Тамара из Киевского подполья

Почти все друзья Тамары провожали своих отцов и старших братьев на фронт. А почему твой отчим, Томка, диспетчер Киевского речного порта Тимофей Федорович Подий, которого ты любила, как родного отца, не пошел на фронт? Ты не знала тогда, что одним августовским днем 1941 года Тимофей Федорович вел очень важную беседу с секретарем Подольского райкома партии.
— Кого возьмешь связным? — спросил секретарь райкома.
— Кого?..
Тимофей Федорович задумался. Перед мысленным взором пронеслись десятки лиц, молодых и старых, женских и мужских, мальчишечьих и девчоночьих. Кого же из них выбрать? Кто выстоит перед смертельной опасностью, кого не испугает жестокий враг, который уже стоит у стен родного Киева?
Его Томка — быстрая, занозистая — падчерица Томка. Может быть, она? Мать называла Тамару артисткой. То, бывало, из нее слезинки не выдавишь, то, набедокурив, слезами умывается. О, этот артистический талант девочки в их деле пригодится. И Тимофей Подий ответил:
— Утверждайте Тамару, мою падчерицу.
Так пионерка Тамара Билян стала связной Подольского райкома партии… Девочка сняла с шеи красный пионерский галстук, положила его в ящичек и спрятала в подвале старенького домика на Мыльном проулке № 14. В этом подвале уже было готово все, что могло понадобиться коммунистам для работы в городе, оккупированном врагом.
Помнишь, Тамара, первое задание райкома партии? Тимофей Подий сказал:
— Томка, я на протяжении нескольких недель не должен появляться на улицах. Но мне непременно надо знать, что делается в городе, какие порядки заводят гитлеровцы, какие издают приказы, какие объявления развешивают.
— Понятно, папка, понятно…
И пионерка Билян, неумытая, с незаплетенными косами, в коротком платьишке, чтобы не привлекать внимания гитлеровцев, со своими одноклассницами слоняется по улицам Киева…
Словно чужим стал родной город. Все будто вымерло. Только изредка, пугливо озираясь, по улице прошмыгнет человек. По мостовой расхаживают немецкие патрули. В черной форме, в стальных касках, надвинутых на самые брови. Магазины, школы, кинотеатры — все закрыто.
О чем же рассказать отцу? Но вот и новость. Открылись двери парикмахерской, а в окне надпись: «Только для немцев».
Вот еще одно объявление: «Реквизировано для немецкой армии. Вход воспрещен. За нарушение — расстрел».
Открылось кафе. «Только для немцев». Магазин. «Только для немцев». Кинотеатр. «Только для немцев».
А вот и первые приказы оккупантов. По улицам родного города киевляне имеют право ходить только до шести часов вечера, иначе — расстрел. За то, что держишь дома голубей,— расстрел. За то, что выловишь в Днепре рыбу размером больше двадцати сантиметром,— расстрел. Не явишься на биржу труда — расстрел. Расстрел, расстрел, за все расстрел.
Девочка видела, как гнали людей к Бабьему яру. Женщины, дети, старики шли и еще не знали, что это их последний путь. Тамара видела первых расстрелянных. Юноша лежал, распростерши руки, словно хотел защитить свою родную землю. А на спине убитого — надпись: «Он ходил по улицам в 6 часов 10 минут»… Пионерка все это видела и запоминала…

— Девочки, смотрите, пленные! — закричала Люба.
Действительно, из-за угла появилась колонна военнопленных. Красноармейцы и командиры шли, окруженные вооруженными гитлеровцами. Больные, раненые, голодные, пленные еле передвигали ноги. Но остановиться, чтобы перевести дух,— не сметь! В то же мгновение в спину ударит выстрел…
— Девочки, посмотрите на их лица! На них нет покорности, мольбы… Какая ненависть горит в глазах! — заплакала Тамара Епишко.
— Куда их ведут? Пошли за ними. Бедные, разутые, голодные… Надо им помочь,— прошептала Билян.
Пленных пригнали на Керосинную улицу и бросили за колючую проволоку. В тот же день у ограды появился почти весь седьмой «А» класс 144-й школы. Ребят привела Тамара Билян. В карманах, за пазухой у каждого — вареная картошка, сухари, луковицы, йод, бинты. Их не пугают угрожающие крики часовых: «Век, век, русише швайн. Век, буду штреляйт!»
Только часовой отвернется — за ограду летят детские гостинцы.
Ежедневно ходили на Керосинную пионеры. У них на глазах умирали люди. Они видели, как фашисты пристреливали умирающих… Но от этого только сильнее становилось желание помочь. Они приносили военнопленным все, чем могли разжиться дома у матерей.
Вдруг — новость! На воротах концлагеря объявление: «Пленных киевлян украинской национальности, за которыми придут родственники, будут отпускать домой».
С этим радостным известием Тамара Билян прибежала к родным.
— Папка, как спасти пленных, папка?!
— Ты, дочка, и все твои друзья должны выдавать себя за родственников пленных… Надо спасти как можно больше людей, слышишь, Томка…
Тамара поняла отца, и в тот же день дети снова пришли к колючей ограде. Как только отвернется часовой, ребятишки бросаются к пленным.
— Дяденька, как вас зовут? Говорите быстрее, дяденька…
— Петр Сидорович Гаркуша…
— Иван Яковлевич Таран…
Услышат дети имя пленного — скорей к часовому:
— Господин часовой, нет ли у вас моего папки — Ивана Яковлевича Тарана? Пожалуйста, отпустите его,— просит одна.
— Там лежит мой дядя, я видела… Петр Сидорович Гаркуша… Отпустите его, господин часовой,— умоляет другая.
За несколько дней школьники вызволили из лагеря многих военнопленных, привели их домой, накормили, дали помыться, переодеться… До конца дней будут поминать добрым словом узники фашистского лагеря своих юных спасителей — находчивых ребят, которых позвала им на помощь пионерка Тамара Билян.

Наступила первая военная зима. У связной подпольного райкома Тамары Билян масса работы. В домике в Мыльном проулке писали листовки, которые рассказывали о расстрелах советских людей, о том, что делается на фронтах, как красноармейцы героически борются против захватчиков. И райком поручил юной связной разносить эти листовки по селам. Сначала страшновато было Тамаре одной пускаться в далекий путь, и она предложила Любе Смеяновой:
— Пойдем, Люба, вместе в Клавдиево. Там живет мой дядя. Поможет выгодно наменять картошки.
И девочки пошли. За плечами — котомки со старенькой одежкой… Сходили благополучно. А когда возвращались домой, хотелось Тамаре сказать подружке:
«Прости меня, Люба, верная моя подруга! За все годы нашей дружбы у меня впервые была от тебя тайна… Ведь дядя Василий, который так гостеприимно встретил нас в Клавдиеве, вовсе мне не дядя, а в котомке, под картошкой, которую он мне дол, лежат сводки Совинформбюро и… револьвер для Тимофея Федоровича,.. Спасибо, Люба, что ты помогла мне выполнить важное поручение райкома».
Несколько раз ходили Тамара с Любой в села. А со временем Тамара привыкла и стала ходить одна. Путь ее лежал и на Черниговщину, к партизанской явке, через Днепр, скованный льдом, где ежеминутно можно нарваться на патруль, а это — смерть. Не растерялась Тамара даже тогда, когда ее с котомкой поймал на дороге полицейский и потащил в комендатуру. А в котомке, под мерзлой картошкой,— газета «Правда».
— Чего, проклятая девка, здесь шатаешься! Кто такая? — накричал полицейский.
— Ой-ой, дяденька, отпустите!.. Дома шестеро маленьких, кушать плачут, а мамка померла… Господом Богом прошу, Дяденька, отпустите домой, не отбирайте картошечку…
Но грязным щекам Тамары горошинами катились слезы. Миленькая, худощавая, повязанная плохоньким платочком… С виду лет тринадцать, не больше… Вероятно, поверил полицейский убогой путнице, а может быть, надоели ему Тамарины причитания…
— Да цыц, будь ты неладна! Хватит вопить… Вымой быстрей пол в комендатуре, свари поесть и убирайся отсюда вон,— закричал.
Подпольщики говорили, что Тамаре всегда везло. Повезло девочке и в другой раз…
Оккупанты позволяли переходить Днепр по льду только в одном месте — между причалом и Трухановым островом. Там шныряли полицейские, требовали специальные пропуска на право выхода из Киева, проверяли, что у каждого в котомке. Тамаре нельзя было там переходить,— у девочки были свои, партизанские тропы… Ночью, когда вьюга сбивала с ног и полицейские сами не отваживались выйти на лед, юная связная двинулась в путь.
…Колючий снег хлещет в лицо, слепит глаза. Только бы не сбиться с дороги, только бы… Тамара проворно слезла с кручу. Товарищи ее предупреждали, что полицейские наделали льду прорубей-ловушек для таких, как она, путешественников. У-у-у! Холодно. Разгулялся Дед Мороз. Решил поспорить в вьюгой. У-у-у!.. Девочка плотнее завязывает платок. Только г виднеются… Вдруг… А-а-а! Тамара куда-то провалилась, Уели, как огнем, обожгло ледяной водой. Конец!
…Но это не был конец. Когда Тамара открыла глаза, в них ударил дневной свет. Было тепло. Кто-то укрыл ее кожухом, рядом напевал печальный детский голосок.
Тамара попыталась подняться, но слабость приковала ее к постели. Вдруг она увидела склонившееся над ней личико.
— Ожила, ожила! — радостно захлопали маленькие ладошки.
— Почему я здесь? Кто ты, девочка? — спросила Тамара.
— Кто я такая? Валя… А вот кто ты? Несколько дней назад тебя принес ко мне дед Фадеич. Ты его знаешь? Нет. Ты была как спящая принцесса из ледяного царства. Вся одежда на тебе задубела. А сама, как льдинка, такая голубая-голубая, аж просвечивалась. Дед Фадеич долго растирал тебя снегом, потом дал кипятку напиться, какой-то травки, укутал в свой кожух и ушел. А ты все время без памяти лежала, что-то кричала, маму звала, куда-то бежать хотела, плакала, потом с каким-то Тимофеем разговаривала… А вот сегодня тихо-тихо спишь. Иногда мне казалось, что ты уже умерла…
Тамара долго болела. Больше трех недель пролежала в доме загадочной девочки Вали.
Валя куда-то исчезала и возвращалась с котелком борща, с кусочком хлеба или с несколькими мерзлыми картофелинами. Девочки разогревали в печи котелок и вместе съедали этот скромный обед. Тамара спрашивала:
— Где ты достаешь еду, Валя?
— Люди дают.
Девочка часто сидела у окна, внимательно вглядываясь в тропинку, ведущую к лесу. Тамара чувствовала, что Валя кого-то ожидает. Но на тропинке не было того, кого ждала девочка. По ночам Валя тихонько, чтобы не услышала Тамара, плакала. Одинокая девочка стойко хранила свою недетскую тайну, боясь поделиться даже с Тамарой, к которой привыкла, как к родной.
К Тамаре постепенно возвращались силы. Она уже начала ходить по комнате. Надо было собираться домой. Тамара чувствовала, что уже сможет дойти до Киева, но жаль было оставлять Валю одну, с ее горем, с ее тайной. Хоть бы пришел дед Фадеич, который каким-то чудом вытащил ее из проруби. Тамара была уверена, что Валина хата — партизанская явка. И, наверное, тех партизан, которые должны были прийти к Вале, уже нет на свете. И она решила:
— Валечка, мне надо возвращаться домой. Пойдем со мной в Киев. Поживешь у нас. А кончится война, мы приедем сюда, разыщем твоих родных… Согласна, Валя?
Валя тихо покачала головой:
— Нет, я никуда не пойду. Никуда, Тома…
Валя проводила Тамару до леса. Юная подпольщица медленно шла по лесной тропинке, то и дело оборачиваясь назад. На опушке стояла Валя и махала ей рукой.
Худощавая, маленькая, казалось, что она вот-вот упадет, подхваченная свежим ветром. Но душа у нее была сильной.
Ведь в свои девять лет она хорошо постигла суровые законы конспирации и, наверное, не изменила бы им даже под страхом смерти.
Такими они были — дети войны!..
Где же ты теперь, Валя, Валентина! Жива ли? Помнишь ли замерзшую девочку из Киева и то, как выхаживала ее, тяжелобольную, в грозную зиму 1943 года?
Прошли годы. Тамара Константиновна Билян-Самовалова ныне юрист, работает в Киеве. Она частый гость у школьников города, и пионеры, затаив дыхание, слушают ее рассказы о прошедших героических днях.

Это было в годы Великой Отечественной войны неподалеку от Ленинграда. Вблизи поселка Струги Красные фашистам удалось захватить в плен советскую девушку-радистку, сброшенную с парашютом для связи с партизанской бригадой. Печальняя весть об этом скоро облетела весь поселок. Узнала о пленной радистке и ленинградская девочка Юта. С этой минуты она думала лишь об одном: как помочь партизанке бежать.
Как-то, когда избитую, замученную девушку вели на допрос, Юта спряталась за деревом и, как только партизанка поравнялась с ней, вынула из кармана красный галстук и тут же быстро его спрятала.
Живой огонек strongв глазах пленной был единственным свидетельством тому, что она заметила Ютин галстук.
Так произошло первое знакомство партизанки Лены — Аргенты Матвеевны Калининой — с пионеркой Ютой Бондаровской.
С какой теплотой вспоминает Аргента Матвеевна и эту первую встречу с Ютой, и все дни, проведенные вместе с ней в партизанском отряде!
— Если бы вы знали,— рассказывает она,— какую силу я ощутила от этого маленького красного лоскутка! Сколько бодрости придала мне эта худенькая белокурая девочка! Я привязалась к ней с первого взгляда.
Юта принесла мне тогда спички и помогла поджечь ригу, в которой меня запирали. В суматохе пожара мне удалось бежать. Я добралась до партизан. В отряде мы с Ютой увиделись снова: она тоже ушла к партизанам, но была в другой бригаде. Как-то в лесу, выполняя боевое задание, мы встретились. Юта увидела меня и больше не захотела расставаться.
Нелегко мне было убедить командира принять в отряд четырнадцатилетнюю девочку. Признаться, я даже солгала, что мы сестры и у нас никого больше нет. Нас так и называли сестрами. Юту очень оберегали, не посылали ни на какие задания. Но уберечь ее было трудно. Отчаянная, смелая, проворная, она сама раздобыла себе винтовку и всегда появлялась там, где была нужна ее помощь. Юта прекрасно ездила верхом, если надо — и по бездорожью. От меня она не отставала ни на шаг. И как-то само собой вышло, что Юта тоже стала разведчицей. Один эшелон врага мы вместе с ней пустили под откос.
Юта была очень веселой. Глядя на нее, самые хмурые люди улыбались. Один раз мы шли на серьезное задание. Юту не брали с собой. Она — к командиру с жалобой.
— Куда ты, Ютик,— как можно ласковей сказал командир.— Ты же стрелять не умеешь, что там будешь делать?
— «Ура» буду кричать! — не задумываясь, ответила Юта. Один пожилой партизан тогда сказал мне:
— Ну и девчонка! Поглядишь на нее — и весь страх как рукой снимает. Легко на душе становится.
Юта и без оружия била врагов: поддерживала во всех бодрость духа. В партизанском отряде ее и в комсомол приняли, но все продолжали ее называть пионеркой.
Помню, в день ее рождения, 6 января 1944 года, Юте торжественно, перед всем отрядом, поднесли карабин. Как счастлива она была! Поклялась мстить врагам до конца и сдержала свою клятву.
Вскоре после этого праздничного для Юты дня я была ранена и вместе с другими ранеными отправлена на самолете в Ленинград. Больше я уже не встречалась с Ютой…

В то время, когда Аргента Матвеевна лечилась в госпитале, Юта продолжала свой боевой путь.
После освобождения Ленинградской области от фашистских захватчиков девочка имела возможность вернуться в Ленинград. Однако она осталась в партизанском отряде. Как раз тогда формировалась 1-я Эстонская партизанская бригада для борьбы с врагом на территории Эстонии. Почти все партизаны из отряда, в котором была Юта, добровольно вступили в эту бригаду. Юная партизанка осталась вместе со всеми. Комиссар бригады Цветков пытался ее отговорить. Но она ни за что на свете не соглашалась ехать в Ленинград.
— Я буду воевать до тех пор,— сказала отважная пионерка,— пока хоть один фашист ходит по нашей земле…
Бригада начала свой путь из Гдова. Оттуда пошли к поселку Каменный Пояс, расположенному на берегу Чудского озера. Чтобы попасть в эстонские леса, надо было перейти через озеро. Трудная это была дорога. Февраль — вьюга, каждый день снежные бури… Под ногами скользкий лед, присыпанные снегом трещины, полыньи.
Бригада с боем переходила линию фронта. В этих тяжелых боях потеряли хозяйственный обоз, лошадей… Отряд в триста человек с ранеными на носилках передвигался пешком по колено в снегу. Голодными шли по льду озера день и ночь. Днем одежда намокала, ночью замерзала. Спали, прижавшись друг к другу.
Юта стойко выдержала этот переход. Ни разу никто не слышал, чтобы она жаловалась. Напротив, когда отряд, наконец, вышел на противоположный берег озера, она первой вызвалась пойти в разведку, узнать, нет ли поблизости села. Ее отпустили.
Вскоре Юта вернулась. Она, оказывается, наткнулась на хутор. Разведчица узнала, что фашистов поблизости нет. А партизаны семь дней ничего не ели. Пришлось пойти в хутор.
Это было 28 февраля 1944 года. Партизаны разместились в избах на отдых. Стояла глубокая тишина. И вдруг — выстрелы и крики: «Фашисты!» На ходу схватив автоматы, партизаны бросились навстречу врагу. Вместе с ними была и Юта. Но когда партизаны, перебив почти всех гитлеровцев и выиграв бой, отошли к лесу, Юты среди них уже не было.
Ее нашли позже.
Боевые друзья-партизаны похоронили отважную пионерку у небольшой речки, текущей вблизи хутора Роостоя, в восемнадцати километрах от Чудского озера. Образ юной партизанки Юты навсегда сохранился в их сердцах. Помнят о ней и дети кашей необъятной Родины.

— Дядя Петя! Возьмите меня в отряд!
Мальчик выжидающе смотрит на партизана Петра Павленко. В его глазах — горячая мольба, а из уст готова сорваться клятва: «Не подведу!»
— Подожди малость, сынок. Понадобишься — возьмем,— говорит ободряюще сосед.
Он хорошо знает этого рослого, крепкого, сообразительного мальчика. Заметил он и то, каким ненавидящим взглядом провожал тот оккупантов, когда они проходили мимо родной Корюковки.
И долго еще потом мальчику слышалась их чужая, незнакомая речь, а перед глазами стояли надменные, наглые лица.
«Идут как хозяева,— возмущался он.— Вон сколько их! И какого только оружия у них нет… Да, голыми руками их не возьмешь!»
Позднее сосед наблюдал, как мальчик, собрав ватагу таких же, как он сам, сорвиголов, проводил «военное обучение». Достать винтовки в те огневые дни было не так уж и трудно. Хорошо, что матери не видели их за этим занятием.
И вот как-то вечером сосед в полной боевой форме зашел к Ковалевым. Положил на стол гранату и спросил:
— Где Колька?
— Только что лег спать. А что? — встревожилась мать.
— Пусть собирается.
Повторять не пришлось. Вмиг мальчик был готов. Будто и не ложился.
— Куда? — строго спросил отец.
— Куда? — спросила с тревогой мать.
Но вопросы были излишни. И отец, и мать хорошо знали, куда все время рвется их пятнадцатилетний сын.
А Коля вскоре уже стоял в штабе только что организованного Корюковского партизанского отряда перед командиром.
— Хочешь в партизаны?
— Спрашиваете!
— Стрелять умеешь?
— А как же!
— Вот тебе винтовка. Ремень доставай сам,— сказал Федор Иванович Короткое.
Еще не веря своему счастью, мальчик схватил винтовку и, крепко сжимая ее, что было мочи помчался… домой.
— Вернулся, вот и хорошо,— обрадовался отец. И мать раскрыла объятия:
— Коленька, родной!
А Колька за ремень — и снова из дому. Теперь уже надолго.

*
Ночь такая темная, что, кажется, шагу не ступишь, чтобы не натолкнуться на дерево или куст. Но партизаны идут по своей земле уверенно. Идут друг за другом. Коля позади всех.
Показывается село Погорельцы, школа, где расположились фашисты. Внезапно все куда-то проваливается, и появляется Колин класс. Коля сидит за второй партой. Сосредоточенно смотрит на учительницу и слушает внимательно-внимательно. Она так интересно рассказывает.
Дзинь-дзинь-дзинь! Звенит звонок. И мальчик недовольно Морщится. На самом интересном месте! И надо же такое! Ребята схватываются с мест и мчатся в коридор, где во время перемены так весело…
Коля мотает головой, отгоняя дорогие воспоминания. Ох, я какой радостью взялся бы он за книжки!..
По данным разведки, гитлеровцев в школе — пятьсот, а партизан — горстка. Однако недаром говорил Александр Васильевич Суворов, что воюют не числом, а уменьем.
Часового сняли без единого выстрела. А школу забросали гранатами. Из окон и дверей начали выскакивать очумелые оккупанты. Тогда застрочили пулеметы.
Внезапно в воздухе рассыпались две зеленые ракеты — это фашисты просили помощи у своих частей, расположенных в соседнем селе. Бой разгорался.
За школой стояло несколько машин врага и цистерны с горючим. Все это надо было уничтожить.
— Бери, Коля, мины и клади в ствол хвостом вниз,— сказал минометчик Иван Полищук.
«Вот это настоящее задание!» — обрадовался юный партизан и стал быстро хватать мины и бросать в миномет.
— Экий ты прыткий! Не так быстро. Ты еще нас подорвешь! — пожурил его минометчик.
Прошло еще несколько минут, и Коля так наловчился, что заслужил похвалу командира.
Рвались мины, гремели взрывы, пули свистели вокруг, и мальчик только и знал, что подносил мины.
— Хороший вояка,— дивясь его хладнокровию, говорил командир.
Бой длился до самого рассвета. Тогда-то и получил Коля боевое крещение. Он выдержал экзамен. Опаленный огнем, он как-то сразу стал взрослее, уверенней в своих силах, завоевал свое место в ратном строю партизан.
Не успел отряд разбить лагерь в лесу, как Корюковку заняли гитлеровцы. Поселок наполнился гомоном чужой речи, лаем овчарок. Лейтенант Иван Полищук с тоской думал о своих товарищах, о том, что не добраться теперь ему одному до них. Болезнь свалила, приковала его к постели.
И вдруг он услышал голос Колиного брата — Лени:
— Товарищ лейтенант! Скорее! Бежим! Я помогу. Здесь оставаться вам нельзя.
Еле держась на ногах, лейтенант поднялся.
— Обопритесь на меня. Я сильный, выдержу. Как только замечу фашистов, буду петь или свистеть,— сказал Леня, поддерживая больного.
Шли задами, прятались в кустах, отсиживались в чужих сараях. Вот и сахарный завод. Завод? Одно только название. Оборудование успели эвакуировать, машинное отделение подорвали. Только корпус и остался.
— Вот это дворец! Лучшего и не надо,— улыбнувшись, сказал лейтенант и устало опустился на землю.
Однако нашлись предатели. Фашисты окружили завод.
— Рус! Сдавайся!
В ответ лейтенант послал очередь из автомата. Гитлеровцы стали бросать гранаты.
Осколком Полищуку выбило глаз. Казалось, конец. Выхода нет.
«Трубы,— внезапно вспомнил Леня.— Спрячемся в подземных трубах». Так и сделали. Однако сколько можно продержаться в узких трубах, где едва можно сесть?
Их двое: больной, раненый лейтенант и четырнадцатилетний мальчик, а гитлеровцев, вооруженных до зубов, не счесть.
Спасение пришло неожиданно. Ночью к ним приполз старожил Андрей Бухан. Он рассказал, какие трубы ведут к речке. По ним Иван Полищук и Леня выбрались за территорию завода. Долгий путь прошли они, пока, наконец, не добрались до расположения партизанского отряда.
— Стой! Кто идет? — услышали грозный окрик часового. И в ответ радостное:
— Свои, Коля! Неужели не узнаешь?
Так встретились юные партизаны Коля и Леня Ковалевы.
Не дожил Леня до радостных дней победы. Погиб как герой, заслонив своим телом комиссара, в бою у села Тихонов, неподалеку от Корюковки.
Бывалым партизаном называли Колю уже в конце 1941 года. Вместе со взрослыми он храбро воевал, никогда не отставал во время длительных переходов по лесам, болотам, по бездорожью, мужественно переносил голод и холод, когда отряд оказывался в окружении.
…Глубокой зимой все отряды собрались в соединении А. Ф. Федорова в Еленских лесах.
Лес, как в сказке. Земля будто белым ковром устелена. Тишина необычайная. Внезапно желтый комочек — белка по дереву проскачет, заяц промчится, отбрасывая задние лапки. Замечтался мальчик…
Лес на Орловщине местами подходил к самой железной дороге. Если внимательно прислушаться, можно отчетливо услышать паровозный свисток, равномерный стук колес. Раньше эти звуки всегда радовали Колю. А теперь он слышать их равнодушно не мог.
По.железной дороге шли эшелоны с оружием, войсками противника. День и ночь мчались, ненавистные, по советской земле…
Время идти на операцию. В лесу Коля и его группа ступали так, чтобы и ветка не шелохнулась, и сучок под ногами не треснул: вражеская засада могла ожидать за каждым деревом. Гуськом дошли до железной дороги. Залегли в овраге и стали наблюдать.
— Все спокойно, можно закладывать мины,— передали по цепочке.
Минеры делали свое дело спокойно и споро. Будто и не угрожала им ежеминутно смертельная опасность. Они знали: их надежно охраняет группа Коли Ковалева. Он хоть и молодой командир отделения — только шестнадцать минуло,— но на него можно положиться. Будет сражаться до последнего патрона.
Закончив работу, минеры бесшумно отошли, а группа залегла так, чтобы держать состав под перекрестным огнем. Мучительно медленно тянулись минуты. Каждая из них могла стать последней в жизни подрывника.
Слух и зрение напряжены до предела, оружие — наготове. Ничто не должно застать партизан врасплох.
Все ближе и ближе состав. Все явственней ход поезда.
«Так те-бе и на-до! Так те-бе и на-до!» — стучат колеса.
И вдруг страшный взрыв. Встают на дыбы, громоздятся друг на друга вагоны. Звенят разбитые окна, в панике бегут оккупанты.
— Нет, гады, не уйдете!
— Огонь! — командует Коля и косит фашистов из пулемета. Гитлеровцы залегли под уцелевшими вагонами и открыли встречный огонь.
Пули стали ложиться все ближе и ближе. И тогда Коля отдал команду отходить к лесу. Радость пела в груди мальчика. «Получили гостинец, проклятые захватчики! Долго будете помнить!»
Вскоре у юного партизана, еще совсем недавно носившего пионерский галстук, на груди засиял орден Красной Звезды, а через некоторое время — боевые медали.
Как-то отряд попал в окружение. Из вражеского кольца выходили днем. Орудия заминировали. А станковые пулеметы взяли с собой. И боеприпасов захватили кто сколько мог. Шли тихо. Разговаривали шепотом. Команды подавали знаками.
Разведка поработала хорошо. Партизаны знали, что оборона противника за грунтовой дорогой, и подошли к окопам незаметно, днем. Одно отделение с правого фланга, слева — другое, в котором был Коля Ковалев.
Замаскированные окопы молчат, будто нет в них ни души.
Стреляй!» — подает знак Коля.
В то же мгновение и фашисты открывают огонь. Что-то больно ударяет Колю в ноги, по руке, отбрасывает во вражеский окоп, прямо на головы гитлеровцам. От неожиданности они замирают, а Коле только того и надо. Здоровой рукой делает несколько метких выстрелов. Потом — яростная рукопашная схватка, и путь из окопа свободен. Но как из него выбраться? Рана все больше дает о себе знать. Напрягая последние силы, Ковалев взбирается наверх. Здесь его и находит политрук отряда Хоменко.
— Куда ранен? На коне можешь ехать?
— Конечно!
Конь идет медленно-медленно. А Коле кажется, что он мчится так, что земля дрожит и небо падает на него. Он теряет сознание и сползает с коня. Сапоги полны крови.
«Придется распроститься с ногами и рукой, наверное, тоже»,— с болью думают друзья-однополчане.
Николая Семеновича Ковалева мы встретили на республиканском слете красных следопытов в Закарпатье.
Ребята пригласили на слет ветеранов войны — мальчиков и девочек военных лет, которых они разыскали по фотографиям, опубликованным на страницах газеты «Юный ленинец».
Николай Семенович приехал с женой из Черниговской области на машине. Он мастерски вел ее несколько сот километров. Никогда не скажешь, что за рулем инвалид.
— Разве это не героизм! — восторженно говорили ребята.

Вначале было не страшно, а только непонятно.

Когда немцы появились у околицы, все еще не верилось, что это — немцы.

Когда забелели на столбах и на стенах домов приказы, грозившие расстрелом за провинности большие и малые, то не верилось, что будут расстреливать.

В один из первых дней оккупации Коля и Маркс, стоя у окна, смотрели, как идет немецкий патруль.

Двое солдат неторопливо шли серединой улицы. Они шагали в ногу, глядя прямо перед собой, положив ладони на автоматы, висящие на шеях. Они шли как окаменелые. И было непонятно, для чего они такие негнущиеся и жесткие. Может, для самих себя, чтобы им было легко убивать? Солдаты шли по улице.

Коля недоуменно взглянул на друга. «Немцы на улице, у твоего дома, а ты думаешь об Испании», — вот что нужно было ответить Марксу. Но вдруг с удивлением Коля подумал, что и для него почему-то важно знать: эти или другие воевали в Испании?

Голубое небо, голубые горы… И названия на карте звучные. Они хрустят, как сахар-рафинад на зубах: «Гвадалахара», «Сьерра-Морена».

В зеленых долинах, у рек, сверкающих солнцем, идут бои — республиканцы бьют мятежников.

Испания красива и разноцветна, как географическая карта.

Испания — это дети, заряжающие ружья для своих отцов.

Испания — это линия красных флажков на карте.

Много часов проводили тогда ребята за картой.

Маркс лучше всех знал положение на фронтах Испании. Он вообще много знал об Испании.

Но главное — в Испании шла война. И если бы стать чуточку постарше, то можно удрать на эту войну. Там пушки карабкаются по склонам гор и республиканцы на конях преследуют мятежников. И на привалах бойцы пьют холодную ключевую воду из запотевших кувшинов и поют испанские песни.

Ребята ненавидели фашистов и играли в республиканцев. Они играли, и сама война, хотели они того или не хотели, казалась им игрой.

Но линия фронта, извиваясь, медленно подползала к Мадриду. Зеленые долины перепаханы итальянскими танками.

Вот снимки в газетах: небо Мадрида черное от дыма.

Убитые дети лежат прямо на мостовой. Рядом — женщина. Она лежит, сжав кулаки. Она проклинает фашистов и после смерти.

И вот карта Испании уже перестает быть красивой, а война — игрой. Ребята понимают, что война — это страшно, что война — это смерть. Но все же им хочется в Испанию.

Ребята все стояли у окна. Они вспоминали каждый про себя Испанию.

И когда пришел Алик, Коля сказал, кивнув головой в сторону Маркса:

— Он говорит, что фашисты, которые здесь, были в Испании.

И опять Коля должен был бы сказать Алику: «Как же так? Ведь фашисты здесь, в нашей деревне… Они могут убить тебя или меня. Они могут убить, кого захотят. У них есть такое право… Почему тебе неудивительно, что у них есть право убить тебя? Почему для тебя важно знать, были они в Испании или нет? Разве это главное сейчас?»

Но Коля ничего не говорил Алику. Ему так же, как и остальным, трудно, невероятно трудно было поверить в то, что вот сейчас под окнами прошли фашисты.

Значит, и здесь они могут творить то же, что в Испании?!

Испания очень далеко. А фашисты уже здесь — в деревне Смердыня, недалеко от Ленинграда.

Все это произошло так быстро, что поначалу было трудно поверить в случившееся.

Но поверить все же пришлось.
Фашисты входили в любой дом и брали, что им нужно.

Фашисты расстреливали людей, вышедших на улицу после девяти вечера. Расстреливали ни в чем неповинных людей. Ведь это проще — нажать спусковой крючок, чем выяснить, куда и зачем шел человек.

— Ребята, нужно что-нибудь делать,— сказал Коля. — Мы должны мстить. Мстить за наших и за испанцев. Поклянемся!

— Честное слово! — горячо подхватил Алик и добавил еще раз, для верности: — Честное пионерское!

Маркс молча кивнул головой. Он всегда говорил мало, и ребята знали, что для Маркса достаточно и этого.

Одни пожимали плечами, другие говорили: «Не лезьте не в свое дело», третьи спрашивали: «Зачем?»

На этот простой вопрос ответить было очень трудно.

Ребята видели, что люди, к которым они обращались, ненавидели фашистов так же, как и они, но никто не отвечал прямо.

Одни улыбались, другие хмурились; ни те, ни другие ничего не говорили.

Ребята не теряли надежды. Где только они не искали партизан: в оврагах, в лесу, даже в заброшенных сараях.

Однажды, когда ребята сидели в кустах у околицы, им встретился странный человек. Был ясный осенний день.

В чистом воздухе далеко разносился гул самолетов с немецкого аэродрома. Время от времени из-за леса вздымались тяжелые машины-бомбардировщики.

Развернувшись, они выстраивались и уходили в сторону Ленинграда. Через некоторое время они возвращались, облегченные и как будто довольные оттого, что остались целы и могут убивать снова. Низко над лесом заходили на посадку.

Из-за гула моторов ребята и не услышали шагов человека. Он стоял перед ними и, чуть покачиваясь на длинных ногах, смотрел на них сверху. Он был в новом сером костюме, в белой рубашке и в галстуке. Он разглядывал ребят с любопытством и сначала показался не своим и не чужим, а просто странным.

— Хорошие самолеты? — спросил он, кивая в сторону аэродрома.

— Я понимают, понимаю… — засмеялся незнакомец. — Война!.. Я— подозрительный человек. Так?

— Я понимаю, — продолжал незнакомец.— Война!.. Но я стою и улыбаюсь вам, а вы не улыбаетесь мне. Почему? Когда встречаются в первый раз, то сначала нужно хорошо разговаривать, как друзья. Когда встречаются враги, то нужно разговаривать, как враги. Но ведь вы и я — не враги. Так?

Было что-то странное в манере человека складывать слова.

Русские слова звучали совершенно правильно и все же не по-русски.

— Я хотел поговорить с вами, как будто нет войны. Я понимаю, вам нравятся самолеты. Мне тоже нравятся самолеты. Я хотел раньше летчиком сделаться. Летать — очень хорошо. Верно?

— Молчание — золото,— незнакомец засмеялся. — Когда я был мальчиком, я тоже мало разговаривал и много дрался. Все мальчишки любят драться. Потому из них и вырастают хорошие солдаты. Правильно я говорю?

Он говорил правильно. Пожалуй, слишком правильно. Чем больше он улыбался, тем угрюмее становились ребята. Никто и никогда не был так терпелив с ними. И все же в дружелюбии человека в сером была непонятная им назойливость.

Теперь уже никто из мальчиков не хотел заговорить первым.

— Я понимаю. Вы не хотите говорить. Это нехорошо. Война скоро кончится, и мы будем разговаривать хорошо. Что будете вы после войны делать?

Незнакомец не унимался, и никак нельзя было понять, чего же он хочет.

— Когда победит немецкая армия…— сказал незнакомец.

Ребята вздрогнули и подались назад. Незнакомец засмеялся.

— Я понимаю. Вы хотите, чтобы победила русская армия?

Об этом можно было бы и не спрашивать. На лицах ребят ответ был написан достаточно ясно.

— Я понимаю. Вы не хотите, чтобы победила русская армия?

Коля мотнул головой и посмотрел на друзей, как бы спрашивая их согласия.

— А вот хотим! — неожиданно сказал он и снова взглянул на друзей. — Хотим! Верно, ребята?

— Ты говоришь правду. Это хорошо,— сказал незнакомец весело. — Я тебя уважаю. Ты — рыжий, а рыжие счастливые. Может быть, действительно победит русская армия!

Незнакомец еще раз внимательно оглядел ребят и, резко повернувшись, зашагал к деревне.

— Фашист, — буркнул Коля. — Разве непонятно! Смотри, у него пистолет в заднем кармане…
В школе стояли немцы.

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: