Прощаясь уходя спать, он стал уговаривать меня остаться у него. Я поблагодарил, но сказал, что пойду к Марье Александровне, потому что там есть работа.

Я боялся злоупотреблять гостеприимством Льва Николаевича и надоесть ему. Я помнил всегда английскую поговорку, что не надо «overlive the welcome» (пережить гостеприимство).

«Ночью у Льва Николаевича были опять боли в печени. А день сегодня такой чудный. Как жаль, что он не может по-вчерашнему наслаждаться прогулкой».

Лев Николаевич чувствует себя очень хорошо и делает большие прогулки. Сегодня, несмотря на мороз в 20°, ходил на Козловку. Расспрашивал меня об Архангельском и Агееве, которого я недавно видел. Вечером, сидя в зале за круглым столом, рассказывал, что получил от Наживина⁴¹ томик его рассказов⁴². Все нехорошо, за исключением рассказа «Вне жизни»⁴³, который очень хорош.

— И что расписывать о том, как люди плохи. И так плохи, и этак, и еще по-новому плохи, и опять плохи. Описываются все такие незначительные люди. Можно описывать слабости людей и плохих людей, но среди них надо выставить хоть одно значительное лицо и указать на то хорошее, что есть в людях.

На столе лежала автобиография Кропоткина⁴⁴. Лев Николаевич восторгался этой книгой.

В это время вошел приехавший с поезда Миролюбов, издатель «Журнала для Всех». Он вынул из кармана бумагу и сказал, что приехал специально, чтобы попросить подпись Льва Николаевича по случаю какого-то литературного юбилея. Лев Николаевич стал отказываться, но

Миролюбов очень приставал к нему. Лев Николаевич начал волноваться и сказал:

— Пять пик, десять червей, это будет лучше.

Марья Львовна сейчас же разложила карточный стол, и Лев Николаевич пошел играть в винт. Мне было досадно на Миролюбова. Лев Николаевич начал только что так интересно говорить о Кропоткине, а Миролюбов его спугнул.

Лев Николаевич очень часто, почти каждый вечер, когда было с кем, играл в винт. Для него это было отдыхом. Раз как-то партия не составлялась, а ему хотелось играть. Он посадил меня и Варвару Валериановну Нагорнову, но оба мы оказались совершенно неспособными к карточной игре, игру пришлось прекратить, и Лев Николаевич был недоволен. В его кабинете всегда лежали две колоды карт, и он обыкновенно перед сном раскладывал пасьянс.

После винта, за чаем Лев Николаевич восторгался статьей Черткова о духоборах⁴⁵ и говорил, что она ему многое уяснила. Говорил о своей новой статье «Обращение к духовенству»; о вере, которая может быть только разумная, во всяком же религиозном культе люди подвергаются своего рода гипнотизации. Обряды, пение, вся обстановка гипнотизируют молящихся. Учение о гипнотизме многое ему уяснило.

— Не говоря о том, что среда и люди, с которыми мы общаемся, имеют на нас, независимо от нас, влияние, но и мы сами можем себя загипнотизировать. Так, если я признаю своим разумом, что известный поступок надо делать, и стану часто напоминать себе, что его надо делать, я через несколько времени стану его делать бессознательно.

— У нас здесь в доме, — продолжал Лев Николаевич, — была раньше винтовая лестница из коридора, рядом с моей спальней, вниз. На-днях иду задумавшись и на том месте, откуда начинались ступеньки лестницы, начинаю делать движения ногами, точно я поднимаюсь по лестнице. Это есть гипнотизация привычки.

Миролюбов спросил про Новоселова. Лев Николаевич отозвался о нем с похвалой, считая его вполне искренним.

— Но, — сказал он, — так же, как у некоторых бывает болезнь «боязнь пространства», так у него болезнь «свободы мысли». Этой-то свободы и боится Новоселов.

Говорили о «Post Scriptum de ma vie» Виктора Гюго. Лев Николаевич сказал, что многие мысли из него очень ему нравятся.

Особенно ценил Лев Николаевич Les Misérables («Отверженные») Гюго. Он говорил, что Les Misérables надо читать на всех языках мира. Очень высоко он ставил также его Pauvres gens⁴⁶. «Диккенс, Гюго, Руссо — писатели, у которых есть религиозное настроение», — говорил Лев Николаевич.

Миролюбов заговорил о божественности Христа. Конечно, божественность Христа Лев Николаевич не мог признать и напомнил, что он только что говорил, что вера должна быть разумной, но не был резок и порадовался, что подобные вопросы интересуют Миролюбова.

У Льва Николаевича было очень различное отношение к людям. Так, на Миролюбова он порадовался, что его интересуют подобные вопросы, а когда он спросил Екатерину Федоровну Юнге, к которой был очень расположен, чем теперь занимается один их общий знакомый, и она ответила (таким тоном, что, видимо, предполагала услышать одобрение Льва Николаевича), что он теперь занят изучением различий между католичеством, православием и лютеранством, то Л. Н. отнесся к этому очень отрицательно.

К Миролюбову он относился безразлично, а Юнге была ему духовно близка, и он требовал от нее большего.

Когда на другой день утром Лев Николаевич вышел к кофе, он спросил меня, не холодно ли было мне спать в библиотеке? Эта заботливость и внимательность всегда очень располагали к нему.

Часто заезжал ко Льву Николаевичу Павел Александрович Буланже; он в то время имел очень хорошее место в правлении Московско-курской железной дороги. С ним любил Лев Николаевич играть в винт.

Раз за винтом Павел Александрович сказал Льву Николаевичу:

— Вот я близок с вами, разделяю ваши взгляды, а всё-таки мне нравится комфорт и то, что дают деньги. Отчего это?

— А оттого, милый друг, — ответил Лев Николаевич, — что вы, значит, еще не родились духом, если все это манит вас к себе.

«Лев Николаевич опять серьезно захворал и слег в постель. Дали знать его сыновьям, которые все сейчас же съехались. Я был в Овсянникове и не мог пойти в Ясную из-за метели и к тому же знал, что там и без меня много народу».

Го я пошел в Ясную. Сыновья все разъехались за исключением Сергея Львовича; посторонних не было никого.

Льву Николаевичу было много лучше. Я, справившись о его здоровье, хотел уходить, но Сергей Львович удержал меня, сказав, что, быть может, Лев Николаевич позовет меня к себе. Я остался. Действительно, вскоре Лев Николаевич позвал меня к себе. Когда я вошел к нему, он сидел на постели, даже не обложенный подушками.

— Вот как хорошо, — сказал он мне, — что вы за Архангельским ухаживали. А за мной не приходите ухаживать, потому что у меня ведь сто восемьдесят ухаживателей.

Потом он сказал мне, что А. К. Черткова больна. Он всегда мне рассказывал все, что знал нового о Чертковых, и любил про них говорить.

Спросил про моих родных. Я рассказал ему про своего отца, который лишился выгодной должности, очень хорошо к этому относится и называет это своим «освобождением».

— Да, такое отношение к деньгам очень хорошо, — сказал Лев Николаевич. — Нехорошо относиться к деньгам, как к чему-то необыкновенному: если потеряешь монету, то сейчас же начинать искать, как что-то необыкновенно важное. А ведь деньгами никогда никакой пользы нельзя сделать.

И Лев Николаевич стал вспоминать один случай из своего раннего детства:

— Отец мой рассыпал деньги вот из этой самой шифоньерки, — он указал на стоявшую против его постели шифоньерку, — тогда они были золотые пятнадцатирублевки, стали искать, все нашли, за исключением одного. Отец позвал нас, детей, и сказал, что если мы найдем этот золотой, то он будет наш.

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: