Шкарван поправлялся, но наступала осень и ему нельзя было оставаться в Англии. Он бы не перенес сырой и туманной английской зимы. Было решено отправить его в Швейцарию, и я решил поехать с ним.

В августе мы выехали из Англии через Гарвич морем в Голландию. В Гааге на вокзале нас встретил Ван-дер-Вер. Мы остановились у него на квартире. Дома в Голландии, так же как и в Англии, разделяются на квартиры не горизонтально, как у нас, а вертикально, так что каждая квартира имеет свой ход с улицы, нижний, второй и третий этажи и крошечный задний дворик или садик. Такая же квартира была и у Ван-дер-Вера. В нижнем этаже была кухня, во втором его спальня, а в третьем он поместил нас. У Ван-дер-Вера была своя маленькая типография для печатания его журнала «Vrede» и писаний Толстого, в которой он работал вдвоем с женой без наемного труда. Он говорил, что готов лучше вдвое больше работать, чем иметь рабов.

Мы, никогда не знавшие Ван-дер-Вера, были встречены им и его женой, как самые близкие родные. Жили они очень скромно, терпя иногда нужду.

В то время, как мы приехали в Гаагу, там была выставка «Женского труда». Ван-дер-Вер воспользовался тем, что с ним в типографии работала его жена (они были бездетные), и для лучшего распространения своих идей перенес всю свою типографию на выставку. Там в машинном павильоне шнурами был отгорожен угол, в котором помещалась вся его типография: печатный станок, стол с набором, наборные кассы, маленький ножной станок для печатания карточек, конвертов и этикеток и брошировальный станок. Над всем этим красовался на стене огромный портрет Толстого. Так как каждое утро Ван-дер-Вер с женой отправлялся на целый день на выставку, где они и обедали, он предложил нам принять участие в его работе. Каждое утро после утреннего завтрака мы все шли на выставку, где и проводили весь день. Мы рады были заработать то гостеприимство, которое он оказал нам. Я надевал синюю блузу, печатал на ножном станке, брошировал, подкладывал листы

в большой печатный станок — всему этому меня научил Ван-дер-Вер, — и продавал проходящей публике брошюры. Каково было мое положение, когда ко мне обращались по-голландски! Но я горд был, что распространял «Царство божие» и другие писания Толстого. По вечерам я лез под машины, протирал их и смазывал.

В одно воскресенье Ван-дер-Вер должен был делать доклад на рабочем социал-демократическом собрании. Мы пошли с ним в огромный зал, который был переполнен рабочими. Конечно, я ни слова не понял из доклада и горячих прений, но с интересом наблюдал это многолюдное собрание. Шкарван потом смеялся надо мной, что будто бы я, привыкший к русскому режиму, боялся все время, что нагрянет полиция и мы все будем арестованы.

Из Гааги мы поехали через Кельн берегом Рейна в Швейцарию. В Кельне мы посетили собор, который произвел на нас необыкновенное впечатление. Я видел Вестминстерское аббатство, видел Собор богоматери в Париже, видел Миланский собор, видел собор Петра в Риме, но Кельнский собор произвел на меня самое большое впечатление. Когда мы вошли в него, то Шкарван воскликнул: «Им (молящимся тут) и бога не надо». В Швейцарии мы поселились в кантоне Во, наняв над Шебром комнату в горном шале. Из окон нашей комнаты видно было Женевское озеро с втекающей в него Роной, которая при лунном свете казалась серебряной ниткой.

Мы жили уединенно, Шкарван целые дни лежал на пледе, а я ходил убирать отаву с нашими хозяевами. Иногда я спускался к берегу Женевского озера. В Божи я познакомился с эмигрантом Лазаревым, который убеждал меня в несостоятельности толстовства и указывал на марксизм.

В конце сентября Чертковы переслали нам следующую выписку из письма Льва Николаевича:

«13 сентября 1898 года.

Обращаюсь к В[ладимиру] Григорьевичу], но пишу ко всем: Сереже*, о котором получил радостную телеграмму, и Ван-дер-Веру, который должен быть у вас, и Шкарвану, и Абрикосову, от которого получил письма (хорошие письма), на которые не знаю, куда отвечать ... Скажите Ван-дер-Веру, если он с вами, что я получил его прекрасное письмо и совершенно согласен с ним в том, что он сказал двум пасторам, и очень люблю его за его желание все оставить и итти по миру, проповедуя христианскую жизнь, но всегда боюсь за сознательную проповедь, иную, чем бессознательная проповедь своею жизнью. Шкарвану скажите, что его прекрасное письмо очень порадовало меня, что напишу ему, когда он мне даст свой адрес в Швейцарии, и что советую ему писать свои «признания». Он умеет заглядывать себе в душу, и у него твердая точка зрения, с которой интересно и важно заглядывать в нее. Милому Абрикосову тоже написал бы в ответ на его письмо и сделаю это, когда узнаю, где он. Если же будет случайно, передайте ему, что очень благодарен ему за выписку из письма его отца, которая до слез тронула меня»¹¹.

Д. А. Хилков из Англии поехал с духоборами-ходоками в Канаду, а Цецилия Владимировна с сыном Сашей, который родился в Англии, приехала в Швейцарию, и мы (она с детьми, Шкварван и я) поселились на берегу озера Маджиоре около Локарно на Mouti Trinita. Там жили несколько семей немцев, которые называли себя «Natur-menschen» (людьми природы). Они были вегетарианцы и старались вести жизнь ближе к природе. Один из них, Энгельман, сдавал комнаты, мы и поселились у него.

Жили мы очень скромно. Сами себе приготовляли пищу и сами себя обслуживали. «Natur-menschen» очень меня заинтересовали. Один из них жил далеко в горах; я пошел к нему. Это было целое восхождение. Жил он в хижине, сложенной из камней. Когда я пришел к нему, оказалось, что его жена только что родила. По своим убеждениям он отрицал всякую помощь при родах и принимал ребенка сам.

Другой Natur-mensch дошел до того, что питался одними плодами и каштанами и считал, что зимой люди должны впадать в спячку, как медведи, и потому старался все время спать в своей хибарке, которая была тесная и грязная, как медвежья берлога. Иногда он, весь обросший волосами, грязный и мрачный, выползал из своей берлоги и угрюмо шел собирать каштаны, которые валялись под каштановыми деревьями.

Я стал тяготиться той жизнью, которую вел, и меня стало тянуть в Россию. Отец был недоволен моею жизнью, о чем писал мне постоянно, советовал учиться, поступить в сельскохозяйственную школу, но не хотел, чтобы я возвращался в Россию, боясь за меня.

Весною 1899 г. Шкарван решил жениться на местной крестьянке — итальянке. А я возвращался в Россию. Чертковы вызвали меня телеграммой в Англию, прося исполнить важное поручение.

Июня я приехал в Перлей. Там была очень тяжелая атмосфера. Анна Константиновна выглядела хуже, чем раньше, и, увидя меня, заплакала и стала жаловаться мне, что ей очень тяжело и трудно. Все заботы об издательстве и о деньгах лежали на ней. Дом их был переполнен новыми для меня лицами. Для заведывания типографией выписан был из Голландии Ван-дер-Вер, который, ликвидировав свое дело в Гааге, приехал сюда к Чертковым и очень тяготился жизнью в новых условиях. Очевидно, он идеализировал живущих в Перлее, надеялся встретить здесь идеальную братскую жизнь и, не найдя того, что ожидал, был разочарован.

Из здравомыслящих колонистов в Перлее оставался один Хоне с семьей. Остальные же колонисты увлеклись новой идеей, которая состояла в том, что нельзя употреблять деньги, на том основании, что деньги выпускаются правительством и, употребляя их и покупая что-либо, мы неизбежно платим косвенные налоги и тем поддерживаем правительство. Колонисты дошли до того, что даже в руки не брали денег, и если кто-нибудь поручал им купить что-либо и давал на покупку деньги, то они отказывались, считая это противным своей совести.

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: