да откуда же святые лики в бане, я ему Спаса и лампадку приношу, а он всё кричит — темно, темно, не вижу. Потом вдруг как будто прозревает, начинает молиться на Спаса, а потом снова падает и хрипит, как задыхается.

— Ну, ясно. Архип, ледник у тебя в доме есть?

— Есть, как же не быть!

— Лёд поколоть сможете? Деду нужен лёд к голове и грелки к рёбрам. Грелки — это просто, наливаете кипяток в любой мешок, да укутываете овчиной, чтобы не обжёгся. Руки помою?

Федосья налила кипяток в рукомойник. В рукомойнике и колодезной воды хватало, вышла нормальная, горячая.

— Мне кто-нибудь поможет?

— Я — вызвалась Катерина Архиповна, невесть откуда сверзившаяся.

— Мне бы повзрослее, лёд с ледника унесть и поколоть. Да воду кипятить всю ночь, может быть. Не серчай, барышня, тут не ум, не решимость, тут сила и рост нужны!

Катя слегка загрустила, четыре года, когда ещё силой и ростом до тяти дорастёт!

А потом Федосья сказала решительно:

— Я буду герру дохтуру помогать. А ты, Катька, пока главная по дому будешь. Отца с гостем накорми, да и герру дохтуру принеси, вдруг оголодает.

И полезла в подвал, в ледник.

* * *

Магистр обкладывал деда, голову напиленными ледышками, тоже закутанными, а рёбра — грелками.

Когда дед начинал хрипеть, магистр двумя руками упирался в грудину, толкал туда-сюда, говорил — дыши, дыши сам!

Федосья носилась со льдом, с кипятком…

Только к первым петухам дед как-то резко приподнялся, сказал: — Перед смертью не надышишься! А я вот надышался, не помирать, значит?

— Лежи, лежи! — Чуть не запри







Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.