Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Зачем быть хорошим, если бога нет?





 

Заданный в таком виде, вопрос звучит просто подло. Когда верующие вопрошают меня подобным образом (а это происходит нередко), так и подмывает ответить: «Вы действительно хотите сказать, что стараетесь быть добрыми, только чтобы заслужить награду и похвалу господа или избежать его неудовольствия и кары? Так это, извините, не нравственность, это — подхалимство, вылизывание сапог, постоянное оглядывание на большую небесную камеру наблюдения или маленького “жучка” в голове, которые следят за каждым вашим движением и каждой скрытой мыслью». Как сказал Эйнштейн, «если люди хороши только из-за боязни наказания и желания награды, то мы действительно жалкие создания». В книге «Наука добра и зла» Майкл Шермер называет этот аргумент «завершителем спора». Если вы утверждаете, что в отсутствие бога вас ничто не удержит от «совершения разбоя, насилия и убийства», ваша аморальность несомненна, и «остальным стоит посоветовать держаться от вас подальше». Если же, с другой стороны, вы сознаётесь, что будете продолжать быть хорошим и в отсутствие божественного надзора, то тем самым вы неизбежно подрываете заявление о необходимости бога для нравственного поведения. Подозреваю, что очень многие верующие считают собственное стремление к добру исключительно заслугой религии, особенно если они принадлежат к одному из вероисповеданий, систематически эксплуатирующих тему личной вины.

По-моему, мысль о том, что, исчезни неожиданно в мире вера в бога, мы все тотчас превратимся в эгоистичных, бессердечных гедонистов, не знающих ни доброты, ни милосердия, ни щедрости — ничего, что можно назвать хорошим, слишком пессимистична.

Широко бытует мнение, будто этого взгляда придерживался Достоевский — возможно, из-за следующего, вложенного в уста Ивана Карамазова, монолога:

 

[Иван] торжественно заявил в споре, что на всей земле нет решительно ничего такого, что бы заставляло людей любить себе подобных, что такого закона природы: чтобы человек любил человечество — не существует вовсе и что если есть и была до сих пор любовь на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди веровали в своё бессмертие. Иван Фёдорович прибавил при этом в скобках, что в этом-то и состоит весь закон естественный, так что уничтожьте в человечестве веру в своё бессмертие, в нём тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь. Мало того: тогда ничего уже не будет безнравственного, всё будет позволено, даже антропофагия. Но и этого мало: он закончил утверждением, что для каждого частного лица, например как бы мы теперь, не верующего ни в бога, ни в бессмертие своё, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении.[142]

 

Считайте меня наивным, но я отношусь к природе человека менее цинично, чем Иван Карамазов. Неужели, чтобы не скатиться к эгоизму и преступности, нам действительно требуется надсмотрщик — бог ли, сосед ли? От всего сердца надеюсь, что мне, как и вам, читатель, такой надзор не нужен. С другой стороны, чтобы не возомнить слишком много, привожу отрезвляющий рассказ из книги «Чистый лист» Стивена Пинкера о полицейской забастовке в Монреале:

 

В романтические 1960-е годы, будучи подростком в славящейся миролюбием Канаде, я свято верил в анархизм Бакунина. Доводы родителей о том, что стоит правительству ослабить контроль — и всё полетит в тартарары, меня смешили. Наши противоречивые точки зрения удалось проверить на практике в 8 утра 17 октября 1967 года, когда в Монреале забастовали полицейские. К 11:20 произошло первое ограбление банка. К полудню большинство центральных магазинов закрылось из-за грабежей. Ещё через несколько часов таксисты сожгли гараж компании лимузинов, перехватывающей у них пассажиров в аэропорту, снайпер застрелил с крыши районного полицейского, толпы хулиганов ворвались в несколько гостиниц и ресторанов, доктор убил забравшегося в его загородный дом грабителя. К концу дня было ограблено шесть банков, разорена сотня магазинов, устроено двенадцать пожаров, разбит эквивалент сорока грузовиков витринного стекла. До прибытия вызванных городскими властями военных и, конечно, конной полиции общая сумма нанесённого ущерба достигла трёх миллионов долларов. Эта внушительная наглядная демонстрация в корне подорвала мои политические убеждения…

 

Может, и я тоже неисправимый оптимист, смотрящий на мир сквозь розовые очки и верящий, что в отсутствие божьего надзора и стражей порядка люди по-прежнему останутся хорошими. С другой стороны, полагаю, что большая часть населения Монреаля были верующими. Почему тогда страх божий не помешал им нарушать закон, когда земные полицейские временно покинули сцену? Не была ли монреальская забастовка убедительным стихийным экспериментом по проверке гипотезы, что наше хорошее поведение проистекает из веры в бога? А может, прав циник Г. Л. Менкен, однажды язвительно заметивший: «Когда говорят о необходимости религии, обычно имеют в виду, что нужна полиция». Естественно, не все жители Монреаля с исчезновением полиции пустились во все тяжкие. Интересно было бы проследить, имела ли место пусть даже небольшая статистическая тенденция к проявлению более законопослушного поведения со стороны верующих по сравнению с атеистами. В отсутствие проверенных данных рискну предположить обратное. Существует циничная поговорка «в окопах атеистов не бывает». Подозреваю, что атеистов не так много среди заключённых (тому имеются подтверждения, хотя, возможно, делать из них далеко идущие выводы не стоит). Я не пытаюсь доказать, что атеизм способствует нравственности, хотя о гуманизме — этической системе убеждений, часто сопутствующей атеизму, — скорее всего, такое можно сказать. Помимо этого есть вероятность, что атеизм связан с каким-то третьим фактором, понижающим позывы к преступному поведению, например с более высоким уровнем образования и умственных способностей или склонностью к размышлениям. Имеющиеся на сегодняшний день статистические данные, безусловно, не подтверждают бытующее мнение о положительной корреляции религии и нравственности. Корреляционные доказательства никогда не бывают абсолютными, но нижеприведённые данные, взятые из книги Сэма Харриса «Письмо к христианской нации», тем не менее впечатляют:

 

Хотя приверженность той или иной политической партии США и не является идеальным показателем религиозности, не секрет, что «красные [республиканские] штаты» в основном обязаны своим цветом преобладающему политическому влиянию консервативных христиан. Если бы существовала реальная связь между христианским консерватизмом и общественным благонравием, мы должны были бы наблюдать какие-то признаки этого в «красных» американских штатах. Увы. Из двадцати пяти городов с самым низким уровнем преступлений, связанных с насилием, 62 процента находятся в «синих» [демократических] штатах, а 38 процентов — в «красных» [республиканских]. Из двадцати пяти самых опасных городов 76 процентов — в «красных» штатах, а 24 процента — в «синих». Более того, три из пяти наиболее опасных городов США расположены на территории набожного штата Техас. Двенадцать штатов с самым высоким уровнем ограблений — «красные». Двадцать четыре из двадцати девяти штатов с самым высоким показателем ограблений — «красные». Из двадцати двух штатов с самым высоким количеством убийств семнадцать — «красные».[143]

 

Результаты специальных исследований вполне соответствуют вышеприведённым статистическим данным. В книге «Разрушить заклятие» Дэн Деннет язвительно замечает, но не по поводу книги Харриса, а в целом по поводу исследований такого рода:

 

Без слов ясно, что подобные выводы сильно противоречат заявлениям о нравственном превосходстве верующих; для их опровержения религиозные организации инициировали целую волну дальнейших исследований… можно быть уверенным в одном: если действительно существует достоверная положительная корреляция между нравственным поведением и религиозными убеждениями, практиками или конфессиональной принадлежностью, её открытие — не за горами благодаря количеству религиозных организаций, горящих желанием найти научное подтверждение своим традиционным убеждениям (эти господа очень высоко ценят способности науки отыскивать истину, когда наука подтверждает то, во что они и так верили). И каждый месяц, не приносящий желаемого плода, усиливает подозрение в том, что искомой корреляции просто-напросто не существует.

 

Большинство думающих людей согласятся, что нравственность, проявляемая при отсутствии полицейского контроля, как-то более нравственна, чем притворная, исчезающая с началом забастовки полицейских или как только выключены камеры наблюдения — будь это реальная камера в полицейском участке либо воображаемая на небесах. Однако, возможно, не стоит так цинично трактовать вопрос: «Зачем быть хорошим, если бога нет?» [144] Религиозный мыслитель мог бы предложить более высокоморальную интерпретацию этого вопроса. Воображаемый защитник веры мог бы сказать примерно следующее:

 

Не верящие в бога не верят в существование абсолютных стандартов нравственности. Имей вы самые добрые намерения, как определить, что есть добро, а что — зло? Только религия в состоянии дать универсальные понятия о добре и зле. Без религии решения придётся принимать по ходу дела. В результате получим нравственность без правил, определяемую «шестым чувством» мораль. А если мораль можно выбирать, то и Гитлер может назвать себя высокоморальным в соответствии со своими собственными, вдохновлёнными евгеникой стандартами, и все атеисты могут по личному выбору строить жизнь на основе любых произвольно взятых принципов. Христианин же, иудей или мусульманин знают, что зло имеет абсолютное определение, истинное в любое время и в любом месте, и Гитлер, по этому определению, — его воплощение.

 

Даже если бы оказалось правдой, что бог необходим нам для сохранения нравственности, само по себе это, конечно же, не может сделать его существование более вероятным, а только более желанным (существует множество людей, не видящих разницы между этими двумя понятиями). Но мы сейчас обсуждаем не это. Наш воображаемый защитник религии не утверждает, что причиной нравственного поведения верующих является желание выслужиться перед богом. Он говорит, что вне зависимости от того, откуда берётся желание быть хорошим, без установленного богом стандарта невозможно определить, что такое хорошо. Каждый человек тогда сам будет решать, что хорошо, а что плохо, и поступать соответственно. Нравственные принципы, основанные только на религии

(а, скажем, не на «золотом правиле»[145], которое часто ассоциируется с религией, но может быть выведено и из другого источника), мы назовём абсолютистскими. Что хорошо — всегда хорошо, а что плохо — всегда плохо, и незачем вдаваться во всякие ненужные детали, например учитывать вероятность того, что кто-то из-за нашего решения пострадает. Наш защитник религии уверен, что только религия способна научить нас, что такое хорошо.

Некоторые философы, особенно Кант, пытались вывести абсолютную мораль из нерелигиозных источников. Несмотря на то что сам он был верующим, что в то время было практически неизбежно[146], Кант сделал попытку обосновать мораль не на боге, а на долге ради долга. Его знаменитый категорический императив призывает: «…поступай только согласно такой максиме, о которой ты можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Императив замечательно работает, скажем, в случае обмана. Представьте себе мир, в котором люди лгут из принципа, где ложь считается хорошей и похвальной нормой поведения. В таком мире ложь лишилась бы всякого смысла. Для самого определения лжи требуется презумпция правды. Если моральный принцип — это правило, которое мы хотим сделать общим для всех людей, то ложь не может служить моральным принципом, потому что она тогда станет бессмысленной. Ложь как жизненное правило — внутренне нестабильна. Обобщим сказанное: эгоизм, или паразитирование на других, может сработать и принести мне пользу лишь в обществе, где моё поведение — исключение из правила. Но мне нежелательно, чтобы все приняли для себя в качестве морального принципа эгоизм и паразитизм, хотя бы потому, что мне тогда не на ком будет паразитировать.

Кантовский императив работает для правды и для некоторых других случаев. Однако распространить его на нравственность в целом нелегко. И, невзирая на Канта, хочется согласиться с нашим гипотетическим защитником религии в том, что абсолютистская нравственность, как правило, проистекает из религии. Всегда ли безнравственно прервать жизнь неизлечимо больного, страдающего пациента по его собственной просьбе? Всегда ли безнравственно заниматься любовью с человеком одного с тобой пола? Всегда ли безнравственно убить эмбрион? Есть люди, считающие, что всегда, и их мнение — абсолютно. Они и слышать не хотят других аргументов и возражений. Любой несогласный заслуживает пули в лоб: метафорической, конечно, не буквальной, — кроме некоторых врачей, делающих аборты в американских клиниках (см. следующую главу). Но, к счастью, мораль вовсе не обязательно должна быть абсолютистской.

Для философов, занимающихся вопросами морали, размышление о добре и зле — хлеб насущный. Согласно краткому определению Роберта Хайнда, они утверждают, что «моральные принципы не обязательно должны быть порождением разума, но разум должен быть в состоянии их оправдать».[147] В моральной философии существует немало школ. В соответствии с принятой сегодня терминологией главный водораздел пролегает между деонтологистами (такими, как Кант) и консеквенциалистами (включая утилитаристов, например Джереми Бентама, 1748–1832). Деонтология — это философское название веры в то, что нравственность заключается в выполнении правил. Это буквально — наука о долге; термин образован от греческого «то, что связывает». Деонтология не полностью эквивалентна моральному абсолютизму, но при обсуждении вопросов религии нам не стоит углубляться в различия между этими понятиями. Абсолютисты считают, что существуют абсолютные понятия добра и зла, не имеющие, с высоты своей Непреложности, ничего общего с последствиями их применения. Консеквенционалисты более прагматично полагают, что нравственность того или иного действия должна определяться его последствиями. Одним из вариантов консеквенционализма является утилитаризм — философское течение, разработанное Бентамом — другом Джеймса Милля (1773–1836) и его сына, Джона Стюарта Милля (1806–1873). В качестве резюме утилитаризма часто используют изречение Бентама, к сожалению, не совсем точное: «Морально и законно то, что приносит наибольшее счастье наибольшему количеству людей».

Абсолютизм не всегда проистекает из религии. Однако абсолютистскую нравственность нелегко обосновать какими-либо нерелигиозными доводами. Единственным приходящим на ум конкурентом является патриотизм, особенно в военное время. По словам знаменитого испанского кинорежиссёра Луиса Буньюэля, «Бог и Родина — беспроигрышная парочка, их рекорд в том, что касается угнетения и пролитой крови, не побить никому». При наборе новобранцев офицеры изо всех сил напирают на священный патриотический долг будущих жертв. Во время Первой мировой войны женщины вручали молодым людям в штатском белые пёрышки.

 

Ты нам дорог, родной, но пора собираться в дорогу, Наш король и страна ожидают тебя на подмогу.

 

Уклонявшихся от армии по убеждениям презирали даже враги, настолько сильна была повсеместная уверенность в нравственной ценности патриотизма. Трудно придумать что-нибудь более абсолютное, чем девиз профессионального солдата «За мою страну, права она или нет», потому что он подвигает его убивать всякого, кого политики вздумают объявить врагом. На решение политиков вступить в войну могут оказать влияние консеквенционные доводы. Но когда война уже объявлена, в дело идёт — с редко встречаемыми за пределами религии мощью и напором — абсолютистский патриотизм. Солдат, позволивший взять верх собственному рассудку и консеквенционной нравственности, не проявивший пылкости в своих действиях, запросто может очутиться перед военно-полевым судом, а то и быть расстрелян.

Мы предприняли экскурс в область моральной философии из-за религиозных заявлений о том, что без бога нравственность приобретает относительный, произвольный характер. Оставив в стороне Канта и других глубокомысленных философов-моралистов и отдав должное лихорадке патриотизма, мы ясно видим, что основным источником абсолютистской морали, как правило, служит какая-нибудь священная книга. Книга, которой приписывается уровень авторитетности, далеко превосходящий всё то, что можно разумно обосновать имеющимися историческими сведениями. И что удивительно: сторонники авторитетности священных писаний поразительно мало интересуются историческим происхождением (как правило, весьма подозрительным) почитаемых текстов. В следующей главе будет показано, что в любом случае заявляющие о своём преклонении перед нравственными канонами священных книг люди далеко не всегда уважают их на практике. И хорошо, что не уважают, — полагаю, поразмыслив, они вполне со мной согласятся.

 

 

Глава седьмая. «Священная» книга и изменчивая мораль Zeitgeist [148]

 

Жертвы политики исчисляются тысячами, религии — десятками тысяч.

Шон О’Кейси

 

Священное Писание двумя способами указывает верующим нравственные правила поведения. Во-первых, путём прямых предписаний, как, например, в Десяти заповедях — источнике яростных разногласий и интеллектуальных битв в американской глубинке; во-вторых — на живых примерах, когда бог или другие библейские персонажи служат, говоря современным языком, образцами для подражания. Если по-религиозному истово придерживаться данных правил, то на выходе получаем нравственную систему, которую любой современный человек — как верующий, так и атеист — не может не признать, мягко говоря, довольно отвратительной.

Справедливости ради заметим, что бо́льшая часть содержания Библии не преднамеренно жестока, а скорее просто бессвязна, как этого, по существу, и следует ожидать от беспорядочно сгруппированного под одним переплётом сборника разрозненных документов, сочинённых, отредактированных, переводимых, искажаемых и «исправляемых» сотнями неизвестных нам и незнакомых друг с другом авторов, редакторов и переписчиков в течение девяти веков. [149] Это обстоятельство помогает понять некоторые странные особенности Библии. Но беда в том, что именно этот причудливый сборник апологеты религии предлагают нам использовать в качестве непогрешимого источника морали и правил поведения. Как справедливо заметил в книге «Грехи Писания» епископ Джон Шелби Спонг, желающие строить свою жизнь буквально «по Библии» либо не читали её, либо не поняли.

Епископ Спонг, кстати сказать, является замечательным образчиком либерального епископа, прогрессивные верования которого пришлись бы не по вкусу большинству тех, кто называет себя христианином. Его английский единомышленник Ричард Холловей, епископ Эдинбургский, недавно ушёл на пенсию. Епископ Холловей даже назвал себя «христианином, идущим на поправку». Однажды в Эдинбурге между нами состоялась одна из самых интересных в моей жизни и плодотворных публичных дискуссий.[150]

 

Ветхий Завет

 

Начнём с приведённой в Книге Бытия популярной истории про Ноя, позаимствованной из вавилонского мифа об Ута-Напишти и присутствующей в более древних мифологиях нескольких культур. Легенде о входящих в Ноев ковчег животных («каждой твари по паре») трудно отказать в обаянии, но нравственная её сторона не может не вызвать содрогания. Разочаровавшись в людях, бог утопил всех без исключения (кроме одной семьи), не пощадив ни детей, ни животных (ни в чём, по-видимому, не повинных).

Теологи, конечно, с раздражением возразят, что в наши дни мы не принимаем всё написанное в Книге Бытия буквально. Так я именно об этом и говорю! Мы сами выбираем, в какие фрагменты Священного Писания надо верить без рассуждений, а от каких можно отмахнуться, назвав их символами или аллегориями. Выбор же делается на основе личных убеждений, подобно тому как атеисты на основе личного убеждения, без абсолютного критерия истины, решают следовать тому или иному нравственному правилу. Если первый из этих способов можно назвать выбором морали при помощи «шестого чувства», то же можно сказать и о втором.

В любом случае, несмотря на благие рассуждения учёных теологов, пугающе большое количество верующих продолжают воспринимать Священное Писание, включая историю о Всемирном потопе, буквально. Согласно опросу компании «Галлап», в их число входит приблизительно 50 процентов американских избирателей. А также, по-видимому, многие азиатские религиозные лидеры, возложившие вину за цунами 2004 года не на движение тектонических плит, а на человеческие прегрешения — от танцев и распития в барах алкогольных напитков до нарушения каких-то ничтожных правил на отдыхе. Трудно винить людей, воспитанных на сказке о Всемирном потопе и не знающих ничего, кроме библейского текста. Склонность рассматривать природные катастрофы как реакцию на людское поведение, мщение за человеческие грехи, а не какое-то безразличное к их делам движение тектонических плит[151], выработалась у них благодаря полученному образованию. Между прочим, не кажется ли вам исключительно самонадеянной уверенность в том, что вызванные мощной дланью господней (или энергией тектонического движения) землетрясения непременно связаны с людскими деяниями? Почему божественное существо, в уме которого витают идеи о вечности и творении, должно копаться в постыдных человеческих делишках? Мы, люди, задираем нос так высоко, что готовы вознести свои убогие грешки до вселенского величия!

В ходе телеинтервью со знаменитым американским противником абортов преподобным Майклом Бреем я поинтересовался, почему евангельские христиане так яростно нападают на личные сексуальные наклонности людей — скажем, гомосексуализм, — они же не оказывают влияния на жизнь окружающих. В его ответе прозвучало что-то вроде самооправдания. Пошли бог на город, где живут грешники, какую-нибудь напасть, невинные жители могут оказаться «побочным ущербом». В 2005 году в результате урагана «Катрина» был затоплен прекрасный город Новый Орлеан. Один из самых известных американских телепроповедников-евангелистов и бывший кандидат на пост президента преподобный Пат Робертсон, по слухам, объяснил появление урагана тем, что в Новом Орлеане проживала комедийная актриса-лесбиянка.[152] Казалось бы, у всемогущего господа есть под рукой более точные инструменты для искоренения грешников — целенаправленные сердечные приступы, скажем, а не просто сметение с лица земли целого города по причине проживания в нём одной остроумной представительницы сексуальных меньшинств.

В ноябре 2005 года жители города Дувр, штат Пенсильвания, проголосовали за увольнение из местного отдела образования всех фундаменталистов, навлёкших своими попытками протолкнуть закон об обязательном изучении «разумного замысла» сомнительную славу, если не сказать насмешки, на весь город. Услышав о поражении фундаменталистов в результате демократического процесса голосования, Пат Робертсон выступил с жёсткой отповедью:

 

Хочу предостеречь добрых жителей Дувра: случись в окрестностях города стихийное бедствие, не молите бога о спасении. Вы только что изгнали его из своего города и не удивляйтесь, если он откажется вам помогать, когда нагрянет беда — если она нагрянет, чего я, конечно, не утверждаю. Но если она нагрянет, не забывайте, что вы только что проголосовали за изгнание бога из своего города. Не просите о заступничестве, потому что его может рядом не оказаться.[153]

 

Можно было бы отмахнуться от Пата Робертсона как от безобидного кривляки, если бы не его разительное сходство со многими современными влиятельными, обладающими реальной властью деятелями США.

При истреблении Содома и Гоморры выбранным для пощады, аналогично семейству Ноя, оказался благодаря своей исключительной добродетели племянник Авраама Лот со своими родичами. Чтобы предупредить Лота о необходимости покинуть город, в Содом в мужском обличье были посланы два ангела. Лот радушно принял ангелов в своём доме, но тут толпой явилось всё население Содома и потребовало, чтобы Лот выдал им ангелов для группового изнасилования (содомиты, что же от них ждать?): «…где люди, пришедшие к тебе на ночь? выведи их к нам; мы познаем их» (Быт. 19:5). Используемый в утверждённой версии Библии загадочно-смягчённый эвфемизм «познаем» в данном контексте звучит весьма забавно. Отвергая требования толпы, Лот демонстрирует такую галантность, что начинаешь понимать, почему бог выбрал в качестве единственного доброго человека в Содоме именно его. Но безупречная репутация меркнет, когда читаешь о его встречном предложении: «…вот у меня две дочери, которые не познали мужа; лучше я выведу их к вам, делайте с ними, что вам угодно, только людям сим не делайте ничего, так как они пришли под кров дома моего» (Быт. 19:7–8).

Как ни толкуй эту странную историю, вывод об уважении к женщинам в той лихорадочно религиозной культуре однозначен. К счастью, в тот раз Лоту не пришлось жертвовать девственностью своих дочерей, потому что ангелы успешно справились с нападавшими, поразив их слепотой. Затем они велели Лоту, собрав семью и скот, быстро покинуть город, который вот-вот должен быть разрушен. Всей его семье удалось спастись, за исключением несчастной жены, которую Господь за ослушание — довольно невинное, на первый взгляд, желание обернуться и посмотреть на салют — обратил в соляной столб.

Дочери Лота ещё раз ненадолго появляются в повествовании. После обращения матери в соляной столб они живут вместе с отцом в горах, в пещере. Лишённые компании других мужчин, они решают напоить отца вином и переспать с ним. Будучи слишком пьяным, чтобы заметить появление, а затем исчезновение из его постели старшей дочери, Лот тем не менее сумел зачать ребёнка. На следующую ночь дочери решили, что очередь за младшей. И опять Лот напился до бесчувствия, и младшая дочь также забеременела (см. Быт. 19:31–36). Если эта неблагополучная семья была самой высокоморальной в Содоме, поневоле начнёшь оправдывать бога и его серное судопроизводство.

С историей Лота и его дочерей мрачным образом перекликается глава 19 Книги Судей, в которой описывается путешествие неизвестного левита (священника) и его наложницы в Гиву. Они заночевали в доме гостеприимного старика. Во время ужина раздался стук в ворота; жители города начали требовать у старика выдать им гостя — «мы познаем его». Старик почти буквально повторил им ответ Лота: «…нет, братья мои, не делайте зла, когда человек сей вошёл в дом мой, не делайте этого безумия. Вот у меня дочь девица, и у него наложница, выведу я их, смирите их и делайте с ними, что вам угодно; а с человеком сим не делайте этого безумия» (Суд. 19:23–24). Очередная демонстрация неприкрытого женоненавистничества. Особенно леденит — «смирите их». Пожалуйста, получайте удовольствие, унижая и насилуя мою дочь и наложницу этого священника, но проявите подобающее почтение к моему гостю — он же, в конце концов, мужчина. На этом сходство двух историй заканчивается — наложнице левита повезло куда менее, чем дочерям Лота.

Левит вывел её толпе, до утра подвергавшей её групповому изнасилованию: «Они познали её, и ругались над нею всю ночь до утра. И отпустили её при появлении зари. И пришла женщина пред появлением зари, и упала у дверей дома того человека, у которого был господин её, [и лежала] до света» (Суд. 19:25–26). Утром левит нашёл наложницу распростёртой на пороге дома и, на наш современный взгляд, бессердечно и резко скомандовал «вставай, пойдём»; но она не двинулась. Она была мертва. Тогда он «взял нож и, взяв наложницу свою, разрезал её по членам её на двенадцать частей и послал во все пределы Израилевы». Да-да, это не обман зрения. Загляните в Книгу Судей (19:29). Давайте ещё раз проявим снисхождение и объясним вышеописанное невероятной причудливостью библейских текстов. Эта история настолько сходна с историей Лота, что возникает подозрение — не смешались ли когда-то беспорядочные куски манускрипта в каком-нибудь ныне забытом скриптории: ещё одна иллюстрация недостоверности и сомнительности происхождения священных текстов.

Дядя Лота — Авраам — является основателем всех трёх «великих» монотеистических религий. Благодаря своему патриаршему статусу он достоин служить образцом для подражания разве что чуть меньше самого бога. Но кто из современных моралистов согласился бы следовать его примеру? Ещё на заре своей долгой жизни Авраам, чтобы пережить голод, в сопровождении жены Сарры отправился в Египет. Сообразив, что египтяне, возможно, соблазнятся его красавицей женой и это поставит жизнь мужа под угрозу, он решает выдать её за свою сестру. Как таковую её забирают в гарем фараона, который, соответственно, осыпает Авраама почестями. Богу, однако, эта ловкая проделка пришлась не по вкусу, и он наслал болезнь на фараона и дом его (интересно, почему не на Авраама?). Расстроенный, как нетрудно догадаться, фараон поинтересовался, почему Авраам скрыл от него, что Сарра — его жена, затем вернул её Аврааму и выпроводил обоих из Египта (Быт. 12:18–19). Как ни поразительно, впоследствии эта парочка пыталась сыграть такую же шутку с Авимелехом, царём Герарским. Авраам и его уговорил жениться на Сарре, выдав её за сестру (Быт. 20:2–5). Позднее тот, в сходных с фараоном выражениях, выразил своё возмущение; и трудно им обоим не посочувствовать. И не является ли это очередное повторение текста дополнительным свидетельством его ненадёжности?

Но вышеприведённые неблаговидные эпизоды из жизни Авраама меркнут по сравнению со знаменитой историей жертвоприношения его сына Исаака (в мусульманских священных книгах этот же рассказ приводится в отношении другого сына Авраама, Измаила). Бог приказал Аврааму принести во всесожжение своего долгожданного сына. Авраам построил алтарь и, сложив кучу хвороста, уложил на неё связанного Исаака. Он уже занёс над сыном жертвенный нож, когда ангел, театрально появившись в последний момент, сообщил ему о перемене плана: бог, оказывается, просто шутил, «проверяя» Авраама и крепость его веры. Современному поборнику нравственности остаётся только гадать, сумеет ли ребёнок когда-либо оправиться от такой психологической травмы. По нынешним стандартам данная история — образчик совокупного насилия над малолетним, издевательства вышестоящего над подчинённым и первого известного в истории случая применения оправдания, впоследствии звучавшего из уст обвиняемых на Нюрнбергском процессе: «Я только подчинялся приказу». Тем не менее эта легенда — один из главных мифов всех трёх монотеистических религий.

И опять же, современные теологи скажут, что историю о жертвоприношении Авраамом Исаака нельзя воспринимать буквально. И опять же, им можно ответить двумя способами. Во-первых, огромное количество людей и по сей день считают весь текст Священного Писания неоспоримой истиной; многие из них обладают реальной политической властью над другими людьми, особенно в США и в мусульманских странах. Во-вторых, если эта история — не буквальная истина, как прикажете её рассматривать? Как аллегорию? Аллегорию чего? Вряд ли чего-то достойного. Или это — моральный урок? И какую мораль мы должны извлечь из этого жуткого рассказа? Нашей задачей является доказать — не забывайте, — что на самом деле наше понятие о нравственности не проистекает из Священного Писания. А если и проистекает, то мы выбираем из Писания «хорошие» куски и отбрасываем неприглядные. Но в таком случае мы уже имеем независимый критерий, позволяющий нам судить о том, какие куски являются нравственными. Источником этого критерия, откуда бы он ни взялся, само Писание быть не может. Кроме того, данный критерий имеется, похоже, у всех людей, вне зависимости от их вероисповедания.

Даже в этой омерзительной легенде сторонники религии пытаются выискать основания для восхваления бога. Не правда ли, бог поступил хорошо, пощадив Исаака в последнюю минуту? Если читатель соблазнится этим надуманным аргументом, что, полагаю, весьма маловероятно, то вот другая история человеческого жертвоприношения, закончившаяся более плачевно. В главе 11 Книги Судей военачальник Иеффай вступает с богом в сделку: если бог дарует Иеффаю победу над аммонитянами, то Иеффай непременно вознесёт на всесожжение «то, что, по возвращении моём, выйдет из ворот дома моего навстречу мне». Иеффай действительно поразил аммонитян («поразил их поражением весьма великим», в полном соответствии с духом Книги Судей) и вернулся домой с победой. Первой приветствовать его, что неудивительно, вышла из дома «с тимпанами и ликами» его дочь — единственное его дитя. Конечно, Иеффай разорвал на себе одежды, но делать было нечего. Бог, безусловно, ожидал обещанного сожжения, и под влиянием обстоятельств дочь трогательно согласилась быть принесённой в жертву. Она только попросила позволения взойти на два месяца в горы, чтобы оплакать своё девство. В конце этого срока девушка покорно вернулась к отцу, который изжарил её на костре. На этот раз бог не нашёл нужным вмешаться.

Проявление избранными им народами даже толики внимания к конкурирующим божествам вызывает у бога приступы неистовой ярости, напоминающей наихудшие проявления сексуальной ревности и, опять-таки, мало подходящей с позиции современной морали в качестве образца идеального поведения. Людям, включая тех, кто никогда не изменял своей половине, хорошо понятны соблазны подобной измены: они составляют традиционные сюжеты литературных произведений — от Шекспира до площадных комедий. Но современному человеку гораздо труднее понять, по-видимому, необоримое искушение «переспать» с чужими богами. Моему наивному сознанию исполнение заповеди «да не будет у тебя других богов пред лицом Моим» кажется довольно лёгким — проще не бывает, особенно по сравнению, скажем, с «не желай жены ближнего твоего». Или осла. (Или вола.) И тем не менее на всём протяжении Ветхого Завета, с предсказуемостью сюжета непристойного фарса, стоит богу отвернуться на секунду, дети Израилевы утекают к Ваалу или ещё какому идолу-совратителю.[154] Или, как однажды, к золотому тельцу…

Ещё более авторитетным образцом для подражания, с точки зрения сторонников трёх монотеистических религий, является Моисей. Авраам — это первый патриарх, но кто, как не Моисей, достоин звания основателя доктрины иудаизма и произошедших из него религий. Во время эпизода с золотым тельцом Моисей был занят восхождением на Синайскую гору, беседой с богом и получением от него каменных скрижалей. Оставшиеся внизу жители (которым под страхом смерти было запрещено даже ступать на гору), пока его не было, времени не теряли:

 

Когда народ увидел, что Моисей долго не сходит с горы, то собрался к Аарону и сказал ему: встань и сделай нам бога, который бы шёл перед нами, ибо с этим человеком, с Моисеем, который вывел нас из земли Египетской, не знаем, что сделалось.[155]

 

Собрав со всех золото, Аарон переплавил его в золотого тельца, а затем построил новоиспечённому божеству алтарь, чтобы все могли приносить ему жертвы.

Плохо же они знали бога, если позволяли себе выкидывать такие штуки у него за спиной. Хоть он был занят на горе, но, будучи всеведущим, бог не замедлил отправить себе на подмогу Моисея. Моисей стремглав понёсся с горы, унося с собой каменные скрижали с напи







Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.