Введение. Геокультурный подход

Географическая образность в последнее время все чаще исследуется с позиций геокультурологии. Путь к такого рода пониманию был достаточно долгим, и связан он в первую очередь с географическим детерминизмом. Биологический детерминизм в некотором смысле положил начало генетике, географический детерминизм впервые выявил обусловленность человека местом – энвайроментализм. Кстати, в западной географической науке детерминизм благополучно развивается до середины 60-х годов, да и сегодня изучаются его новые возможности.

Достаточно продуктивным и для когнитивной географии оказался европейский философский и эстетический опыт феноменологии Мартина Хайдеггера, Эрнста Кассирера, Жана Поля Сартра, Гастона Башляра и других. «Поведенческая» или когнитивная география исследует пространство в плане его восприятия. Термины: «поведенческая география», «география поведения», «география восприятия», «когнитивная география», «перцепционная география» – можно трактовать как синонимы. «Неоткрытые земли сознания» и становятся предметом научного осмысления этого направления.

Исследование географических образов имеет в истории свою традицию. Еще Страбон и Гомер в качестве основного подхода выдвигали художественно-страноведческую методологию: для «показа места» они стремились, прежде всего, создать образ, их интерес был сосредоточен на синтезе «компонентов территории», поиске взаимосвязей, в том числе и с поведением, и природой «характера» человека, живущего здесь. По существу, именно эти идеи обусловили утверждение концепции «географического детерминизма». В новое время в работах основателей современной географии К.Риттера и А.Гумбольдта можно выявить движение этой идеи в двух направлениях.

Так, К.Риттер формулирует знаменитое положение: «человек – зеркало территории», а Гумбольдт исследует восприятие человеком физико-географических явлений. Эти два подхода оказали сильнейшее воздействие на феноменологическую географию. Также весьма продуктивными для нее оказались и высказывания В.Кристаллера об «уникальности места» или концепция В.Бутте, в основе которой лежит тезис: «Население, ассимилируемое территорией, пытается ассимилировать ее». Наконец, в работе А.Геттнера «География. Ее сущность и методы» (1927) география впервые столь явственно понимается как наука о пространстве и восприятии различных географических мест человеком: наука о географическом пространстве говорит не об «объекте…, а о заполненности пространств».

Русская антропогеографическая школа связывается с именами С.М.Соловьева, Л.И.Мечникова, Л.Д.Синицкого и др. Исследование мыслителей строилось на пересечении историко-культурного и географического подходов, в основе было убеждение, что человек всеми своими корнями связан с Землей. Замедленное культурное и историческое развитие русского народа по сравнению с народами Западной Европы отечественные ученые объясняли «русской равниной», отрезанностью от морей в ранний период развития, близостью Востока и незащищенностью от него, суровыми климатическими условиями и т.д.

Чуть позднее, развивая идеи западноевропейских исследователей Марте и Ратцеля, В.П.Семенов-Тян-Шанский пишет «о могуществе пространства вообще и пространства, чем-либо ограниченного, то есть места, по отношению к человеку» и подлинной «зависимости от ландшафта склада ума и типа творчества» этноса. Особенно интересна, с нашей точки зрения, его работа «Влияние географического ландшафта на творчество человека» (1928).

Стоит заметить, что Семенов-Тян-Шанский в своей трактовке географии оказывается весьма близок когнитивной географии. В его интерпретации география – «наука изобразительная, зрительных представлений, зрительной памяти». В творчестве человека воплощается его восприятие ландшафта. Так, символика цвета обусловлена температурой и колористической доминантой национального пейзажа: «белый цвет северных стран» символизирует «небытие и печаль», тогда как «цвет снегов высокогорья» утрачивает эти качества, но обретает другие, «таинственность и неизведанность». Цвет, свет, вкус, запах звуки и т.д. и организуют каждое «место Земли»: «Вот эта-то природная симфония каждого отдельного ландшафта и влияет сильнейшим образом на творчество человека, хотя он сам того зачастую не замечает. А между тем это сказывается на всем творчестве, начиная со словообразования».

Особенно интересны наблюдения исследователя над «географией» звука. Феномен звука, демонстрирующий связь субъекта и места проявляет себя во всем многообразии: долготе или краткости, доминанте согласных или гласных, особенностях ударения в слове, в своей обусловленности ландшафтом, звуковой «певучести» мягкого климата или «удлинении звука, или слова, или мелодии» в зависимости от «бесконечной шири русской равнины».

И в этом смысле география мыслится как особый вид искусства: «География идет преимущественно интуитивным путем, особенно близко роднящим ее с искусством». Поэтому трудно переоценить, с точки зрения ученого, возможности, которые открываются для географа в изучении геопространства в художественном слове. «Художественная география», по Семенову-Тян-Шанскому, «создает образы», и «читатель специфически индивидуально их воспринимает». Думается, что идеи ученого еще ждут своего освоения в науке, а продуктивность его подхода для филологического исследования достаточно очевидна.

Поиски новых базовых принципов исследования географических образов, позволяющих осмыслить опыт восприятия человеком места, во многом определили выбор художественных произведений в качестве объекта. Востребованной с этих позиций оказывается теория Н.П.Анциферова, поскольку зиждется она на исследовании русской литературы: «…genius loci откроется нам в переживании образа Петербурга в русской художественной литературе». Первые суждения о «духе места» обнаруживает ученый в работах И.Тэна и статье А.И.Герцена “Venezia la bella”, где речь идет о «месте как живом организме».

В основе этой теории – феноменологическое вживание в объект исследования, мысль о том, что понимание объекта возможно лишь через переживание и раскрытие его «внутреннего духа». По Анциферову, феноменологический взгляд на место присущ литературе изначально, ибо «художнику… доступно целостное видение города, которое может привести к уяснению его смысла». И далее Анциферов намечает проблему диалога человека и места, апеллируя к высказыванию Вернон Ли: «Места и местности… действуют на нас как живые существа, и мы вступаем в дружбу с ними», имея в виду используемый исследовательницей образ из римской религии – genius loci – «божество местности». Другое дело, что синонимом диалога у Анциферова является «беседа»: «беседа с душой города». Можно заметить, что Анциферов в этом случае по-новому интерпретирует отношение субъекта к месту: «Genius loci… требует известного самозабвения, очищения себя от предвзятых, непроверенных впечатлений”. Душа человека должна быть «открыта для тихого созерцания. В такие минуты между вами и городом родится незримая связь, и его genius loci заговорит с вами». Только в этом случае субъекту дается «опыт постижения места».

Кроме того, обращаясь к исследованию «души» города, Н.П. Анциферов признает: «Нужно помнить, что познание является отчасти самопознанием, так как город открывает свое лицо только тому … кто приобщился к его жизни, сделался частицей этого сложного мира». Таким образом, в работах ученого 20-х годов субъект рассматривается в ситуации его объективирования местом, в данном случае городом, а город является интенциональным объектом.

Задавая вопрос: «Как научиться понимать язык города?», Анциферов находит ответ в высказывании английской писательницы: «Речь его (города) – это форма земли». Хотелось бы особо подчеркнуть значимость подобного исследовательского посыла для данной работы, поскольку в творчестве русских писателей Х1Х и начала ХХ века можно расслышать «голос» места в многообразии «форм земли».

«Вживание в Петербург» Анциферов выявляет в творчестве Ф.М. Достоевского, исследуя обусловленность феномена места национальной ментальностью: «Достоевский поведал нам о том, как он умел всматриваться в Петербург, схватывать выражение его лица и, созерцая его «мыслящим взглядом», прозревать за внешней оболочкой присутствие иного бытия». Заметим, что лексика, используемая исследователем, во многом отсылает нас ккогнитивистике: «схватывание», «опыт переживания места», «всматривание», «язык места» и т.д. Так, замечает исследователь, «заставляет нас Андрей Белый пережить Михайловский замок», или в литературе ХIХ века «переживается» «пафос шири».

Поднимая методологические проблемы краеведения и экскурсионистики, в изучении пространства Н.Анциферов и И.Гревс основывались на собственно гуманитарном знании. Выявление духа места отсылает и к философскому знанию. В исследовательском подходе Гревса можно обнаружить соединение ноуменального и феноменального: «Изучение продуктов художественного творчества обнаруживает лишь одну из сторон humanitas, как она развертывалась в прошлом, история же требует синтеза, ибо она познает культуру, которая именно составляет синтез развития миросозерцания (духа) и быта (тела, воплощения) людей, человеческих обществ».

Концепции восприятия пространства (места) в современном знании отражают представление о географическом мире. Образность обыденного сознания, уже не говоря о художественном, как подтверждают исследования западных ученых (К.Зауэра, Дж.Райта, У.Кирка, Г.Уайта, Дж.Голда, Ли Туана и других), конститутивна по своей природе: «Индивид не окружен уже существующими объектами, но сам их конструирует, придавая внешнему окружению значения…». Использование этой концепции позволяет углубить понимание влияния «факторов, определяющих процесс наделений географического пространства теми или иными значениями». При этом признается, что механизм возникновения образа места «основан на процессе установления связей, аналогий и обобщений, обусловленном прежним опытом, особенностями мышления и условиями восприятия».

Задача геокультурного метода изучения ландшафта (тем более геопространственности художественной) состоит в том, чтобы исследователь, отбросив культурные и научные способы восприятия действительности, ее «феноменов», понял феномен таким, каков он есть на самом деле, выходя на понимание его изнутри. При таком подходе, как замечает С.В.Федулов, создавая комментарий к одному из важнейших трудов Дж.Голда по психологической географии, «разделение «объективного и «субъективного» теряет смысл, то есть размывается (ликвидируется) противопоставление «объекта» и «субъекта», «познаваемого» и «познающего». Феноменология географии видится в интересе к изучению осмысления мира обыденным сознанием, стремлении понять, как самоорганизуется пространство, исследовании смыслов различных пространственных явлений и процессов, в том числе пространственного поведения человека.

Предтечей феноменологической географии явились материалы, актуализированные различными школами психологии. Имеются в виду структурализм, бихевиоризм, гештальтпсихология, психоанализ. Феноменологический подход при исследовании восприятия индивидом внешних явлений, подчеркивает Дж.Голд, «преследует цель достичь этого средствами холистического, то есть целостного описания (при котором целое полагается больше суммы его частей) без учета различий между непознаваемыми субъективными и фактическими, активно существующими феноменами».

Методологически значимыми оказываются труды американского исследователя Туана, в особенности его концепция феноменологии места. При этом само понятие места определяется как многозначное: «статичное, организованное и осознанное пространство как носитель смыслов», «пространство, которое ощущается как хорошо знакомое; «сохраняющий устойчивое состояние предмет, который привлекает наше внимание». Размышляя о природе явления, исследователь замечает: «Человеческие существа ощущают потребность как в месте, так и в пространстве. Жизнь человека – это диалектическое колебание между безопасным пристанищем и приключением, привязанностью и свободой. В открытом пространстве можно интенсивнее ощутить достоинства места, а в уединении, в тихом уголке, впечатление колоссальности раскинувшегося за его пределами пространства становится преобладающим».

Благодаря современным достижениям культурной географии становится возможной новая интерпретация «географических образов». Это приводит к тому, что географические исследования последнего времени все чаще в качестве аналитического объекта избирают литературу, а в качестве предмета – художественное пространство.

При этом географы исходят из того, что «художественная литература аккумулирует культурно-географическую информацию», а отраженное в литературе пространство играет роль «пространственной памяти». Литературные произведения, пережившие время, несут в себе изображение пространственных связей, смыслов, эмоциональных стереотипов и символов, бытовавших в определенной культуре.

Благодаря литературе в геокультурном пространстве одновременно содержатся как современные, так и исторические пространственные образы, символы и стереотипы. Понятие «наблюдатель» (воспринимающий субъект) непременно «входит» в пространственную картину мира. Не остается вне внимания географа и фантастическое пространство. Как подчеркивают исследователи, и фантастические пространственные образы включены в информационную составляющую географической оболочки.

«В сфере широко понятой науки есть немало сложившихся, культурно освоенных пересечений предметов географии как учения о земном пространстве и дисциплин о литературе и языке», – делает вывод известный исследователь культурного ландшафта В.Каганский.

Быстро растет междисциплинарная область культурной семантики, все более проникающаяся географическим содержанием. Одним из ярких примеров такого рода исследований является монография О.Лавреновой «Географическое пространство в русской поэзии ХVIII – начала ХХ в. (геокультурный аспект)». В ней автор обращается к творчеству многих русских поэтов:
А.Кантемира, В.Тредиаковского, М.Ломоносова, А.Сумарокова, Г.Державина, Е. Баратынского, А.Пушкина, М.Лермонтова, Н.Некрасова, Ф.Тютчева, В.Брюсова, А.Блока, Н.Гумилева, О.Мандельштама, С.Есенина, В.Хлебникова, Б.Пастернака и других.

Такой «взгляд» на русскую поэзию ХVIII–ХХ вв. не отличается полнотой (тем более, что объект исследования составили сборники избранных стихов поэтов), но общее представление о геопространственных образах России дает. О.А. Лавренова впервые в рамках одной работы осуществила попытку создания частотных пространственных (географических) словарей: персональных, посвященных отдельным авторам, и хронологических. Осмысление полученных результатов позволило исследовательнице обрисовать геопространственность русской поэзии в ее развитии от ХVIII века к ХХ-му. Меняется самовосприятие России (из Севера она превращается в Азию), переосмысливается статус Центральной России, Кавказа, Сибири, Урала; классицистическая аллегоричность уступает место символу и др. По материалу книга очень интересна, наблюдения и выводы автора во многом помогут и филологу в его исследованиях.

Но русская классическая поэзия сопротивляется подходу, избранному автором, ее «географическая пространственность» переживается художниками не только как «физика», она вне обыденного сознания. Применять к ней модель восприятия среды Дж. Покока вряд ли возможно: в ней нет подчиненности утилитарному принципу ориентации в пространстве повседневности. Как отмечает В.Каганский, «поэзия вряд ли пригодна для понимания культурной освоенности среды, но попытка увидеть в поэзии выражение культурной традиции, самоопределения в реальном пространстве – очень продуктивна».

Наиболее интересны главы монографии О.Лавреновой, в которых исследуются процессы мифологизации реального пространства, «психология» наделения его «смыслами» и «духом», использование традиционной и создание новой мифологии места русской поэзией. Так, рассматривается мифопоэтика Хаоса и Космоса в символическом пространстве Кавказа, Сибири, Урала: «Анализируя географическую составляющую русской поэзии, обнаруживаем, что Сибирь попадает в категорию Хаоса. Этот Хаос постепенно организуется к началу ХХ века… Урал, первоначально носящий имя мифических гор эллинской культуры, является первым рубежом, своеобразным фронтиром (границей между освоенной и неосвоенной территориями), разделяющим «свою» и «другую» или «чужую» территории, но все же более принадлежащим к последней (на ранних географических картах Сибирь включала в себя и Урал».

Далее, с точки зрения географической науки, автор рассматривает и обратный процесс: некоторые закономерности демифологизации места. Таким образом, очевидно, что исследовательница обращается к сложившейся традиции мифопоэтического подхода. Филологическим основанием исследования являются работы Ю.М.Лотмана и Б.А.Успенского. Мифопоэтическое пространство предстает как «совокупность отдельных объектов, носящих собственные имена.

Географическую образность в культуре и литературе средневековья исследует Е.А.Мельникова в книге «Образ мира. Географические представления в Западной и Северной Европе V–ХIV века». Христианский образ мира как хронического пространства, соединивший античную «географию» и библейскую космологию, изучается в своем становлении и развитии, в сложном переплетении позитивных знаний, мифологии, легенд (глава «Легендарная география средневековья»).

При этом наряду с философскими и естественнонаучными трактатами объектом исследования становится эпос и более поздние средневековые литературные памятники, в основном связанные в жанровом отношении с путешествием (паломничеством) в Святые земли. Автор рассматривает в избранных текстах «осознанные контаминации локусов, переосмысление географических названий» (глава «Ойкумена викингов»).

Географическое пространство постепенно приобрело все параметры пространства культурного. Ю.М.Лотман трактует культуру, в конечном счете, апеллируя к формам ее пространства, связывая типы культуры с особенностями ее пространства (бинарные и тернарные системы). Тогда мифологическое пространство литературы отражает географию мифологий. В связи с этим и изучается семиотика пространственных представлений, бытующих в конкретной культуре. География стремительно осваивает новую для нее область, так, появляются «метафоризации карты, ландшафта, пространства, путешествия в постструктурализме и эпистемологии».

Ю.А.Веденин, рассматривая искусство в ландшафтноформирующем аспекте, выделяет культурный ландшафт – «базовое понятие, обеспечивающее принципиально новый подход человека к своей деятельности, переоценке своих связей с Землей». Культурное пространство вытесняет природное: «Всякое земное пространство, жизненная среда… – культурый ландшафт, если это пространство одновременно цельно и дифференциированно, а человек освоил это пространство утилитарно, семантически и символически». Определение такой пространственности уже включает в себя субъекта. Как настаивает В.Г.Щукин: «Культурное пространство – это простор, ставший своим, о-своенный, а значит, у-своенный себе, для себя собранный (но не побежденный и подавленный)».

В этом плане большой интерес представляет монографическое исследование Д.Н.Замятина, посвященное пространству и языку географических образов (2003) и статья того же автора «Феноменология географических образов» (2002). Помимо постановки методологических задач, связанных с утверждением понятия «географический образ» и его изучением, исследователь обращается к анализу геопространственной образности произведений Андрея Платонова «Чевенгур» и «Ноев ковчег». Можно отметить, что, «взгляд» географа открывает прозу и драматургию писателя в новом ракурсе, поскольку он «вскрывает» «мощный пласт пространственно-географических мотивов, которые можно рассматривать как первичные по отношению ко всем другим направлениям возможного поиска».

Наблюдения автора небезынтересны филологу, в частности проблема представления пространства в произведениях Платонова в ее соотнесенности с «пространственным мышлением средневековья» или «хорографическим и картографическим принципами географических описаний древности». В качестве феноменологического инструментария Д.Замятин избирает «анизотропную среду», в которую «преображается взаимодействие «субъекта» (автора романа)» и «объекта» (географическое пространство). Исследование произведения с этих позиций, тем не менее, осталось во многом за пределами работы, а между тем, у текста есть свои права, и понятия «автор» и «герой» в их сопряжении с интерпретацией «субъекта» нуждаются в уточнении. Однако еще раз подчеркнем, что собственная методологическая задача исследователем выполнена вполне исчерпывающе. Последующее филологическое «прочтение» текста в диалоге с «географическим» будет весьма интересным.

На стыке культурной географии находится исследование В.Г.Щукина. Предваряя изучение мифа дворянской усадьбы в русской литературе на основе геокультурологического подхода, В.Г.Щукин подчеркнет: «Геокультурология изучает пространственную культуру разных времен и народов. Ее предметом являются взаимоотношения человека и окружающей его географической среды (топографической структуры местности, ландшафта, климата, природных богатств и т.п.), то есть, с одной стороны, влияние цивилизации на естественную среду, ее обживание и освоение, а с другой – воздействие природных свойств населяемых территорий на ментальность, материальное и духовное творчество живущих там людей… в первую очередь, пространственные представления».

Исследование В.Г.Щукина природного и культурного ландшафта дворянской усадьбы, «оказавшись» на пересечении двух сфер знания: филологии и геокультурологии, многое приобрело. Этим и, разумеется, талантом самого исследователя может объясняться безусловная авторская удача. Анализируя «дух, атмосферу места», символическое пространство усадьбы как места, «где человеком переживается гармония с великолепным пространством природы», В.Г.Щукин «творит заново» миф дворянской усадьбы.

Итак, в науке последних лет, не только филологической, но и в геокультурологии, спациологии (термин В.Н. Топорова) проблема рассматривается в плане восприятия пространства и места. «Места с репутацией» создают история и литература, возможно, поэтому последняя и становится одним из важнейших объектов исследования для современного знания. Глубоко прав В.Каганский, когда пишет: «Всякое место и даже само основание его существования…полисемантично, полифункционально, поликонтекстуально». И в этом ключе важно сегодня и геокультурологу, и филологу поставить проблему смысла жизни места». Культурное и художественное пространство не только семиотический объект. «Мифология должна уступить место «морфологии пространства», но не в рамках традиционной научной парадигмы», – настаивает ученый.

Подводя итоги развития геокультурного понимания пространства, актуализированного философией и геокультурологией, можно определить концепции пространства, релевантные для осмысления глубинной взаимосвязи художественного сознания и земли (места), земли, это сознание порождающей, и им же репрезентируемой в пространственной образности произведения.

Так, геофилософия искусства И.Тэна, созданная в русле позитивизма, может быть рассмотрена как некая «предтеча» феноменологии места, поскольку в ней уже национальное художественное мышление обусловлено ландшафтом, а потому оно само может рассматриваться как «документальный материал» «почвы». Философия «простирания», взгляд на художественное сознание как репрезентант опыта «освоения природной среды» этносом, а также концепция интерференции художника и края, разрабатываемые мыслителем, позволяют нам поставить вопрос об отношениях русского художника и его земли, воссозданных в литературе рубежа ХIХ – ХХ веков.

Феноменологическое осмысление пространства, предложенное немецкими и французскими философами, продуцирует новое истолкование феномена места. Методологическими для данного исследования оказываются суждения об интенциональности пространственного «объекта» (конституировании его сознанием) и вербализации предмета в интенциональном акте (процессе, опыте), то есть конституировании, отличающемся оцениванием («что-то и ценность»). При этом речь не идет об отражении реального факта, некого «действительного» места, но об осуществлении места самим сознанием.

Если художественные феномены, подобно эйдосам Э.Гуссерля, являют субъект и объект в их неразделимости, то они могут быть рассмотрены как художественные образы, которые и выступают в качестве интенциональных. Авторское сознание имеет опосредованное отношение к факту и событию места, его «чистая сущность» способна воплощаться в данностях восприятия, воспоминания, фантазии и т.д., ибо геопространство изначально определяет «мысль» художника.

Не случайно Г.Шпет предлагает рассматривать литературу как прикладную философию, так как создание художественного образа и есть феноменологическая процедура, основанная на интенциональном акте. Таким образом, путь исследования в данной работе – изучение авторского художественного опыта воплощения переживания места и пространства в произведении, который всегда будет осуществляться в контексте «опыта» русской литературы («мифологизация», «демифологизация», «ремифологизация» или, в терминологии Ф.Делеза, «территориализация», «детерриториализация» и «ретерриториализация»), ибо искусство – главный «топос бытия».

Резюме

Глава посвящена рассмотрению инновационной содержательности геокультурологического подхода и его применению в географии и геолитературоведении. Рассматривается история изучения географических образов и отношений человека и места. Актуализируются и сопоставляются понятия «культурная география», «когнитивная география» и др. Рассматриваются далее основные продуктивные принципы и модели восприятия и художественного изображения географического пространства. Особое внимание следует обратить на концепцию «художественной географии» В.П.Семенова-Тянь-Шанского и теорию литературно-географической экскурсионистики И.Гревса, Н.Анциферова.

Основное содержание главы – раскрытие сущности и задач феноменологического метода изучения культурного ландшафта. Акцент делается на междисциплинарных исследованиях геокультурологов русской литературы Х1Х-ХХ-го в., выполненных учеными-географами. Важнейшей выступает быстро развивающаяся в последние десятилетия область культурной семантики земли.

Вопросы для самопроверки

1. Что изучает геокультурология?

2. Что такое «феномен места»?

3. Проследите утверждение традиции изучения географического образа в западной и русской науке.

4. Раскройте понятие «когнитивная география».

5. Охарактеризуйте позицию наблюдателя в геокультурологии.

6. Охарактеризуйте новизну подхода к экскурсии по городу И.Гревса и Н.Анциферова.

7. Что означает понятие «культурный ландшафт»?

8. Как представлена мифопоэтика России (Сибири, Урала и т.д.) в работах геокультурологов? Что такое имидж места («место с репутацией»)?

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: