|
Я и моя анима: сквозь темное стекло на границе между юнгианством и фрейдизмом
Современная действительность с ужасающей ясностью демонстрирует нам, в сколь малой степени люди способны воспринимать аргументы противоположной стороны, хотя именно эта способность является краеугольным камнем существования человеческого сообщества. Существование этой проблемы должно учитываться любым человеком, желающим достичь взаимопонимания с кем-либо. Ведь, в какой степени человек не признает аргументы противоположной стороны, в такой же степени он, фактически, отказывает в праве на существование «другому», находящемуся внутри него самого, и наоборот. Способность к внутреннему диалогу — вот пробный камень нашей внешней объективности.
(К. Г. Юнг «Трансцендентная функция»)
Без противоречий нет прогресса. Притяжение и Отталкивание, Разум и Энергия, Любовь и Ненависть необходимы для существования Человека.
(Вильям Блейк «Венчание Ада и Небес»)
Когда Поли Янг-Айзендрат попросила меня написать это эссе, посвященное теме на стыке между аналитической психологией и другими психоаналитическими школами, то эта задача показалась мне трудноразрешимой и я даже усомнился в том, что мой уровень квалификации достаточен для написания подобного эссе. Я всячески уклонялся от прямого ответа, пытаясь выяснить у нее, что же именно она имеет в виду под «другими психоаналитическими школами». «Ну, понимаешь, — отвечала она, улыбаясь как-то загадочно, — это герменевтические подходы, теория объектных отношений, межличностная психология, разнообразные эго-пси-хологии, теория Клейн, ну и ваша любимая теория влечений». И мне сразу стало как-то легче, поскольку я почувствовал абсолютную уверенность, что просто неспособен написать подобное эссе.
Вообще, если уж честно, то слов «ну и ваша любимая» Полли не говорила, хотя сказать было бы, наверное, не вредно. Ведь именно эту тему мы обсуждали на семинарах психологов и пси-хиаторов лет десять. Эта группа была до удивления, если не сказать до обалдения, разношерстна, но при всем нашем разнообразии мы довольно отчетливо делились на два вероисповедания: первая группа придерживалась мнения, что «отцом мужчины является ребенок», то есть мнения, в другой (академической) трактовке называемого перспективой развития; а вторая — мнения, что для поиска истины необходимо использовать диалектику расходящихся перспектив, или в другой формулировке (распространенной среди нормальных людей) известной как потребность потрепаться. Лично я уверен, что в полном соответствии с данной потребностью абсолютно любой участник нашей группы недовольно заворчал бы, указав на неправильность использования мною строки из Водсворта (Wordsworth). Ведь сущность утверждения, что ребенка можно рассматривать как собственного отца, основывается на предположении, что любой индивидум является, в сущности, самодостаточным, что ему присуща собственная линия персонального развития, и его можно рассматривать отдельно, в изоляции от межличностной семейной и социальной матрицы. «Нет! Нет!» — закричали бы мои друзья. «Начиная с самого рождения, становление и развитие любого индивидума происходит в соответствии с его межличностным окружением, при этом он находится в постоянном контакте со все расширяющимся кругом окружающих его людей, начинающимся с его матери». Они принялись бы тенденциозно цитировать высказывание Винникотта (I960), что на свете не существует такого существа как младенец, и стали бы самодовольно утверждать, что мне следовало бы сказать так: «личность рождается диадой.» А уж больше всех выступала бы Полли, которая обожает доказывать, что отдельное индивидуальное эго является не более чем социальной фикцией, коллективной конструкцией, существующей исключительно в рамках культуры, в которой доминируют мужчины, так боящиеся связей, ограничивающих их свободу.
Полли, конечно, признает, что работы Юнга сфокусированы не на чем ином, как на развитии отдельного Я, причем рассматриваемого в изоляции. Она и саму себя называет юнгианкой, хотя, в действительности, она является антиортодоксом, то есть ортодоксом, искаженным до неузнаваемости. И надо же, именно она обзывает меня фрейдистом. Я же утверждаю, что психоаналитический процесс, при его рассмотрении как в юнгианской, так и во фрейдисткой перспективе, по своей сущности, сводится к процессу установления контакта с собственным отдельно взятым Я, отчетливо отличающимся от Я, социально сконструированного. И это вовсе не практика и не то, во что, по мнению юнгианцев, верят фрейдисты. Юнг (1975) жаловался на то, что система Фрейда представляет собой систему стереотипных редуктивных интерпретаций, направленную прежде всего на повышение социальной адаптации индивидума и объясняющую все на свете в терминологии врожденной инфантильной склонности к перверзивному гедонизму. Вот какой предрассудок скрывался бы за словами Полли, если бы она действительно предварила слова «теория влечений» словами «ваша любимая*. Однако же она этого не сказала. Я это всего лишь вообразил, но после того, как эти слова появились на экране моего компьютера, я просто был вынужден ответить на них. А вскоре я обнаружил, что то, что по первоначальному замыслу должно было стать кратким введением к данному эссе, стало превращаться в пространный воображаемый диалог между мной и моим образным представлением о Полли, то есть творческим продуктом моего глубоко личного Я, отфильтрованным за годы моего социального строительства, проходившего совместно с Полли и с другими моими друзьями по семинару.
Теперь мне уже было необходимо принимать решение. Следует ли мне «отдаться потоку» своего творческого импульса и написать свое эссе полностью в виде воображаемого диалога, то есть в виде отдельной сцены анализу, который он прошел, (линия 5 обозначает потребность эпизода из моей собственной внутренней драмы) или же мне следует перейти к более традиционному академическому стилю, которого читатели вправе ожидать от Cambridge Companion? И я решил пойти на компромисс: продолжить свой внутренний диалог, но при этом украсить его краткой академической преамбулой, к чтению которой вы сейчас и приступите.
Эту главу следует читать на двух уровнях: на уровне содержания и на уровне процесса или формы. На уровне содержания данная глава представляет собой дискуссию о сходстве и различиях юнгианской и фрейдисткой психологии. На уровне же процесса глава представляет собой драматическую постановку, исполненную в форме внутреннего диалога на тему юн-гианского понятия анимы, а точнее, на тему взаимосвязи между мужчиной (мною) и его анимой (моим представлением о Полли). Анима представляет собой бессознательное женственное проявление мужской личности (аналогично, анимус — это бессознательное мужское проявление женской личности), с которым он находится в состоянии постоянного конфликта, но с которым, в конечном итоге, он должен прийти к определенному согласию, если, конечно, ему суждено достичь того уровня зрелости, который Юнг и называет индивидуацией:
Аниму можно рассматривать как общую форму, то есть как архетип ИЛИ как конкретное воплощение архетипа в индивидууме, то есть как персональный комплекс. Архетип представляет собой психологическую (мотивационную) схему, присущую природе любого человека, то есть «основную типическую форму некоторого постоянно возобновляемого психического опыта,» как сформулировал это Юнг в полном собрании сочинений (т.6, с. 444). Универсальные черты архетипов находят свое отражение в мифах (типичными примерами мифов про аниму являются мифы об Эросе и Психее, Плутоне и Персифоне, Персее и Медузе), представляющие собой дистиллированные культурные выражения архетипичных мотивов. Однако в любом индивидуме воплощение любого архетипа происходит в виде некоторой конкретной собственной версии, то есть комплекса, который варьируется от личности к личности, в зависимости от ее жизненного опыта и конституционных факторов. Этот комплекс представляет собой устойчивую схему отношения — эмоции — мотивации, сформировавшуюся внутри личности каждого конкретного индивидума.
При любых взаимоотношениях с женщиной мужчина будет проецировать элементы своего анима-комплекса на женщину; он будет воспринимать ее как бы через фильтрующие линзы, позволяющие видеть в реальной женщине только те ее качества, которые соответствуют бессознательному прототипу, содержащемуся в его аниме. Это неизбежно приведет к некоторому искажению того, какой он ее воспринимает и, соответственно, к искажению его поведения, поскольку в своем восприятии и в своих действиях он будет основываться не на том, что она действительно из себя представляет, а на том анима-образе, который он сам спроецировал на нее (что, конечно, сказывается на его интерпретации ее поведения). Таким образом, общаясь с реальной женщиной, мужчина пытается, в действительности, установить отношения с некоторой неконтролируемой женской составляющей самого себя, диалектически работая над повышением уровня интеграции в своем конфликтном жизненном опыте. Всеобщность распространения знаменитой «войны полов» связана именно с этим фактом (а также и с аналогичным женским его проявлением). Таким образом внешне проявляется тот внутренний конфликт, который приносит страдания и мужчинам и женщинам.
Если же проецирование анимы и последующая битва с анима-носителем происходит в процессе взаимоотношений пациента со своим психоаналитиком (а рано или поздно это всегда случается, даже если терапевтом является мужчина), то пациент образует перенос на психоаналитика1. Таковы совершенно необходимые этапы диалектического процесса интеграции (индивидуации), то есть процесса, который заканчивается тогда, когда пациент сможет, наконец, сказать (в стиле Пого, героя мультфильма Уолта Келли): «Вот мы и встретили аниму, и она — это мы». Подобный терапевтический процесс происходит более легко, когда аналитик, по мере возможностей, молчалив и воздерживается от чрезмерного участия в диалоге с пациентом и проявления в этом процессе своей истинной персональности, предоставляя таким образом пациенту возможность проецировать на аналитика (а затем и возражать против этого факта) такой образ, какой пациенту потребуется, не отвлекаясь при этом на избыточную информацию относительно того, каким же в действительности является этот аналитик.
Воображаемый диалог, подобный тому диалогу между Полли и мной, который я собираюсь привести далее, выявляет последствия и результаты проекции аналогично тому, как это делается при аналитическом переносе. Поскольку реальная Полли в данный момент отсутствует и по этой уважительной причине не сможет что-либо противопоставить моей склонности к проекциям, то мне не составит труда вообразить ее соавторский вклад в наш диалог с помощью спроецированного мной ее анима-образа, который, благодаря этому, проявится даже более отчетливо, чем это могло бы быть в нашей реальной беседе. Возможно, подобный подход может шокировать читателя как слишком уж откровенный способ демонстрации той формы, в которой приходится обсуждать основные принципы психологии, но что уж поделаешь, если это просто единственно возможная форма, независимо от того, происходит ли беседа между реальными личностями или это воображаемый, внутренний диалог, с помощью которого мы действительно можем наблюдать те психологические явления, основы которых мы и собрались описать. Моей целью, таким образом, является не написание бульварной статейки, посвященной нашим профессиональным сплетням о реально существующей личности, Полли, или же моим взаимоотношениям с нею (что, конечно, могло бы быть интересно для небольшой группы читателей, знакомых с нами и с нашими теоретическими взглядами, но для всех остальных читателей показалось бы неуместным и никчемным), а иллюстрация того, как общие принципы (архетип, перенос, внутренний конфликт) проявляются в конкретных, а в данном случае в моих собственных, персональных анима-проекциях индивидуальной психики.
По моему мнению, подобный подход даже более научен, чем традиционный академический стиль презентации. Природа психологических явлений такова, что объект наблюдения — внутренний опыт — не поддается отчетливому отделению от наблюдателя, от того, кому непосредственно принадлежит этот интроспективный (эмпатический) опыт. Данная ситуация аналогична той, что сложилась в ядерной физике, в которой не удается однозначно отделить элементарную частицу от исследовательского аппарата, то есть той системы, с помощью которой и осуществляется исследование этой частицы. Для получения достоверных научных результатов в любой области, в которой сам исследователь составляет неотъемлемую часть наблюдаемого объекта, необходимо использовать единое, полное описание всей системы, включающей в себя как наблюдаемое явление, так и ту систему наблюдения, с помощью которой данное наблюдение и осуществляется. В психологии такой системой наблюдения является личность наблюдателя. Поэтому для того, чтобы получить объективное научное описание внутреннего опыта необходимо, чтобы я описал все те внутренние конфликты, слабости, недостатки и предрассудки, которые могут повлиять на мое интроспективное (эмпатическое) восприятие изучаемого опыта. Поэтому имейте в виду, что если вам покажется, что в последующей части данной работы слишком уж большая часть посвящена освещению особенностей моей собственной личности, то это сделано мною умышленно. Целью данной работы является описание моего собственного личного опыта переживания внутреннего конфликта (между мной и моей анимой), то есть описание, осуществляемое таким образом, чтобы позволить читателю самостоятельно оценить степень справедливости моих собственных наблюдений и тех объективных заключений, которые делаются мной из этих наблюдений. Помните, что из того, что вы не можете увидеть основ теории (что происходит и в большинстве обычных академических презентаций), отнюдь не следует, что этих основ здесь нет или что они не повлияли на результаты тех наблюдений (а возможно, что при этом даже и исказили), которые затем и были использованы в качестве объективной базы данной теории.
«Нет, Полли, я вовсе не тот мужчина — я имею в виду личность — который тебе нужен, — ответил я. — Мои знания о Юнге вряд ли достаточны для того, чтобы сделать достойное эссе на эту тему. И, между прочим, основная причина, почему ты считаешь, что теория влечений является моей любимой теорией, состоит в том, что именно эта теория является для тебя излюбленной мишенью для критики. Возможно, ты и сама не замечаешь этих своих атак, поскольку проводишь их так ловко и элегантно. Замечаешь же ты только мою реакцию на эти атаки, поскольку я реагирую так откровенно неуклюже и с такой чрезмерной эмоциональностью. Когда ты опровергаешь теорию влечений, я воспринимаю это как личный вызов(и для меня, и для Фрейда) и ощущаю естественный позыв вступиться за нашу с ним честь. Но при всем этом, как я безуспешно пытался втолковать тебе все последние десять лет, я никогда не вспоминаю об инстинктивном обусловливании, когда думаю о реальных пациентах. Тогда я думаю о неконтролируемых аспектах нашего я, о вытесненных чувствах, пытаясь помочь им проложить себе дорогу в собственное сознание».
«Но, Элио, именно поэтому и именно тебе и следует написать это эссе (со сладкой улыбочкой). Ведь подобный образ мышления присущ Юнгу не в меньшей степени, чем Фрейду. Посмотри, ведь ты фактически уже сформулировал тезисы своего эссе! И между прочим, не мог бы ты уточнить, что ты имеешь в виду, говоря об «естественном позыве»? Что-то он подозрительно напоминает мне инстинктивное влечение».
«Вообще-то, действительно, похоже (на мгновение потеряв почву под ногами) и именно поэтому-то теория влечений и кажется мне разумной (приходя в себя). Она ведь довольно неплохо соответствует тому, что действительно происходит в жизни».
«Элио, это же совершенно голословное утверждение. Я уверена, что в действительности ты сам так не считаешь (все еще улыбаясь). Не может быть, чтобы, прочитав Фрейда, ты остался с ощущением, что теория влечений имеет хоть какое-то отношение к реальной практике. Ведь общепризнано, что теория влечений — это всего лишь неудачная попытка Фрейда втиснуть клинический опыт в прокрустово ложе науки девятнадцатого века. 'Я не могу поверить, чтобы какой-либо аналитик с какими-то ни было убеждениями смог назвать «катексис либидо» концепцией, имеющей хоть какое-то отношение к практическому опыту».
«Не знаю, как другие аналитики, но лично я твердо уверен, что для меня самое главное — поспорить с тобой, Полли, а это, как мне кажется, очень напоминает обсуждаемую нами обусловленность инстинктами (никогда не отступайте от выбранной темы, даже если уже не можете ее контролировать). Не забывай, что у самого Фрейда нет такого термина, как «катексис», возникшего в результате перевода Стретчи. А близок ли этот термин к практическому опыту или нет, это в значительной степени зависит от интерпретации этого вопроса. Возьмем в качестве примера хотя бы высказывание «чертово либидо, избыток которого превращается в неконтролируемый поток беспокойства». Ты можешь равнодушно назвать эту формулировку гидравлической или научно-популярной, упрощенной до наивности, но с моей точки зрения мы, в данном случае, имеем перед собой отличный способ описания первоначального донаучного практического опыта. А если эта формулировка кажется тебе необоснованной, то этим доказывается справедливость моего утверждения, что лучше бы тебе поискать кого-то другого для написания этого эссе».
«О нет, я вовсе не это имела в виду! (наконец-то отбрасывая свою так раздражающую меня улыбочку вхтиле Моны Лизы). Ведь только что, в первый раз за все эти десять лет, мне довелось услышать, как ты ссылаешься на «это чертово либидо», хотя бы и в качестве антинаучной метафоры. Я уверена, что скоро ты перерастешь эту теорию влечений, как бы твоя дурацкая мужская солидарность не заставляла тебя поддерживать ее, ты ведь всегда, когда не пытаешься поддразнить меня, используешь в разговоре совершенно другую терминологию».
«Ну ладно, ладно. Я и впрямь наводил тень на плетень. Истина же, конечно, в том, что в наше время ни один психоаналитик-фрейдист вообще не использует такие понятия, как катексис, инстинктивная разрядка и даже либидо. Все это в прошлом. Все это неотъемлемая часть так называемой экономической теории психической энергии Фрейда (или гидравлической, если тебе так больше нравится), которая была полностью разрушена в результате совместных усилий Хартманна, Рапапорта и Якобсон в 1950-х годах (Apfelbaum, 1965)».
«Подожди-ка. Мне кажется, что эти три автора в своих работах использовали, прежде всего, экономическую модель».
«Совершенно верно. И они настолько развили эту теорию, выйдя за пределы работ Фрейда и какой-либо практической полезности, что всем, кроме, конечно, их самих, стало уже понятно, что гидравлическая модель просто не работает. Практически никто не был способен понять этот катексис племени мумбо-юмбо. Конечно, в свое время все глубокомысленно кивали, но уже следующее поколение аналитиков, и прежде все- го студенты Рапапорта Джордж Клейн (1969), Мертон Джил (1976) и Роберт Холт (1976), стали членораздельно и громогласно утверждать, что данный король — абсолютно голый. Мне всегда казалось забавным то, что Хартманн, Рапапорт и Якобсон прославились как создатели «эго-психологии», тогда как их действительные действия состояли в том, что они взяли эго-концепцию из самых прогрессивных теоретических работ Фрейда, вышедших после 1920-х годов, и исказили до неузнаваемости, загоняя ее в прокрустово ложе редукционистского теоретизирования на уровне, предшествующем 1900-м годам. Их чисто догматическое развитие слабейшего элемента из наследия Фрейда, являлось, в сущности, тщательнейшим образом замаскированным покушением учеников на мастера: попытка убийства путем имитации, неосознанная издевательская карикатура, созданная в страхе перед открытой критикой. Настоящими же эго-психологами были такие люди, как Эриксон (1950, 1959) и Велдер (1930, 1967), которые не решились объявить о своем несогласии с Фрейдом, но которые практически совсем не использовали его экономическую модель и его научный редукционизм. Они остались верными лучшим идеям Фрейда, которые всегда были близки к практике, основываясь на клиническом опыте и на синтетической теории Я, то есть на теории понятия, которое в исходной терминологии Фрейда применялось для обозначения эго-концепции (das Ich, что следует переводить как «то самое, конкретное Я» и das Uber Ich, которое следует переводить как «то Я, которое находится выше»). Прогрессивный вклад синтетических теоретических работ Фрейда присутствовал с самого начала, но особенно отчетливо он стал виден после того, как концепция либидо была заменена Фрейдом на концепцию Эроса».
«Минуточку, что-то это не очень похоже на того Фрейда, которого я знаю. Я и понятия не имела, что Фрейд или кто-либо из его последователей внес сколь-нибудь заметный вклад в развитие концепции Эроса, однако ты рассказываешь об этом так, будто это буквально краеугольный камень его зрелой мысли. Кроме того, мне всегда казалось, что ты страстный приверженец теории влечений. А теперь ты мне рассказываешь, будто Роберт Велдер, который по твоей же оценке является величайшим мыслителем, конечно, после самого Фрейда, этой теорией совершенно не пользовался?»
«Нет, ты неправильно меня поняла, зато теперь мне удалось понять, почему же нам с тобой все никак не удается всласть поспорить о теории влечений. Ты путаешь ее с теорией либидо. Действительно, изначально эти теории были довольно близки. Фрейд возвел либидо в ранг концепции, то есть стал рассматривать его как уникальную форму психической энергии, соответствующую сексуальному влечению. Но концепция сексуального влечения никогда не основывалась на этой концепции либидо. Очевидным это стало в 1920-м году, когда Фрейд представил теорию дуального инстинкта. К сексуальному влечению он добавил новую концепцию деструктивно-агрессивного влечения (инстинкта смерти), однако при этом он не добавил новой формы энергии для реализации этого влечения. Хотя официально он и не отказался от концепции либидо, однако гораздо более плодотворная концепция Эроса в значительной степени вытеснила предыдущую. Эрос больше не представлял собой энергетической концепции, а превратился, скорее, в силу или тенденцию, подобную elan vital (жизненному порыву), введенную Бергсоном. Таким образом, был открыт путь к созданию в 1923 году структурной теории Id-Эго-Суперэго (то самое Это, то самое Я и то Я, которое выше) и к революционному пересмотру Фрейдом теории беспокойства в 1926 году. В результате появления этой новой метапсихологии, основанной на Эросе и на деструктивно-агрессивной потребности, стало гораздо более естественным говорить о потребностях в манере, близкой практическому опыту, поскольку произошло вытеснение мотивационных сил за пределы эмоций любви и ненависти».
«Однако это не полностью отвечает на мой вопрос относительно Эроса, но, прежде всего, скажи-ка мне, каково же твое определение потребности и насколько сильно оно отличается от определения Фрейда?»
«Фрейд говорил о потребности как о концепции, описывающей стык психологического и соматического, но его определение было слишком расплывчато. Велдер (1960) указал, что реальный смысл термина «потребность» содержится в коннотации использованного Фрейдом исходного немецкого слова Trieb, которым обозначается неодолимо влекущая сила, направленная на достижение цели и при этом гнездящаяся в физической природе человека. Мне хотелось бы задержаться на этом вопросе и дать следующее определение:»Потребность — это могучее влечение, в основе которого лежат общие психобиологические константы человеческой природы, внешне проявляющиеся в психобиологических особенностях неосознанных фантазий».
«Гм. Формулировочка мне что-то напоминает юнговский архетип. Ну а каково же твое определение неосознанной фантазии?»
«Неосознанная фантазия — это межличностный, эмоционально окрашенный, целенаправленный сценарий, который активная личность стремится реализовать путем своих целенаправленных действий, не отдавая себе при этом сознательного отчета о мотивации или чувственной подоплеке этих действий. Потребность можно рассматривать как что-то вроде психобиологического шаблона, по которому выстраивается неосознанная фантазия. Именно через потребности осуществляется основная организация человеческой природы. Именно потребностями определяются эмоциональная окраска, мотивационные цели и адаптивное предназначение бессознательных фантазий и генерируемого этими фантазиями и управляемого ими на бессознательном уровне поведения».
«Это и впрямь любопытно. И откуда же, разрешите узнать, взялось твое представление о бессознательной фантазии? Уж больно оно похоже на то, что Юнг назвал комплексом».
«Это понятие возникло, когда Фрейд (1987 а) пришел к выводу, что его пациенты страдали скорее от подавленных фантазий, чем от подавленных воспоминаний. Он рассматривал неосознанные фантазии как вариации на тему Эдипова комплекса. Более полно это понятие было развито такими теоретиками объектных связей, как Мелани Клейн и ее последователи (1948, 1952, 1957), Фейрберн (1954), а затем Кернберг (1980) и Огден (1990), которые подчеркнули, что внутренний мир стуктурирован в полном соответствии с фантазийными конфигурациями, причем это справедливо не только для Эдипова комплекса, но и для параноидно-шизоидной позиции, и для депрессивной позиции. Лично мне нравятся также и работы таких авторов, как Арлов (1963, 1969), Лихтенштейн (1961) и Столлер (1979, 1985), которые посвящены неосознанной фантазии, но мне неизвестно, насколько они согласуются с Юнгом. Понимаешь, мне очень стыдно, но не так уж много работ Юнга я прочел с тех пор, как ты прочитала нам свои вступительные лекции, когда присоединилась к нашей учебной группе. К тому же я еще никогда не писал о Юнге для Cambridge Companion».
«Ну что ты, Элио, не надо. По своему мышлению ты был юнгианцем даже в большей степени, чем я, еще до того, как впервые прочел что-либо из Юнга».
«Хотя разве же это моя вина, что входя в контакт со своим внутренним восприятием, я обнаруживаю, что оно довольно похоже на то, о чем как раз и писал Юнг? По крайней мере, обучаясь в институте, известном своей ортодоксальностью, я делал все в полном соответствии с ортодоксальным анализом Фрейда».
«Да, конечно, но ведь ты сам говорил, что выбрал этот институт именно потому, что хотел быть уверенным в своем отличном знании классической теории, прежде чем начинать свой мятеж против нее. Ты отлично понимал, что в итоге неизбежно придешь к мятежу, и хотел, чтобы это был квалифицированный мятеж, не так ли? И именно поэтому твое понимание психоаналитического процесса так сходно с моим, что ты восстал, так же, как это сделал в свое время и Юнг, против ограниченной модели Фрейда. Ты просто не имеешь ни малейшего права называть себя ортодоксальным фрейдистом не зависимо от того, какое образование ты получил!»
«Да, ты права, но только если рассматривать ортодоксальность в терминах психоанализа 1950-х годов. Но ведь с тех пор в этой области произошли огромные изменения. То определение потребности и неосознанной фантазии, которое я только что дал тебе, выглядит абсолютно невинным в наше ортодоксальное время, хотя аналитики предыдущего поколения лет сорок назад сочли бы его идущим вразрез с принятыми в то время представлениями. Что же касается моей потребности в мятеже, о которой я уже говорил, так это было проявлением моей стервозной анимы, которое я осознал уже только в результате более позднего самоанализа».
«Ну и как, удалось тебе исправить свою аниму в результате ортодоксального фрейдистского анализа?»
«Нет, так я, пожалуй, не сказал бы. Я бы назвал это вхождением в контакт с моим чувством зависти к женственности и осознанием своего желания быть женщиной. Я осознал, что моя потребность в мятеже была вынужденной и основывалась на том факте, что осваивание ортодоксального подхода было для меня аналогом принятия на себя роли отдающейся женщины».
«Ну знаешь ли, Элио. Даже учитывая, что на нашем семинаре ты всегда был самым крикливым, я никак не могу согласиться с тем, что ты уже перерос свою инстинктивную потребность в мятеже или же свой мужской защитный сексизм».
«Итак, я все еще не достиг совершенного просветления. Следуй же за мной!... — сказал приветливо неправильно понятый доктор».
«Одновременно с ортодоксальным анализом ты ведь изучал, вероятно, и то, как проводится отречение?»
«Да, но я все еще не достиг совершенства в этом вопросе. Серьезно, Полли, я не думаю, чтобы кто-либо смог перерасти свою склонность ощущать себя ведомым или перестать разыгрывать в жизни свои неосознанные фантазии. И уж тем более это невозможно, постоянно подвергаясь таким провокациям, какие устраивали мне все вы, участники нашего семинара! Целью психологической интеграции должно быть появление у вас способности к осознанию того, что вами манипулируют, способности засечь себя непосредственно в процессе фантазирования. Вот тогда вы и сможете осознать, что существует также и другой способ внутреннего бытия, возможность действовать совсем в другой манере, что вы постоянно участвуете в сражении, пусть даже это сражение действительно ведется против внешнего дракона. Но из этого конечно не следует, что вы должны немедленно прекратить свою войну с этим драконом. Ты ведь знаешь высказывание Вильяма Блейка: «Без противоречий нет прогресса».
«Да, это сказано в «Венчаньи Ада и Небес». А что касается твоего упрямства, то это именно то, что, по моему мнению, так необходимо для нашего «Cambridge Companion», Элио. Знаешь, как сказал Гераклит: «Война — отец всему». И этот афоризм был любимым афоризмом Юнга».
«Ха, похоже ты вызываешь меня на дуэль! Ну что ж, если уж я действительно такой последовательный юнгианец, почему же тогда я не уверен в том, понимаю ли я хотя бы его основную терминологию, например что же такое анима? Было время, когда я пытался читать литературу на эту тему, но мне не удалось постичь всей этой мифологии и я решил, что лучше уж пользоваться своим собственным представлением о женственности. Я понял, что мифология должна каким-то образом выражать наш внутренний опыт, но со мной этот механизм почему-то не срабатывал. Знаешь, что писал Ките о негативной способности, «когда мужчина способен пребывать в состоянии неуверенности, таинственности или в сомнениях, не пытаясь в раздражении опереться на факты и рассудок»? Ну так вот, мне кажется, что Юнга иногда можно обвинить в том, что он в раздражении пытается опереться на мифы».
«Ну что ж, ведь если в действительности ты находишься в здравом уме, ну разве что самую малость с «небольшой примесью скепсиса» (touche (фр.) — тронутый), то все эти ссылки на мифы различных эпох и культур действительно могут помочь тебе расширить свое восприятие внутреннего опыта. С другой стороны, как мне кажется, Юнг иногда специально нагромождал во множестве ссылки на различные мифы именно для того, чтобы подчеркнуть, а по-возможности, и доказать, что определенные виды опыта носят универсальный характер, архетипичны».
«Ну ладно. Тогда объясни мне еще разок, что же такое эти архетипы и комплексы?»
«Архетипы — это основные организующие формы, выражающие межчеловеческие инстинктивно-эмоциональные реакции, возникающие в результате общения. Эти комплексы представляют собой интегрированные конфигурации персональных образов, идей, ощущений и действий, организующихся вокруг архетипов. Я рассматриваю эти комплексы как «affective schemata», то есть в какой-то степени как аналогию тому, что ты только что описал как эмоционально окрашенные сценарии, к которым мы привычно, практически автоматически, обращаемся в своих мечтах и при взаимоотношениях с окружающими. Мы ощущаем их как настроения, фантазии или проекции, а внешне они воспринимаются через симптомы».
«Мне это кажется очень похожим на потребности и на неосознанные фантазии. Неужели Юнг именно так это формулировал?»
«Во всяком случае, не думаю, чтобы Юнг стал заметно возражать против такой формулировки, но все же он делал больший упор на «образе», на мифическом символе, который осознается в результате активной работы воображения. Он рассматривал архетип как архаический образ, являющийся элементом коллективного бессознательного, а комплекс — как нашу индивидуальную версию этого первичного образа, то есть как элемент нашего персонального бессознательного. Но надо иметь в виду, что для Юнга мифологический образ, даже возникающий в форме такой картины как мандала, никогда не являлся просто образом-картиной. Ему были присущи также и все признаки, характерные для потребности, которую ты определяешь как влекущую, чрезвычайно эмоциональную, неосознаваемую фантазию».
«Да, то есть что-то вроде эдипова комплекса. Вот уж, несомненно, мифологический образ. Между прочим, не кажется ли тебе, что, возможно, именно рассуждения Фрейда об Эдипе и привели к тому, что Юнг так заинтересовался мифологией?»
«Несомненно. Юнгу было всего двадцать пять лет и он как раз заканчивал в 1900 году медицинскую школу, когда он впервые прочитал «Интерпретацию снов», а к серьезному изучению мифологии он приступил только в 1909 году. К этому времени он уже вошел в круг ближайших соратников Фрейда, а в то время все они писали о мифологии.»
«А, тогда, наверное, «Миф о рождении героя» Отто Ранка вышел именно в 1909 году. Знаешь, хотя теория эдипова невроза была разработана Фрейдом еще в 1897 году, когда она была изложена в письмах к Флиссу (1897 б), но вплоть до 1910 года он официально не использовал термина Эдипов комплекс, то есть до того самого времени, когда его роман с Юнгом достиг своего пика. Быть может, он решил назвать это комплексом именно в честь Юнга».
«Возможно. Тебе, конечно, известно, что в итоге эти два человека разошлись из-за несогласия в интерпретации Эдипова комплекса и значения/смысла инцеста».
«Нет. Мне известно, что Фрейд писал о расхождении, вызванном тем, что Юнг отрицал центральное значение детской сексуальности».
«Совершенно верно. Юнг придерживался расширенной концепции либидо, рассматривая его как жизненную энергию, наподобие того как ты описывал концепцию Фрейда, в которой Эрос рассматривается в качестве жизненной силы. По мнению Юнга эдиповское желание пятилетнего мальчика, находящегося в потоке инфантильной сексуальности, связано, прежде всего, с его зависимостью от матери и с его желанием обладать матерью ради ее огромной роли в его защите. Это не имеет никакого отношения к подлинному инцесту, это потребность в заботливой материнской любви и в ощущении безопасности, связанной с этой любовью. Юнг чувствовал, что эта инфантильная зависимость может приобретать сексуальный оттенок только иногда и только значительно позднее, при развитии постпубертатного невротического конфликта. Во взрослых неврозах инцестные импульсы действительно активизируются, что является регрессивным отступлением от диктуемой сексуальным желанием необходимости выхода выросшим индивидумом за рамки орбиты родительского влияния. Но Юнг утверждал, что эти инцестные импульсы представляют собой не только патологическое отступление в результате конфликта, но также и адаптивное «отступление и перегруппировку сил», таким образом, это отступление является совершенно необходимым шагом для разрешения возникшего конфликта. Сравнивая свою позицию с позицией Фрейда, Юнг подчеркивал, что неврозы преследуют не только регрессивную сексуальную цель, но и направлены на прогрессивное развитие, в том числе и на духовное».
«Однако идея того, что невротические симптомы направлены на достижение не только регрессивных, но и прогрессивных целей, принадлежит, в сущности, Фрейду. А также и идея о социальном и духовном развитии очень уж напоминает стиль Фрейда. Ты ведь знаешь, что в 1991 году я писал о психоанализе как о философии поиска (quest), который я рассматриваю как с эволюционной, так и с духовной точек зрения. Теория либидо не укладывается в эту систему, поскольку в теоретических рассуждениях Фрейда всегда присутствовала сильная и одновременно неявная духовная направленность. Это отчетливо проявилось в его концепции Эго и Суперэго».
«Нет, Элио, лично я совершенно иначе воспринимаю концепц<
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:
|
