Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







ГЛАВА 48. ОСОБЕННОСТИ ИСТОРИЧЕСКОГО ПУТИ РУСИ—РОССИИ





При характеристике России и русского народа уже в XIX в. быстро стало общим местом указание на их молодость. Молодая Россия и состарившийся, а то и одряхлевший Запад сопрягались и противопоставлялись самыми разными течени­ями в культуре и общественной мысли. Перечень только громких имен авторов, от­давших должное русской молодости и старости Запада, был бы очень длинен. Ясно, что ощущение русским человеком своей принадлежности к молодому народу не случайно. Но точно так же очевидно другое: наш народ своим возрастом суще- ственно не отличается от других западных народов. Если же отличия есть, то не всегда они в пользу нашей молодости. Мы приблизительно ровесники с француза­ми. В середине IX в. распадается империя, созданная Карлом Великим, и образует­ся западно-франкское королевство, в котором вскорости обозначаются признаки будущей Франции. Наш князь Олег сел княжить в Киеве в 882 г., и с этой даты можно вести отсчет Киевской Руси. В IX в. не существовало еще ни французов, ни русских, и все-таки их предки уже ощутимо вступили на путь формирования двух народов-ровесников. А вот англичан к ровесникам русских князей никак не отнести. Английский этнос — явление многосоставное. Отдаленная его основа — бритты, чье завоевание начал Юлий Цезарь. KVb. местное население Британии было романизи­ровано. Затем последовало переселение в Британию германских племен — англов, саксов, ютов. Они образовали постепенно англосаксонскую Англию. Однако в 1066 г. нормандский герцог Вильгельм предпринимает успешное завоевание Англии, в результате которого французы образуют собой рыцарское сословие в королевстве. Французские пришельцы растворились в местном населении и привнесли в него элементы своей культуры далеко не сразу. Английские короли XII — начала XIII в. по культуре были скорее французами, чем англичанами. Так же обстояло дело со зна­чительной частью рыцарства. Английский народ становится однородным этносом, видимо, не ранее середины — конца XIII в. К этому времени у нас на Руси уже завершается первая наша культурно-историческая эпоха — эпоха Киевской Руси. Прервем сказанным сопоставления русского и других западных народов. Они ниче­го не изменят в выводе общего характера. Ощущение русским человеком молодо­сти своего народа нельзя понимать буквально хронологически. За таким ощущени­ем стоит что-то другое помимо возраста этнической общности. Что именно, может прояснить обращение к периодизации русской истории и культуры.

Эта периодизация в своем предельно обобщенном виде вполне очевидна, несмотря на всю свою грубоватую приблизительность. Она состоит в разделении нашего культурно-исторического времени на три эпохи: Киевскую, Московскую и Петербургскую. Не касаясь пока границ каждой из них, обратим внимание на то обстоятельство, что подобная периодизация-типологизация носит замкнуто-национальный характер и не имеет никакого отношения к западной истории и культуре. Там существовали попеременно Античность, Средние Века и Новое Время — эпохи, общие для всех стран Запада, исключая Русь—Россию и еще ряд православных стран. Впрочем, это наше последнее утверждение можно оспорить аргументами двоякого рода. Во-первых, укажем на то, что Античность ушла в прошлое за несколько столетий до возникновения какого-либо из современных западных этносов. Второй же аргумент состоит в том, что Русь—Россия, как и западные народы, знала свое Средневековье и так же, как они, свою новоевропейскую по типу культуру. Сразу же признаем неотразимую убедительность каждого из приведенных аргументов самих по себе в их обобщенном виде. Сколько же нибудь конкретный их разбор не только не отменяет своеобразно русскую периодизацию нашей культуры, а скорее аргументирует ее.

Что касается разрыва между возникновением на Западе национальных культур и концом Античности, то он хотя и имел место, никогда не был абсолютным. Античность непрерывно оставалась в горизонте сознания западного человека. Он получал античное в значительной степени образование и к тому же на античном языке. Уже шла речь о том, что для Запада Римская империя в течение всего Средневековья оставалась живой реальностью. Ее восстанавливал и франк Карл Великий, и сакс Оттон Великий. Потом к Античности как к своей духовной родине устремилось Возрождение. За подобными фактами стоит одно: у западных народов ощущение принадлежности к античной культуре было не просто очень глубоким, длящих Античность была своей культурой, собственным прошлым, непрерывно актуализируемым в современности. Во всяком случае, образованный человек на Западе никогда не мог идентифицировать себя только со своим народом, за ним он видел Античность, с которой также отождествлял себя. Поэтому для средневекового француза, немца, англичанина, не говоря уж об итальянце, собственная история /^начиналась далеко за пределами памяти о начале собственного народа. Каждый из —них был, как минимум, еще и римлянином. Ничего подобного такому самосознанию у русского_челов_ека не было. Он помнил, что власть над ним пришла от варягов, а православие — из рук византийцев. С этих времен и пошла действительно молодая по сравнению со своими западными соседями Русская земля.

Согласившись с тем, что счщщение_мо£одости своего народа у русского
человека свяааносгеразао м^ньцщй, чем у западных народов, причастностью к
Античности^ все-таки нельзя не признать, что, по крайней мере, Средневековье
Русь^Россия пережила в качестве собственного исторического времени. Правда,
началось оно у нас только с крещения Руси, т.е. заметно позднее по сравнению с
Западом. А заканчиваются Средние Века на Руси в конце XVII в., когда Запад, пережив
переходную эпоху, уже целое столетие пребывал в Новом Времени. С внешней точки
зрения дело как будто сводится к тому, что Русь—Россия вечно запаздьшЛпа. В
Античность вообще войти не успела, Средневековье, начавшись в ней позже, и
длилось дольше, чём на Западе. Такое запаздывание между тем само по себе ничего
не объясняет, да и не о запаздывании здесь нужно вести речь. Положим, в начале
своего исторического пути Русь на самом деле припозднилась с вхождением в
культурный круг западных народов, пребывавших в Средневековье. Иначе, видимо,
и быть не могло ввиду ее окраинного географического положения. Тем более, если
учесть, что скандинавские народы, несмотря на свое ближайшее родство сдругими
западными народами, вошли в Средневековье никак не раньше Руси. Выходила,
однако, на^^твада_.иа._.Среднмх Веков спясвм ми^цр., чем пгтяпьнр(1_3япяд_ Для
"З^гшдаТюреход к Новому Времени был чисто внутреннш^1мман^тным процессом,
когда в недрах западной культуры зародились Возрождение и Реформация,
сделавшие возможным преодоление^ризиса позонес^е;амш§швойк^пьгуры. Всякие
попытки обнаружить нечто подобное Возрождению и Реформации на русской почве
до сих пор не привели и не могли привести к чему-либо иному, кроме выстраивания
надуманных параллелей и чисто внешних уподоблений западной культуре. Напротив,
ничего надуманного нет в утверждении о том, что русская культура выходила из
Средневековья и входила в Новое Время далеко не только за счет своих внутренних
ресурсов. Для Hee_jB_ самом _конце XVIII в. жизненно необхор^ша _ стал а
фундаментальная переориентация культуры в сторону ее_сбдижения с Западом. На
"*з1аг1аде1ГэтоПфё1йяНР^ и русская культура,

позд несред невековая по типу^ по мер_е_ своего сближения с западной культурой начинает прТ?обр|ётать71росвещенческие черты. Представить себе нечто подобное ±Ш_-2ададе невозможноТ~так как" невозможно вызревание чего-либо подобного Просвещению в недрах Позднего Средневековья. Просвещение, хотя и не ставит все точки над "i" в секуляризации культуры, тем не менее представляет собой решающий шаг в ее осуществлении. Поэтому между Поздним Средневековьем и Просвещением, поскольку последнее состоялось, обязательно должны были существовать промежуточные течения или эпохи. Эти эпохи и течения в России как раз и не возникли, что лишний раз свидетельствуете..внешнем, заемном характере новоевропейской культуры для Haj^siLciBatibi. Конечно, внешний характер и заемность '. никогда~нё~были абсолютны. Что-то само по себе недостаточное, но необходимое для перехода в Новое Время вызревало и на русской почве. Со временем же новоевропейская культура становится в полной мере отечественной культурой, и Россия развивается в том же ритме, что и Запад. И все же при всем принятии и творческом пдеабразшании новоевропейской культуры, Россией она усвоена, а не ^ порождена изначально. Для России обращение к Западу на рубеже XVII—XVIJI Тзв. было чем-то неравнозначным, разумеется, но отдаленно подобным крещению Руси. Второй уже раз Русь—Россия очутилась в ситуации молодого полуварварского •нярбда-ученика, догоняющего своих родственников и соседей. Когда-то через крещение Руси русская культура стала по типу близкой средневековой культуре. Затем в процессе и в результате петровских преобразований она приобрела новоевропейские черты. Но делать из этого вывод о наличии у нас своего Средневековья и Нового Времени вряд ли было бы корректно. И СреДневековье, и Новое Время захватывали и включали в себя Русь—Россию. Однако в целом она оставалась культурой, развивавшейся в своем собственном ритме. На это указывает, в частности, то обстоятельство, что русская культура в промежутке между X и XVII вв., если и может быть сближена с западным Средневековьем, в отличие от него, естественным образом делится на две эпохи, в одну из которых существовала Киевская, в другую — Московская Русь. Между Киевской и Московской Русью существует глубокое преемство. И та, и другая — прежде всего Русь и уже потом Киевская или Московская. И все же между_нмШЛЗ|Ш^_^ монгольского нашествия и последующего исторического и культурного безвременья, кбто£ое РусТГТТреТГдблёла пр^ёЖны^н^ряжен^е^ сил. Ничего подобного катастрофе XIfI в. Запад не знал. Для него XIИ в^—это Средневековье в его самом пышном расцвете. Уже одно это несходство между Русью и Западом заставляет быть осторожным в отношении приложения запад ной периодизации к истории русской культуры. Она ей и не чисто внешняя и в то же время не совпадает с внутренним ритмом культурного развития Руси—России.

Наличие у русской культуры своей_соб_ственной периодизации и типол о гиза Цйй7кё"тгокры ваем ой общеза п ад ной_пе^ой}л^ш:еКшшоМпоШШЩ^ й, связано вовЩЩБ^ашй^о нашей ншиоадмьнойса^^ыдю^тшо м утш&пьштяш, изначальной невместимостью Руси в сверхэтнические культурные общности. В свое время Русь успешно вошла в одну из таких общностей и успешно развивалась в ее составе. Таким вхождением стало крещение Руси в 989 г. Хорошо известно, что христианство Русь восприняла от Византии. В"результате крещения в церковном отношении она"стала""одной из многочисленных, хотя и наиболее крупной по населению,.не говоря уж о территории, метрополией Константинопольского патриархата. То, что в Киеве первые TpnjBjj<ajTOcnej^

тй*щён^^^^тгШпУ^тШ>т'Щ№{ШФ>1Шщ верно и справедливо отражало не только соотнесенность русской и византийской Церкви, но и иерархию культуры. В результате крещения Русь вошла в тот культурный круг стран, ту сверхэтническую культурную общность, которую центрировала собой Византийская империя и ее центр Константинополь. В конце X в. по крайней мере формально в церковном отношении Запад оставался единым. У него, правда, было два центра, соперничавших между собой и во многом несогласных. Этими центрами являлись ветхий_и_новьш Рим, т.е. собственно Рим и Константинополь во главе с их иерархами Папой и патриархом. Пройдет несколько десятилетий после крещения Руси, и в 1054 г. Римский Папа и константинопольский патриарх прекратят церковное общение между собой и отлучат друг друга от Церкви. Произойдет церковный раскол единого до тех пор хотя бы формально Запада. Назревавшему длительное время и разразившемуся в середине XI в. церковному расколу соответствовала и дивергенция (расхождение) двух центров здп_адной-куньтуры. Они образовались еще во времена Ъ^Ш^сТвоватТГРймской империи и выражали собой наличие в ней двух реалий —^атинства^иэллинства, древнедимского^и древнегреческого элементов единой государственности и культуры. СсГвремени крещения Руси расхождение латинского Запада и греческого Востока внутри пока еще единой западной культуры зашло очень далеко. Внешне оно было оформлено как существование двух римских империй. Непрерывно продолжавшейся империи ромеев с центром в новом Риме — Константинополе и Священной Римской империи, которую впервые возобновил на Западе Карл Великий в 800 г., а затем подтвердил 45 962 г., совсем незадолго до крещения Руси, Оттон Великий.

В! конце_Х в. в Европе существовало две империи, два Рима, два сердца, д^а"пу/1аземш'^ападнай_л<ультурь1. Причём первенствовал пока еще "восточный з_апад" —• Конст^н^тинодоль. Блеск и великолепие ромеев-византийцев ни в какое сравнение не шли с блеском и великолепием их скромных братьев по вере, но все же на византийский взгляд варваров — франков. Так обычно именовали западные народы в Константинополе. В этот исторический момент и делает свой выбор в пользу православия и принадлежности к "восточному Западу" Русь. В результате крещения vOHa входит в культурную общность, обладавшую очевидными преимуществами перед ^другой западной культурной общностью в той же мере, в какой по тем временам -почти необозримый царственный Константинополь превосходил своего.собственного собрата — небольшого среди величественных развалин далекого (прошлого Рима. Однако развитие событий в достаточно близкой исторической перспективе обнаружило тенденцию, прямо противоположную настоящему конца X в. Западно-католическое культурное сообщество стран и народов неуклонно шло к своему расцвету, тогда как восточно-православный культурный центр все более уступал свое первенство западному собрату. Византийской империи предстояло еще почти полутысячелетнее существование после крещения Руси. Но оно от века к веку становилось все менее благополучным. Натиск мусульманского Востока, еще в VII—VIII вв. приведший к сокращению империи eflBjjTHjnejjajigjiQBHHy, никогда не "прекращался. В результате уже кXIII в. ВизантияТнесмотря на громкую титулатуру своих императоров и все еще несравненную роскошь и изощренность двора и пышность придворной жизни, по сути, представляла собой среднее по размерам государство'. Но и такая империя сокращалась с постоянством шагреневой кожи. Наряду с собственно византийскими землями под власть иноземных завоевателей-мусульман попадали и православные страны византийского культурного круга: Болгария, Сербия, Валахия, Молдавия, Грузия. Если прибавить к этому взятие Константинополя в 1204 г. участниками 4-го крестового похода и исчезновение на несколько десятилетий Византийской империи, восстановленной с большим трудом и в сильно сокращенных границах, то все неблагополучие православного культурного сообщества по сравнению с католическим станет вопиющим. На католическом Западе расцвет культуры состоялся именно тогда, когда Византия становится добычей крестоносцев и турок-османов. В такой культурный круг вступила своим крещением Русь в 989 г., вступила как полуварварская страна и глухая окраина православного мира. Пппу_ваддядг)кпй г.трянпй, и гпуупй окраиной пня перргтяпя быть довольно / быстро. Но ее церковная и культурная периферийность сохранялись веками. Иначе ] РПэыть не могло. Когда же в 1453 г. под ударами турок пал Константинополь, главный ' и к тому же последний центр православного мира, удар был нанесен и по Руси. В этот период Московское княжество было на подъеме, находилось накануне своего превращения в Московскую Русь и окончательного свержения татарского ига. И тем не менее падение Константинополя и всего православного сообщества подрезало крылья р^с!юй1<ультуре.

Русь оказалась в положении, не испытанном ни одной западной национальной
К-Улыурой.Это положение можно HcK^ajbj<ynbTypjjbiM^ Конечно, оно

не было таким же полным, как у Робинзона Крузо на необитаемом острове. Но ивом[случае — это не метафора и не преувеличение. Остальные

православные культуры после завоевания православных стран не исчезли с лица
земли. Однако и развиваться в нормальном ритме они не могли. Строго говоря, о
развитии здесь можно вести речь с большими оговорками. Православные культуры
^сжорее[Ggpomcbja^в^живание. Культура же, только выживающая, если она не обретет^
перспективу развития, рано или поздно обречена на гибель. При любом раскладе
для взаимодействия с другими культурами у нее практически нет ресурсов. Поэтому
русская культура со второй половины XVI в. хотя и не находилась в полной изоляции,
но и равнозначных ей самой, выживших и развивающихся православных культур
рядом с ней не было. С известной долей преувеличения можно сказать, что
культурное сообщество, которое некогда центрировал собой Царьград—
Константинополь, к XVI в. для Московской Руси уменьшилось до одного
полноправного членЗ". Русь_осталась_наедине с собой. Соответственно, русская
культура вынуждена бьта развиваться в своих собственны>гритмах, не резонируя
более или менееточноШ^сШшл^фугой^ё^оя^пьнд^^пьтурой единого культурного
сообщества и образуя присущий TOQbj<g^£j;Hjri_Kj/TiibTYPbi. Ситуация культурного
одиночества^зезушо^ для первобытных культур.

Нее п ред ел ах успе.шшэ--сухцаствдва л[и в 2§чшщЩотх^о^тШ£^вШворЪчнь1е культуры. Пожалуй, можно рискнуть и на утверждение о том, что культурное одиночество целиком не противопоказано любой языческой культуре. Она в той или иной степени обязательно воспроизводит оппозицию своего, космически устроенного, и чужого, тяготеющего к хаосу, бытия. Для языческих культур в резко выраженном \ или ослабленном варианте характерен этноцентризмТЭто тот воздух, которым они дышат. По поводу же христианизированной культуры Руси, каковой она была в XVI в., можно сказать словами Священного Писания: "нехорошо быть человеку одному". "Нехорошо" не только отдельному человеку, но и целому народу, если он крещен. Русь быстро ощутила на себе последствия своего одиночества. Подъём "культуры конца XIV—XV вв. сменяется в ней вначале бесперспективной опасливостью и холодом консерватизма, затем стремительно надвигается разложение. В XVII в. у него множество симптомов и проявлений. Помимо тех из них, которые носили чисто негативный характер (бунты, пьянство и т. п.), симптомы и проявления разложения русской культуры имели отношение к ее провинциализации и фольклоризаши. Одна из впечатляющих особенностей нашей национальной культуры состоит
в том, что ей уже^самой географией была задана сильно выраженная периферийность.
^Более^глухого^гпаТгде моглоЪы жить"сколькочнибудь многочисленное население,
чем территория Киевской и, в особенности, Московской Руси, в Европе просто нет.
Географическая периферийность не могла не повлечь за собой и историческую
периферийность, выразившуюся в относительно очень позднем вхождении Руси в
круг послепервобытных культур. Тем более поражает то, как стремительно
преодолевает Русь свой, казалось бы, на долгие века вперед, а то и навсегда
заданный провинциализм. Уже в XII в. у нас появляется архитектура, которую
недостаточно назвать даже столичной, для отличия от провинциальной. Конечно,
Успенский или Дмитровский соборы во Владимире — это, безусловно, столичное
зодчество, столична и монументальна, несмотря на свои небольшие размеры, и
церковь Покрова на Нерли, расположенная уже не в стольном городе Владимиро-
Суздальского княжества, а на подходе к нему. Но помимо столичности каждый из
названных храмов представляет собой некоторое художественное совершенство.
Он таков, каким только и должен быть, к нему ничего не прибавить, и от него ничего
не убавить. Остается смотреть на Успенский, Дмитровский или Покровский храмы
как на чудо и волшебство. Надо же, люди оказались способны создать сооружение,
которое ясно и непреложно свидетельствует, что принадлежит оно одному Богу и
несет в себе знак Его присутствия. Если после храмов Владимиро-Суздальской Руси
обратиться к не менее их известному и знаменитому собору Василия Блаженного в
_ Москве на Красной площади, то все его несомненные достоинства, все то
I восхищение, которое он способен вызвать, не отменяют одного: московски£србор
второй половины XVI в^=_ЛР-ДРвсе не.местд_пве.бывдния Бога-Не будем
преувеличивать, служить Богу в нем можно. Правда, в тесных храмиках, из множества
которых, по существу, собор Василия Блаженного состоит и чей интерьер образует
такой разительный контраст соборному экстерьеру. Изумительное же богатство и
затейливость экстерьера — о чем они нам говорят и на что указывают? Не о Боге и
не на Него. Пщщкцштл>«з^шъыт^^^Мдшт^м^^&сте е-рам стройная_и
укрощенная[стихия нар_од_ной_низовой или близкойк,ней_культуры. Она" эта культура,
'страшно обаятельна. Но попробуем себе представить собор Василия Блаженного
рядом с греческим Парфеноном, древнеримским Пантеоном или ренессансно-
барочным собором Святого Петра в Риме. Что-то в нашем храме окажется не то. Он
сразу станет совсем уж открыто простодушным и простоватым, слишком откровенно
и ярко вырядившимся и разгулявшимся. Даже у античных богов жилище было более
строго — возвышенное, гармоничное и, самое главное, внутренне собранное и
определенное, —чем наш Василий Блаженный. А теперь представим в ряду с теми
же Парфеноном, Пантеоном и собором Святого Петра Успенский, Дмитровский и
Покровский храмы. Все они сразу уменьшатся в размерах, потеряют свой масштаб.
Но ни один из этих храмов не станет смешным или странным, жалким, нелепым,
неуместным, простоватым и т. д. Наши русские храмы устоят, и никакое сопоставление
не способно их сокрушить или поставить под вопрос. Скорее напротив, мы изумимся:
как это при таких скромных размерах, при таком минимуме изобразительных средств
i были достигнуты такие безусловные результаты? Оказывается, в совершенном
| зодчестве все может быть таким простым, ясным и умесТным в сво¥й~
непритязательности. ~г "Несокрушимость" русских храмов XII в. при сопоставлении с любой великой
архитектурой — свидетельство того, как много обещала русская культура уже в
самом начале своего исторического пути. Если же обратиться к храмам конца XVI и
особенно XVII в. и представить себе, что таковы предварительные итоги развития
русской архитектуры и культуры в целом, то результаты будут неутешительны. Наша_
культура, заканчивашн^эаи^нностъ]^ выступившими

в ней чертами простонародности. Можно, конечно, сослаться на то обстоятельство, "что русская культура переживала в XVII в. не просто упадок, а кризис роста, который и на Западе имел местом в Позднее Средневековье, и в XVI в. К тому же Запад тоже знал, как раз в эпоху кризиса и перехода, оживление низовой культуры, ее экспансию в сферы, где безраздельно господствовала высокая культура. Однако такой фольклоризации, присущей культуре в целом, как это имело место в Московской Руси XVII в., на Западе никогда не было. Там интенсивно шла секуляризация культуры. В частности, ей способствовало то, что высокая культура обращалась к определенным явлениям и темам, связанным с низовой культурой, носящим фольклорный характер. Таким обращением высокая культура решала свои проблемы и задачи, в полной мере оставаясь высокой культурой. У нас же дело обстояло совсем иначе. Низовые и фольклорные мотивы, растворяясь в высокой культуре, размывали и снижали ее, делая чем-то промежуточным высокой и низовой культуре. В русской культуре возникли и явления, которые напоминали то, что присуще культуре, идущей по пути секуляризации. Скажем, всякого рода снижающие переиначивания образов, сюжетов и смыслов, связанных с православием. Однако в целом подобного рода снижения, при том, что они действительно могли разлагающе действовать на православие и церковность, никаких имеющих перспективу мировоззренческих позитивов не открывали. Скорее дело шло к торжеству языческих элементов в культуре, если не прямо к нигилистичеаюмуошицанию)<ул^ту^^шгтаковр^й. В ситуации безусловного / "культурного одиночества фольклоризация, "снижение", возрождение и выдвижение на передний план языческих моментов культуры для Руси были неизбежны. Ходом исторического процесса Русь была поставлена в такое неблагоприятное положение, которое делало проблематичным само существование национальной культуры. Из одиночества ей необходимо было выбираться. "Святая Русь" не в состоянии была вечно ощущать себя православным царством, окруженным с востока и юга "погаными", т.е. мусульманами, воспринимаемыми как язычники, с' запада же — схизматиками (раскольниками). Очевидно, что внутренне чуждое, вызывающее страх и отвращение окружение Руси могло и должно было перестать восприниматься в качестве враждебного и угрожающего исключительно в его западной части. Не случайно первый век открытости русской культуры станет веком учебы у Запада и цепи войн с мусульманским Востоком.

С культурным одиночеством связана неразрывной связью еще одна особенность русской истории и культуры — их катастрофизм. О нем немало было сказано в русской религиозно-философской мЪюли первой половины XX в. Не заметить его нельзя, настолько явно, что ^~йi57З

прерывалась и ставилась под вопрос бурными катаклизмами, приходившими извне как стихийное бедствие или зарождавшимися в глубине русской жизни. Если быть точным, то чисто внешняя катастрофа произошла с Русью всего лишь один раз. Очевидно, что такой катастрофой[стало татаро-монгольское нашествие 1238— 1240_гг и последующие десятилетия. Последствия завоевания татарами Руси были таковы, что повлекли за собой почти■ полтор_гтюлшия_культурного безвременья, когда русская культура боролась за выживание, естественный же процесс ее развития был прерван. По своим последствиям катастрофа татаро-монгольского нашествия сопоставима с вторжением германцев в пределы Римской империи в конце IV — начале V в., с той только разницей, что в случае с Русью катастрофу потерпела совсем еще молодая культура. В результате молодость ее оказалась необыкновенно.трудной и неблагоприятнее для нормального развития. Следующая катастрофа в русской истории и культуре началась_в 60-х гг. XVI в. и внешних причин не имела. Она не просто носила чисто внутренний характер, но и разразилась тогда, когда по всем признакам Русь набирала очки.Расширялисьаеграиицы, росло население и его благосостояние и т. д. В это время^цадь_Ивян IV учреждает в своем царстве.опричнину и земщину, в результате чего страна оказалась разделенной на две части, причем первая из них находилась в состоянии непрерывной войны со второй. Служившие царю верой и правдой опричники буквально подвергли разорению и опустошению земскую часть царства. В земщине они вели себя, как жестокие завоеватели ведут себя в чужой земле. Наверное, своего кровавого апогея действия опричников достигли в 1570 г., когда царь предпринял поход на Новгород. Во время пребывания Ивана IV там творились такие ужасы и непотребства, было столько пыток и убийств, что вряд ли страшнее оказалось бы для новгородцев счастливо миновавшее их в свое время татарское нашествие. Создание и деятельность опричнины историки пытались объяснить по-разному. Среди них были и апологеты опричного террора, преобладали же те, кто осуждал опричнину. Однако каждый раз в опричнине стремились увидеть ^ггстшшттшн07о6ъя&нимо& мвщащаыше:» хотя бы с позиций ее инициаторами предводителя царя Ивана IV. Между тем всякое I рациональное конструирование по поводуогтдичнины тонет и растворяется в ужасе \и^ессм^юл[ице^Т<оторю она с собой^несла^ Конечно, ее введением царь надеялся

укрепитГНоТо1л^стьТ^онечно7о?Гнашел в своем царстве множество людей, готовых выполнить любое царское повеление, наконец, можно согласиться стем, что правление Ивана IV вызвало недовольство и противодействие боярства и дворянства, с которым царь пытался справиться опричным террором. Но в результате страна оказалась бессильной и бесконечно податливой перед вспышками кровавого безумия своего правителя. По теишнв^ошшге/щцнй из года в год з^им^тась^самоуничтожением, от которого если кто и выигрывал, то ненадолго и случайно. Ведь и опричники очень часто становились палачами только для того, чтобы потом стать жертвами своего непредсказуемого даже для самого себя повелителя. Опричный террор, по сути, стал и предварением, и первым этапом смутного времени. Это действительно была смута, смутность, смущение и темнота русской души, вышедшая наружу. И, что характерно, Иван IV не был анафематствован, не стал в народной памяти или последующих решениях государственной власти царем Иродом или Иваном Окаянным по подобию своего далекого предка из XI в. Святополка Окаянного. Ивана IV нарекли всего лишь Грозным. Эпитетом, который в разных контекстах звучит по-разному, в том числе и положительно. Грозным, между прочим, именовали и деда Ивана IV. Но Иван III при всей своей обычной для того времени суровости и жестокости был государем-собирателем, охранителем и устроителем своей земли, и уравнивания с ним в своем прозвище сладострастный убийца Иван IV уж точно не заслужил.

Продолжением идополнительной вариацией развязанной Иваном IVсмуты-опричнины стало Смутное время 1605—1612 гг. У него тоже есть множество объяснений ситуативного характера: и многолетний голод, и неурожай в Московском царстве, и сомнительность законности царствования Бориса Годунова, и происки боярской знати, и разгул казачьей вольницы, спровоцированный неурядицами в правящей верхушке, и т. д. И все-таки^ смуте начала XVII в, более всего поражает^ ее внутренний характер^Это была распря в среде русских людей, причем распря, в

'"которой никаких кардинальных вопросЫв не ставйлосьГнасущных проблем не ре manocrrcyflb^H^H^iDjbi5oBajH^jgenjHocb. СмутноТврёмяЪ ожн о ера в н ить с

-броуновским движением, когда противодействующие силы насмерть схлестнулись помимо цели и смысла. Разумеется, какие-то цели ставились: успешно осуществлялись или оставались тщетными усилиями. Но разве за Дмитрием Самозванцем, Василием Шуйским или Семибоярщиной стояли какие-то пробивавшие себе дорогу тенденции исторического и культурного развития, разве до Земского собора, избравшего на царство Михаила Федоровича Романова, и предшествовавших ему действий народного ополчения Минина и Пожарского, во всей сумятице Смутного времени можно найти правого и виновного? Если таковые и находились, то это были отдельные люди, а не общественные силы и объединения людей. Смутное время от'" опричнины до смуты 1605—1612 гг. стало катастрофой, в которой выявила себя внутренняя ц\лсгарм_онквжхаоси^сскоу\ души, ее несогласие с собой и, возможно, с трудом преодоленная тяга и воля к самоуничтожению и историческому небытигоТ"

Ках§-51Р.офь1 татаРо"МОнгольского нашествия и Смутногаврем^ени, при том, что одна из них была внешней, а другая — внутренней, обе были катастрофами крушения и провала в. бездну. Следующая, состоявшаяся на рубеже XVII и XVIII вв.

"катастрофа представляла собой петровскиеi гтреобразования России. Пётр ни в какую пропасть исторического небытия Россию не повергагГТГпоЕёргнуть не стремился. Слишком многое говорит в пользу того, что реформы..ПехраВеаишго^млм-Насущно необходимы_и_спасительны для страны. И все-таки кoнeцXVII — началоXVIII в. — это именно катастрофа, если не русской истории и культуры, то в русской истории и

дпьтуреГПроисшедшие в царствование Петра перемены сделали из Руси~— православного царства Россию-империю. Когда в 1721 г. Петр I принял императорский титул, дело не сводилось к тому, что он повысил свой монархический статут. С позиций Московской Руси повышать его далее было некуда. Вот Иван IV, венчавшийся в 1547 г. на царство, он действительно сделал решающий шаг, уподобив великих князей Московских верховному властителю православного мира, сидевшему до 1453 г. в Константинополе. Петр I уже не довольствуется уподоблением русских монархов византийским. Он примеривает себя к титулу, который носил до него в западном католическо-протестантском мире только один монарх — тот, кто возглавлял Священную Римскую империю германской нации. Коронуясь императором, император Петр видит себя уже не законным наследником Византийской"йШёрЩкак ее продолжатель, а в числе первых монархов еще недавно чуждого и враждебного Руси мира "немцев" и "схизматиков". За такой переориентацией Петра I стояли не просто глубокие и резкие изменения в отечественной культуре, но и разрушение в и создание новых. Условием появления нового была не только

трансформация, но и катастрофа старого. Очень часто ^

жизни не просто постепенно сходили на нет, а именно отменялись и уничтожались. В" Петровскую эпоху новое не столько вырастало из старого, сколько боролось"с"ним, специально расчищалось место, которое занималось старым. Петровские реформы были явлением в корне иным, чем опричнина, они создавали основания для великой государственности и культуры Петербургского периода, тогда как опричнина только разрушала, оставляя после себя прах и пепел. И все-таки какой-то момент опричного духа в делах Петра, его сподвижников и исполнителей повелений был. После стрелецкого бунта головы мятежникам на Красной площади рубили не одни палачи, но и сам Петр с близкими ему людьми. Да и голов со стрелецких плеч в 1697 г. для правого суда слетело слишком много. Катастрофа конца XVII — начала XVIII в., в отличие от предшествующих и последующих, только катастрофой не была, в ней выразился перелом и рост, а не крушение само по себе. Другое дело, что без крушения и на этот раз дело не обошлось.

Последняя по счету катастрофа, как ни одна в ряду других русских катастроф,

может быть названа^катастрофой русской истощи^культ^ь^е^вшДЕЫй час —

OKTa6pbcmvLDB^BQftaLA.QAJj\jA по^л^д^ов^вщая [ражданск^я_война, в продолжение

которой сохранялся шанс сделать обратимым падение в пропасть. У нас есть

основание обозначить событие, начавшееся в октябре 1917 г., катастрофой истории,

а не в истории, культуры, а не в культуре России уже потому, что катастрофа эта

растянулась на многие десятилетия, у нее обнаружилась если не история, у катастроф

истории не бывает, то во всяком случае продолжительность сроков. Произошедшее

/ в 1917 г. и в последующие годы потрясает и обескураживает тем, что дух небытия

, овладел русской историей и культурой в момент, возможно, не_бывалой_до_сих лор в

\ нашей культуре творческой продуктивности. Слабость обнаружилась в самой силе

' русскогоТшрода. На Россию уже не давило культурное одиночество, о нем не могло

идти и речи, страна стремительно преодолевала свое отставание от Запада в

политической и экономической сферах. Несмотря на это, катастро|фа^остоя^лась,

завершив собой, а точнее, насильственно оборвав Петербу^р^?кую^похУг_так же как

последняя прервала собой"развитйё МоскбвсшйРуси. Стой, правда, разницей, что

Русь XVII в. находилась в историческом и культурном тупике, в то время как Россия

начала XX в. очень многое обещала и, казалось, была открыта будущему.

Катастрофизм русской культуры связан с тем, что ей издавна присуща, и

притом в опаснюй стедеШ^^ёкреТность. Между ее эпохами существует недостаточная и зыбкая, по западным меркам, связь. Скажем, современному русскому образованному человеку очень мало внятен весь строй жизни Руси XVI—XVII вв., не говоря уже о более ранних временах. В XIX в. ситуация обстояла еще хуже. Такие блестяще образованные люди, как П. Я. Чаадаев или А. И. Герцен, могли принять кремлевскую архитектуру за готику или вообще не заметить на русских пространствах ничего архитектурно примечательного. Для француза XIX—XX вв. нечто подобное в отношении своего отечества немыслимо. Е







Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.