СЕКТЫ - ОПАСНЫЕ СЕТИ ДЛЯ НАС И НАШИХ ДЕТЕЙ

Случаи с вовлечением наших детей в секты про­исходят довольно часто. Отечественная наука назы­вает их деструктивными культами. Они оказывают разрушавшее воздействие на психику детей. Психо­логи беспомощно разводят руками: вернуть ребен­ка, проведшего в секте несколько недель, восстано­вить его психику не всегда удается.

Вот общие выводы, к которым пришли отечественные психологи и социологи религии:

♦ Основная причина попадания в секты детей — неблаго­получная обстановка в семье, отсутствие достаточной эмоциональной связи хотя бы с одним из них. Это обсто­ятельство мешает проведению адекватной реабилитации: ребенка не к кому «прицепить» после того, как его кон­такты с сектой прекращаются.

♦ Привлечение детей и молодежи в секты активизирова­лось в последнее время. После того как критическая мас­са новообращенных была достигнута, лидеры сект начи­нают бороться за новое поколение.

♦ Жизнь в сектах связана не с социализацией детей, а с ихдесоциализацией, разрывом нормальных для данного общества связей между людьми. Основные, исторически сложившиеся религии обслуживают, укрепляют, консер­вируют культурные нормы стран, на территории которых они развивались. Нетрадиционные религии могут разру­шать, оспаривать и противоречить уже существующим культурным нормам.

♦ Самое тяжелое и очевидное последствие вовлечения де­тей в секты — разъединение семьи. Согласно Конвенции о правах ребенка, всякая семья имеет право на единство. В этом пункте сектам может быть предъявлено юридиче­ское обвинение. С точки зрения единства и преемствен­ности психологической жизни семьи лучше, чтобы члены семьи исповедовали одну и ту же религию.

♦ Агрессивные культы разрушают личностный контроль че­ловека, делают его абсолютно зависимым от общины, приводят к высокой невротизации и стимулируют страх оступиться, согрешить, провиниться, прежде всего перед окружающими ребенка взрослыми, которые берут на се­бя миссию судить и контролировать поведение любого
члена общества, выдвигая в качестве идеальных простые,неоспоримые ценности.

Говоря психологическим языком, в ребенке вос­питывается недоверие к самому себе, его учат вос­принимать себя как существо слабое, неустойчивое, а самые сокровенные надежды связывать с ограни­ченной жизнью общины.

Много лет я наблюдала за религиозной жизнью россиян в разных точках планеты, посещала молель­ные дома и православные храмы разных деномина­ций. Только в Париже их четыре! А в Сиэтле 47 мо­лельных домов наших сектантов, эмигрирующих в США. Мы знаем о нашей еврейской эмиграции, так называемых религиозных беженцах («так назы­ваемых» — потому что советские евреи были и ос­тавались образованными атеистами, даже переехав на постоянное место жительства в США и получив существенную поддержку, ^в том числе и матери­альную, от еврейских общин). Но вот о другом, го­раздо более многочисленном потоке настоящих религиозных беженцев, сектантов из Украины у нас не знает почти никто. Одна из причин: в отличие от евреев, которые привлекают к своим проблемам мировую общественность, украинские сектанты исповедуют скромность, скрытность, недоверие к «чужакам» и стараются держаться подальше от больших городов — «рассадников дьявольской цивилизации».

КАК РОДИТЕЛИ ХОТЕЛИ СПАСТИ

СЫНА ОТ РОССИЙСКОЙ АРМИИ,

А ПОТЕРЯЛИ ЕГО В СЕКТЕ США

Я не пожалела времени и посетила несколько воскресных служб в Сиэтле под видом неофитки. Одно дело отмахиваться от сектантов, другое дело — понять структуру секты, ее обряды, психологию, от­ношения внутри нее. Служба в таких приходах на­поминает языческие праздники — с песнями, славя­щими Бога.

Политика общины зависит в значительной мере от личности пастора, ее влияния и авторитетности. Методы, которые используют пасторы, сильно варьи­руются от прихода к приходу. Да и темы проповедей самые разные: «Опасность образования», «Интер­нет как орудие дьявола», «Смерть Христа», «11 сен­тября и конец света». Все перечисленное отражает общее настроение общины против изысков цивили­зации, образования, техники, а также очень сильные в общине антимусульманские настроения и гор­дость принадлежности к «правильной церкви».

Одна из основных целей пасторов в эмиграции — это поддержание позитивного образа общины как беспроблемной и успешной, что очень важно с точки зрения мимикрии под американский стан­дарт. Я слышала вещи, которые никак не согласу­ются с действительностью: «Наша церковь одна из самых образованных. Восемь из наших женщин

собираются стать медсестрами. Четыре парня — программисты в «Microsoft»».

Однажды мне пришлось активно вмешаться в деятельность секты, так называемого харизматиче­ского радостного культа.

Случай, из-за которого мне пришлось бросить все дела и отправиться на встречу с этим 45-летним пастором крепкого сложения, требовал внешнего вмешательства.

19-летний юноша, россиянин, бросил свою се­мью, отца и мать, чтобы уйти в украинскую религи­озную общину, секту. Два года он где-то пропадал. Родители, занятые на работах, как все вновь при­бывшие эмигранты, думали, что он проводит время с русскими юношами и девушками. Они выехали из Тюмени, чтобы спасти ребенка от армии. А потеря­ли его в сетях соотечественников-сектантов.

Родители обратились ко мне как к единствен­ному русскоязычному психологу в надежде восста­новить единство семьи. К этому времени пастор запретил юноше визиты к психологу и внушил, что психологи могут применять особые средства гипнотического воздействия. Приглашать юношу на встречу было делом безнадежным. Решено было ехать через весь Сиэтл, в жару, два часа по воскрес­ным пробкам, чтобы успеть к концу проповеди.

Дорога была пустынной, родители не спали всю ночь, поэтому выехали рано и прибыли не к концу, а к началу службы. Здесь они увидели празднично одетую толпу. Вокруг была слышна украинская речь, люди целовались при встрече. Службу вели сразу несколько пасторов, одетых в дорогие кос­тюмы. Сама церковь явно было новой, даже каза­лось, что пахнет краской. Походила она по конструк­ции на какой-то новомодный дом культуры с витра­жами и сценой с несколькими микрофонами, роялем слева. На трибуну всходили один пастор за другим, зычными голосами они читали с листа текст про­поведи. Их задача явно состояла в том, чтобы дове­сти паству до высокого энергетического состояния. На втором часу этого «митинга» одни плакали, другие что-то демонстрировали или на самом деле находились в экстатическом состоянии.

Мать юноши, из-за которого мы попали в это место, шептала мне на ухо: «Смотрите, они же не­нормальные. Это еще ничего. А бывает такой вой стоит...» Наконец мы разыскали глазами ее сына. Но, как только тот увидел свою мать, он сорвался с места, стал пробираться к выходу. Мы устремились за ним. Удаляясь, он прятал глаза, отворачивал голо­ву и, если и смотрел вперед, то только себе в пупок, чтобы избежать гипноза, — как учил пастор.

Убежал напрямик, через газоны и парковочную стоянку, только мы его и видели.

Все, что я могла сделать, так это поговорить с па­стором, чтобы понять его позицию. Но тут реакцию ужаса и протеста выдала мать. Она кричала, что ни за что не будет разговаривать с человеком, который увел ее сына, что она его убьет, церковь сожжет, и де­ло с концом. «Хорошо, — сказала я, — я пойду одна, а вы меня подождите». Проповедь к этому времени закончилась, и люди начали выходить из церкви, целуясь и приветствуя нас. Через две минуты, обце-лованная прихожанами, я осталась одна у выхода из молельного дома, дожидаясь пастора.

Разговор с пастором длился около часа. Он вел себя внешне лояльно, стал как-то сразу уверять, что он всегда пытался вернуть мальчишку домой, но тот не хотел, привязался. Еще пастор якобы запрещал мальчишке ходить по домам проповедовать. Ока­залось, что юноша, зараженный религиозной иде­ей, одержимый в своем желании служить общине, ходил по домам, призывал к служению Господу, раздавал агитационную литературу. «Я считаю, что он еще не окреп духом, чтобы проповедовать», — вещал мне пастор. Вроде разумно. Но видно было, что он не искренен, а просто выигрывает время, чтобы, оставив впечатление вежливого человека, ретироваться.

Мать маячила где-то вдалеке, медленно прибли­зилась и присела на лавочке невдалеке. Смотреть на нее было больно. Они сцепились.

— Зачем вы забрали моего сына?!

— Он сам ушел от вас. Все начинается с семьи.

— Вы даже не даете нам уехать.

— Пожалуйста, пусть едет! Психолога тут при­вели...

С трудом удалось заставить их говорить мирно. Скоро мы заметили и юношу, который был обеспо­коен тем, что происходит. Пастор позвал его, и тот, по-прежнему отворачивая голову, приблизился. «Я всегда говорил тебе, что мать — это святое! — на­рочито пафосно провозгласил пастор. — Мы пого­ворим с ним, когда он придет ко мне на беседу». Оказывается, помимо проповедей, каждый вторник парень ходил на проработки.

— Почему вы не установили контакт с родите­лями, как только поняли, что парень ходит к вам тай­ ком от отца с матерью?

— Ему девятнадцать лет. Он уже сам может рас­поряжаться собой. Потом, было ясно, что родители будут против.

— Но это их семейное дело. Давайте не преуве­личивать семейные проблемы. Они приехали сюда, чтобы спасти парня от армии, а потеряли его по дру­гим причинам. Причем навсегда.

— Он уйдет от нас, как только захочет. Никто тут насильно не держит.

— Невооруженным глазом видно, что он нахо­дится под воздействием. Он прячется, заговаривает­ся. Взгляд остекленевший.

— У нас много молодых людей. Он один такой попался. Волочится за младшими, сам ничего путно­го придумать не может.

— Зачем вы берете у него родительские деньги?

— Никто у него ничего не брал. Пора уже за­рабатывать самому. Моя задача — найти ему рабо­ту и женить.

Разговор становился все более жестким. Нако­нец он раздраженно и прямо сказал, что власть над парнем он терять не намерен.

Мать и сын плакали, обнявшись, но было ясно, что пастору достаточно одного слова, чтобы сын бросил мать и подчинился его команде. Отца юно­ша игнорировал. Ненавидел его с детства.

Этот разговор воспроизводил типичный набор аргументов и контраргументов между пастором и неверующими родителями. Случай этот, к сожале­нию, не единственный в постсоветской эмиграции. Говорили, что молодежь, как правило юноши, попа­дает в секту, бросает родителей, предварительно вы-неся деньги и ценности из дома, отдав их в общий коммунальный котел. Испытывая эмоциональный голод, дети эмигрантов откликаются на любой при­зыв и внимание со стороны, легко поддаются агита­ции, а затем начинают бродяжничать, теряют инте­рес к светской жизни и просто волочатся за кем-то из младших прихожан, у кого на них есть время и на кого они еще производят впечатление своим геройским уходом от мирских забот.

В рассказанной истории родители еще пару раз пытались насильно увезти парня из города в один из госпиталей по восстановлению жертв психологиче­ского насилия. Чем больше они пробовали обмануть своего сына — поскольку договариваться не удава­лось, — тем большее сопротивление он оказывал, не веря уже ничему.

Мать пыталась напомнить ему о детстве, о том, как они были близки: «Я где-то читала, что нужно напоминать им про детство, чтобы избавить от зом-бирования». Но каждое утро он уезжал, а когда у него отбирали машину, уходил пешком в церковь. Отец считал, что причиной всех несчастий было элементарное отсутствие навыков физической ра­боты. Он был упрямо уверен, что если мальчишку увезти в Смоленскую область, в деревню к родст­венникам, он быстро образумится. Проблема была только в том, что парень не хотел садиться на са­молет. Родители даже обращались в органы нату­рализации и иммиграции, через которые все члены семьи оформляли вид на жительство. Они просили отобрать у них гражданство, так называемую «грин-карт». Чиновники были в изумлении. Обычно за «гринкарт» борются, а не отказываются: «Даже если вы сожжете свои документы, мы будем считать вас гражданами нашей страны». Отказались они и на­сильно транспортировать (фактически депорти­ровать) сына: «Наши службы этим не занимаются. У нас свобода исповедания».

После двух месяцев терзаний родители быстро продали имущество и уехали, оставив сыну денег на дорогу в Россию. У подруги, которая обещала потра­тить их только на покупку билета парню, если он этого захочет.

История закончилась печально. Поскольку па­рень оказался не способен к простому физическому труду, а психика окончательно расстроилась, его по­местили в госпиталь, чтобы подлечить. Дальнейшая его жизнь, скорее всего, проходит между сектой и госпиталем.

Кроме того, что пасторы претендуют на роль абсолютных авторитетов и с ними нельзя ни пого­ворить, ни договориться, меня возмущало и то, что талантливым мальчишкам и девчонкам из семей простых членов общины была заказана дорога на­верх. Американские профессоры и учителя жалу­ются, что стоит выписать ребенку из такой общины направление в школу для одаренных или подарить ребенку компьютер, немедленно вступает в силу запрет со стороны пастора. Никаких «привилегий»: школа необходима только для получения начальной грамотности.

А вот теперь история, которая меня задела лич­но. Много лет назад я оказалась в сходной ситуации с моим девятилетним сыном Федором. Каждое лето я отправляла его к родителям на месяц, как раз на Украину. Мои родители жили в маленьком городе Светловодске Кировоградской области. Из-за тяже­лого экономического положения и криминогенной обстановки люди устремились в многочисленные молельные дома.

Когда я сама была маленькой, я слышала кое-что о баптистах, которые молятся по ночам, поют пес­ни, закрывшись у кого-то в доме. Моя бабушка рас­сказывала истории о бабках-баптистках с осужде­нием, поскольку те отписывали свои дома церквям, ничего не оставляя родным детям. Ходили эти бабки низко опустив голову, что-то бормоча себе под нос. Моя мама, пока отец служил на флоте, снимала квартиру у одной из них. Хозяйка была против кон­тактов с «чужими», агитировала ее принять участие в общей молитве. Надо сказать, что мама — физик по образованию и всякая мистика никак не сочета­лась с ее атеистическими взглядами.

Но сегодня почти на каждой улице есть новый, только что открытый молельный дом. Под молельные дома отданы библиотеки, стадионы и дома культуры. На фоне общей нищеты, новые, они вы­глядят слишком помпезно. Одна из наших соседок подалась в баптисты, уведя за собой сына. Дружба наших детей чуть было не обернулась большой бедой. Женщина посчитала, что и моего сына нуж­но спасать. Однажды она попросила мальчишку помочь ей с кормом для коз и... увела его на служ­бу. Он стал ходить туда тайком, мучаясь от того, что его принуждали обманывать. Я приехала, как только узнала из телефонного разговора с мамой о том, что Федор стал ходить на службы по вос­кресеньям.

Говорить с соседкой оказалось делом бессмыс­ленным: «А он сам попросился». «Ложь во благо», кажется, такой принцип исповедуется баптистами. Я немедленно увезла сына в Москву. У меня ушло пару месяцев на то, чтобы восстановить отноше­ния с сыном. Я на всю жизнь запомнила его застек­леневший взгляд и просьбы, произнесенные с бо­лью и слезами: «Надо молиться, чтобы Христос простил».

Но мне было легче: стаж участия в секте был не­большим.

Конечно, мы должны научиться терпимому от­ношению к другим сообществам, которые живут не так, как мы. Но когда речь идет о защите прав на­ших детей, охране их психологического здоровья, может очень остро встать вопрос об интервенции государства в семью и общину. Еще вчера было по­нятно, что внешнему контролю должны подвергать­ся алкоголики и психически больные люди. Сегодня же категорий семей и обществ, за которыми нужен государственный контроль, стало гораздо больше. Нам все еще непривычно критически оценивать поведение взрослых людей, которые не пьют и не курят, да к тому же много и бескорыстно работают. А ведь зомбированные сектанты именно такие.

Мое исследование религиозной идентификации наших детей в самых разных странах мира, в том числе детей эмигрантов, показывает, что славянские дети, как правило, считают себя православными, да­же если их семьи не ходят в церковь и не молятся на ночь. Принадлежность к религии своих предков или хотя бы лояльное, уважительное отношение к ней позволяет нам сохранить психологическую бли­зость со своей семьей, а также позитивную идентич­ность. С психологической точки зрения, это безус­ловная ценность. Но формирование идентичности, в том числе и религиозной, — долгий поступатель­ный процесс. Это не для малышей. Не для дошколь­ников, которым трудно оперировать абстрактными ценностями. Они их путают.

Памятка родителям

♦ Дорогие мамы и бабушки, а также те немногочисленные папы и дедушки, которые взялись читать эту книжку. Нам нельзя игнорировать мировоззренческие вопросы. Пусто­
та порождает монстров. За нашими детьми идет охота, не всегда честная и видимая, но всегда под благовидны­ ми, обезоруживающими предлогами.

♦ Религиозность ребенка должна определяться в семье и не вредить его психологическому здоровью.

♦ Поддержка глубокой психологической связи с ребенком единственная гарантия того, что вы не потеряете его пси­хологически, даже если он подвергнется активному воз­действию религиозных фанатов и агитаторов.

♦ Активная религиозная жизнь вокруг — повод поговорить с ребенком о сакральном: что такое Бог, какое место в жизни людей занимает религия, почему ходят в церкви и почему - в разные?

♦ У дошкольников предметно-образное, мифологическое, сказочное сознание. Они верят в чудеса, превращения, а мир кажется им продуктом деятельности антропоморф­ных существ, волшебников, богов, сильных личностей.

Поэтому дети этого возраста особо чувствительны к воп­росам религии. Но, рассказывая им религиозные леген­ды, не забудьте ознакомить их и с мифами Древней Гре­ции или просто почитать народные сказки. Так вам легче будет сделать обобщения. Религия — это устные и пись­менные сказки и мифы, которые учат людей, как жить, любить, хорошо друг к другу относиться. Но когда люди вырастают, они начинают читать и другие книжки, ездить по миру, интересоваться жизнью окружающих. Почему? Потому что это интересно. Люди хотят жить хорошо и ин­тересно. Не вредя, а помогая другим. Жизнь — это боль­шое путешествие по неизвестному. Нужно быть внима­тельным, осторожным и задавать много вопросов, чтобы не сбиться с пути.

¨ А почему люди ходят в церковь? Они ходят туда, потому что помнят о самых важных правилах жизни. Они хотят поблагодарить всех хороших людей, которые жили рань­ше, за то, что передали им эти основные правила и на­учили их жить.

¨ Так кто такой Бог? Бог - это самая главная и любимая сказка самых разных людей. Каждый выбирает свою. Бог — это самый старший, главный герой, которого слу­шают все остальные. Он олицетворяет собой такие прави­ла жизни, при соблюдении которых все будут довольны и счастливы. Вот такая версия, вполне понятная любому «начитанному» ребенку, тем более ребенку компьютер­ного века.

КУДА УХОДЯТ ЛЮДИ ПОСЛЕ СМЕРТИ?

Маленький ребенок рано или поздно столкнет­ся со смертью кого-то из близких. На экранах теле­визоров они видят много стрельбы и смертей, и ино­гда нам кажется, что дети все и так понимают. Но с 5 лет дети, как и взрослые, различают события «в кино» и «на самом деле». И то, что не пугает их в экранном исполнении (будь то по телевизору или компьютеру), в жизни может шокировать и довести до слез.

Из описаний специалиста по танатотерапии Владимира Баскакова:

«Каждый маленький ребенок знает слово «смерть». Птич­ка умерла, бабушка умерла. Но эта реальность не касает­ся их экзистенциально, и вот, обычно ночью, приходит ощущение конечности себя. Я помню, как это было со мной. Отчаяние, обида колоссальная, причем за все че­ловечество! Не только моя жизнь, но и жизнь всех осталь ных обязательно кончится! Да не дай Бог, чтобы это при­снилось. Конечно, я проснулся, я плакал. Я клялся, что «победю» эту смерть. Вскочил, рыдал всю ночь. Родите­лям не сказал, правда. Если ребенок прибежал к вам но­чью и спрашивает: «Папа, это правда?!» Что сделает па­па? Скажет спросонья: «И ты умрешь, и я умру, и мама умрет...»-Но разве это помощь? Нужно принять его, поло­жить к себе на тело, «заземлить». Ребенок будет всхли­пывать, но постепенно успокоится».

Индивидуальные различия в восприятии смерти близких у детей очень сильны. Дети могут впадать в агрессию, проявлять беспокойство и начинать что-то требовать у взрослых. Другие же, наоборот, за­молкают и уходят в себя, так что мы никогда не зна­ем, что у них на уме. Детям трудно начать разговор о смерти самим. Они боятся получить подтвержде­ние своим ужасным страхам. Некоторые дети начи­нают «валять дурака», прикидываются «маленьки­ми», просят покормить их из ложечки или начина­ют грызть ногти, сосать пальцы, как младенцы.

Смерть родных — непосильная ноша для детей. Они часто воспринимают смерть как наказание. Ре­бята начинают тревожиться и переживать, не будет ли и их ждать тяжелая расплата за то, что они пло­хо едят, не чистят вовремя зубы, неаккуратно носят одежду и не слушают взрослых. В это время ребен­ку очень важно услышать подтверждение того, что ему ничего не грозит, что он нужен и что заботить­ся о нем не будут меньше, несмотря на утрату в се­мье. А между тем увещевания взрослых, попытки использовать ситуацию похорон в качестве устра­шения — одна из типичных психологических оши­бок взрослых: «Вот будешь себя плохо вести, и тебя заберут на небо!»

Дети остро переживают утрату. В глубине души они очень надеются, что смерть, такая жестокая и беспощадная, не коснется их.

Они что-то придума­ют, как-то извернутся в решающий момент и вый­дут победителями. Я считаю, что стремление детей сопротивляться смерти нужно поддерживать: «Нуж­но следить за своим здоровьем, тренироваться, и тогда целый ряд трудных ситуаций человеку удаст­ся избежать. Сильные, закаленные люди меньше бо­леют, позже стареют».

Психологи давно уже пришли к единому мне­нию о том, как развивается отношение к смерти у детей.

До 3 лет дети воспринимают смерть как некую условность. Герои сказок сражаются и гибнут, но плакать над книгами дети начинают только лет с 12. Маленькие же дети, даже если им довелось при­сутствовать на похоронах бабушки, могут спросить на следующий день: «А когда же бабушка вернет­ся?» — и повторять свой вопрос каждый день. Нуж­но набраться терпения и повторять ответ столько, сколько нужно, пока это событие совсем не уйдет в прошлое и не перестанет быть актуальным для ва­шего ребенка.

В 9 лет дети переживают смерть как нечто не­возможное, предельное, несправедливое, — испы­тывают панический страх и фантазируют на темы ухода из жизни. Иногда они представляют себя умершими, чтобы доказать близким, как невнима­тельны они были к ним. Фантазии о побегах и тра­гической кончине могут занимать ребенка. Ребенок уже знает или догадывается, что мертвые «не воз­вращаются», их «закапывают», поэтому и интересу­ется, не могло ли произойти ошибки? Что такое смерть? Вот ответы, которые предлагают мои колле­ги: «Люди перестают дышать, смотреть, пить, есть и думать», «Смерть — это самое сильное изменение в человеке, когда он уже перестает быть собой».

Дети также интересуются, хорошо ли быть чело­веком? Не дольше ли живут собаки, лошади, вороны, слоны? Их интересует, сколько собираются прожить мама и папа? А на ваш ответ «70 лет» они могут спро­сить: «А что нужно сделать, чтобы вы прожили 80?» Их восхищают рассказы о стариках, которые дожи­ли до 100— 115 лет. Признаться, они и меня восхища­ют. Когда я смотрю на 90-летнего актера Зельдина, играющего Дон Кихота, я переживаю внутреннюю эйфорию. А Сергей Михалков? А 90-летние русские балерины и манекенщицы, с которыми я встречалась в Париже на презентации книги «Красота в изгна­нии» Саши Васильева? Дети правы — есть такие секреты, которые продлевают человеку жизнь. Один из них — творчество.

Типичные ошибки родителей

♦ Говорить, что умерший только ушел, уехал, тяжело заболел и лежит в больнице. Ребенок будет ждать, спрашивать, куда он уехал и когда вернется. Почему он не звонит? Может, он рассердился и поэтому больше никогда не захочет вернуться? К тому же дети начнут воспринимать любое недомогание как возможную причину смерти че­ловека. А если использовать метафору сна («Он заснул вечным сном»), дети начнут бояться темноты и сна, па­никовать, когда их родители оставляют одних в кроватке. Некоторые дети обладают фантастическим по яркости воображением, и любой шорох или скрип двери может испугать их или напомнить о смерти.

♦ Стараться избегать всяких упоминаний об умершем, как будто его никогда и не было. Физический уход не со­провождается в жизни таким быстрым психологическим устранением человека. Наоборот, со временем образ родного человека становится еще ярче, ближе: мы по­мним все самое милое, дорогое нашему сердцу, начи­наем скучать и иногда разговариваем с человеком, ко­торого уже нет. Взрослые могут ходить на могилу, в цер­ковь или просто обсуждать свои переживания с друзья­ми. Ребенок тоже должен иметь возможность пережить утрату вместе с другими. Переживание горя относится к тем социальным навыкам, которые нам следует пере­дать детям. Именно в эти минуты люди чувствуют бли­зость и родство, поэтому семья должна сплачиваться в моменты утраты.

Можно рассмотреть семейные фотографии с ре­бенком, рассказать об умершем какую-нибудь исто­рию — просто интересную, смешную или грустную. Дети должны понимать и чувствовать, что как бы ни сложилась судьба человека, о нем помнят и тогда, когда он перестает участвовать в нашей жизни: «Дед рассказывал...», «Бабушка всегда в таких случаях говорила...» Совместные воспоминания — это не просто ритуал, это еще и способ формирования еди­ной идентичности семьи. Семья всегда поддержит, поможет пережить утрату и искренне порадуется вашему успеху. Традиции всегда подсказывают, как себя вести. Трудность заключается в том, что тради­ционный уклад большой семьи разрушается, и лю­ди, в том числе дети, все чаще оказываются один на один с самыми разными ситуациями.

Нужно ли сообщать ребенку, что смерть — это невосполнимая потеря, трагедия, а наше горе быва­ет безмерным?

Есть много способов, которые мы используем, чтобы утешить ребенка: «Теперь он на небе, смот­рит и радуется за нас». Смерть может служить ос­вобождением от наших земных обязательств — фактически говорим мы этой фразой. Но жизнь не такая страшная ноша, чтобы хотеть от нее осво­бодиться столь жестоким образом. Лучше сказать с горечью, но спокойно: «Нам будет ее не хватать. Я очень любила с ней разговаривать».

Ребенку, если его не взяли на похороны, нужно рассказать, что происходило там. Неизвестность и таинственность ритуала погребения могут пугать и тревожить детей.

Нужно ли брать ребенка на похороны, если ре­бенок сопротивляется и выражает страх? Если ваш ребенок чувствителен, конечно, нет.

Похороны — это не такое легкое событие, что­бы тренировать волю детей. Напротив, нужно дать понять ребенку, что к его страхам и опасениям вы готовы отнестись с вниманием. Одно дело — спо­койно рассказать, что происходило, другое дело — погрузить ребенка в продолжительный ритуал скор­би. Лучше возьмите ребенка в следующие дни на кладбище и поминки.

А главное, не забудьте поговорить о планах на завтра. Чтобы, уходя спать, ребенок не думал, что и завтра будет также страшно, как это было сего­дня. Посидите рядом с ним на кровати, погладьте по голове.

Мне кажется логичным завершить наш большой разговор о жизни самой таинственной темой — темой ее конечности. Чтобы ни случилось, малыш должен знать, что вы всегда будете рядом и сможе­те ему помочь.

Мы не всегда помним, как они нуждаются в нас и ждут от нас внимания и поддержки.

Глава 7

О жизни по телевизору

Как научить ребенка смотреть телевизор?

Чем телевидение Завораживает детей?

Как влияют телевизионные образы на детей?

С какого возраста детей можно оставлять у телевизора без присмотра взрослых?

Как установить детскую норму на просмотр телевизионных программ?

Где место телевизора в доме?

Что делать, если ребенку нравятся идиотские передачи?

Нужно ли детям смотреть телевизор утром?

Реклама против детей?

Как новостные программы влияют на детей?

А если по телевизору показывают любовные сцены?

Вредит ли телевидение здоровью детей?

Может, телевизор совсем Запретить?

Нужно ли говорить с детьми на «горячие» темы?

Мальчики и девочки смотрят ТВ-программы по-разному?

Какие каналы работают сегодня для детей?

В чем основные перекосы отечественного детского ТВ?

Компенсируют ли недостатки детского телевидения детские книги?

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: