Насилие физическое и духовное

Когда в наши дни пишут о совершаемом священниками насилии, как правило, подразумевается насилие сексуальное, поэтому давайте с самого начала покончим с этой темой. Многие замечают, что истерия по поводу педофилии достигает нынче ошеломляющих размеров, а проявляемое буйствующими толпами возмущение вызывает в памяти 1692 год и салемскую охоту на ведьм. В июле 2000 года газета «Новости мира» (News of the World), по праву заслужившая, несмотря на острую конкуренцию, титул самой мерзкой газеты Великобритании, организовала кампанию «найди и пристыди», чуть ли не открытым текстом призывая читателей к физической расправе над педофилами. В результате дом врача-педиатра одной из больниц был атакован личностями, не знающими разницы между педиатром и педофилом ^[207] . Истерия вокруг педофилов достигла чудовищных масштабов, вызвав панику среди родителей. В результате нынешние Вильямы Брауны

(популярный герой английских детских книг), Геки Финны, герои «Ласточки» и «Амазонки» (ещё одна детская книжка) лишены одного из самых незабываемых удовольствий детства — возможности резвиться на свободе (несмотря на то что реальный, в отличие от воображаемого, риск сексуальных насилий в прошлом был нисколько не меньше).

Будем справедливы: поводом для яростной кампании «Новостей мира» послужило случившееся в то время в Сассексе жуткое похищение, насилие и убийство восьмилетней девочки. И тем не менее несправедливо обрушивать на всех педофилов то возмездие, которого достойна лишь их малая часть, повинная ещё и в убийствах. Я учился в трёх школах-интернатах, и в каждой из них были преподаватели, проявлявшие любовь к питомцам, выходящую за рамки приличия. Несомненно, это достойно осуждения. Но если бы сейчас, 50 лет спустя, этих людей начали атаковать линчеватели и юристы, приравнивая их к убийцам, я счёл бы своим долгом встать на их защиту, несмотря на испытанные (непристойные, но в целом безвредные) домогательства со стороны одного из них.

Львиная доля подобных нападок пришлась на римско-католическую церковь. По целому ряду причин я не люблю католическую церковь. Но несправедливость я люблю ещё меньше, и у меня закрадываются подозрения: не стала ли эта организация, особенно в Америке и Ирландии, козлом отпущения в данном вопросе. Полагаю, что особую неприязнь публики вызывает ханжество священников, «по долгу службы» каждодневно пробуждающих у паствы чувство вины в содеянных «грехах». Масла в огонь подливает и тот факт, что неблаговидные действия совершают авторитетные лица, почтение и доверие к которым ребёнку внушали с колыбели. Но наличие дополнительных поводов для неприязни должно предостеречь нас от поспешных обвинений. Нельзя забывать о поразительной способности мозга изготовлять «ложные воспоминания», особенно когда его подталкивают к этому бесчестные психотерапевты и жадные юристы. Проявив замечательную стойкость перед нападками корыстолюбивых и облечённых властью людей, психолог Элизабет Лофтус продемонстрировала, как легко внушить людям полностью вымышленные воспоминания, которые, однако, будут казаться жертве абсолютно реальными ^[208] ; в результате, столкнувшись с совершенно искренними, но при этом ложными показаниями, присяжные запросто могут вынести несправедливый приговор.

Одним из самых известных случаев проявления жестокости в Ирландии, хоть бы и без сексуальных домогательств, служит пример «Христианских братьев»^[209], ответственных за образование большей части мужского населения страны. То же можно сказать и о монахинях, заправлявших во многих ирландских школах для девочек и проявлявших порой садистскую жестокость. Приюты, показанные в фильме Питера Муллана «Сёстры Магдалины», продолжали существовать вплоть до 1996 года. Нынче, по прошествии 40 лет, компенсацию за сексуальные домогательства стало получить легче, чем за телесные наказания, и поэтому нет недостатка в юристах, активно выискивающих клиентов, которые без их вмешательства не стали бы ворошить прошлое. На давно канувших в Лету проделках в ризнице — порой таких давних, что обвиняемый уже в могиле и не может оправдаться, — наживаются неплохие деньги. По всему миру католическая церковь выплатила в качестве компенсаций больше миллиарда долларов^[210]. Поневоле начинаешь сочувствовать, пока не вспомнишь, откуда эти деньги берутся.

Однажды после лекции в Дублине меня спросили, что я думаю по поводу широко освещённых в средствах массовой информации случаев сексуальных домогательств со стороны ирландских католических священников. Я ответил, что, несмотря на безусловную отвратительность сексуальных домогательств, наносимый ими вред, несомненно, меньше того вреда, который на протяжении долгого времени наносится ребёнку всем процессом воспитания в лоне католицизма. Я бросил эту реплику резко, в пылу полемики, и поразился, услышав горячие, одобрительные аплодисменты ирландской публики (состоявшей, правда, из дублинской интеллигенции и вряд ли достоверно отражавшей взгляды ирландского населения в целом). Но этот эпизод вновь всплыл в памяти, когда я получил письмо от воспитанной в католической вере сорокалетней американской женщины. Она писала, что в семилетнем возрасте в её жизни произошли два неприятных события. Заманив её в машину, к ней стал приставать с сексуальными домогательствами местный священник. И примерно в то же время трагически погибла её школьная подружка — и попала в ад, потому что была протестанткой, — по крайней мере в это верила тогда в соответствии с официальным догматом веры своих родителей автор письма. Нынче, будучи взрослой женщиной и сравнивая два эти примера насилия над ребёнком — физического и интеллектуального — со стороны католической церкви, она, не сомневаясь, расценивает второй как гораздо более ужасный. Вот что она пишет:

Когда меня начал лапать священник, мне (с точки зрения семилетки) было просто противно, а вот от мысли о моей горящей в аду подружке в памяти остался леденящий безмерный страх. Происшествие со священником не помешало мне спокойно спать; но от того, что люди, которых я люблю, попадут в преисподнюю, я провела в ужасе много бессонных ночей. Не могла отделаться от кошмаров.

Испытанные ею в машине священника сексуальные домогательства были, конечно, довольно невинными по сравнению, скажем, с болью и отвращением подвергшегося гомосексуальному нападению мальчика-служки. Да и адский огонь католическая церковь, говорят, использует уже не так активно, как раньше. Но из приведённого примера очевидно, что психологическое насилие над ребёнком может оказаться страшнее физического. Говорят, что великий мастер запугивания людей посредством кинематографических уловок Альфред Хичкок как-то раз, проезжая в машине по Швейцарии, неожиданно указал рукой из окна и сказал: «Вот самая жуткая картина, которую мне когда-либо довелось видеть». У дороги, беседуя с маленьким мальчиком, положив руку ему на плечо, стоял священник. Высунувшись из машины, Хичкок завопил: «Эй, малыш, уноси ноги! Беги, если тебе жизнь дорога!»

«Брань на вороту не виснет, слова — не дела» — эти прописные истины верны, если не принимать сказанное близко к сердцу. Но когда всё воспитание, всё сказанное и родителями, и учителями, и священниками искренне и безоговорочно убеждает ребёнка, что грешников ожидает геенна огненная (или заставляет верить ещё в какой-нибудь, не менее омерзительный догмат, вроде того что жена является собственностью мужа), вполне возможно, что слова окажутся более вредоносными и долговечными, чем дела. Я придерживаюсь мнения, что, когда учителя и родители внушают детям веру в нечто вроде адских мук за неотпущенный смертный грех, то выражение «насилие над ребёнком» не является преувеличением.

В уже упоминавшемся документальном телефильме «Корень всех зол?» я брал интервью у ряда религиозных лидеров; позднее меня обвинили в том, что вместо уважаемых представителей широких религиозных кругов^[211] мы выбрали американских экстремистов. В данном случае трудно отрицать справедливость критики, но что поделаешь — то, что в остальном мире воспринимается как экстремизм, прочно укрепилось в обыденной жизни Америки XXI века. Британскую телевизионную аудиторию, к примеру, больше всего шокировал пастор Тед Хаггард из города Колорадо-Спрингс. Но в Америке Буша «пастор Тед» — отнюдь не экстремист; он стоит во главе тридцатимиллионной Национальной ассоциации евангелистов (и, как утверждают, каждый понедельник разговаривает по телефону с президентом Бушем). Пожелай я показать настоящих, по современным американским стандартам, экстремистов, я бы обратился к реконструктивистам, чья «теология власти» открыто требует установления в США христианской теократии. Вот письмо, полученное от встревоженного американского коллеги:

Европейцы должны знать о том, что существует теологический цирк на колёсах, призывающий к буквальному выполнению заповедей Ветхого Завета — убийству гомосексуалистов и т. п., — а также к предоставлению права занимать государственные должности и даже голосовать одним лишь христианам. Средний класс в восторге от их риторики. Если сторонники светского государства не начнут действовать, реконструктивизм и «теология власти» вскоре станут господствующими течениями реальной американской теократии^[212].

Я также интервьюировал пастора Кинана Робертса, жителя того же штата Колорадо, что и пастор Тед. Особая разновидность сумасшествия пастора Робертса проявляется в так называемых «адских домиках». Родители или христианские школы привозят детей в «адские домики», чтобы до смерти напугать картиной того, что может произойти с ними после смерти. В сопровождении облачённого в красное, удовлетворённо ухмыляющегося дьявола актёры разыгрывают жуткие картины разнообразных «грехов», вроде абортов и гомосексуализма. Это прелюдия, за которой следует гвоздь программы: сама преисподняя, с реалистичным запахом горящей серы и пронзительными криками обречённых на вечные муки грешников.

Понаблюдав репетицию с участием вполне дьявольского, утрированного в стиле злодеев викторианской мелодрамы дьявола, я задал пастору Робертсу несколько вопросов в присутствии членов его труппы. Он поведал, что лучший возраст для посещения ребёнком «адского домика» — лет двенадцать. Неприятно поразившись, я спросил, не боится ли он, что после подобного представления у двенадцатилетнего ребёнка могут начаться кошмары. Он ответил, по-видимому, искренне:

Я полагаю, что для них важнее понять, что ад — такое место, куда ни при каких обстоятельствах не стоит попадать. Пусть они лучше усвоят это в двенадцать лет, чем не усвоят никогда и не обратятся к Господу нашему Иисусу Христу. А если, как следствие этого опыта, у них начнутся кошмары, думаю, что наряду с кошмарами в их жизни появится и укоренится и ещё что-то, гораздо более нужное и важное.

Полагаю, что если вы искренне веруете в то же, что и пастор Робертс, вы тоже посчитаете запугивание детей хорошим делом.

Пастора Робертса нельзя назвать дубоголовым экстремистом. Как и Тед Хаггард, в современной Америке он — представитель широких религиозных кругов. Но думаю, даже они поморщились бы от заявлений своих собратьев по вере, утверждающих, что, прислушавшись к доносящимся из действующих вулканов звукам, можно разобрать вопли грешников^[213] или что обитающие в глубоководных океанских горячих источниках черви являются подтверждением стиха из Евангелия от Марка (9:43–44): «И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки её: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает». Действительно ли эти энтузиасты геенны огненной полагают, что ад выглядит именно так, или нет, но они, похоже, разделяют ликующее злорадство и самодовольство уверенных в собственном спасении, выраженное в работе «Summa Theologica» — светочем всех теологов святым Фомой Аквинским: «Чтобы святые могли полнее насладиться собственным блаженством и благодатью Божьей, им позволено наблюдать за мучениями грешников в преисподней».

Приятные господа, ничего не скажешь^[214].

Даже у рациональных во всём остальном людей ужас перед адским пламенем может быть очень сильным. После показа документального фильма о религии я получил среди многих других писем следующее, написанное, без сомнения, умной и честной женщиной:

С пяти лет я ходила в католическую школу, где нас учили вооружённые ремнями, розгами и палками монахини. В подростковом возрасте я прочитала

Дарвина, и его идеи об эволюции показались мне очень разумными с логической

точки зрения. Тем не менее всю жизнь меня не покидает болезненное раздвоение и часто выплёскивающийся наружу глубоко засевший страх перед геенной огненной. Я обращалась за помощью к психотерапевту, который помог мне преодолеть ряд проблем, но от этого глубинного ужаса избавиться не удаётся. Пожалуйста, пришлите мне имя и адрес выступавшего в вашем фильме терапевта, занимающегося именно этой проблемой.

Письмо меня очень тронуло, и я ответил (подавив мимолётную жалость, что ада нет и послать туда мучительниц-монахинь не удастся), что нужно продолжать доверять разуму — драгоценному дару, которым она, в отличие от некоторых менее счастливых людей, бесспорно, обладает. Также я высказал предположение, что священники и монахини нарочно изображают ад запредельно кошмарным, чтобы ужасом компенсировать невероятность вымысла. Будь ад реальным, ему достаточно было бы быть умеренно страшным; но поскольку он вряд ли существует, чтобы компенсировать невероятность и поддерживать устрашающее воздействие на должном уровне, приходится изображать его очень-очень жутким. К своему ответу я приложил адрес упомянутого терапевта Джилл Майтон — замечательной, очень искренней женщины, выступавшей в нашем телефильме. Джилл сама выросла в омерзительнейшей секте под названием «Избранные братья» — настолько гадкой, что для помощи тем, кому удалось из неё вырваться, существует специальный веб-сайт — www.peebs.net.

В детстве Джилл Майтон сама боялась преисподней, но, будучи уже взрослой, сумела порвать с христианством и сейчас, помогает получившим в детстве аналогичную травму людям: «Вспоминая детство, в основном помню страх. Это был и страх осуждения в этом мире и страх вечного проклятия. А для ребенка картины геенны огненной и зубовного скрежета совсем не метафоричны, а, наоборот, очень реальны». Я попросил её описать, что ей рассказывали в детстве об аде; последовавший после долгого колебания ответ потряс меня не меньше, чем выражение её лица в течение паузы: «Странно, верно? После стольких лет я всё ещё… не могу спокойно говорить… когда вы… когда вы спрашиваете меня об этом. Ад — это ужасное место. Человек, попавший туда, полностью отвергнут Богом. Это окончательный приговор. Там есть настоящий огонь, настоящие мученья, настоящие, продолжающиеся вечно пытки, от которых нет избавления».

Затем она сообщила, что ведёт группу поддержки людей, пытающихся убежать от впечатлений детства, подобных её собственным; рассказала, как нелегко многим из них расстаться с прошлым: «Процесс избавления необычайно труден. Позади остаётся целая социальная сеть, по сути — среда, в которой вы выросли, и, помимо этого, вера, которой вы придерживались всю жизнь. Часто приходится расставаться с семьёй и друзьями… Для них вы перестаёте существовать». Здесь я упомянул о получаемых из Америки письмах, в которых люди сообщали, что, прочитав мои книги, они сумели порвать с религией. К несчастью, многие далее пишут, что не решаются сказать об этом своим семьям или что их сообщение привело к ужасным последствиям. Ниже — типичное письмо от молодого американского студента-медика.

Чувствую потребность послать Вам электронное сообщение, потому что разделяю Ваше мнение о религии, а такая позиция в Америке, как Вам, безусловно, известно, приводит к изоляции. Я вырос в христианской семье и, хотя никогда не испытывал особого восторга перед верой, только недавно впервые набрался храбрости сказать об этом другому человеку — моей девушке… Она пришла в ужас. Согласен, что признание в атеизме может шокировать, но с тех пор она относится ко мне как к совершенно другому человеку. Говорит, что не может мне доверять, потому что моя нравственность — не от бога. Не знаю, сумеем ли мы в конце концов поладить, и, честно говоря, не уверен, что хочу сообщить о своих убеждениях кому-либо ещё из близких, потому что боюсь встретиться с таким же отвращением… Ответа я не ожидаю. Пишу только потому, что надеюсь встретить сочувствие и понимание моего несчастья. Представьте, что из-за религии Вы теряете любимого и любящего Вас человека. Если отбросить в сторону то, что я теперь безбожный еретик, мы созданы друг для друга. Это напоминает мне Ваш вывод о том, что люди совершают во имя веры самые большие безумства. Спасибо Вам за внимание.

В ответе несчастному молодому человеку я позволил себе заметить, что не только его девушка узнала новое о нём, но и он — о ней. Может, взаимопонимание не было таким уж полным с самого начала?

Выше я уже писал об американской комедийной актрисе Джулии Суини и её уморительных и упорных попытках отыскать в религии что-нибудь ценное и спасти своего детского боженьку от растущих в зрелом возрасте сомнений. Для неё в конце концов всё закончилось счастливо, и нынче она — прекрасный образец для всех молодых атеистов. Возможно, самым трогательным моментом её спектакля «Отходя от бога» является момент развязки. Тщетно перепробовано всё; и вдруг,

…направляясь из расположенной на заднем дворе рабочей студии в дом, я обратила внимание на тоненький, тихий, что-то нашёптывающий внутри меня голосок. Не знаю, когда он впервые появился, но, видимо, неожиданно прибавили громкость. Он шептал: «А бога-то нет».

Я попыталась не обращать на него внимания. Но громкость снова возросла.

«Бога нет. Бога нет. Боже ты мой, бога-то и нет…»

Меня колотило. Было такое чувство, будто упала в пучину за борт корабля.

Но потом пришла мысль: «Постой, я так не могу. Не представляю, как можно не верить в бога. Он мне нужен. Я с ним столько прошла… Как можно не верить в бога? Не умею я не верить. Как можно даже с постели подняться, не говоря уже о том, чтобы прожить целый день?» Земля под ногами заколебалась…

Затем я подумала: «Ладно, успокойся. Давай попробуем всего лишь на секундочку взглянуть на мир сквозь неверующие очки, только на секундочку. Только нацепим эти очки, быстренько окинем всё взглядом и тут же отшвырнём их обратно». Так я и сделала. Неудобно признаваться, но вначале меня мутило. Помню, в голову пришла такая мысль: «Ну как же Земле удаётся висеть в космосе? Мы что, просто несёмся в пространстве? Но это же так ненадёжно!» Было желание спрыгнуть с планеты и, уберегая от неминуемого падения, надёжно обхватить её руками. Но тут я вспомнила: «Ах да, у нас же есть сила тяжести и вращательный момент; они ещё долго-долго будут вращать Землю вокруг Солнца».

Попав на представление «Отходя от бога» в Лос-Анджелесе, я был глубоко тронут этой сценой, так же как и той, где Джулия сообщает о реакции родителей на газетное сообщение об её исцелении:

Первый звонок от матери можно скорее назвать воплем: «Атеистка? АТЕИСТКА?!?!» Затем позвонил отец и заявил: «Ты предала свою семью, свою школу, свой город». Это звучало так, словно я продала государственную тайну русским шпионам. Оба они сказали, что навсегда порывают со мной. Отец сказал: «Я даже не хочу, чтобы ты приходила на мои похороны». Повесив трубку, я подумала: «Интересно, как ты сумеешь меня остановить?»

Джулия Суини может заставить плакать и смеяться одновременно:

Думаю, когда я сказала родителям, что больше не верю в бога, они были слегка разочарованы, но атеистка — это совсем, совсем другое!

В книге «Потеря веры в веру: от священника до атеиста» Дэн Баркер рассказывает о своём постепенном превращении из набожного священника-фундаменталиста и усердного странствующего проповедника в нынешнего убеждённого, уверенного в своих силах атеиста.

Немаловажно, что, уже став атеистом, Баркер какое-то время продолжал под бременем социальных обязанностей выполнять функции христианского священника; да у него и не было никакой другой профессии. Нынче он знаком со множеством других, находящихся в аналогичной ситуации американских священников, держащих свои мысли в тайне и написавших об этом только ему после выхода в свет его книги. Опасаясь возможной реакции, они не решаются признаться в своём атеизме даже собственным семьям. Баркеру повезло больше. Его родители, испытав вначале глубокое, болезненное потрясение, согласились спокойно выслушать его доводы и со временем сами стали атеистами.

Независимо друг от друга мне написали два профессора одного американского университета: речь шла об их родителях. Один сообщал, что мать постоянно скорбит о его бессмертной душе. Другой писал о своём отце, сожалеющем, что сын вообще появился на свет, — настолько твёрдо он верит в ожидающие того в аду вечные муки. Оба эти человека — блестяще образованные, уверенные в своих профессиональных знаниях и убеждениях университетские профессора, — по-видимому, обогнали родителей не только в вопросах религии, но и вообще в умственном развитии. Но представьте на их месте менее интеллектуально закалённых людей, хуже подготовленных в плане образования и ведения дискуссий, чем упомянутые профессора или, скажем, Джулия Суини, — представьте, каково им отстаивать свою позицию перед лицом несгибаемых родственников. Могу поспорить, многим из пациентов Джилл Майтон пришлось через это пройти.

Почти в самом начале телефильма Джилл назвала такое религиозное воспитание формой психического насилия; возвращаясь к сказанному, я спросил: «Вы говорили о религиозном насилии. Что вы можете сказать по поводу насилия при внушении ребёнку веры в ад и травмы, получаемой в случае сексуального насилия? Можно ли сравнить причиняемый в этих случаях вред?» Она ответила: «Очень трудный вопрос… Думаю, что между ними существует немало сходства, потому что речь идёт о обмане доверия, о лишении ребёнка свободы чувствовать себя в мире нормально, легко и свободно… Это одна из форм унижения, в обоих случаях происходит подавление личности ребёнка».

В защиту детей

В 1997 году, в самом начале выступления в рамках Оксфордских благотворительных лекций в пользу «Международной амнистии», мой коллега психолог Николас Хамфри, напомнив поговорку «Брань на вороту не виснет, слова — не дела», заявил, что это не всегда так, и в подтверждение своего мнения рассказал о гаитянах — приверженцах вуду, которые иногда умирают от психосоматических последствий ужаса, испытанного при известии о наведённой на них «порче».^[215] «Может быть, организации “Международная амнистия”, получательнице собранных во время этих лекций средств, стоит начать кампанию против вредоносных выступлений и публикаций?» — предложил он. И затем сам же ответил категорически отрицательно: «Свобода слова слишком драгоценна, чтобы хотя бы помыслить о возведении на её пути препятствий». Однако в дальнейшем, наперекор своим либеральным убеждениям, он предложил сделать одно важное исключение, а именно — заявил о необходимости цензуры, когда речь идёт о

…моральном и религиозном воспитании детей и особенно об образовании, получаемом ребёнком дома, где от родителей ожидается — и даже требуется — объяснить детям, что хорошо, а что плохо; что есть истина, а что ложь. Я убеждён, что у каждого ребёнка есть право на то, чтобы его голову не забивали чужими дурными идеями — вне зависимости от того, кому эти идеи принадлежат. У родителей нет богоданного права оболванивать детей, как им вздумается; они не должны ограничивать для малышей горизонты знания, воспитывать их в атмосфере догматов и предрассудков или настаивать на неуклонном следовании по узкой колее их собственной веры.

Короче говоря, дети имеют право на защиту своего разума от навязываемой им глупости, и каждый член нашего общества несёт за это ответственность. Поэтому следует точно так же не разрешать родителям прививать детям веру в буквальную правоту Библии или в определение судьбы ходом звёзд, как не позволяется выбивать малышам зубы или запирать их в чулан.

Несомненно, столь сильное заявление требует немало дополнительных пояснений и оговорок, что впоследствии и было сделано. Разве не разнятся мнения людей по поводу того, что считать «глупостью»? Разве повозка ортодоксальной науки не опрокидывалась неоднократно у нас на глазах, уча осторожности? Учёные не сомневаются, что убеждение в буквальной правоте Библии и астрологии иначе как глупостью не назовёшь, но огромная масса людей считает по-другому, и что же, разве они не имеют права передавать свои убеждения собственным детям? Разве требование обязательного обучения детей наукам менее самонадеянно?

Я благодарен своим родителям за их убеждённость в том, что детей надо учить не тому, что думать, а как думать. Если, в достаточной мере ознакомившись с объективными научными фактами, они вырастут и решат, что Библия действительно несёт буквальную правду или что на их жизнь влияют Марс и Венера, это их личное дело. Самое важное здесь — чтобы выбор, какого взгляда придерживаться, делали они сами; чтобы он не был насильно навязан решением родителей. Важность этого становится ещё очевиднее, если вспомнить, что нынешние дети — родители будущих поколений, в чьих руках — власть нести в будущее всё то, что им внушили в детстве.

По мнению Хамфри, пока ребёнок ещё мал, уязвим и нуждается в защите, истинно нравственная позиция воспитателя заключается в том, чтобы попытаться как можно лучше угадать, что бы ребёнок сам для себя выбрал, если бы возраст ему это позволял. Он трогательно рассказывает о маленькой девочке из племени инков, чьи пятисотлетние останки были найдены вмёрзшими в лёд в горах Перу в 1995 году. Нашедшие её тело антропологи полагают, что она оказалась жертвой ритуального жертвоприношения. Хамфри сообщает, что фильм о «снегурочке» показали по американскому телевидению. Зрителям предлагалось

…восхититься духовной силой священников-инков и представить чувства девочки во время последнего пути: гордость и восторг, охватившие её при известии о том, что на неё пал почётный выбор, она будет священной жертвой. Телефильм, по сути, убеждал зрителей в том, что человеческое жертвоприношение являлось своего рода важным культурным достижением — вот вам ещё один перл нерассуждающего преклонения перед культурным многообразием.

Хамфри возмутился, и я вполне разделяю его чувства.

Как у них язык повернулся предположить такое? Как смеют они предлагать нам — сидящим в уютных домах, перед экранами телевизоров зрителям — восторгаться, проигрывая в уме акт ритуального убийства: казни беззащитного ребёнка толпой недалёких, напыщенных, суеверных, глупых стариков? Как смеют они призывать нас искать в этом аморальном насилии над беззащитной жертвой что-то положительное?

И опять же, у добропорядочного, либерального читателя могут закрасться сомнения. Конечно, с нашей точки зрения это был жестокий, бессмысленный обряд, но самим инкам так, безусловно, не казалось. С их точки зрения жертвоприношение было нравственным, далеко не бессмысленным действием, оправданным целым набором священных верований. Девчушка, без сомнения, также целиком разделяла религию своего народа. Какое право имеем мы судить священников-инков по законам нашей, а не их собственной, морали и называть их убийцами? Возможно, девочка действительно была до восторга счастлива своей судьбой; возможно, она и вправду верила, что отправляется прямиком в рай в компании ослепительного бога-Солнца. Или, может быть, — и это кажется гораздо более вероятным — она визжала от ужаса.

Хамфри и я вместе с ним пытаемся показать, что вне зависимости от того, добровольно или нет приняла смерть эта девочка, ей, скорее всего, не захотелось бы стать жертвой, знай она известные нам сегодня факты. Представьте на секунду, что ей известна природа Солнца — огромного водородного шара с температурой, превышающей миллион градусов Кельвина, внутри которого происходит термоядерная реакция с образованием гелия; что первоначально, наряду с Землёй и другими планетами Солнечной системы, оно образовалось из газового облака… Вряд ли она тогда продолжала бы молиться ему как божеству, и принесение себя в жертву ради того, чтобы его умилостивить, тоже выглядело бы совсем по-другому.

Нельзя обвинять священников-инков в невежестве и обзывать их недалёкими и напыщенными тоже, пожалуй, нечестно. Но в чём они действительно виновны — так это во внушении своей веры ребёнку, ум которого ещё не созрел, чтобы решать, поклоняться солнцу или нет. Хамфри также вменяет в вину создателям телепередачи и нам, зрителям, взгляд на смерть маленькой девочки как на нечто прекрасное — «нечто, обогащающее наше коллективное культурное наследие». Эта тенденция возвеличивать эксцентричные этнические религиозные обряды и оправдывать их жестокость проявляется снова и снова. В добропорядочных либеральных умах она служит источником мучительного внутреннего конфликта: с одной стороны, они терпеть не могут жестокости и страданий, а с другой — пройдя выучку у постмодернистов и релятивистов, считают своим долгом уважать другие культуры не менее собственной. Женское обрезание, несомненно, чудовищно болезненная процедура, лишающая женщину возможности наслаждаться сексом (в этом, видимо, и заключается её истинная цель), и одна половина добропорядочного либерального ума желает наложить запрет на этот обряд. Другая же половина «уважает» этнические культуры и полагает, что мы не должны вмешиваться, если им хочется увечить «своих девчушек».^[216] Но дело в том, что «их девчушки» на самом деле — свои собственные девчушки, и никто не имеет права пренебрегать их желаниями. Сложнее найти правильный ответ, если девочка желает подвергнуться обрезанию. Но не передумала ли бы она, знай о жизни столько, сколько знает взрослая, опытная женщина? Хамфри отмечает, что ни одна женщина, обрезание которой в детстве по какой-либо причине не состоялось, не совершает эту операцию добровольно, будучи взрослой.

Коснувшись далее секты амишей и заявленного ими права воспитывать «собственных детей на собственный манер», Хамфри ядовито высмеял энтузиазм, проявляемый нашим обществом в отношении

…сохранения культурного многообразия. Возможно, вы рассуждаете: понятно, что детям амишей, или хасидов, или цыган приходится нелегко, когда родители воспитывают их по своему образу и подобию, но благодаря этому удивительные культурные традиции не угасают. Разве вся наша цивилизация не обеднела бы с их исчезновением? Конечно, жаль, что для поддержания разнообразия приходится жертвовать судьбами отдельных индивидуумов. Но что поделаешь — такую цену нам, как обществу, приходится платить. Только позвольте напомнить, что платить приходится им, а не нам.

Данный вопрос оказался в центре внимания общественности в 1972 году, когда Верховный суд США вынес постановление по памятному делу «Висконсин против Йодера», в котором рассматривалось право родителей не пускать детей в школу по причине религиозных убеждений. Амиши живут замкнутыми общинами в разных уголках Америки, разговаривают в основном на архаичном германском диалекте под названием «пенсильванский голландский» и чураются в большей или меньшей степени электричества, двигателей внутреннего сгорания, пуговиц и других проявлений реалий. В этом островке старомодного быта трёхвековой давности действительно есть для современного глаза что-то притягательное. Разве не стоит сохранить его ради поддержания разнообразия человечества? А единственный способ его сохранить состоит в том, чтобы позволить амишам воспитывать детей по-своему, оберегая от соблазнов современности. Напрашивается вопрос: а разве дети не должны иметь право голоса в этом вопросе?

Верховный суд вмешался в 1972 году, когда группа родителей-амишей из штата Висконсин забрала своих детей из старших классов школы. Продолжение образования далее определённого возраста противоречит религиозным взглядам амишей, в особенности когда речь идёт о научном образовании. Штат Висконсин подал на родителей в суд, утверждая, что детей лишают права на образование. Пройдя через все инстанции, дело дошло до Верховного суда США, вынесшего неединогласное (6 против 1) решение в пользу родителей.^[217] В записанном главным судьёй Уорреном Бергером мнении большинства утверждалось следующее:

Как показывает опыт, обязательное школьное образование до шестнадцатилетнего возраста для детей амишей несёт в себе вполне реальную угрозу подрыва социального и религиозного быта амишей в том виде, в каком он существует на сегодняшний день; им пришлось бы либо отказаться от своих верований и слиться с окружающим обществом, либо перебраться в другие, более терпимые регионы.

Единственным несогласным был судья Уильям О. Дуглас, который считал, что в данном случае неплохо бы спросить, что думают сами дети. Хотят ли они сами отказаться от дальнейшего образования? Хотят ли провести жизнь в лоне религии амишей? Николас Хамфри пошёл бы ещё дальше. Даже если, будучи опрошенными, дети проявят желание жить по религии амишей, нельзя ли предположить, что, имей они адекватное представление о других существующих возможностях, выбор оказался бы иным? Если бы их образ жизни имел очевидные преимущества, разве не наблюдали бы мы обилие воспитанных за пределами секты молодых людей, желающих стать её членами? Судья Дуглас построил свой аргумент несколько иначе. Он заявил, что не понимает, почему родителям даётся исключительное право решать, в какой мере они могут лишить своих детей образования, только на основе их религиозных убеждений. Если религия может быть поводом для игнорирования закона, что мешает претендовать на подобное право нерелигиозным убеждениям?

Большинство членов Верховного суда провели параллель с положительными ценностями монашеских братств, существование которых в обществе, возможно, обогащает его. Но, как указывает Хамфри, есть немаловажное различие. Монахи вступают в братство добровольно, по собственному желанию. Дети амишей никогда специально не выбирали амишское воспитание; родившись в этой среде, они не имели выбора.

Есть что-то чудовищно высокомерное и негуманное в принесении любой человеческой личности, а особенно детской, в жертву «культурному многообразию» и сохранению религиозных традиций. Нам замечательно живётся в окружении машин, компьютеров, антибиотиков и прививок. А вы — странный маленький народец в шляпах и старомодных брюках, с упряжками лошадей, архаичным диалектом и деревянными туалетами, — вы обогащаете нашу жизнь. Конечно, мы должны разрешить вам удерживать в жизни, устроенной по канонам XVII века, и ваших детей, иначе мы навсегда потеряем что-то ценное: часть замечательного разнообразия человеческой культуры. Крошечная часть моего сознания соглашается с вышесказанным. Но в целом меня от этой картины тошнит.

Скандал на ниве образования

Наш премьер-министр Тони Блэр использовал аргумент «разнообразия» в палате общин, отвечая на требование члена парламента Дженни Тонге объяснить, почему правительство субсидирует школу на северо-востоке Англии, в которой (практически единственный случай в Великобритании) преподают библейский креационизм буквалистского толка. Господин Блэр ответил, что было бы жаль, если бы наша озабоченность по этому поводу помешала создать в стране «как можно более разнообразную систему образования».^[218] Речь в данном случае шла о колледже «Эмманьюэл» в городе Гейтсхед, входящем в число основанных по инициативе правит

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: