Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Глава 25. Позор барина Дурова





Господа откатывались к своим лакейским «дружинам», в изнеможении вытирали головы платками, требовали от слуг фляжки и отхлёбывали из них кто водку, кто коньяк. В общем, они понимали, что власть уходит у них из рук, но никакого основания протестовать они не имеют — хотя бы потому, что никто не оспаривает их владельческой власти, в том числе, и сама их «крещёная собственность».

Вопрос был в нервах. И эти нервы не выдержали.

— Да что мы, мать вашу так! — взревел господин Дуров, внуздывая своего конька — верно, купленного на последние деньги, чистокровного «орловца». — Над нами купчишки и холопы смеются в лицо, и лапотные дворяне им потакают, а губернская власть и не дует в ус на обиду столбового дворянства! Фигу вам! — и он скрутил из пальцев этот известный знак. — Фигу вам, а не учиться, не зарабатывать золото! Совсем головы подняли, холопья! Так мы их вам вернём в первозданное состояние! За мной, молодцы!

И, выхватив саблю, дал шпоры коню. За ним подались его «молодцы».

Счёт шёл на секунды, которые измеряли скорость дуровского жеребца. Как только он стопчет сколько-то мужиков и мещан, те вспомнят, что у них с собой косы, топоры и рогатины, и проткнул его, как насекомое в энтомологической коллекции. И так-то, по-человечески, будут правы, — но вслед за этим господин полковник будет, согласно его инструкциям, вынужден стрелять, и воспользуется этим, чтобы хоть как-то отличиться в этот день. А что потом — а потом сказка про белого бычка, и никакого успокоения как и не бывало. Хотя, с их нынешними поднятыми головами и расправленными плечами, люди могут и против солдат выйти, но чем это закончится…

Прошло меньше времени, чем вы читали предыдущий абзац — а народ, с одной стороны, направил на Дурова свои косы и топоры, а с другой стороны, наперерез Дурову выскочил мальчишка в венгерке:

— Погодите, честные люди! — во весь голос крикнул он мужикам, и сразу после этого ухватил дуровского коня за узду и сразу же ожёг его по крупу плетью, и потом вторым ударом — ожёг всадника. — Нате, получайте, ваше благородие, и квитайтесь со мной, а не с народом!

Дуров взвыл от боли, а конь поднялся на дыбы и, едва не сшибя копытами Мишку Несиделова (конечно, это был он), прянул в сторону.

— Что ждёте, болваны! — рявкнул Дуров, уносимый своим конём. — Топчите его, бейте, а потом и холопов приводите в изумление!

— Мы тебя приведём! — рявкнул Архип.

— Господа мастеровые, господа крестьяне, я сам! — отчаянно крикнул Мишка. — Ведь они того и ждут, чтобы вы вмешались!

— Тьфу, пропади они пропадом! — сплюнул Архип.

— Господин полковник, уймите это барское буйство! — рявкнул Илья.

— Не могу, — проблеял полковник. — Имею инструкцию унимать буйство черни, а буйство дворян — увольте. К тому же, чернь готова к буйству, разве нет?

— Да, лучше, чтоб народ позволил себя топтать! — крикнул Илья и хотел прыгнуть на помощь сыну, на которого уже наскакивали кони дуровцев. Как вдруг заметил, что у сына откуда-то в руке оказался топорик на длинной ручке, как бишь его — бартка! И Мишка так ловко им вертит, притом по кругу, что все наскакивающие на него кони встают на дыбы и едва не сбрасывают всадников. А рядом с Мишкой стоит тот — карпатский русин, принимавший участие в первом городском бунте, и так же точно вертит просто какой-то кол, выдернутый из плетня. И вдвоём они прикрывают друг друга со спины, так, что все дуровские атаки захлёбываются.

— Однако, это не гладиаторский цирк! — рявкнул Никита Дмитриевич. — Остановит кто-нибудь этих болванов, так, чтобы солдаты не дали залп?

— Боюсь, нет, — проскрипел Алексей Леонтьевич. — Такова непререкаемая сила бумаг в империи. Вот только разве что залп дадут по нам с тобой!

— А давай, — бросил Никита Дмитриевич, и тут же охнул. Кто-то из дуровцев угодил саблей плашмя по виску Юрию Ричке, и тот, как подкошенный, упал на землю. Мишка кинулся его поднимать — и тут же над ним занёс копыта очередной дуровский конь.

— Получай, гадина! — рявкнул Илья Иванович и одним движением вынул пистолет, взвёл курок, выстрелил в коня…

…И пуля просвистела над головой маленькой девочки, которая только что так ткнула коня в брюхо чем-то острым, что тот, неистово заржав, скинул всадника и помчался прочь.

— Настя? — удивлённо и радостно вскрикнул Мишка, и тут же снова закрутил барткой восьмёрку, потому что Ричку ему не удалось поднять, а всадники наступали, и нужно было держать их на удалении. Он теперь должен был и вертеть барткой, как научил его Ричка — он надеялся, что не покойный! — и научиться сам. — Стой возле меня! — прикрикнул он девчонке.

— Ни за что! — гордо бросила она. — Я такую восьмёрку тоже знаю! — и, прикрыв Мишку со спины, ловко закрутила своей самодельной пикой. Как ни странно, но кони эту пику воспринимали всерьёз, ржали и приближаться отказывались, видимо, хорошо поняли на примере своего товарища, насколько это может быть болезненно.

Ситуация складывалась патовая. Дуровские конники гарцевали вокруг двоих детей, но не могли заставить коней кинуться на них, чтобы стоптать, и было этих конников не так много, чтобы задние надавили на передних. А иные дворянские дружины, хотя Дуров сорвал голос, чтобы их дозваться, как-то потихоньку ретировались с площади, решив не вмешиваться в это гнусное дело и остаться «не при чём». Но и у детей силы терялись.

Илья Иванович и его друзья, не сговариваясь, зарядили пистолеты и стали целиться в дуровцев, но то и дело чертыхались, потому что выходил риск попасть в Мишку и Настю.

— Как она у тебя сбежала от тётки? — бросал Илья Иванович, пытаясь выцелить всадника, вопрос Катарцеву.

— Бог её знает, так же, как и твои из-под домашнего ареста! — в тон ему отвечал Катарцев, также целясь по бандитам и всё время видя в прицеле как этих бандитов, так и кого-нибудь из детей.

Внезапно какая-то тень метнулась к Мишке и Насте, под брюхами дуровских коней, потом выпрямилась. Подле ребят, уже изрядно уставших, стоял Мишка Тухачёв, а в руках у него была палка, на обеих концах которой, что-то тлело.

— Мишка! — просияла Настя. — Откуда?

— После, после! — рявкнул он. — Барич, Настасья Толевна, вы уж притомились их держать, так что падайте плашмя, а я им сейчас такую науку дам, что вовек не забудут.

Настя пыталась чего-то добиваться, но Мишка Несиделов как-то всё сразу понял и резко дёрнул её вниз, и лёг плашмя сам. Настя от падения заплакала, и младший Несиделов, почувствовал себя виноватым, стал её утешать и гладить по косам. А Тухачёв тем временем завертел над их головами своей палкой, на обеих концах которой разгорались нешуточные факелы.

— А ну! — прозвучал над площадью его юношеский голос. — Давайте, господа кавалеристы, что встали!

От кручения огонь разгорелся не на шутку, и пары искр было достаточно, чтобы дуровские кони совсем обезумели и поскакали прочь, не слушая криков и понуканий всадников — по улицам, прочь из города. И самого Дурова его конь уносил так же отчаянно — но своему бывшему командиру Мишка специально успел съездить факелом по роже.

Младший Несиделов помог подняться Настеньке и поднялся сам. Та кинулась обнимать Тухачёва, Мишка Несиделов смущённо и с чувством пожал Тухачёву руку.

— Пустое, пустое, — зачастил их спаситель, — ну, вижу, что совсем непотребное творится, а все стоят столбом, ну, я кинулся, что с того. А теперь — прощевайте, Настасья Толевна, и вы, барич!

И припустил стрекача в один из переулков, видя, что к нему с одной стороны приближается господин Катарцев, а с другой — кузнец Архип.

— Вот пострел! — сокрушенно выдохнул Архип, поднимая с земли Юрия Ричку и удостоверяясь, что он лишь оглушён, а не убит. — А я бы теперь ему новый нож отковал, и что ему там ещё нужно для его лихой жизни. Ведь он гадёныш гадёнышем был, а вот теперь доброе дело сделал!

— Молодцом, Миша! — Катарцев потряс руку младшему Несиделову. — Спасибо за дочку! — И нахмурился. — Каковую дочку бы пороть — не перепороть!

— Да что я, — зарделся Мишка. — Это вот моему тёзке, Тухачёву, спасибо, без него бы нас стоптали. Силы в руках уже почти не было.

— И у меня, — пискнула Настя.

— Ты вообще молодец! — погладил её по голове Мишка. — Ты меня спасла. Я твой должник навеки.

— Ого! — у Насти, судя по её хитрой мордочке, сразу заработали мысли в голове. — Я придумаю, что ты тогда должен для меня сделать. Сделаешь.

— Ага, — глуповато согласился Мишка.

— Честно-честно?

— Честно, Настасья Анатольевна!

— Ну, тогда приезжайте с сестрой и братцем к нам в следующее воскресенье на чаепитие, — церемонно проговорила маленькая барышня, — и я тебе скажу, что для меня нужно сделать.

— Ну, довольно жеманиться, Настасья! — не выдержал отец и слегка её таки подшлёпнул. — Потом объяснишься с кавалером, а теперь — извольте-ка к паперти, к Илье Ивановичу!..

* * *

В сущности, на площади дело было решено. Полковник после позорного бегства дуровцев сделался чем-то вроде тени, и незримо удалился уводить солдат на квартиры (и уж точно кого-нибудь распекать и кому-нибудь давать шпицрутенов, чтобы сорвать злобу от такого бездарно и даже постыдно проведённого дня). Дворяне со своими лакеями, как мы помним, ретировались ещё раньше. Теперь уже никто не мешал мастеровым и крестьянам мирно заключать договорённости с теми хозяевами, у которых они намеревались работать, и теми мастерами, у которых они думали учиться. Единую таксу за разного рода повинности и вотчинные права Илья Иванович теперь твёрдо рассчитывал провести через губернское дворянское собрание, и после всех событий, вряд ли кто смог бы ему перечить: бешеных, кроме Дурова, в сущности, не было, все на него только равнялись, а судьба Дурова была теперь гадательна. Алексей Леонтьевич уже бросил пару фраз насчёт того, какую непререкаемую жалобу он напишет на господина Дурова, посмевшего топтать конями двух дворянских детей, в самый Сенат, и присовокупит по этому же поводу прошение к Синоду о выяснении нравственности оного Дурова и надобности для него церковного покаяния. Да и полковник, перед тем, как удалиться к своим офицерам и солдатам, попытался (безуспешно) взять Илью Ивановича под локоток и уверить его в своей преданности и в том, что он очень, очень порицает поведение господина гвардии поручика Дурова, считает его недостойным звания офицера, но вот инструкция, проклятая инструкция помешала ему вмешаться… Илья Иванович сухо кивнул и высказался в том духе, что полковнику стоило бы беспристрастно описать всю состоявшуюся историю в рапорте по начальству. Полковник просиял и уверял в этом Несиделова так долго, что пришлось ему напомнить про солдат, уже часов восемь, как не десять, томившихся на своих постах, и про иные служебные обязанности. Полковник улыбнулся, поблагодарил за напоминание (кажется, без иронии) и ускакал, — но в том, что он отпишет в столицу о художествах Дурова, Илья Иванович почему-то был уверен. Такие пауки, чуя, что банка захлопывается, непременно начинают жрать друг друга — и Господь с ними, пускай жрут!

Татьяна Сергеевна только и ждала момента, чтобы заключить сына (какого уж тут пасынка!) и Настеньку в объятия — и Мишке даже как-то стало после этого легче, будто из спины вынули стержень, который до этого её держал, а потом потащила куда-то, в какую-то харчевню, кормить обедом. Дорогой к ним присоединились и Юрка с Надей, и Юрка прямо сиял от того, что у него такой героический старший брат, а Надя только гладила Мишку по руке, а второй рукой обнимала Надю, но не очень сияла, потому что у неё в этот день вся сила ушла на ожидание — и на разрешение этого ожидания…

Но дуровцы во главе со своим главарём куда-то ускакали — и с этим что-то надлежало делать.

— Сколько раз мы за это лето Дурова прищучивали? — небывало жёстко проговаривал Колобков. — В поджог слобод — раз! В похищение Наденьки — два! Сейчас — три! И еще до этого вы, Илья Иванович, с его высокоблагородием Хлопушиным застали его за травлей мальчишки собаками! А он, стало быть, как я — и оттуда ушёл, и отсюда ушёл! Да мало он каши ел, чтобы эдак отовсюду уходить.

— Надо послать погоню, — рассудил Никита Дмитриевич. — Соединить подчинённые мне части и ваших, Еремей Онисимович, полицейских. Прочесать местность в радиусе не более пятнадцати вёрст, дальше они точно не уйдут, кони у них совсем измотаны этим окаянным танцем вокруг детей, — и Никита снова схватился за виски, от стыда, что никак не смог помочь этим детям совладать с бандитами.

— А господин полковник из Курска не вмешается? — едко спросил Колобков.

— Господин полковник посрамлён не меньше нашего, что едва не допустил своим приказопочитанием гибели двух детей, — жёстко ответил Илья Иванович, — и не то, что светить, а и отсвечивать в близком времени не будет. Но прочёсывание, боюсь, ничего не даст, они затаятся в схронах. Надо блокировать Дуровку и там ждать хозяина. И уж, — он с вновь появившейся улыбкой погрозил Колобкову, — не доверяться никаким Усачам.

— Обижаете, сударь, — улыбнулся, но вместе с тем и понурился Колобков.

Однако, с дуровцами всё решилось быстрее, чем то предполагали наши герои!

* * *

…Остатки «летучего отряда» понуро трусили через степь, через поля — напрямую, как по стерне, так и по нежатым колосьям! — в сторону Петровского леса. Кони были уже вконец заморены, но Дуров не давал ни им, ни людям отдыха, понукая: «Быстрее, быстрее, черти! Вот ужо доедем до леса — а там путь на моё другое имение, на Бирюзовом озере, там и отсидимся! Туда никакой чёрт не забирается, даже подушную подать покорнейше просят меня самого привозить, или приказчика, сколько, хе-хе, посчитаем надобным!»

Но кони уже не могли «быстрее», они уже переходили на шаг. Дуров бесился и на своём сравнительно свежем орловце заезжал то с одной, то с другой стороны понурого строя,и со всей мочи лупил выдохшихся коняг плетью, от чего попадало и всадникам. Толку с этого не было: кони ускоряли резвость на десяток-другой шагов, а потом снова начинали плестись, всадники же зло закусывали губу и начинали шептать нечто, не вполне благоприятное для господина гвардии поручика Дурова…

У какого-то несжатого поля Дуров особенно осерчал:

— Вы у меня кто — отряд или табор пьянчуг верхом на коровах? А ну, живо вперёд! Прямо через эти хлеба! А за ними — видите, скоты! — уже опушка.

И особенно сильно, с оттягом, нахлестнул лошадь одного из своих бойцов, потом, с тою же силой — другую, третью, как только хватало у него силы в плече и в кисти!

Кони встали на дыбы, заржали, замотали головами — но почему-то даже не подались вперёд. Они храпели, раздували ноздри, выкатывали глаза — и в глазах виделся ужас.

— Неладно, барин, — сипло бросил кто-то из «вахмистров». — Кони лютого зверя чуют, может, волка, может, медведя, а то и кого похуже. (Ближние к нему всадники услышали и невольно передёрнулись, вспомнив, как невиданные лютые звери играючи выгнали их из дуровского имения, а иных сшибли с коней одним прыжком и тут же растерзали.) Давайте поворачивать отсель, да окольным путём следовать к лесу!

— Окольным? — рявкнул Дуров. — А если ты солдат на этом окольном пути встретишь — что станешь делать? Мы теперь им окорота дать не сможем. А ну, подлец, первый вперёд через поле!

И так же с силой, с оттягом, хлестнул «вахмистра» поперёк спины. Тот ожесточённо оскалился, дал коню шпоры, гаркнул: «За мной, молодцы!» — и погнал в самую гущу вызревших, даже перезревших хлебов. Настёгивая лошадей, за ним потянулись бойцы, другие вахмистры, зло сплёвывая на сторону, тоже погнали коней в хлеба. Кони как-то упирались, вздымали головы, ржали — но всё же покорялись узде и шпорам. Дуров, думавший замыкать движение, следил за ними, временами прислоняя руку козырьком к глазам.

И увидел — как где-то посреди поля, описав невероятную дугу, из гущи колосьев на шею одному из коней бросился серый зверь. Конь взвился на дыбы, всадник попробовал было рубануть зверя саблей, но вместе с конём повалился в хлеба. В следующее мгновение, волки — а кто же это ещё мог быть! — бросились, как будто из недр земли, на других лошадей, вблизи с упавшим всадником. Те, кто был подальше, не стали дожидаться очереди, и дав шпоры и поработав плетьми, поскакали назад, навстречу Дурову, опрометью, прочь с этой несжатой нивы. Дуров только заметил, что за ними, чуть ли не по самой земле, стелятся серые тени — а уже его конь встал на дыбы, поскольку, ему на горло с утробным рычанием бросился зверь. Дуров изловчился, одной рукой вздёрнул узду, а другой выхватил пистолет и, не целясь, выстрелил в волка. Тот без звука повалился на стерню, а Дуров, неловко сунув пистолет за пояс, стал хлестать коня, погоняя его за своим воинством.

Волчья стая гнала дуровцев куда-то прочь от Петровского леса. Вековечный страх человека и особенно коня перед волком гнал воинство, куда глаза глядят, даже если там, куда они глядят, дуровских героев и самого Дурова ждал ласковый Колобков, приглашая в холодную.

«Ничего, — крутилось в голове у Дурова, — ничего! По этой дороге будут сперва кусты, которые конь перепрыгнет, а волку через них не так просто будет продраться, а потом — река и пещеры в речном берегу. Бросаем коней, пусть волки ими занимаются, а мы пересидим в пещерах, а там — уж как-нибудь».

Как раз кстати показались те самые кусты — невысокая, но сплошная и плотная стена лесной малины вперемежку с иными порослями! Какой-то бравый молодец, вырвавшийся вперёд, хлестнул коня, побуждая его одним прыжком преодолеть эту стену! И конь вдруг пуще прежнего завертелся, встал на дыбы — и тут же из кустов выдрался и, с рёвом, так же встал на задние лапы огромный темно-бурый медведь! Вид его был так невообразимо косолап, огромен и свиреп, что остальные кони, которые были к нему ближе, повставали на дыбы и, видимо, вконец потеряв терпение, начали сбрасывать своих всадников и после этого разбегаться, без шпор и поводьев, куда только глядели глаза.

Часть дуровцев валялась на земле недвижимо, часть начала было шевелиться и отползать — но на них с неба, откуда ни возьмись, начали налетать разные птицы — вороны, гуси, коршуны, даже, кажется, орёл был между ними. Упавшие переставали ползти и то тщетно пытались затаиться и укрыться, то пытались беспомощно отбиваться руками — против увёртливых и беспощадно метких клювов, когтей, крыльев.

Третья часть дуровцев просто, махнув рукой на всё, рассыпалась и поскакала, куда глаза глядят. Медведь ревел им вслед, наблюдая, как за одними стелются над стернёй серые волки, а других нагоняют птицы. Казалось, никому из зверей и птиц не было дела до четвёртой части — самой, правда, немногочисленной, но возглавляемой самим господином поручиком Дуровым, которая, под влиянием его плети, собралась и понеслась вбок, через буераки и кусты, напролом — к желанной реке и пещерам.

На махах выскочили к самой кромке склона над рекой.

— Спешивайся! — рявкнул Дуров. — Бросай коней и вон по той тропке иди, а потом ползи на брюхе к пещерам!

Всадники, хмурясь, спешивались, снимали с коней сёдла и наседельные сумы, кто-то сентиментально гладил четвероногого гривастого товарища раз-два по холке — и потом хлёстким ударом отправлял бежать назад, в чистое поле. После этого, по одному подходили к краю тропки, которая, по словам Дурова, вела к пещерам, бросали взгляд вниз…

И застывали, с дрожащими руками и, казалось даже губами! А потом, почему-то, падали на колени перед краем обрыва и начинали судорожно осенять себя крестом.

Дуров, сам уже с трясущимися поджилками, подступил к краю обрыва — и увидел, как снизу, от речного берега, по той тропке, которой он думал пробраться в пещеры, вверх, аккурат к ним, уверенно лезли те же самые звери из Несиделовского зверинца, что до этого разорили его поместье! Лев, тигр, чёрная пантера, пятнистая гиена; между ними скакал, ухая, смоляно-чёрный шимпанзе, перемётывались крупные и весьма решительно настроенные павианы. А в воде у самого берега стояли носорог, буйвол и самый слон, мотавшие головами, взрёвывающие и явно ждавшие к себе тех, кто останется после поединка, для последнего объяснения.

Кто их теперь выпустил из клеток, кто привёл сюда — а, не бесполезно ли было об этом спрашивать?!

— Ну, трусы, вперёд! — в конечном, бешеном, смертельном порыве набросился Дуров на своих бойцов! — Они лезут снизу, им труднее подниматься! Марш в пещеры, и оттуда выставляйте наружу сабли, пистолеты, палите, колите — и зверьё побежит от нас с воем!

Он тряс их за плечи, колотил, пинал, драл за волосы. Всё было тщетно. Никто даже особо от него не отмахивался — все только выли, крестились, шептали полузабытые молитвы да время от времени вздымали головы к нему, закатывая глаза и по-особому подскуливая.

Дуров понял, что это совсем конец. Ему стало ни до чего, он захотел либо кончить жизнь на кураже, под когтями и копытами, либо же прорваться в реку и попытаться добраться до другого её берега. И он, выхватил из ножен саблю, закрутив её над головой и бешено заулюлюкав, ринулся вниз по склону, прямо на зверей.

Чьи-то зубы — кажется, павианьи, — рванули его за штанину; чья-то рука — точно шимпанзе, — ловко выдернула у него из руки саблю. Дурову было уже всё равно, он мчался с первобытным рёвом, превосходившим рёв любого льва. Врезался в тигра, схватил его обеими руками за морду, тот утробно ухнул и тряхнул головой, отбросив этого ополоумевшего двуногого. Двуногий зигзагом бросился на льва, увернулся от его челюстей, трепанул за гриву — и подставил спину пантере. Один мах чёрной когтистой лапы надвое разодрал его куртку вместе с рубахой, но второго маха Дуров пантере не дал, метнувшись вниз на тропу и стремительно поехав по ней на заду. Гиена только и успела, что порвать ему левый сапог.

Дуров упал навзничь на траву, переходящую в песчаную отмель. В теле уже не оставалось ни сил, ни духа ни для чего. Он только почувствовал, что вытянутая морда, увенчанная рогом, пошевелила его плечо и подтолкнула вперёд, а другая морда, практически бычья, обнюхала его и тоже подтолкнула. Дуров ждал, что сейчас будет или проткнут рогом, или по его костям пройдутся крепкие ноги, утяжеляемые мощным телом. Но этого как-то не случилось. Его только подталкивали и подталкивали к самому краю воды, и вот он уже одной рукой и половиной спины почувствовал мокрую прохладу.

Сергей Николаевич привстал и попытался из последних сил приподняться на руках. Он увидел нависшие над ним голову носорога с подслеповатыми, но не злыми глазами по обе стороны от совсем даже не большого, аккуратного рога, голову буйвола, замызганную пеной, но тоже вполне сообразную, с огромными рогами, торчащими в обе стороны. И — кожаную змею хобота, уходящую совсем вверх, к спокойной, бесстрастной морде слона, слегка подёргивавшего ушами.

«Почему они меня не убивают? — подумалось Дурову, и одновременно мелькнула мысль. — Совсем мирные, совсем простые, совсем как мужики. Простофили, наверное, думают, что лежачего не бьют…».

Он собрал совсем уже остатки сил — и, рывком вскочив, бросился на зверей. Схватил носорога за рог, хотел оттолкнуться и перемахнуть через него, — но носорог Лыцарь просто двинул мордой, и Дуров, как мяч в спортивной игре, полетел в сторону, прямо на наклонённые рога буйволу Микуле. Тот, похрапывая, немного повертел орущего и извивающегося Дурова на своей голове и затем стряхнул его под ноги. Дуров закрыл глаза — и тут ему показалось, будто его снова обвивает змея и туго обхватывает под рёбрами. Он заорал вовсе со смертным страхом — но тут почувствовал, что его поднимают в воздух и сразу же бросают вниз, и ему становится холодно и влажно, и что-то его обтекает и какая-то сила несёт. Дуров уже не мог сообразить, что это слон бросил его в реку. Он просто утратил способность думать, решать и действовать. Отяжелевшее тело повлекло его вниз — в омут.

Какая-то сила — сколько уже за эти полчаса к нему прикасалось внешних сил?! — поднырнула, как будто обняла, вынула наполовину из воды и повлекла вперёд. Огромным усилием воли Дуров заставил себя открыть глаза.

Белый медведь, держа его за шиворот, так, что был вынужден высоко поднять морду и едва ли не выпрыгивать из воды при каждом движении, плыл вперёд. «Это, наверное, тот медведь, о котором Несиделов грустил, что тот и по большому загону ходит взад-вперёд, будто по мелкой клетке в зверинце, — как-то постороннее подумалось Дурову. — Ради моей погибели, подлец, конечно, не то, что из угла в угол ходит, а плавает, будто рыба!» Но тут медведь его внезапно окунул с головой в реку, а потом с силой поднял и куда-то подкинул. Дуров почувствовал, что грудью и животом лежит на тверди, и может эту твердь обхватить руками и так точно удержаться. Он перестал чувствовать хватку медвежьих зубов на своём воротнике — да и вообще что-либо перестал чувствовать.

…Ничего, ничего, барин, Бог милостив, — сокрушенно и ласково говорила ему уютная бабушка, меняя припарки на теле и затем кормя с ложечки пустыми щами. — Как тебя нашли на бобровой плотине, думали, что уже совсем Богу душу отдал. Был ты в одном оборвище, да ещё так помят, что спаси Бог, да с эдакими кровавыми-то полосами через всю спину. И всего тебя трясло, то ли от холодной воды, то ли от неизъяснимого ужаса, ну, словом, горячка. А теперь ничего, теперь ты на поправку идёшь…

Дуров понимал, что он в лесничьей сторожке, казённой, но что его в ближайшее время брать и арестовывать не станут. Да и, признаться, было ему это уже всё равно — после пережитого что может удивить человека? Вот только…

— Бабка… бабушка, — произнёс он и сам подивился такому обращению. — А что говорят об отряде господина Дурова? Что с ним?

— А что с ним и быть может? — покачала головой бабушка. — Настигла его кара Божья. Кто на поле полёг, растерзанный зверьми да расклёванный птицами, а кто, слышь ты, об утро после того побоища в рубище стучался при дверях Вознесенского, да Троицкого, да Покровского монастырей, и отцов монахов просил принять к себе на покаяние, дать епитимью потяжелей да келью притом понадёжнее! Старик мой говорит, что отцы монахи по тому случаю были в сумнении, потянут ли такое покаяние, и найдётся ли у них труд для эдаких кающихся. Но ничего — люди Божьи! — приняли к себе.

— А что о самом барине Дурове слышно? — прошевелил губами Дуров.

— А что, барин, — развела руками бабушка и отставила опустевшую плошку с пустыми щами. — Пока здоровей, а как в силу вернёшься, поезжай в губернию, там тебя начальные люди видеть хотят, вот и бумагу про тебя прислали — ну да ты её пока не трогай, это повредить может. Давай-ка я тебе сон-травы заварю, для успокоения и исцеления духа.

«Следовательно, тут знают, что я — это я, — подумал Дуров. — Следовательно, меня здесь не любят. Следовательно, меня здесь почему-то лечат и обихаживают, как могут. Глупые мужики… Уж я бы на их месте…».

Тут он снова потерял сознание.







Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.