Первые трения между СССР и Германией

Внешне отношения между СССР и Германией сохраняли дружественный характер. 1 августа 1940 года Молотов говорил на сессии Верховного Совета СССР: «Наши отношения с Германией, поворот в которых произошёл почти год тому назад, продолжают полностью сохраняться, как это обусловлено советско-германским соглашением. Это соглашение, которого строго придерживается наше Правительство, устранило возможность трений в советско-германских отношениях при проведении советских мероприятий вдоль нашей западной границы (так Молотов именовал действия по захвату чужих земель.— В. Р.) и, вместе с тем, обеспечило Германии спокойную уверенность на Востоке» [627].

Однако за подобными словами, в которых не было недостатка и в германской пропаганде, крылись нарастающие советско-германские противоречия. Нацистские вожди не хотели мириться с положением, при котором они осуществляют свои аннексии, будучи втянуты в войну с серьёзным противником — Англией, пользующейся всё более значительной помощью со стороны США, тогда как Советский Союз присоединяет к себе обширные территории «мирным» путём, претендуя на всё новые «сферы своих интересов». Стремление противодействовать дальнейшим аннексионистским замыслам Сталина нашло отражение в дневниковых записях Геббельса: «5 сентября 1940 г. Трения с Москвой из-за Румынии и Мемеля (Клайпеда.— В. Р.), частично нашедшие отражение в русских протестах, которые мы отклоняем… 19 сентября. Фюрер решил не предоставлять России больше ни одной европейской области» [628].

С августа-сентября проявились первые политические противоречия между СССР и Германией. Советское правительство выражало свою заинтересованность в ситуации на Балканах, в решении вопросов международно-правового статуса Дуная и т. д. В свою очередь Германия совместно с Италией без консультаций с Советским Союзом провела 30 августа 1940 г. второй венский арбитраж, на котором Северная Трансильвания, входившая в Румынию, была передана Венгрии, а неприкосновенность остальной части Румынии, включая Южную Буковину, на которую советское руководство по-прежнему претендовало, гарантировалась Германией и Италией. По этому поводу Молотов 31 августа заявил Шуленбургу, что германское правительство нарушило статью 3 советско-германского пакта о ненападении, где говорилось о консультациях по вопросам, интересующим обе стороны [629]. В ответ на это германское правительство заявило, что правительство СССР не консультировалось с ним при осуществлении аннексии Прибалтийских государств, Бессарабии и Северной Буковины [630].

26 сентября Молотов в беседе с поверенным в делах Германии в СССР Типпельскирхом выразил беспокойство по поводу того, что Советское правительство только из газет узнало о подписании немецко-финского договора о транзите германских войск в Норвегию через Финляндию и что, по имеющимся у него сведениям, германские войска высадились в нескольких городах Финляндии, относящейся к советской «сфере влияния» [631].

В начале октября начали поступать сведения о прибытии в Румынию германской «военной миссии» и «учебных частей».

В свою очередь Советское правительство осуществило односторонний дипломатический шаг без консультаций с Германией, обратившись 25 ноября к Болгарии с предложением заключить пакт о взаимопомощи. Информируя Димитрова об этой советской инициативе, Сталин заявил: «Если болгары не примут это наше предложение, они попадут целиком в лапы немцев и итальянцев и тогда погибнут» [632]. Хотя данное предложение и было отклонено болгарским правительством, попытка СССР включить таким путём Болгарию в свою «сферу влияния» вызвала серьёзное недовольство в Берлине.

Особое беспокойство Гитлера вызывала возможность заключения союза СССР с Англией. Это беспокойство подогревалось доходившими в Берлин сообщениями о дипломатических контактах на высоком уровне между СССР и Англией. 24 июня 1940 г. Черчилль направил Сталину секретное послание, в котором говорилось о готовности британского правительства «полностью обсудить с Советским правительством любую из громадных проблем, возникающих в результате нынешней попытки Германии осуществлять в Европе последовательными этапами методический процесс завоевания и поглощения» [633]. 1 июля Сталин имел длительную беседу с британским послом в СССР Р. С. Криппсом, в ходе которой последний заявил о желании Англии «иметь с СССР хорошие отношения». Сталин в довольно откровенном тоне передал Криппсу свою оценку международного положения, указав, в частности, что он «считает ещё преждевременным говорить о господстве Германии в Европе. Разбить Францию — это ещё не значит господствовать в Европе. Для того, чтобы господствовать в Европе, надо иметь господство на морях, а такого господства у Германии нет, да и вряд ли будет» [634]. Хотя советская сторона известила германское правительство об этой беседе и передало её основное содержание, сам факт встречи Сталина с британским послом (Сталин лично никогда до этого не принимал послов) не мог не вызвать тревоги и недовольства в нацистском руководстве.

После поражения Франции Гитлер надеялся победить Англию в воздушной войне. Август был месяцем разгара воздушной битвы над Англией. Не добившись здесь победы и убедившись в том, что Англия ещё очень сильна, Гитлер в сентябре решил отложить намеченное вторжение в Англию.

Учитывая чрезвычайно выгодное положение СССР как нейтральной страны, сталинская клика надеялась на продолжение своей экспансии «мирным путём». Об этом свидетельствует выступление Жданова на объединённом пленуме Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) 20 ноября 1940 года. Перед этой закрытой аудиторией Жданов откровенно заявил: «Политика социалистического государства заключается в том, чтобы использовать противоречия между империалистами, в данном случае военные противоречия, для того, чтобы в любое время расширить, когда представляется эта возможность, позиции социализма… Из этой практики мы исходили за истекший год, она дала, как вы знаете, расширение социалистических территорий Советского Союза. Такова будет наша политика и впредь, и тут вам всем ясно, по какой линии должно идти дело. (Смех.)» И далее ещё более цинично: «У нас нейтралитет своеобразный — мы не воюя получаем кое-какие территории. (Смех.)» Характерно, что эти высказывания Жданова были изъяты из стенограммы его выступления [635].

27 сентября 1940 года был подписан пакт Германии, Японии и Италии, который представлял предварительное соглашение о разделе мира между этими странами. «Правительства этих стран признают,— говорилось в пакте,— что предпосылкой длительного мира является получение каждой нацией необходимого ей пространства» [636]. Согласно пакту, Германия должна была получить «Евроафриканское пространство», Италия — Средиземноморье, Япония — «Восточноазиатское пространство».

30 сентября в «Правде» появилась передовая статья «Берлинский пакт о тройственном союзе», написанная, как недавно обнаружено в архивах, Молотовым. В статье говорилось, что «пакт не является для Советского Союза чем-то особенно неожиданным… потому что Советское правительство было информировано германским правительством о предстоящем заключении Тройственного пакта ещё до его опубликования». Статья констатировала, что подписание Тройственного пакта означает дальнейшее обострение войны и расширение её масштабов, причём позиция его участников трактовалась как едва ли не оборонительная, ибо она рассматривалась как обязательство взаимной защиты их сфер влияния «от покушений со стороны других государств и, конечно, прежде всего со стороны Англии и находящихся в сотрудничестве с ней Соединённых Штатов Америки». Таким образом, в статье фактически указывалось, что из всех великих держав нейтральным остаётся один Советский Союз, отношение которого к каждому из противостоящих друг другу военно-политических блоков характеризовалось весьма недвусмысленно. Статья констатировала, что «важную особенность пакта составляет имеющаяся в нём оговорка о Советском Союзе. В пакте сказано: „Германия, Италия и Япония заявляют, что данное соглашение никоим образом не затрагивает политического статуса, существующего в настоящее время между каждым из трёх участников соглашения и Советским Союзом“». «Правда» указывала, что «эту оговорку надо понимать как подтверждение силы и значения пакта о ненападении между СССР и Германией и пакта о ненападении между СССР и Италией».

Понимая, что эта статья носит официозный характер, Геббельс на следующий день после её появления записал в своём дневнике: «Сталин публикует в „Правде“ заявление насчёт пакта Трёх держав. Весьма позитивное. Мол, Россия была заранее ориентирована и никаких опасений не имеет… Заявление Сталина воспринято фюрером с удовлетворением» [637].

Вскоре после заключения Тройственного пакта германское руководство предприняло попытку подключить к нему Советский Союз, в связи с чем в Берлин для переговоров с Гитлером был приглашён Молотов. По этому поводу Риббентроп обратился к Сталину 13 октября с письмом, в котором говорилось: «Я хотел бы заявить, что, по мнению фюрера, очевидная историческая миссия четырёх держав — Советского Союза, Италии, Японии и Германии — заключается в том, чтобы принять долгосрочную политику и направить дальнейшее развитие народов в правильное русло путём разграничения их интересов в мировом масштабе». В этих целях «приветствовался» скорейший визит Молотова в Берлин для того, чтобы «уточнить вопросы, имеющие столь решающее значение для будущего наших народов и для того, чтобы обсудить их конкретно». «Я бы хотел передать ему [Молотову] самое сердечное приглашение от имени правительства Рейха…— писал Риббентроп.— Его визит дал бы возможность фюреру объяснить господину Молотову лично его точку зрения в отношении будущих форм отношений между нашими странами» [638].

Зная из всего предшествующего опыта переговоров с СССР, что Молотов является всего лишь передаточным звеном в диалоге между Сталиным и Гитлером, Риббентроп подчёркивал, что по возвращении в Москву Молотов смог бы доложить Сталину «со всеми подробностями цели и намерения фюрера». Если бы вслед за этим возникла необходимость для дальнейшей разработки общей политики, завершал своё послание Риббентроп, «я был бы рад снова лично приехать в Москву для того, чтобы, дорогой господин Сталин, возобновить обмен мнений с Вами и обсудить… основу политики, которая могла бы только принести всем нам практическую пользу» [639].

22 октября Сталин направил ответ Риббентропу, в котором выражалась «искренняя благодарность» за доверие, а также за содержавшийся в письме последнего «поучительный анализ последних событий». Соглашаясь с тем, что для «дальнейшего укрепления отношений между нашими странами» «мы должны постоянно определять, причём на длительный срок действия, взаимные интересы обеих стран», Сталин выражал согласие на визит Молотова в Берлин, равно как на приезд Риббентропа после этого визита в Москву «для возобновления обмена мнениями, начавшегося в прошлом году по вопросам, представляющим интерес для наших стран» [640].

О тщательной подготовке Сталина и Молотова к переговорам в Берлине свидетельствуют директивы Молотову к этим переговорам. В этом ёмком документе определялись основные цели визита: 1) разузнать действительные намерения Германии и всех участников Тройственного пакта относительно планов создания «новой Европы» и «Великого Восточноазиатского пространства», а также этапы и сроки осуществления этих планов и место в них СССР; 2) прощупать возможность соглашения с Германией и Италией об удовлетворении «интересов СССР» в Европе, а также в Ближней и Средней Азии, но заключение такого соглашения отложить до переговоров с Риббентропом в Москве.

«Директивы», составленные совместно Сталиным и Молотовым, исходили из того, что советско-германские договорённости 1939 года определили лишь «частичное разграничение сфер интересов» СССР и Германии, которое «исчерпано» событиями последнего года. Поэтому Молотов должен был добиваться признания новых сфер интересов СССР в Европе, к которым была прежде всего отнесена Болгария, куда Сталин намеревался ввести советские войска. В «Директивах» указывалось также, что Советский Союз «имеет серьёзные интересы» в Азии (прежде всего в Турции и Иране). Наконец, Молотову поручалось выразить недовольство тем, что Германия не консультировалась с СССР при вводе своих войск в Румынию и Финляндию.

В случае успеха переговоров по всем этим вопросам Молотов должен был предложить выработать общую декларацию стран Тройственного пакта и СССР, включающую признание Индонезии сферой влияния Японии, требование немедленного возврата Германии её прежних колоний и немедленного ухода Англии из Гибралтара и Египта как «условия сохранения Великобританской Империи». Таков был новый советский план раздела мира, который Молотов должен был изложить на переговорах в Берлине [641].

Переговоры Молотова с Гитлером и Риббентропом проходили 12 и 13 ноября. Как вспоминал участвовавший в них в качестве переводчика Хильгер, «Гитлер, приветствуя Молотова при первой встрече, был ошеломляюще любезен. Ему явно важно было расположить к себе Молотова как в деловом, так и в человеческом плане. Однако на второй день противоположность целей обоих партнёров по переговорам выявилась столь отчётливо, что о возможности договорённостей речь уже вряд ли могла идти» [642].

Гитлер в своём выступлении заострил внимание своего партнёра на глобальных проблемах. Он заявил, что в ближайшем будущем «Германия разбомбит Англию окончательно и бесповоротно» и поэтому пришло время для раздела колониальных владений Англии между Германией, Италией, Японией и СССР. При этом надо озаботиться тем, чтобы не допустить поддерживающую Англию заокеанскую державу — США на Европейский континент. Далее Гитлер прямо предложил «Советскому Союзу участвовать в качестве четвёртого партнёра в Тройственном пакте».

На протяжении всей речи Гитлера Молотов в основном молчал, прерывая её лишь репликами, выражающими согласие с идеями фюрера, которые, по его словам, «абсолютно верны и будут подтверждены историей» [643]. Своё выступление он начал с упоминания о том, что «при его отъезде из Москвы Сталин дал ему точные инструкции и всё, что он собирается сказать, будет совпадать с точкой зрения Сталина». Далее Молотов сказал, что Советское правительство «заинтересовано в Новом Порядке в Европе», и заявил о возможности участия Советского Союза, как партнёра, «в широком соглашении четырёх держав», что предполагает уточнение «ряда вопросов, касающихся советских интересов на Балканах и в Чёрном море с учётом Болгарии, Румынии и Турции» [644].

На второй встрече, состоявшейся на следующий день, Молотов навязал Гитлеру длительную дискуссию относительно нахождения германских войск в Финляндии, что-де нарушает положения секретного протокола 1939 года о Финляндии как зоне влияния СССР. На это Гитлер ответил, что Германия соблюдала все советско-германские договорённости, в том числе относительно Финляндии, несмотря на то, что «позиция Германии во время советско-финской войны вызвала серьёзную оппозицию со стороны всего остального мира». В свою очередь он упрекнул Молотова в нарушении Советским Союзом соглашений 1939 года, в частности, в вопросе о Буковине и подчеркнул, что «гораздо больших успехов (в советско-германском сотрудничестве) можно было бы достичь, если бы Советский Союз не искал успехов на территориях, в которых Германия заинтересована для продолжения войны… А, по его мнению, дальнейшее сотрудничество гораздо важнее, чем улаживание в настоящий момент второстепенных вопросов» [645].

Когда дискуссия благодаря тупому упрямству Молотова стала принимать нервозный характер, Гитлер вернулся к намеченной им теме, заявив, что «все страны, которые могут быть заинтересованы в территориях обанкротившейся [Британской] империи, должны будут прекратить раздоры между собой и посвятить себя исключительно разделу Британской империи». В ответ на это Молотов вновь перевёл разговор на другую тему, пространно рассуждая о ситуации на Балканах, заинтересованности СССР в проливах на Чёрном море и в особенности в «предоставлении гарантий Болгарии со стороны Советского Союза». Гитлер в свою очередь заявил, что не рассчитывает на немедленный ответ на свои предложения, так как «знает, что Молотов должен сначала обсудить эти вопросы со Сталиным». К этому он прибавил, что хотел бы лично встретиться со Сталиным, так как это «значительно облегчило бы ведение переговоров» [646]. После этого Гитлер быстро потерял интерес к беседе, которая стала походить на разговор слепого с глухим, и вскоре завершил её.

Вслед за этим состоялась заключительная встреча между Риббентропом и Молотовым, на которой Риббентроп вручил Молотову составленный им проект соглашения между странами Тройственного пакта и СССР. В этом документе указывалось, что, отвлекаясь от тех территориальных изменений, которые будут произведены в Европе после окончания войны, территориальные устремления Германии направлены на районы Центральной Африки, Италии — на Северную и Северо-Восточную Африку, СССР — в направлении на юг, т. е. к Индийскому океану. Что же касается устремлений Японии, то «они обращены в Восточную Азию к югу от островной империи Японии» [647].

К проекту прилагались два секретных протокола. Первый определял «преимущественные сферы интересов участников соглашения». Второй касался установления нового режима черноморских проливов, учитывающего интересы Советского Союза.

Как справедливо замечает В. Бережков, «весьма детально разработанные немецкой стороной условия „пакта четырёх“» «свидетельствовали о намерении правительства „третьего рейха“ ещё какое-то время развивать германо-советское сотрудничество» [648].

Молотов в ответ на соображения, изложенные Риббентропом, торопливо перечислил все требования, содержавшиеся в «Директивах», в том числе те, которые он не успел обсудить с Гитлером. На это Риббентроп дал ответы в самой общей и неопределённой форме, напомнив в заключение Молотову, что «тот задолжал ответ на вопрос, сочувствует ли Советский Союз, в принципе, идее получения выхода в Индийский океан». Молотов ответил, что по этому вопросу он «не может в настоящее время занять окончательную позицию, поскольку не знает мнения Сталина и других своих московских друзей» [649].

Узнав о визите Молотова, англичане резко усилили во время его пребывания в Берлине бомбардировки германской столицы. Поэтому часть переговоров происходила в бомбоубежище. Молотов воспользовался этим обстоятельством, чтобы бросить ироническую реплику, едва ли способствовавшую успеху переговоров. Когда Риббентроп принялся вновь развивать мысль о скором крушении Англии, обычно немногословный Молотов прервал его своей, по выражению Бережкова, «знаменитой фразой», более уместной на полемическом диспуте, чем на дипломатических переговорах: «Если Англия разбита, то почему мы сидим в этом убежище? И чьи это бомбы падают так близко, что разрывы их слышны даже здесь?» [650]Впоследствии Молотов не раз с гордостью рассказывал своим собеседникам об этом проявлении своего «дипломатического искусства».

Беседы Молотова с Гитлером и Риббентропом не дали желанных результатов. Ни по одной из поднятых Молотовым проблем, связанных с Финляндией, Румынией, Болгарией, проливами и т. д., не было достигнуто взаимопонимания и согласия. Единственным ощутимым итогом переговоров был переданный Риббентропом Молотову проект соглашения, приглашавший СССР присоединиться к Тройственному пакту в качестве четвёртого участника.

Тем не менее итоги берлинских переговоров освещались в советской и германской печати в мажорных тонах. В официальном коммюнике об итогах визита говорилось, что обмен мнениями Молотова с Гитлером и Риббентропом «протекал в атмосфере взаимного доверия и установил взаимное понимание по всем важнейшим вопросам, интересующим СССР и Германию» [651].

Несмотря на дипломатическую неуклюжесть Молотова, нацистское руководство не оставило сразу после его визита надежд на достижение такого «взаимного понимания» путём прямых переговоров Гитлера со Сталиным. При прощании с Молотовым Гитлер сказал о своём сожалении по поводу того, что «ему до сих пор не удалось встретиться с такой огромной исторической личностью, как Сталин, тем более что он думает, что, может быть, он сам попадёт в историю». Поэтому он просил Молотова «передать господину Сталину приветы и предложение о такой встрече в недалёком будущем» [652].

На следующий день после отъезда Молотова из Берлина Геббельс записал в своём дневнике: «Молотов уехал… Всё дальнейшее зависит от Сталина. Его решение пока ещё заставляет себя ждать» [653].

По-видимому, Сталин не вынес вопрос о переговорах Молотова на обсуждение Политбюро, члены которого были весьма скудно проинформированы об этих переговорах. Как писал в своих мемуарах Хрущёв, «из вопросов Сталина и ответов Молотова можно было сделать вывод, что поездка Молотова ещё более укрепила понимание неизбежности войны… На лице Сталина и в его поведении чувствовалось волнение, я бы сказал, даже страх…

Я не знаю конкретно тем деловых разговоров, которые велись в Берлине, по каким вопросам и какие были у нас с немцами расхождения… У нас (в Политбюро.— В. Р.) сложилась такая практика: если тебе не говорят, то не спрашивай… Ограничение и отбор информации, которая давалась членам Политбюро, определялись Сталиным» [654].

По-иному оценивал (также предположительно) реакцию Сталина на итоги визита Молотова Микоян, который впоследствии говорил: «Нам было ясно, что война неизбежна, но Сталин не верил в это. Неизвестно, какой вывод сделал для себя Молотов из бесед с Гитлером, но, зная, что Сталин не верил в скорое нападение, он и не пытался переубеждать его… Так получилось, что после поездки Молотова в Берлин не только не было сделано выводов о необходимости готовить страну к скорому неизбежному столкновению с гитлеровской Германией, но, наоборот, был сделан вывод о возможности дальнейшего развития советско-германского сотрудничества» [655].

Более определённо по этому поводу высказывался в своих мемуарах Жуков: «Он [Молотов] в то время обладал серьёзным влиянием на Сталина, в особенности в вопросах внешней политики, в которой Сталин тогда, до войны, считал его компетентным… Молотов отнюдь не всегда молчал в ответ. Молотов и после своей поездки в Берлин в ноябре 1940 г. продолжал утверждать, что Гитлер не нападёт на нас. Надо учесть, что в глазах Сталина в этом случае Молотов имел дополнительный авторитет человека, самолично побывавшего в Берлине. Авторитет Молотова усиливался качествами его характера. Это был человек сильный, принципиальный, далёкий от каких-либо личных соображений, крайне упрямый, жестокий, сознательно шедший за Сталиным и поддерживавший его в самых жестоких действиях, в том числе и в 1937—1938 годах, исходя из своих собственных взглядов. Он убеждённо шёл за Сталиным, в то время как Маленков и Каганович делали на этом карьеру» [656].

25 ноября, т. е. через десять дней после своего возвращения из Берлина, Молотов пригласил Шуленбурга и зачитал ему следующее заявление: «Советское правительство изучило содержание заявлений министра иностранных дел Рейха во время заключительной беседы 13 ноября и заняло следующую позицию: Советское правительство готово принять проект о пакте четырёх держав, который касается политического сотрудничества и взаимной экономической поддержки» [657]. Таким образом, в редакции Сталина и Молотова идея Риббентропа о соглашении участников Тройственного союза с СССР приобрела форму пакта четырёх держав.

Присоединение СССР к Тройственному пакту оговаривалось, однако, рядом условий, идущих ещё далее тех, которые Молотов выдвигал перед Гитлером и Риббентропом: немедленным выводом немецких войск из Финляндии; заключением пакта о взаимопомощи между Советским Союзом и Болгарией и размещением советских военных баз внутри полосы Босфора и Дарданелл; отказом Японии от своих прав на концессии нефти и угля на Северном Сахалине. К этому было добавлено требование признать зоной территориальных устремлений Советского Союза область к югу от Батуми и Баку в направлении к Персидскому заливу, т. е. территории Турции, Северного Ирана и Ирака. В соответствии с этим предлагалось приложить к пакту четырёх не два, а пять секретных протоколов, три из которых фиксировали бы согласие остальных участников пакта на требования СССР [658].

В последующие месяцы Молотов не раз запрашивал германское правительство относительно ответа на эти советские предложения, но в Берлине никак не реагировали на эти запросы.

Как вспоминал Бережков, начальник имперской канцелярии Мейснер дважды в месяц посещал советского посла в Германии Деканозова и «конфиденциально» сообщал, что германским руководством разрабатываются важные предложения к предстоящей встрече Гитлера и Сталина и при этом во многом учитываются пожелания, выдвинутые в заявлении Молотова от 25 ноября [659].

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: