Прошлой ночью я совсем не спал. Мое сознание заполнили воспоминания. У меня больше нет Марли. Я скучаю по ней.

Как долго человек может пожить без сна? Я знаю ответ на этот вопрос. Я ведь врач. Двести шестьдесят четыре часа. Кошмары неумолимы. Я видел, как Марли на меня смотрела во время занятия. Я хотел молить ее о том, чтобы она помогла мне скрыться от всего этого. Но мне ничто не поможет.

Via dolorosa (латынь) «Путь страданий» – тревожное или болезненное путешествие или процесс.

Я просто в бешенстве. Это похоже на борьбу с пожаром с помощью огня. С Хьюстоном все в порядке, пока ему не нужно делиться чем-нибудь личным. Возможно, он прав, может быть, он не может любить. Возможно, он не может дать мне то, чего я хочу. Но, ох! как же я хочу этого с ним. Я так ужасно этого хочу. Но не могу продолжать желать то, что никогда не произойдет. Почему Хьюстон не сказал, кто она? Но технически, какое у меня было право, у него об этом спрашивать? Отношения без обязательств подразумевают, что ни перед кем не нужно отчитываться. Подразумевают отсутствие эмоций. Предполагается, что мне не следует беспокоиться. А я беспокоюсь. Поэтому, лучше всего со всем этим покончить.

Сегодня спокойная ночь, я беру книгу по анатомии, чтобы немного позаниматься перед завтрашним уроком.

Мой телефон пиликает, информируя о входящем сообщении, и я достаю его из своей сумки.

Профессор Дейл: «Можешь заскочить и забрать тесты для завтрашнего занятия, ну, и поработать завтра вместо меня?»

Будучи его помощником, я вполне могу провести одно или два занятия. Но он никогда раньше меня об этом не просил. Обычно, он все сам контролировал и появлялся на занятиях каждое утро.

Что-то не так. Он был таким отстраненным с тех пор, как мы порвали.

Я завязываю волосы в хвостик и надеваю узкие джинсы и длинный пурпурный свитер. Проносясь по ступенькам крыльца моего дома, я беспокойно думаю о том, с чем мне предстоит встретиться, когда я войду в квартиру Хьюстона.

Я стучу костяшками пальцев по деревянной двери. Проходит несколько минут, но ответа нет. Я начинаю сильнее нервничать. На этот раз я стучусь немного громче. Ничего.

Кручу дверную ручку. Не заперто. Должна ли я входить? Возможно, что-то случилось. Когда я вхожу внутрь замечаю, что жалюзи опущены, и внутри достаточно темно.

Облако пылинок кружит вокруг свечи, мерцающей вдали. Я иду к ней.

На полу, между диваном и журнальным столиком, сидит Хьюстон. По деревянному полу разбросаны какие-то бумаги и фотографии.

Наполовину пустая бутылка бурбона стоит за фотографией, которую я не могу разглядеть.

Его налитые кровью глаза смотрят на меня. В руке зажат голубой плюшевый мишка.

– Уходи, – его хриплый голос треснул на последнем слоге. Черт возьми, вот сейчас я прям возьму и уйду. Этот мужчина для меня все. Я не уйду. Когда опускаюсь, чтобы сесть рядом с ним, то ощущаю исходящий от него запах бурбона и… отчаяния.

– Хьюстон, поговори со мной, пожалуйста, – уговариваю его я.

– Бери все, что нужно для занятия, и проваливай отсюда.

Я ни за что не уйду. Его слова меня не убедят. Очевидно, что их причиной является боль. Я двигаюсь ближе. Мое сердце стучит, когда я скольжу глазами по фотографиям, разбросанным по полу.

С фотографии мне улыбается маленький мальчик с темными волосами и глазами, такими же, как у Хьюстона. Мои глаза сфокусированы на нем. Мои трясущиеся пальцы хватают фотографию, и я подношу ее ближе. О, Боже.

Я хватаю еще одну, и еще одну, отчаянно пытаясь соединить воедино куски прошлого Хьюстона. На одной изображена счастливая семья. На другой тот же ребенок сидит на плечах Хьюстона. На третьей маленький мальчик со стоящим перед ним тортом на день рождения и темноволосая женщина, целующая его в щеку. Фотография за фотографией рассказывает мне историю жизни Хьюстона.

– Вот на этой фотографии изображена Дженнифер. Моя бывшая жена, – он указывает на фотографию в моей руке.

– Ох, – я смотрю на фотографию, вижу женщину с ребенком. У нее короткие темные волосы. Очевидно, что она счастлива.

Он кивает. Мое сердце разрывается от болезненного всхлипа, слетающего с его губ.

– Что с ним случилось? – спрашиваю я, и меня пугает то, что он ответит.

Он сильнее сжимает плюшевого медведя, его глаза поднимаются на меня.

С этими словами он вскакивает на ноги, практически падая в процессе. Его пьяное состояние не помогает ему во время ходьбы, и он спотыкается, направляясь по коридору.

Я откладываю фотографии и устремляюсь за ним.

Чёрт. Он потерял ребенка. До того как вошла в его дверь, мне больше всего хотелось, чтобы он смог мне открыться. Теперь я не уверена, что смогу справиться с правдой.

Он останавливается, поспешно оборачиваясь. Его глаза горят, а слезы, струйками стекающие по щекам, не помогают погасить бушующее в душе пламя.

– Что? Разве не этого ты хотела, а, Марли? Ты хотела знать правду. Ты хотела, чтобы я тебе открылся? Чтобы обнажил свою душу?

Ненависть в его голосе потрясает, ошеломляет меня до глубины души. Он хватает меня за плечи. Когда я качаю головой туда-сюда, то мои слезы льются таким же потоком, как и его.

Он падает на колени, обхватив мои ноги своими руками, его гнев превращается в печаль. Он плачет, я опускаюсь на пол. Мои пальцы пробегают по его густым волосам, утешая его, а он плачет еще сильнее. Затем я обхватываю его своими руками, его голова утыкается в мою грудь. Мы сидим так некоторое время. Никто из нас не отстраняется. Он держит меня так сильно, и это заставляет меня так же крепко к нему прижиматься.

Его рыдания разрушают меня, я плачу вместе с ним. Я не знаю всей истории о его сыне, но прямо сейчас, не смею ни о чем спрашивать. Я просто его держу. И слушаю, как разбивается мое сердце и падает рядом с его уже разбитым сердцем.

Прошел месяц с тех пор, как умер Натан. Доктор Фланиган говорит, что будет полезно вести журнал. Я в этом сомневаюсь. Жизнь без Натана стала невыносимой. Дженнифер больше на меня и не смотрит. Она во всем винит меня. Я сам себя во всем виню.

Мне больше нет смысла оставаться в Чикаго. Я потерял цель в жизни.

Прошлой ночью Дженнифер попыталась убить себя, поэтому она отправилась жить к своей матери. Ей нужна помощь. Я типа думаю, что нам обоим она нужна. Но я должен быть сильным. Быть тем, кто удержит семью вместе. Но мы больше не семья. Я решил, что вернусь в Нью-Йорк. Как я могу быть врачом, если не смог спасти даже своего собственного сына?

Марли держит меня, пока я плачу. Полный неудачник, который не может удержать в себе свое Дерьмо. Два года назад в этот день у меня забрали Натана.

Мои слезы стихли. Я не знаю, как долго мы сидим на полу, и мне все равно. Я бы остался здесь навсегда, если бы это избавило меня от боли. Но это не так. Ничто меня от нее не избавит.

Черт, ничто никогда не избавит меня от этой боли.

Вина. Сожаление. Выворачивающее все внутренности ощущение потери ребенка.

Говорят, что родители не должны переживать своих детей. Я никогда в полном смысле не понимал этих слов, пока не умер Натан.

– Марли, – я поднимаю голову и смотрю в ее мягкие зеленые глаза. Она молчит, и я ценю это. В моей голове все спутано. Я не могу составить буквы в слова, чтобы рассказать ей свою историю. Но, я хочу ей рассказать. Я хочу, чтобы она меня знала.

И снова она не говорит, а просто меня обнимает.

– Ты можешь представить, что любишь кого-то больше чем себя? Любишь до такой степени, что если бы вы оба были голодны, то сделал бы все на свете, чтобы его покормить. Любишь до того, что если бы земля вокруг вас была в огне, то ты пронес бы его через огонь, – слезы угрожают упасть, и она смотрит на меня без осуждения. – Любишь так сильно, что если бы ты мог, то с радостью отдал бы за него свою жизнь.

– Он был моим ребенком. Моей гордостью и радостью. Моя жизнь изменилась в тот момент, когда он родился. Цель моей жизни стала заключаться в том, чтобы защитить его любой ценой, – я сильнее к ней прижимаюсь. – И, я его подвел.

Она похлопывает меня по спине, проводит ногтями по хлопку моей рубашки. Как поступила бы любая женщина, любящая мужчину.

Я насмехаюсь над этой идеей. Она никогда меня не полюбит. Никто не сможет. Мужчина, не сумевший защитить тех, кого любит, – не мужчина вовсе.

– Как? – спрашивает она, отвлекая меня от моего горя.

Я немного приподнимаюсь и высвобождаюсь из ее объятий. Меня поддерживает стена, пока я пробегаю пальцами по своим волосам.

– Я опаздывал. Был сосредоточен на работе. Быть врачом – это тяжкий труд. В то утро мой будильник не сработал. Была моя очередь отвозить Натана в школу. У Дженнифер была встреча в старшей школе, где она преподавала. Мы стояли с ней на кухне и спорили, кто его отвезет?

Марли подползает ко мне ближе и прислоняется спиной к стене.

– Мы облажались. Я попросил Джен поговорить с соседом, чтобы он отвез Натана в школу. Я поцеловал сына на прощание и выбежал из двери – я качаю головой, воспоминания об утренних событиях берут надо мной верх.

Марли обхватывает мою руку своими крошечными пальчиками, поддерживая меня, чтобы я мог продолжить.

– Я работал уже полчаса, как его вкатили. Видишь ли, я работал в отделе неотложной помощи. Это утро было похоже на любое другое. Просто обычный день. Но он не был обычным, – мои глаза закрываются, я вспоминаю о том, что сказали мне медсестры: в больницу доставили ребенка, попавшего в автокатастрофу. Для меня это был очередной пациент. Открыв дверь, я сначала увидел его красную футболку с человеком-пауком. Подумал, что у моего сына есть такая же. Когда подошел ближе, то увидел темные волосы, и осознал, что на каталке лежит мой сын.

События, которые за этим последовали, по-прежнему туманны, хотя я пытаюсь пересказать их Марли. Она тихо слушает, пока я пытаюсь понять, как так случилось, что мне не удалось спасти жизнь своего сына.

Как я разбил стакан в приемной, когда пытался найти тихое место, чтобы все обдумать. Как выглядело крошечное, обмякшее тело сына, когда я держал его в последний раз. Так мирно. Я не плакал после его смерти. Я был в ярости. Гнев поглотил каждую мою частичку. Под мою горячую руку попали даже мои коллеги. Пока я объясняю это Марли, она не отводит глаз. Она принимает мой рассказ и предлагает свою руку, когда я продолжаю говорить.

После того, как рассказал о трагической смерти Натана, говорю о его жизни. О том, как он родился на два дня раньше. Как я часами его держал, не желая оставлять одного ночью. Что прочитав ему сказки на ночь, задерживался в его комнате, пока не был уверен в том, что он спит. И еще немного наблюдал за ним спящим.

Я рассказываю Марли обо всех планах, которые у меня были для моего сына. Как я хотел быть отцом таким же хорошим, как и мой собственный. Как хотел научить его водить машину, завязывать галстук, может быть даже научить медицине. В основном, научить его быть лучшим человеком, каким он мог стать.

Марли слушает, пока я рассказываю о каждом его бо-бо, о его любимых вещах, каждую смешную историю с его участием.

– Сегодня два года, как умер Натан. И умер он за несколько дней до своего шестого дня рождения, – все мои слёзы высохли, но когда я смотрю на Марли, то вижу, что она плачет. Я притягиваю ее к себе и провожу пальцем по ее щеке, смахивая падающие слезы.

– Хьюстон, мне так жаль, – ее глаза смотрят на меня с жалостью. Я не могу видеть в них боль и чувствовать ту же боль, отраженную в моем сердце.

Я хватаю ее лицо, мои пальцы впиваются в ее мягкую кожу, и я начинаю разорять ее губы. Ощущаю ее сладость и проводя языком по ее губам, умоляю ее унять мою боль.

Все слезы, которые я пролил за последние два года, сломили меня до такой степени, что я не знаю, смогу ли когда-нибудь снова стать целым. Но каждый раз, когда Марли прижимает меня к себе, когда ее стоны срываются в мой рот, она складывает вместе кусочки разбитого меня. Мое сердце бьется. Моя кровь перекачивается. Мой член твердеет.

Я продолжаю поцелуй, когда направляюсь по коридору в спальню, не выпуская Марли из объятий. Опускаю ее на свою кровать.

В этот момент она меня знает. И я хочу, чтобы она знала обо мне все. Все. Каждую грязную деталь. Я и сам хочу о ней все знать.

Я очень медленно снимаю ее одежду, смакуя каждую частичку ее соблазнительного тела. Ее изгибы, линии ее великолепного лица, даже то, как ее волосы текут, словно океан, на моих белых простынях.

Я скольжу рукой по ее телу к полной груди, тяну и сжимаю ее затвердевшие соски. Она стонет, тем самым сообщая мне, что ей нравится мое прикосновение. Рычу, чтобы она знала, как сильно я возбужден.

Мы двигаемся вместе, идеально подходя друг другу. Я в нее проникаю. Она принимает каждый мой дюйм, пока наши глаза не отрываются друг от друга.

И ничто не может это остановить. Даже если бы я мог все остановить, то не захотел бы этого делать.

Мы с ней двигаемся в одном ритме, наши тела сталкиваются друг с другом. Ко мне прижимаются ее груди, заставляя меня искать освобождения.

Я сжимаю рукой ее волосы, не желая ее отпускать, когда ее ногти впиваются мне в спину.

– Марли, я хочу, чтобы это никогда не прекращалось.

На ее глаза наворачиваются слезы, угрожая упасть в любой момент. Я притягиваю ее ближе, пока погружаюсь в нее еще глубже.

Трусь губами ее рот, требуя, чтобы она мне открылась. Она это делает, и я сразу же на нее набрасываюсь, мы дышим друг другом, возвращаем друг друга к жизни.

Мы кончаем вместе, тесно прижавшись друг к другу.

Рваное дыхание. Биение сердец. Я стираю слезу, которая катится по ее щеке и прижимаюсь губами к ее губам.

Она сползает с кровати и улыбается, когда надевает свою одежду.

Прежде чем Марли уходит, она поворачивается ко мне:

– Хьюстон, возможно, тебе не стоит пытаться забыть. Может, тебе стоит помнить.

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: