ТРУДНОСТИ ОДИНОЧНОГО ЛИДЕРСТВА

Урок № 11. Чем дольше вождь находится у власти, тем ниже темпы роста

Здравый смысл подсказывает, что стабильных режимов, в которых главные политические решения принимаются одним человеком, не бывает. Или, точнее, бывают, но они никак не могут обеспечить своим странам устойчивое экономическое развитие.

Однако дискуссия на эту тему возникла не на пустом месте. Десятки ученых бьются над тем, чтобы доказать экономические преимущества демократий над диктатурами. Одни указывают на Эфиопию Менгисту Хайле Мариама, Кубу Фиделя Кастро, Ирак Саддама Хусейна — уже приевшиеся примеры экономических провалов. Оппоненты, которых тоже немало, предъявляют южнокорейское и мексиканское чудеса, напоминают про быстрый рост Индонезии в первые десятилетия при Мохаммеде Сухарто и даже успех Чили записывают в свой актив. Несмотря на то, что экономический рост при социалистическом правительстве, сменившем Аугусто Пиночета, был как минимум в два раза выше, многие экономисты считают, что этому способствовали либеральные реформы диктатора.

Оценка результатов деятельности политического режима — не такая простая задача, как может показаться на первый взгляд. Даже если показатели экономического роста были впечатляющими, вдруг страна росла бы быстрее, если бы режим был другим? Даже чудеса Китая и Южной Кореи приходится сравнивать с годами, бесцельно прожитыми этими странами при других диктаторах.

Так как же устроены те диктатуры, которые обеспечивают экономическое процветание? Тим Бесли и Масахиро Кудамацу28 из Лондонской школы экономики решили прояснить этот вопрос. Теорию «успешной диктатуры» они построили, отталкиваясь от концепции «селектората», а для эмпирических исследований выбрали базу данных, в которых есть и показатели уровня жизни, и потребление, и политические параметры.

Что такое «селекторат»? Этот термин, введенный знаменитым нью-йоркским политологом Брюсом Буэно де Мескитой, обозначает группу людей — или даже целый социальный слой. Это те, кто сами не находятся у власти непосредственно, но определяют, кому именно у власти находиться. В совершенной демократии селекторат равен электорату, то есть миллионам избирателей. В абсолютной диктатуре это один человек, диктатор лично. В авторитарных режимах, промежуточных между демократией и тоталитаризмом, это может быть руководящая часть правящей партии или армейская верхушка.

Когда речь заходит об успешной диктатуре — быстром и устойчивом экономическом росте, подъеме образования и улучшении системы здравоохранения, — ключевым оказывается именно размер селектората. Дело не в поддержке населения. Подавляющее большинство современных диктаторов пользовалось значительной поддержкой, как минимум, в начале своего правления. Даже коммунистические правители, такие как Мао Цзэдун в Китае и Пол Пот в Камбодже, взявшие власть военным путем, опирались на массы. Временный успех отдельных диктатур связан прежде всего с формированием устойчивой политической структуры, обеспечивающей и эффективную смену руководства, и преемственность власти. Именно опыт авторитарных режимов дал возможность получить устойчивую статистическую закономерность — чем чаще меняется руководство страны, тем выше темпы экономического развития.

В нашей научной, чисто теоретической статье, написанной совместно с Дароном Асемоглу из Массачусетского технологического института и Георгием Егоровым из Северо-Западного университета в Чикаго, предлагалось такое объяснение29. В авторитарных режимах способность действующих лидеров оставаться у власти против интересов своих граждан довольно велика (популярным лидерам, как правило, нет необходимости подтасовывать выборы и разгонять демонстрации). Если экономическая ситуация в стране никак не меняется, то качество управления зависит от тех, кто в данный момент находится у власти. Случается, что и при авторитарном режиме на самом верху оказываются наиболее квалифицированные политики. Однако когда ситуация все же меняется — а это совершенно неизбежно, — то могут понадобиться лидеры с другими качествами. Демократии, в которых процедура смены руководителей страны проще и дешевле, чем в автократии, получают долгосрочное преимущество. В них почти исключен «застой».

Иногда для создания устойчивого и успешного авторитарного режима нужно, чтобы страна пережила гражданскую войну или что-то кровавое, но чуть менее масштабное — например, массовые репрессии. В Мексике создание Институционально-революционной партии, в течение пятидесяти лет позволявшей политическую конкуренцию только «изнутри», последовало за десятилетием кровавой гражданской войны. В Китае после тридцати лет ничтожного прозябания при грандиозной геополитической риторике Мао в 1970-х годах элита решительно отвергла организацию власти, при которой персональная судьба функционера — разменная монета в руках его патрона в Политбюро.

Так же решительно покончила с прежними методами борьбы за власть и элита КПСС пятьдесят лет назад. Начиная с середины 1950-х проигравший в «схватке бульдогов под ковром» уходил на пенсию, а не в пыточную камеру и не на расстрел. Между 1925 и 1952 годами только один член Политбюро, верховного органа власти, покинул руководство страны и умер своей смертью. Не считая тех, кто умер или покончил с собой на посту, все остальные были казнены, убиты или умерли в заключении. Только после смерти Сталина (и казни нескольких бывших руководителей) отставка перестала быть синонимом смерти. Впрочем, это не помогло. При всем отличии от романтических революционных лет советский режим так толком и не институционализировался. Произошедшая в середине 1980-х смена власти пришла с опозданием в десять лет, слишком поздно. В Китае же даже Дэн Сяопин, пришедший к власти после смерти Мао Цзэдуна, подчинялся коллегам по коммунистической партии: его ставленник ХуЯобан был вынужден уйти в отставку в 1988 году под давлением коллег по Политбюро.

Бесли и Кудамацу считают успешными диктатурами те, при которых темпы экономического роста были высокими в течение многих лет, стабильно улучшались показатели в области образования и здравоохранения. То есть гитлеровская Германия, где период быстрого роста продлился недолго, или ниязовский Туркменистан, где рост благосостояния сопровождался падением уровня школьного образования — закрытие школ и отмена предметов были частью государственной политики, — не вошли бы в список. А два хороших примера, не столь часто встречающиеся, как Китай и Южная Корея, выглядят так: Бразилия, 1965–1974 и Румыния 1948–1977 годов. Интересно, что в каждом из этих случаев диктатура менялась не на демократию, а на другой, куда менее успешный авторитарный режим.

В случае Румынии в 1977 году единоличную власть получил Николае Чаушеску, быстро расставивший на ключевые посты своих родственников. Закончилось все это 1989 годом и расстрелом бывшего диктатора после двух дней преследования и двухчасового суда — так велик был запас ненависти к нему и среди населения, и среди политической элиты. А ведь до 1977 года экономические успехи Румынии были впечатляющими. Стоило селекторату сузиться — и развитие замедлилось.

В Бразилии за 9 лет, с октября 1965-го по январь 1974-го, сменилось четыре президента. Хотя формально право назначать президента принадлежало парламенту, фактически селекторатом были вооруженные силы. Уходящий в 1967 году президент Умберту Кастелу Бранку, армейский ставленник, попытался выбрать себе преемника вопреки мнению широких слоев армейской элиты, но это оказалось невозможным. В 1969 году, когда у очередного диктатора, Артура да Коста-и-Силвы, случился удар, он был мгновенно заменен кандидатом, избранным солидарным решением селектората, а не вице-президентом, как предписывала конституция.

В Советском Союзе даже смертельно больных или утративших работоспособность вождей не сменяли. Селекторатом в конце 1970-х был вовсе не миллионный партийный аппарат, не десятки членов ЦК, вручивших власть Хрущеву в начале 1950-х, сохранивших ему ее в 1957-м и отнявших в 1964-м, и даже не Политбюро, а совсем узкая группа лиц. Неудивительно, что передача власти произошла не тогда, когда руководство перестало справляться, — это было заметно уже в середине 1970-х, — а когда страна уже свалилась в штопор экономической катастрофы. На десять лет позже, чем нужно.

Особое внимание Бесли и Кудамацу уделили тому, как действуют диктаторские режимы в периоды нефтяного изобилия. Широко распространена теория, что нефтяные доходы, позволяя диктаторам покупать поддержку населения, продлевают их пребывание у власти. Это отчасти верно, но и это — очередной аргумент в пользу того, что искусственное продление властных полномочий ведет к экономическим проблемам.

Согласно собственным словам Брюса Буэно де Мескиты, в 2005 году он консультировал российские власти — на самом высоком уровне — по важному вопросу: политическим перспективам курса на национализацию крупных промышленных предприятий. В отличие от своих более академических коллег этот профессор политологии — рекордсмен, между прочим, по количеству публикаций в American Political Science Review, самом престижном научном журнале по политологии в мире, — много занимается консультированием политиков по практическим вопросам. Тридцать лет назад ливийский диктатор Муамар Каддафи предложил ему миллион долларов за политический анализ последствий смерти египетского лидера Анвара Садата. (Как потом выяснилось, вопрос был совсем не праздным — вскоре Садат был убит группой военных во время парада.) Профессор, по его словам, отказался.

А знать политические последствия смерти диктаторов может быть важно. Бесли и Кудамацу рассматривают такой вопрос: как сказывается на экономических успехах страны внезапная смерть лидера? И снова в диктатурах разброс сильнее: иногда вслед за смертью следует резкое ускорение темпов экономического развития — так было после смерти Иосифа Сталина, Рафаэля Трухильо, Мао Цзэдуна — или снижение до нуля. Забегая вперед — работа Бена Джонса и Бена Олкена о последствиях неожиданных смертей политических лидеров обсуждается в следующей главе, — можно сказать, что радикальное изменение экономических показателей после такой смерти — лучшее подтверждение теории о «роли личности в истории». Бесли и Кудамацу приводят многочисленные примеры случаев того, что в диктатурах с устойчивым и достаточно широким селекторатом переход власти после покушения или инсульта у лидера был достаточно плавным.

Те диктаторы, которых никто не мог сменить — селекторат состоял из одного человека, — только мешали экономическому развитию своей страны. За пятьдесят лет люди чуть ли не во всех странах мира стали жить вдвое лучше — и только кубинцы сейчас живут так же, как в конце первой половины прошлого века, в последние годы правления Батисты. Стабильность режима Кастро, как и стабильность династии Кимов в Северной Корее, обернулась неспособностью обеспечить хоть какое-нибудь экономическое развитие. Однако о Кастро — или, точнее, о том, что ждет Кубу после его смерти, — разговор пойдет отдельно.

В 2001 году сотрудники ЦЭФИРа, центра прикладных исследований при Российской экономической школе, выпустили небольшую брошюру, в которой для России был намечен «мексиканский путь». Речь шла о том, что после децентрализации 1990-х это возможный способ государственного строительства для нашей страны. Неизвестно, прочел ли кто-то в правительстве эту брошюру, но удивительно, насколько точно следовало дальнейшее развитие событий мексиканскому сценарию. Только, в отличие от Мексики, централизация проходила вокруг администрации президента и крупнеиших россииских корпораций, а не вокруг партии. Так или иначе, сложившийся режим напоминает скорее авторитаризм с относительно широким селекторатом, чем демократию или «классическую» тоталитарную диктатуру. И значит, можно задать вопрос — соответствует нынешняя организация власти стандартам «успешной диктатуры» или нет?

Конечно, хорошо было бы точно знать: какой у нас «селекторат»? Если это — узкая группа, условно говоря, бывших и нынешних сотрудников органов безопасности, то «логика политического выживания» — так называется теория Буэно де Мескиты, которую развивают Бесли и Кудамацу, — подсказывает, что в течение многих лет у руля страны будут стоять одни и те же люди. А именно «силовархи», как назвал наших «олигархов в погонах» американский политолог Дэн Трейсман. Они будут держаться за власть до тех пор, пока вместе с режимом не сменится и селекторат.

Если же «группа Путина» — лишь одна из возможных, чью политическую судьбу определяет более широкий круг — чиновничий аппарат плюс крупный бизнес, то режим, возможно, просуществует десятилетия. Устойчивость его будет зависеть прежде всего от способности периодически сменять тех, кто находится у власти. Это вовсе не всегда проходит безболезненно, даже если сам переход обходится без крови — и наш Никита Хрущев, и китайский лидер Чжао Цзыян после отстранения от власти провели остаток жизни под домашним арестом. Так что интересно, как получится у нас на этот раз.

Урок № 12. В диктатуре смерть руководителя — хорошие новости. Во всяком случае, для экономики

Во времена президентства Франклина Делано Рузвельта, самого долгого в американской истории, рассказывали такой анекдот. Большой босс каждое утро покупает газету, смотрит на первую страницу и, не разворачивая, выбрасывает ее. Так происходит каждый день, пока продавец, наконец, не спрашивает: зачем он, собственно, покупает газету? «Я смотрю, нет ли некролога». — «Так некрологи печатаются в середине газеты, а не на первой странице — это все знают!» — восклицает продавец. «Не беспокойся, сынок, — отвечает капиталист, — тот, которого жду я, будет на первой».

Точно так же почти полвека читают кубинскую прессу эмигранты, живущие в США. И недавно у них появилась надежда скоро увидеть долгожданный некролог. 31 июля 2007 года десятки тысяч людей высыпали на улицы городов Флориды. Со слезами на глазах они передавали друг другу сообщение новостных агентств: Фидель Кастро, 47 лет бессменно возглавляющий Кубу, впервые передал власть над компартией, Революционной армией, Государственным советом и правительством острова своему младшему брату, 76-летнему Раулю. Пока объявлено о временной передаче власти, но многие полагают, что это навсегда и старик Фидель уже не вернется на свои многочисленные посты. Интернет-казино www.betcris.com принимало ставки на то, что Кастро появится на публике перед своим 80-летием 13 августа, в соотношении 13,5 к 1. (Представляете, сколько денег может заработать на этом рынке ближайшее окружение Фиделя?)

Пока кубинские эмигранты радовались, а гаванские газеты, не вдаваясь в подробности, сообщали, что Фидель идет на поправку, специалисты искали ответы на животрепещущие вопросы. Политологи по всему миру спорили, удастся ли братьям Кастро передать власть преемнику, а экономисты — откроет ли смерть диктатора дорогу к экономическому процветанию. Предварительные ответы: «нет, не удастся» и «да, откроет». Потому что неограниченная власть передается плохо. И потому что смена такой власти, как правило, благо для страны.

Экономисты долго не решались подступаться к чисто политическим темам. Однако оказалось, что вопросы, которые давно и успешно рассматриваются в экономической теории, — об устройстве, поведении и успехах фирм, — дают ясное представление о том, что можно ожидать от диктатора, пытающегося выбрать себе преемника, и о том, каковы будут последствия его смерти.

И в самом деле, именно здесь политика становится похожа на экономику. Тип управления предприятием вполне можно уподобить государственному строю: акционерное общество без контролирующих акционеров — демократии, а семейную фирму в собственности у ее основателя — монархии, причем монархии абсолютной. Абсолютная монархия — очень хороший государственный строй, но только при одном условии: если абсолютный монарх обладает абсолютной квалификацией и абсолютно предан своему делу.

В случае с коммерческой фирмой, долгое время управляемой ее основателем, ситуация чем-то напоминает монархию. Успех и рост этой фирмы — это гарантия того, что ее владелец и директор в одном лице находится на своем месте. Иначе он бы не выжил в конкурентной борьбе. Но ничто не вечно, и смена руководства компании столь же неизбежна, как и смена людей, находящихся у власти в стране. Как это происходит и в абсолютной монархии, чаще всего преемник управляющего семейным предприятием — его прямой потомок и наследник. Вот только способности к управлению, к сожалению, далеко не всегда передаются по наследству.

Наследники, конечно, бывают разные. Когда умер Конрад Хилтон, основатель и президент сети отелей Hilton, оказалось, что он завещал большую часть своего богатства на благотворительные цели. Его сын, Баррон Хилтон, оспорил завещание и после девяти лет борьбы добился контроля над наследством. Главным аргументом на суде было то, что всю свою жизнь он проработал над созданием сети Hilton.

У Джанни Аньелли, основателя и владельца итальянского FIAT, возникли серьезные проблемы с преемником. Единственный сын Аньелли Эдуардо не оправдал надежд отца: он гораздо больше увлекался мистикой и религией, не имел ни малейшего желания заниматься бизнесом и в конце концов покончил с собой, прыгнув с моста. Племянник Джованни, которого прочили в наследники, умер в 33 года от рака. Когда же умер и отец Джованни, младший брат основателя, клану пришлось призвать на помощь человека со стороны. Впрочем, вице-президентом и членом совета директоров FIAT трудится внук Джанни Аньелли: видимо, готовится перехватить бразды правления.

Итак, для компаний, контролируемых одной семьей, характерно назначение «преемника» из числа ее членов. Это кажется естественным: что может быть лучшей защитой собственности, чем непосредственное управление семейными активами? Другое дело, что среди родственников может не найтись людей, обладающих менеджерской квалификацией. Знаменитый канадский специалист по корпоративным финансам Рэндал Морк вместе с группой коллег изучал вопрос о том, насколько прибыль и капитализация «семейных предприятий» отличается от фирм, у которых нет контролирующего акционера, а также что происходит с этими показателями, когда руководство семейной компанией переходит к наследнику30.

Тут главная работа состоит не в сравнении показателей — это относительно просто, — а в сборе данных. Даже на самых открытых рынках создать полноценную базу данных о владельцах компаний — непростая задача. И тем не менее вывод вполне однозначен: семейные фирмы под руководством их основателей управляются хуже, чем аналогичные предприятия без контролирующих акционеров (и здесь тоже демократия оказывается более эффективной!), но лучше, чем такие же семейные фирмы, перешедшие к наследникам.

Экономисты неоднократно проверяли, как неожиданная смерть генерального директора фирмы влияет на ее показатели. Наиболее устойчивый результат выглядит так. Если СЕО был основателем фирмы или занимал пост руководителя очень долго, его внезапная кончина приводит к резкому росту котировок. Получается, что смерть засидевшегося в своем кресле основателя — хорошие новости для акционеров. Точно так же смерть диктатора — хорошие новости для его подданных.

Практика семейных фирм показывает, что «удачного» наследника подыскать трудно, а опыт передачи власти преемнику в диктатурах — что это практически невозможно. В первой половине XX века это удалось турецкому лидеру Кемалю Ататюрку, во второй — вождю Северной Кореи Ким Ир Сену и сирийскому лидеру Хафезу Асаду. И все?

У Иосифа Сталина, по мнению современных историков, было несколько попыток выбрать наследника31. Разговоры про преемника впервые пошли в 1946 году — их, по воспоминаниям окружения, поддерживал сам вождь. Точнее, речь шла о двух кандидатах. Алексей Кузнецов, бывший первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), стал секретарем ЦК — заместителем Сталина и, что не менее важно, куратором Министерств госбезопасности и внутренних дел. А председатель советского Госплана Николай Вознесенский стал первым заместителем Сталина в Совете министров.

Два года спустя расклад изменился: от сердечного приступа умер политический патрон Кузнецова и Вознесенского, «человек номер 2» в советском правительстве Андрей Жданов. На первые роли выдвинулись Георгий Маленков и Лаврентий Берия, а первые «преемники» были арестованы и убиты. В октябре 1952 года, за считаные месяцы до смерти, Сталин успел перетасовать «ближний круг» — в верховный орган партии попало совсем юное поколение политиков, среди которых были Михаил Суслов, Дмитрий Устинов и Леонид Брежнев, — а старую гвардию попытался отстранить. Но, как это нередко бывает с единоличными правителями, не успел.

За день до смерти Сталина — тиран умирал на даче в Кунцеве, а соратники уже вовсю делили власть в Кремле — «старикам», которые были у вершины власти уже двадцать лет (Молотову, Кагановичу и Микояну), удалось вернуть себе былое положение. Впрочем, самый большой успех выпал 5 марта 1953 года на долю «второго поколения» преемников — Маленкова и Берии. Первый стал премьер-министром, заняв тот пост, который занимал прежде Сталин, а второй возглавил силовое суперведомство, объединившее Министерства госбезопасности и внутренних дел.

Сталинские магнаты договорились о коллективном руководстве, но договоренность просуществовала недолго. Через четыре месяца после дележа портфелей был арестован, снят со своих постов и впоследствии расстрелян Берия, через два года сняли с должности премьера Маленкова, в июне 1957-го потеряли свои позиции Молотов и Каганович, а в 1958-м, после отставки следующего премьера, Николая Булганина, единоличным лидером стал Никита Хрущев.

Удивительно, что экономика страны развивалась в годы обострения политической конкуренции за пост первого лица гораздо быстрее, чем при сталинской «стабильности». Помогли цели, сформулированные главой правительства Маленковым, — развитие легкой промышленности и облегчение жизни колхозников, но дело было не только в этом. Ожесточенная борьба за власть на самом верху дала возможность миллионам людей вздохнуть спокойнее, освободив от некомпетентного и жестокого контроля сталинской эпохи. После того как Хрущев в конце концов консолидировал власть, тяжелая промышленность вернула утраченную было любовь руководства, и рост снова замедлился.

Пятнадцать лет спустя операция «преемник» провалилась и в Китае. Наследовать Великому кормчему Мао должен был генерал Линь Бяо, министр обороны и член Политбюро. Это было прямо написано в уставе компартии Китая, одобренном на съезде в 1969 году. А в 1973 году он, согласно официальной версии, предпринял неудачную попытку покушения на Мао и погиб вместе с семьей при попытке сбежать из страны.

Почти полная невозможность «престолонаследия» — свойство не только коммунистических режимов. У испанского генералиссимуса Франсиско Франко тоже был преемник — его давний соратник генерал Луис Карреро Бланко. В 1973 году Бланко сменил постаревшего диктатора на посту премьер-министра. Однако уже через шесть месяцев его убили террористы, и на первый план вышел наследник испанского престола Хуан Карлос, который в самом скором времени предал все, что было дорого покойному Франко, — ввел свободные выборы и поставил армию под гражданский контроль. Когда франкисты, поклонники «жесткой руки», попытались совершить военный переворот и отменить результаты выборов, которые передали власть в руки еще недавно нелегальной оппозиции (партии бывших диктаторов, как правило, плохо выступают на выборах после падения диктатуры), король твердо встал на защиту демократии.

Гарвардский профессор Хорхе Домингес, самый известный в США академический специалист по режиму Кастро и, возможно, реальный кандидат в президенты Кубы, если там когда-либо произойдут демократические выборы, вывел формулу успешной диктатуры32. Один из существенных ингредиентов — институт регулярной передачи власти. В Мексике на протяжении пятидесяти лет существовала однопартийная система, при которой уходящий президент имел большие возможности по выбору преемника после окончания шестилетнего срока, но не имел никаких шансов остаться у власти сам. В Китае бурные события после смерти Председателя Мао в 1976 году привели к власти Дэн Сяопина, который предпочел установить неформальные, но жесткие ограничения для тех, кто занимает ключевые государственные посты и сам подал пример, постепенно освободив все должности, которые занимал.

Правда, и у Дэна была неудача с преемником. Чжао Цзыян, уже ставший премьером и первым секретарем компартии, оказался не на той стороне баррикад на площади Тяньаньмэнь, где в 1989 году танки давили студентов, требовавших демократизации. После некоторых колебаний Дэн был вынужден поддержать тех членов Политбюро, которые выступали за жесткий курс по отношению к студентам, а преемнику пришлось отправиться под домашний арест до конца своих дней. Впрочем, эти потрясения не нарушили базовых принципов, на которых строится нынешний китайский режим. Поговаривали, что Цзян Цзэминь, занявший посты Дэна и Чжао, не хотел уходить в отставку в начале XXI века и освобождать дорогу новому поколению, но запущенный Дэном механизм преемственности оказался сильнее.

Фидель Кастро побил множество рекордов для политических деятелей — в Книгу рекордов Гиннесса вписана его самая длинная речь в истории ООН, — но ему не удалось построить устойчивую диктатуру с эффективным механизмом преемственности. Это хорошо видно по тому, что власть была передана стареющему и никогда не отличавшемуся особыми способностями младшему брату. Но главный показатель «неуспеха» — один из самых низких в мире темпов экономического развития. Опыт корпоративного сектора показывает, что смерть Кастро могла бы оказать положительное влияние на экономику. Изучение последствий смертей диктаторов это полностью подтверждает.

Гарвардские экономисты Бен Джонс и Бен Олкен попробовали оценить, насколько сильно изменяются темпы экономического роста после смерти лидера страны33. Оказывается, довольно сильно, если речь идет о диктатурах, где власть лидера не ограничена политическими партиями, средствами массовой информации или какими-то институтами. А в демократиях лидеры не играют практически никакой роли — их смерть не сказывается даже на уровне инфляции (смерть диктаторов сказывается, и очень существенно).

Джонс и Олкен смотрят только на те смерти, которые были вызваны естественными причинами — например, сердечным приступом — или произошли в результате несчастного случая. Почему нельзя включать в анализ убийства или насильственное отстранение от власти? Дело в том, что и покушения, и попытки переворота могут быть связаны с экономической ситуацией в стране напрямую. То есть рост начался после убийства диктатора не потому, что он умер, а, наоборот, он был убит из-за того, что являлся препятствием для экономического роста. Та же логика может действовать и в случае бескровной смены власти. Зависимость между экономическими спадами и вероятностью военного переворота — установленный факт34. То, что Джонс и Олкен рассматривают только те смерти, которые не связаны напрямую с экономической ситуацией, позволяет им получить оценку «роли личности в истории».

Помимо анализа большого массива данных за последние полвека Джонс и Олкен приводят примеры резких ускорений, которые следовали за смертями отдельных деятелей. Например, в период правления Мао средние темпы роста были около 2 процентов в год, а средние темпы роста с момента его смерти — почти в 3 раза выше — 5,9 процента! Средние темпы роста за 11 лет коммунистического правления Саморы Машела в Мозамбике составили -7,7 процента (это не опечатка — каждый год благосостояние мозамбикцев значительно ухудшалось), а после его смерти рост стал положительным. Смерть иранского лидера аятоллы Хомейни прекрасно видна на графике экономического роста Ирана: годы стагнации сменились годами быстрого развития.

В работе не обсуждаются специально последствия смерти Сталина для экономического роста — возможно, они показались авторам не столь красноречивыми, как в случаях Мао или Хомейни. Тем не менее они были существенными. По оценке историка экономики Ангуса Мэдиссона, в 1950–1953 годах ВВП надушу населения рос меньше чем на 2 процента в год, а в следующую трехлетку средний рост был в 3 раза выше (6 процентов). И это при том, что руководство страны претерпевало кардинальные изменения чуть ли не каждые полгода!

Урок № 13. Могущество СМИ сильно преувеличено

Существуют вопросы, на которые у каждого есть твердый, не подвергающийся никаким сомнениям ответ. Один из таких вопросов — кто определяет политику прессы? Кто платит, тот и определяет, говорит один. Нет, честные журналисты пишут только правду, немного невпопад отвечает другой.

Так на чем же строится политика СМИ? На стремлении работать на благо общества, снабжая людей необходимой им информацией? На желании получить прибыль побольше? И в том, и в другом случае им нужно добиться того, чтобы их читали или смотрели как можно больше людей. От объема аудитории зависит количество привлеченной рекламы, а значит, и прибыль. Что же пишут газеты и что показывают телеканалы, чтобы увеличить и удержать свою аудиторию: правду ли или то, чего хотят от них рекламодатели? Видимо, и то и другое.

Новости стоят очень дорого. Для крупного американского телеканала одна неделя репортажа из горячей точки обходится примерно в миллион долларов. Однако, пока есть спрос на ежечасные круглосуточные новости, эти издержки стоят того, чтобы их нести. Просто потому, что люди готовы платить за информацию о том, что происходит вокруг. При этом желательно информацию правдивую. Однако одно дело — однозначные факты, легко поддающиеся проверке (например, результаты вчерашнего матча «Манчестер Юнайтед» — «Ливерпуль»), — тут ни у кого нет сомнений, что такое правда. Когда же речь заходит о событиях, допускающих различные трактовки и толкования (скажем, об итогах войны в Афганистане), или о сведениях, которые трудно проверить («ежегодный объем коррупции в России достигает 300 миллиардов долларов»), то туту каждого свое мнение о том, «что есть истина». Это приводит к тому, что люди начинают выбирать те источники информации, чья интерпретация и подача фактов более всего соответствует их представлениям о правде.

Краткая история американского телевидения за последние 30 лет выглядит так. В 1980 году, после пятидесятилетнего доминирования трех общенациональных каналов во всем, что касалось информации и аналитики, была создана компания CNN — платный кабельный канал, на котором круглосуточно шли информационные выпуски и комментарии. Изначально аудитория состояла из наиболее «информационно жадных» индивидов — образованного истеблишмента побережий, университетской публики, культурной элиты. Само существование ежечасного и круглосуточного интереса к последним новостям свидетельствовало об уровне образования зрителя. Под стать аудитории канал был по-американски либеральным — ориентированным на толерантность и мультикультурность в социальных вопросах, открытым в отношении международных событий, «продемократическим» в политике. Иными словами, его позиция и манера отбора и подачи информации были «смещены влево» по сравнению с позицией среднего американца.

То, что для поборников чистоты журналистики было «либеральным смещением», для медиамагната Руперта Мэрдока стало настоящим окном возможностей. Если один канал показывает новости, которые следуют настроениям меньшинства, то можно создать и канал, который будет опираться на вкус большинства. Надо только правильно этот вкус уловить. Главой нового телеканала Мэрдок назначил Роджера Айлеса, который сделал себе имя в качестве политтехнолога, работая на популярных республиканских президентов Никсона и Рейгана. Как раз тех, за кого вряд ли бы проголосовал зритель CNN.

Через двадцать с лишним лет после своего основания телеканал Fox News доступен более чем 100 миллионам американцев, опережая CNN на 10 миллионов зрителей. Однако если спросить человека, не входящего в целевую группу канала, то окажется, что новости и комментарии и здесь сильно «смещены» относительно того, что представляется ему объективной и беспристрастной подачей информации. В итоге зрители CNN видят новости из Афганистана, которые сопровождаются скептическими комментариями тех, кто за 40 лет до этого противостоял войне во Вьетнаме, а аудитория канала Fox — гордо развевающийся американский флаг в уголке экрана.

Можно ли измерить такую эфемерную категорию, как «смещение» телеканала? Чикагские экономисты Мэтью Генцков и Джесси Шапиро обратились для этого к реальным данным35. Архив «2000 Local News Archive» содержит данные об информационном сопровождении президентских выборов (ежедневно с 17.00 до 23.35 в течение 30 дней, предшествовавших голосованию), состоявшихся 7 ноября 2000 года. База покрывает 74 станции в 58 из 60 крупнейших медиарынков в Америке. В частности, она содержит посекундные данные о количестве времени, которые провели на экране основные кандидаты — Буш и Гор. С помощью этих чисел Генцков и Шапиро конструируют «меру смещенности» — квадрат отклонения от 50-процентного идеала — и используют ее для выявления влияния конкурентности рынка на «средний уровень объективности».

Экономисты придумали немало теорий, объясняющих эффект ангажированности прессы. В теориях «первого поколения» обязательно присутствовал кто-то, кто предпочитал определенную подачу новостей. У Сэндхилла Муллаинатана и Андрея Шлейфера из Гарварда это были потребители, желающие читать такие версии событий, которые хорошо укладывались бы в их собственные представления36; у Дэвида Бэрона из Стэнфорда — сами журналисты, ведущие репортажи так, как это подсказывают их собственные взгляды и образование37; у Тима Беслии Андреа Прата38 из Лондонской школы экономики — члены правительства, которые, конечно, хотят видеть про себя только хорошие новости. Собственный взгляд на события может быть и у хозяев издания.

Однако исследование Генцкова и Шапиро показывает, что дело скорее не в собственных предпочтениях владельцев, журналистов и рекламодателей, а в бизнес-стратегиях изданий. Возможность ориентироваться на разные группы читателей-зрителей делает прессу «смещенной». Анализ данных показал, например, что появление одной независимой телестанции дает в среднем уменьшение смещения у тех компаний, что уже были на рынке, почти на треть. Ни журналисты, ни владельцы у издания не поменялись — пришлось, из-за возросшей конкуренции, менять позицию.

В следующей статье Генцков и Шапиро идут дальше в разработке методов оценки левого и правого «смещения». В речах конгрессменов они регистрируют наиболее характерные «республиканские» и «демократические» слова. Например, демократический политик никогда не назовет налог на наследство «налогом на смерть», а для республиканца это стандартное словосочетание. Неудивительно, что газеты с «республиканской» лексикой распространены куда больше в тех графствах, в которых много зарегистрированных республиканцев.

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: