ОСЛОЖНЕНИЯ «ГОЛЛАНДСКОЙ БОЛЕЗНИ»

Кроме «голландской болезни» у «ресурсного проклятия» есть и еще одна сторона. Та самая сытая «расслабленность», которая помешала советскому руководству провести экономические реформы в 60-х и которая сказалась к середине 80-х годов, когда цены на нефть и газ пошли вниз. Потому что ошибки правительств — большая опасность для «ресурсных стран».

В конце 1970-х Мексика получила неожиданные сверхдоходы от нефти. «Нефть — это то, что обеспечивает нашу независимость и компенсирует наши недостатки», — провозгласил президент, а правительство начало не просто тратить нефтедоллары, оно стало наращивать государственный долг, рассчитывая, видимо, что цены на нефть никогда уже не упадут. Только в одном 1981 году госдолг вырос в полтора раза, с 55 до 80 миллиардов долларов. В 1982 году цены упали, пришлось объявлять дефолт по долгам, резко девальвировать песо и национализировать банки, после чего президент, закончив свой срок, вынужден был покинуть страну. Следующему главе государства пришлось проводить болезненные реформы.

С другой стороны, такого кризиса, какой случился в Мексике, не произошло в той же Голландии или Норвегии. Последствия изменений цен на ресурсы зависят от развития и устойчивости экономических и политических институтов. Если они достаточно развиты — как в случае Норвегии, Великобритании, Голландии, — то дело ограничивается перекосом секторов и возможной стагнацией, если нет — как в Нигерии, — то кончается крупным кризисом и спадом производства.

Даже без особых исследований понятно, что в Норвегии хорошие институты, а в Нигерии — плохие. А вот как оценить Россию или Венесуэлу, находящихся в середине любого рейтинга? Институты, определяющие правила игры, по которым взаимодействуют экономические субъекты, — трудноуловимая субстанция. Законы — формальные институты — лишь часть реальных правил, по которым взаимодействуют субъекты экономики.

Если речь идет об обычаях и установлениях, которые меняются десятилетиями, а то и веками, — система права, традиции доверия в бизнесе, — то не очень понятно, как на них могут влиять быстро меняющиеся цены на природные ресурсы. Так что исследованию подлежит скорее то, что меняется быстро. А быстро меняются, например, такие политические институты, как демократические права и свободы. Колебания в уровне свободы слова и печати могут быть очень заметными. За последние тридцать лет наша страна прошла путь от полной цензуры до чуть ли не полной свободы и потом двинулась обратно, к значительному государственному вмешательству в дела прессы.

Тот же Томас Фридман в публицистической заметке «Первый закон нефтяной политики» вывел правило — чем выше цены на нефть, тем меньше свободы. Фридман не проводил сколь-нибудь серьезного анализа данных, а нарисовал очень простой график: мировые цены на нефть против индекса свободы для России. Политолог Майкл Росс, проведя значительно более тонкую работу с данными, выяснил, что чем меньше запасы природных ресурсов, тем больше шанс, что в стране установится демократический режим68. Это правило выполняется, даже если учесть многочисленные дополнительные факторы, включая принадлежность какой-то страны к региону, где преобладают диктатуры. В более богатых (читай — более развитых) странах отрицательное влияние и нефти, и других природных ресурсов менее заметно, чем в бедных. Ну и, наконец, помните, о чем мы говорили в главе про свободу прессы? В странах, в которых нет демократии и есть природные ресурсы, средства массовой информации в целом менее свободны, чем в таких же странах без ресурсов. Это мы знаем точно.

Урок № 22. Неравенство — не обязательно следствие экономического спада

Имущественное неравенство в России всегда представляется политической проблемой. Отвечая на вопросы социологов, люди говорят о негативном отношении к богатым, а на думских выборах 2003 года — последних свободных выборах нового времени — большинство избирателей проголосовало именно за те партии, которые выступали за перераспределение от богатых к бедным. Больше того, те же социологические опросы показывают, что у граждан есть довольно четкое — это не значит правильное! — представление о том, почему неравенство так велико. Значительное большинство считает, что все дело в незаконной приватизации и, следовательно, нынешнее распределение доходов несправедливо.

В этой логике есть очевидная неувязка — пусть исходное распределение было равномерным (оно не было, но пусть) и пусть потом собственность досталась гражданам неравномерно и несправедливо. Это бы объясняло имущественное неравенство и неравенство доходов, которые включают в себя доходы на капитал, но это ничего не говорило бы о неравенстве трудовых доходов. Это бы не объясняло разницы в зарплатах — платят-то не в зависимости от того, сколько у человека имущества, а в зависимости от того, насколько востребованы навыки, которыми он обладает. Такое неравенство приватизацией объяснить невозможно. Может быть, оно не так велико?

Велико. Экономисты из Российской экономической школы Сергей Гуриев и Андрей Рачинский оценили неравенство трудовых доходов жителей Москвы69. Для этого им пришлось воспользоваться базой данных о подоходном налоге москвичей за 2004 год. Оказалось, что уровень неравенства трудовых доходов очень высок. Возможно, он даже выше, чем уровень имущественного неравенства, которое оценить по налоговой базе данных, конечно, невозможно. Так в чем же дело?

Концентрация доходов в Москве практически такая же, как в Соединенных Штатах

К сожалению, профессиональных экономических исследований неравенства доходов в России практически не ведется. Собственно, даже неизвестно, каким образом Росстат получает те данные, которые он ежегодно публикует. Статья Гуриева и Рачинского, первая ласточка, лишь описывает неравенство, но мало помогает в поисках объяснений. Естественный способ — сравнить нашу страну с какой-нибудь, в которой, во-первых, похожий уровень неравенства, а во-вторых, эта область экономических исследований более развита. Бессмысленно сравнивать Россию со Швецией — там никогда не было такого расслоения; почти бессмысленно сравнивать Россию с Нигерией, потому что о нигерийском неравенстве известно еще меньше, чем о российском. Впрочем, нужная страна есть. Таблица показывает удивительное сходство: в пределах самых богатых 10 процентов населения Москва чрезвычайно похожа на Америку.

ДОЛЯ ДОХОДОВ, ПРИХОДЯЩИХСЯ НА РАЗНЫЕ ГРУППЫ НАСЕЛЕНИЯ

Так что там, в Америке? Еще в середине 50-х годов прошлого века Тед Соренсен, помощник сенатора от штата Массачусетс, периодически получал различные публикации местной торговой палаты. На титульном листе был приведен лозунг организации: «Большая волна поднимает все лодки». Эта фраза так понравилась Соренсену, что он включил ее в речь своего патрона, который к тому времени уже стал президентом США. В устах Джона Кеннеди она означала попросту, что экономический рост снимает все проблемы — и социальные, и политические. И на протяжении следующих десятилетий не было сомнений — когда экономика растет, все довольны. Однако на исходе пятого десятилетия постулат стал вызывать сомнения.

В самом успешном году первого десятилетия XXI века, 2004-м, американская экономика выросла на 4,2 процента. Это намного ниже, чем у лидеров мирового роста последнего десятилетия — Китая и Индии. Это ниже, чем у африканских стран, которые стали расти совсем недавно. Наконец, это намного ниже, чем у стран, которые еще пятнадцать лет назад были социалистическими. Однако это чуть ли не вдвое выше, чем рост в большинстве остальных развитых стран. И при этом опросы общественного мнения показывают, что большинство американцев считает, что их экономическое положение ухудшается. Казалось бы, чем может быть недоволен обычный американец в период относительно быстрого роста? Неравенством.

Доля 0,1 % самых богатых граждан в общих доходах населения

Когда профессор экономики объясняет студентам разницу между средним доходом и медианным, то есть доходом человека, который зарабатывает больше, чем половина граждан страны, он приводит такой пример. Представьте, что вы сидите в баре и вдруг в него входит Билл Гейтс, доходы которого составляют сотни миллионов в год. Средний доход присутствующих увеличивается в десятки раз, в то время как медианный — если в баре сидит больше одного человека, — конечно, практически не меняется. (В жестком российском варианте это звучит так: «После того как посадили Михаила Ходорковского, средний доход российского заключенного вырос на 10 миллионов».)

Это различие — между средним и медианным доходом — позволяет понять суть проблемы. Вместе с экономикой растет средний доход, однако если большая часть новых доходов достается все более узкой группе самых богатых, то медианный доход не меняется и может даже падать. Принстонский экономист Пол Кругман указывает на то, что медианная реальная заработная плата работника, не занимающего руководящих должностей в фирме, в середине первого десятилетия XXI века была ниже, чем тридцать лет назад, и это, похоже, долгосрочный тренд.

Томас Пикетти из французского CEPREMAP и Эммануэль Саез из Беркли, крупнейшие в мире специалисты по оценке долгосрочных трендов неравенства, использовали данные об уплате подоходного налога, чтобы изучить динамику неравенства доходов в США. (Изначально исследование покрывало период с 1913 по 1998 год, но текущая версия включает данные вплоть до 2004 года70.) И оказалось, что, действительно, расслоение в Америке стремительно увеличивается. При этом сильнее всего неравенство растет не там, где проходит граница между средним классом и бедными, а внутри верхней части среднего класса. Доход 10 процентов самых богатых американцев (в 1998 году это те, чьи доходы превышали 81 тысячу долларов в год), то есть как раз верхнего среднего класса, вырос за тридцать лет, но большая часть прироста досталась 1 верхнему проценту (230 тысяч долларов в год — это уже не средний класс), больше половины этого прироста досталось 0,1 процента (790 тысяч), а больше половины доставшегося 0,1 процента досталось 0,01 процента (минимум 3,6 миллиона). В 1970 году доход 0,01 процента самых богатых налогоплательщиков составлял 0,7 процента общего дохода. Через тридцать лет доход той же доли стал в четыре раза больше — почти 3 процента общего дохода. Иными словами, если в 1970 году самые богатые были в 70 раз богаче среднего, то в 1998-м в 300 раз!

Интересно, что глобальный тренд в последние два десятилетия противоположен американскому — неравенство между странами снижается71. Оно заметно снижается и внутри некоторых развитых стран72. Впрочем, есть экономисты, которые считают, что у неравенства есть положительные стороны.

В Америке спор о причинах нынешнего увеличения неравенства носит довольно изощренный характер. Есть две основные гипотезы — грубо говоря, «правая» и «левая». Большинство профессиональных экономистов не поддерживает ни одну из этих двух гипотез в чистом виде, разве что Пол Кругман занимает однозначную позицию. «Левая» гипотеза состоит в том, что резкий рост неравенства — оно вернулось практически к уровню 20-х годов — связан прежде всего с уменьшением роли профсоюзов, ослаблением контроля над менеджментом крупных фирм и снижением эффективной ставки налога для самых богатых (Пикетти и Саез показывают, что предельная эффективная ставка упала с 60 процентов в 1980 году до чуть более 30 процентов сегодня). Наиболее последовательные сторонники «левой» гипотезы считают глубинной причиной политический сдвиг вправо от достижений Нового курса Франклина Делано Рузвельта и Великого общества Линдона Джонсона. Правые, для которых имена Рузвельта и Джонсона вовсе не святы — они называют их «социалистами», — не согласны.

«Правая» гипотеза состоит в том, что увеличение неравенства связано главным образом с ростом разницы в доходах людей с разным уровнем образования. В глобализованной экономике производительность труда высокообразованных работников растет быстрее, чем производительность труда менее образованных. В частности — но не только — потому, что все большую роль играет способность работника взаимодействовать с клиентами и даже просто харизма. Более образованные сотрудники в среднем имеют преимущество и здесь. Это объясняет увеличивающееся расслоение не только между средним классом и бедными, но и внутри верхней части среднего класса. Наконец, менее образованным приходится конкурировать за рабочие места с дешевой рабочей силой Индии и Китая, что тоже снижает уровень оплаты труда.

Кстати, между двумя гипотезами можно найти логическую связь. Ослабление профсоюзов отчасти вызвано глобализацией. Компаниям стало легче торговаться с сотрудниками, когда у них появилась возможность перенести производство в Азию. Но не исключена и обратная зависимость. Теперь, когда кандидату от Демократической партии можно не быть заложником могущественных профсоюзов, компаниям стало гораздо легче заниматься аутсорсингом, а их руководству — назначать себе невероятные зарплаты. За последние 30 лет отношение доходов менеджеров к средней заработной плате выросло почти в 30 раз.

Так что обычный американец абсолютно прав, когда думает, что экономический рост последних двух десятилетий не поднимает его лодку, ведь медианный реальный доход практически не растет. Но если наш человек винит в своей маленькой зарплате олигархов, то американский — иммигрантов и корпорации, которые переносят производство в бедные страны. Интересно, что при этом и американцы, и россияне совершают одну и ту же ошибку, когда их спрашивают про конкретные меры борьбы с неравенством. А именно про прогрессивный налог на наследство.

Что лучше символизирует социальную справедливость, чем прогрессивный налог на наследство? Завещали тебе большой куш — будь добр, заплати с него более высокий процент. При таком раскладе распределение богатства в новом поколении будет более равномерным. Кажется, подавляющее большинство должно выступать за сохранение и увеличение налога. В Америке он не затрагивал почти 90 процентов населения, а в России практически все должны были платить его по очень низкой ставке 5 процентов. Однако в обеих странах то же самое большинство, которому этот налог был выгоден, недавно с воодушевлением поддержало его отмену. Так, может, зря экономисты так много думают о неравенстве?

Урок № 23. Низкая инфляция начала XXI века — следствие быстрого роста и устойчивости демократий

Это только кажется, что большинство экономических сюрпризов, то есть ситуаций, когда происходящее сильно отличается от прогноза, негативны. Все первые десять лет XXI века экономисты во всем мире ждали более высокого роста цен, чем оказывалось на деле. Ни макроэкономический кризис развивающихся стран в 1997–1998 годах, ни сначала выросший, а потом лопнувший интернет-пузырь, ни последовавшая американская рецессия, ни необычно высокие темпы роста по всему миру в последние годы не оказали существенного влияния на рост цен. Мировой финансовый кризис 2008–2009 годов еще сильнее замедлил этот рост — инфляция снизилась буквально повсеместно.

Когда корабль приходит в порт в назначенный срок, дело может быть в умении капитана, но, возможно, просто море было спокойным, а ветер попутным? Конечно, до 2008 года мировая экономика росла очень быстро. Однако быстрый рост сам по себе не является лекарством от инфляции. Впрочем, возможно, что он ее сдерживает через канал, который в хорошие экономические времена просто незаметен, — через политику. Жители быстрорастущих экономик не требуют от правительств немедленных усилий по борьбе с безработицей, и, значит, денежные власти имеют возможность делать то, что предписывает теория. Тем более что нынешняя политика центральных банков очень сильно завязана на доверии граждан. Они не просто должны верить тому, что говорят денежные власти, они еще и должны знать, что власти политические не станут вмешиваться в процесс.

Наиболее распространенное объяснение длительного периода низкой инфляции состояло в том, что центральные банки выучили уроки 70-х. Во-первых, забыта сама идея о том, что с помощью денежной политики можно повлиять на реальные переменные — занятость, выпуск, потребление в средне- или долгосрочной перспективе. Сейчас центральные банки отвечают только за изменение уровня цен. Во-вторых, они стали более независимыми от политиков. В-третьих, по сравнению с 70-ми центральные банки занимаются своим делом более ответственно. В XXI веке они реагируют на шоковые раздражители быстрее.

Например, в 2004 году политика денежных властей в мире была чрезвычайно экспансионистской: процентные ставки и в США, где ставки определяются Федеральной резервной системой (ФРС), и в Еврозоне, где за инфляцией смотрит Европейский центральный банк (ЕЦБ), были на рекордно низком уровне — 1 процент. Однако с тех пор центробанки действовали решительно: в 2006 году ставки, по которым можно занять у ЦБ, составляли 5,25 процента в США и 3,5 процента в Европе, а после начала мирового финансового кризиса в 2008 году снова упали практически до нуля.

Галоп цен остановлен и в Америке, и в Африке, и в Австралии

Вопрос о том, откуда берется инфляция, давно закрыт — она является результатом денежной политики. Точно так же не обсуждается вопрос: может ли денежная политика повлиять на реальные переменные — прежде всего занятость и потребление — в долгосрочной перспективе? Не может. Так было не всегда — до 70-х годов прошлого века правительства верили, что, печатая деньги, можно добиться не только краткосрочного увеличения занятости и выпуска, но и сохранять это увеличение в течение нескольких лет.

Это заблуждение играло не самую важную роль вплоть до окончания в 1973 году действия Бреттон-Вудской системы, фиксировавшей обменные курсы валют и, значит, ограничивающей возможности «печатного станка». Если обменный курс зафиксирован, то печатать деньги по своей воле невозможно — это будет либо менять курс, либо вымывать валютные резервы Центробанка. Но после 1973 года ограничение перестало действовать, и правительства стали вовсю эксплуатировать так называемую кривую Филлипса — зависимость между инфляцией и занятостью. Чем выше инфляция, тем выше занятость, подсказывала теория. Однако быстро растущие цены и продолжающаяся безработица показали, что этой зависимости больше нет. Устанавливая цены, фирмы ориентируются не на текущие показатели денежной политики, а на те, которых они ожидают.

Теория «естественного уровня» безработицы, разработанная независимо чикагским экономистом Милтоном Фридманом и Эдмундом Фелпсом из Йеля, помогла сформулировать урок. Денежная политика — например, снижение ставок дисконтирования — может оказывать продолжительное влияние на реальную экономику только тогда, когда экономика не находится в равновесии: потенциальный выпуск (при тех же условиях) превышает реальный. Еще более ценным был следующий вывод. Единственное, чем может и должен заниматься Центральный банк, — сдерживать инфляцию. Наконец, теория «межвременной несостоятельности денежной политики» Финна Кидланда и Эдварда Прескотта из Университета Карнеги-Меллона в США подтвердила то, что давно знали практики: для борьбы с инфляцией Центральный банк должен быть независимым от политических властей.

К середине 1980-х, устав от постоянного повышения цен, большинство стран последовало рекомендациям экономистов. И результаты оказались действительно впечатляющими. В развитых странах инфляция, которая двадцать лет назад составляла 9 процентов в год, в начале XXI века удерживается на уровне 2 процентов. Еще больше впечатляют достижения развивающихся стран: со среднего значения в 30 процентов в начале 1980-х инфляция упала до 6 процентов в 2000–2004 годах. В 1990–1994 годах средний уровень инфляции превышал 230 процентов в Латинской Америке и 360 процентов в бывших социалистических экономиках. Всего десять лет спустя средняя инфляция в обоих регионах не превышала 10 процентов. Если все дело в умениях центробанков и организации их работы — им есть чем похвастаться.

Следуя примеру Новой Зеландии, принявшей такую практику в 1990 году, многие страны начали использовать «прямое таргетирование инфляции», при котором заранее объявляется уровень инфляции, к которому стремится ЦБ, и потом ЦБ старается поддерживать именно такой уровень. Впрочем, даже главный энтузиаст таргетирования Ларе Свенссон из Принстона признает, что на практике центральные банки, придерживающиеся этой политики, следят также и за реальным выпуском — особенно если он ниже потенциального уровня73.

Основным инструментом политики Центробанка в случае инфляционного таргетирования является номинальная ставка процента и, конечно, прогноз. Центральный банк Новой Зеландии публикует предсказания инфляции с 1998 года, а с 2005-го ЦБ Норвегии стал публиковать трехгодичные прогнозы. Однако прогноз прогнозом, но банкиры предпочитают не давать клятвенных обещаний, ведь оптимальная политика может потребовать определенной коррекции курса. Так что перед каждым регулярным заседанием, на котором денежные власти решают, стоит ли менять процентную ставку, участники рынка пытаются угадать, какое будет принято решение. Было замечено, скажем, что перед каждым повышением ставок Европейским ЦБ его председатель Клод Трише употреблял слово «бдительность».

В развитых странах, где у денежных властей есть сложившаяся репутация, они могут слегка отклоняться от объявленных цифр, не боясь вызвать инфляционные ожидания, но для банкиров в развивающихся странах репутация намного важнее, чем некоторый разрыв между потенциальным и реальным выпуском. Если фирмы и люди сочтут, что Центральный банк недостаточно независим от политического давления — даже потенциально! — все пойдет насмарку. Самый современный метод экономической политики основан на прозрачности — от ЦБ требуются двух-трехлетние прогнозы ключевых параметров и четкое следование собственным прогнозам — и на доверии экономических субъектов74. Именно поэтому Россия не переходит к таргетированию инфляции: независимость Центрального банка, обеспеченная законодательно, не так очевидна на практике. При инфляционном таргетировании последствия того, что Центральный банк пожертвовал борьбой с инфляцией ради пожеланий популярного политического лидера, были бы особенно неприятными. Впрочем, угроза политического давления — не чисто российский феномен.

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: