Внутренняя деятельность Юстиниана. Бунт «Ника». Религиозная политика в Сирии, Симеон Столпник и его монастырь

При обозрении фактов, относящихся к внутренней деятельности Юстиниана, мы должны прежде всего выделить и подвергнуть оценке целый ряд государственных актов, законодательных и административных распоряжений, коими Юстиниан сводил счеты с старым строем, с теми воззрениями и настроениями, которые имели свои корни в античной культуре, в свободной философской и риторской школе и, наконец, в муниципальных городских вольностях. Этою, так сказать, отрицательной стороной внутренней деятельности лучше характеризуются воззрения Юстиниана на задачи управления подчиненной ему империей, чем теми положительными актами государственной деятельности, которые представляли лишь попытку к признанию новых форм государственной жизни, уже заявивших себя реальными фактами, но в общем не совсем ясно определившуюся систему.

В самом деле, нам легче понять настроение Юстиниана и руководивший его распоряжениями план, когда он издавал закон о закрытии философской языческой школы в Афинах. Точно так же можно усматривать известную систему в его суровых мерах против еретиков. Но не так ясна идея его громадных и дорого обошедшихся построек, равно как основная мысль его реформ по гражданской и военной администрации. Кроме того, теперь уже не может подлежать сомнению, что отрицательные и, если употребить нынешнее выражение, реакционные меры Юстиниана достигали цели, сопровождаясь определенными реальными, хотя и весьма тяжкими последствиями, между тем как положительные его распоряжения редко достигали тех результатов, на которые были рассчитаны, часто нуждались в переменах и поправках, а иногда оказывались прямо бесполезными или не достигавшими цели, как многие постройки с военной целью или административные преобразования. Система мероприятий против древних либеральных учреждений с особенной выразительностью отмечена в истории городских димов (δήμοι), в ограничении политических прав цирковых партий, в усилении власти городского епарха, в известном движении городского населения против Юстиниана, выразившемся в деле «Ника», и, наконец, в церковной политике. Указанными фактами займемся в настоящей главе

Много путаницы в историю Византии привнесло недоразумение по поводу термина δήμος. В классическом языке и в древней истории под этим термином разумеются административный округ, община и, наконец, народ. В средневековом языке димы стали быть понимаемы в значении партий цирка, factiones. Это повлияло на все построение идеи о городском населении и совершенно в превратном виде представило процесс средневековой городской жизни. Хотя у писателей термин дим и димы употребляется в смысле городского населения, а не в тесном значении партий цирка, как это встречаем у Константина Порфирородного, тем не менее, общая история димов получила в литературе одностороннюю постановку и неправильное освещение.

Происхождение партий цирка скрывается в глубокой древности, как и происхождение самого цирка или ипподрома, господствовавшая в византийской литературе традиция относила ко времени Ромула и устройство цирка, и начало цирковых партий. Названия партий цирка, игравших весьма важную роль в больших городах Византийской империи, где были устроены ипподромы, перенесены также из римского цирка, т.к. те же самые названия встречаем там со времени Цесаря и Августа. Хотя прасины, венеты, левки и русии известны были во всех городах, имевших ипподромы, тем не менее, происхождение и значение этих названий забыто было весьма рано. Уже в VI столетии нужно было прибегать к разным и довольно замысловатым комбинациям по объяснению приведенных названий цирковых партий. Согласно данному византийскими писателями объяснению, части цирка воспроизводят Солнечную систему и соответствуют четырем стихиям: земле, воде, огню и воздуху, а наименование четырех партий цирка или соответствует означенным четырем стихиям, или метафорически выражает их.

Где цирк – там и партии в том же числе и с теми же именами. Где партии – там борьба димов, политическая интрига, бунт и опасные для правительства притязания. Партии возникают сами собой в старых и новых городах, где правительство находит нужным пожаловать населению право иметь свой ипподром. Весьма вероятно, что это право имеет связь с наделением некоторых городов определенным городовым правом, подразумевающимся в византийских памятниках под выражением το δίκαιον της πόλεως. История этих партий обращала на себя внимание многих исследователей. По поводу цирковых партий в Риме и Константинополе против Рима и Византии предъявлены резкие и суровые обвинения. У Гиббона, Фридлендера и Рамбо в одинаковой степени выдержан порицательный тон по отношению к партиям цирка. И действительно, трудно было бы защищать эти партии, если бы не оставалось никаких сомнений в том, из каких элементов они слагались и какое отношение имели к политическому и административному строю городов. Но эти последние вопросы остались не вполне выясненными, хотя можно думать, что в организации цирковых партий принимали участие городские сословия, т.к. выражение τα μέρη равносильно выражению οι δήμοι и обозначает вообще население города, организованное по димам.

По многим сторонам изучения Византии до сих пор остаются руководящими воззрения, высказанные еще Гиббоном. По занимающему нас вопросу он говорит следующее{1}. Константинополь усвоил не добродетели древнего Рима, а его безрассудства, и те же самые партии, которые волновали цирк, стали с удвоенной яростью свирепствовать на ипподроме. В царствование Анастасия это народное неистовство усилилосьот религиозного рвения… Из столицы эта зараза распространилась по провинциям и городам Востока, и из созданного для забавы различия двух цветов возникли две сильные и непримиримые партии, потрясавшие слабую правительственную власть в самом основании. Народные распри, возникающие из‑за самых серьезных интересов или из‑за религиозных убеждений, едва ли бывают более упорны, чем эти пустые раздоры, нарушавшие семейное согласие, ссорившие братьев и друзей… Все законы божеские и человеческие попирались ногами… В Антиохии и Константинополе снова выступила на сцену демократия с свойственной ей разнузданностью, но без свойственной ей свободы, и поддержка которой‑либо партии сделалась необходимой для всякого кандидата, искавшего гражданской или церковной должности. Зеленым приписывали тайную привязанность к семейству, или к секте, Анастасия; голубые были преданы интересам православия{2}. Все это рассуждение, по меньшей мере, неосновательно. Если партии имели такое значение, что потрясали правительственную власть, если цирковые партии были носителями демократических принципов и были в состоянии давать преобладание той религиозной системе, за которую они высказывались, то ясно, что здесь историку предстоит иметь дело не просто с безрассудствами и с народным неистовством, а с каким‑то более важным фактором, который не случайно усвоен Константинополем из Рима и распространился затем по провинциям и городам Востока.

Внешняя история константинопольских цирковых партий, или – что будет ближе к терминологии источников – константинопольских димов, очень несложна. Димы наполняют своими бурными деяниями историю V и VI вв. С VII в. известия становятся реже, это служит указателем того, что димам нанесен был правительством сильный удар, после которого они не могли никогда оправиться. Для выяснения значения димов в истории Константинополя, равно как для решения вопроса об отношении партий цирка к городскому населению вообще наибольший интерес представляют те известия, которые рисуют димы во время их упадка и которые знакомят с мерами, принятыми к обузданию их правительством.

Лучший и обильнейший материал заключается в сочинении, приписываемом императору Константину Порфирородному, «De cerimoniis aulae Byzantinae»{3}. Здесь димы являются уже в весьма обветшалом виде, утратившими политическое значение. Но прежняя их роль, как пережиток, обнаруживается в символических действиях на парадных выходах и торжественных приемах византийских царей. Без участия димов не происходит ни одной важной церемонии при византийском дворе, почему составитель придворного устава, определяя занимаемое димами Место между придворными, военными и духовными чинами и описывая те действия, какие по уставу принадлежали димам, сообщает о них Множество драгоценных сведений.

Всматриваясь в роль димов по придворному уставу, нельзя не заметить, что хотя они и лишены политической силы, тем не менее являются действительными представителями и выразителями общественного мнения. По уставу положено говорить им славословия царю, и в X в., кроме славословий, действительно, ни в чем не выражается их роль, но ранее того димы могли гласно выражать и оппозиционное Правительству настроение. Кроме того, в уставе сохранились весьма любопытные черты по отношению к организации димов и более или менее ясные намеки на такие факты и отношения, которые касаются прежней их истории и которые для самого составителя устава были уже забытою стариной{4}.

Уже из известий Прокопия о возмущении «Ника» можно видеть, что он имеет в виду, говоря о диме, вообще население столицы, находящееся в известной организации и подчиненное епарху города{5}. И почти обычное явление, что «партии» затевают движения и смуты не по поводу частных дел, касающихся цирка, а по вопросам общественного или политического характера. Почти каждый раз в движениях дима кроется недовольство против правительства или, в частности, против епарха города.

Таким образом ясно, что в димах мы имеем явление бытовое, коренящееся в условиях организации восточных городов, а потому вопрос о прасинах и венетах не может быть рассмотрен с той точки зрения, на которой стоит Гиббон: «Константинополь усвоил не добродетели древнего Рима, а его безрассудства, и те же самые партии, которые волновали цирк, стали с удвоенной яростью свирепствовать в ипподроме». Византийские писатели указывают демократические тенденции в больших городах на Востоке, называют Антиохию очагом этих тенденций и прямо дают понять, что нападки дима направлены против органов правительственной власти в городах{6}. С другой стороны, правительство ведет борьбу с городскими димами как законодательным, так и административным путем, ограничивая права населения и расширяя полномочия епарха. Для Константинополя составляет эпоху в этом отношении период епарха Феодота при царе Иустине, «который обуздал константинопольскую димократию». Для Антиохии такое же значение имеет период Константина Тарсея при царе Анастасии, который дал Тарсею право казнить всякого, ибо димократическая партия прасинов в Антиохии возмутилась против власти{7}.

Для выяснения роли димов после Юстиниана весьма важны известия, по которым димоты как гражданский элемент назначаются в исключительных случаях на военную службу, наподобие ратников. Так, Маврикий, находясь в затруднении по случаю нападения аваров, назначил димы на службу при Длинных стенах; в другой раз тот же царь назначил бывшие у него в распоряжении войска для защиты Длинных стен, между тем как димы охраняли город; наконец по случаю возмущения в войсках поручает охрану города димам{8}.

Первый случай подобного зачисления городских обывателей в военную службу отмечен во время Юстиниана и записан у писателя Феофана. Известие Феофана имеет особенный интерес{9}. По случаю нападения аваров и славян, которые прорвались чрез Анастасиеву стену и угрожали самой столице, масса крестьянского населения ближайших деревень, забрав свое имущество, искала спасения в Константинополе. Юстиниан, по всей вероятности, зачислил этих пришлых людей в димы или приписал к димам и назначил их в службу на Длинные стены. После Юстиниана подобные случаи повторяются чаще, и Маврикий встретил в димах сильную оппозицию, которая обошлась ему весьма дорого.

Рядом с возложением на димы воинской повинности правительство постепенно стремилось к ограничению димов как гражданского элемента населения столицы посредством законодательных и административных мер. В этом отношении димы подчиняются ведомству епарха города, власть которого столько же расширяется, сколько уменьшается авторитет димарха.

На основании представленных здесь наблюдений по истории константинопольских димов, мы приходим к заключению, что отождествлением дима с партией цирка допускается некоторая неправильность в толковании текстов. Эта неправильность, не бросающаяся в глаза при разборе одного или небольшого числа мест, становится слишком заметной, если подвергнуть анализу известия о димах писателей, разделенных один от другого значительным пространством времени. Дело не ограничивается здесь неточностями филологического характера, но влияет на постановку вопроса об истории городского сословия, об отношении правительственной власти к городским учреждениям, о военном устройстве и т. п. Если мы сведем историю димов к истории цирковых партий, то, по меньшей мере, должны будем оставить без объяснения гражданские димы и с недоумением читать о димократах и димархах, обязательно участвующих в придворных церемониях. Мы думаем, что постановка вопроса о цирковых партиях заслонила историю городских населений.

Борьба правительства с городскими вольностями выразилась в Константинополе в известном деле «Ника», которое разыгралось на городском ипподроме. Константинопольский ипподром, начатый постройкой при Септимии Севере, окончен при Константине Великом, которому принадлежит вообще украшение новой столицы художественными памятниками и дорогими постройками. Ипподром, место которого и доныне может быть наблюдаемо поблизости св. Софии на площади Атмейдан, составлял четырехугольник в 75 метров ширины и 300 метров длины, украшенный скульптурными произведениями лучших греческих мастеров, собранными со всей Греции. Но главная притягательная сила ипподрома была, впрочем, не в художественных его памятниках, а в зрелищах, которыми правительство увеселяло граждан столичного города, и в свободе, какая установилась в ипподроме для выражения мыслей по поводу политических событий и столичных новостей. Ипподром представлял единственную арену, за отсутствием печатного станка, для громкого выражения общественного мнения, которое иногда имело обязательную силу для правительства. Здесь обсуждались общественные дела, здесь константинопольское население выражало до известной степени свое участие в политических делах.

В то время, как древние политические учреждения, посредством которых народ выражал свои державные права, постепенно приходили в упадок, не будучи в состоянии уживаться с монархическими принципами римских императоров, городской ипподром продолжал еще оставаться ареной, где свободное мнение могло высказываться безнаказанно. В этом отношении весьма любопытно и то, что обычное словоупотребление удержало за партиями цирка (τα μέρη) старый термин, которым обозначался народ, или община, или административный округ (οί δήμοι). Очень важны также указания на представительство Димов в официальной жизни государства и в придворном этикете. На первом месте стояли димократы, коих было два: димократы венетов и прасинов, оба они назначались царем из высших военных чинов с чином протоспафария. Рядом с димократом в представительстве димов участвует димарх. Димархов также было два: прасинов и венетов, тот и другой соединяли с представительством своего дима также дим левков или русиев.

Итак, в цирке и цирковых партиях намечаются следы представительства общественных классов, и в движениях и смутах, обнаруживающихся на ипподроме, по большей части, таятся причины не частного характера партий цирка, а общего политического свойства, объясняющиеся недовольством народа и счетами его с правительством. От времени Маврикия сохранилось указание, что цирковая партия прасинов считала в своем составе 1500 членов, венеты же – только 900. Между тем в движениях партий принимают участие десятки тысяч человек.

Весьма любопытно, однако, заметить, что политическая борьба на ипподроме не развилась в занимающее нас время в строгую и последовательно проводимую политическую систему; византийское государство не представляет нам политических партий ни древнего, ни нового времени. Народ политиканствовал на ипподроме, высказывал порицание и царю и министрам, иногда издевался над неудачной политикой, но не организовался в политические партии в собственном смысле ж не содействовал к утверждению определенного направления или программы в смысле национальной политики, религиозных мнений, отношений к иностранцам и т. п. Можно бы отсюда сделать заключение, что в VI в. политический гений отлетел уже от эллинской нации, которая по намерениям правительства становилась более и более господствующим элементом в империи.

Император Юстиниан любил цирковые представления и много содействовал к роскошной обстановке даваемых народу зрелищ. Кроме того, никто из его предшественников не становился в такой степени приверженцем одной партии и не выражал так явно к ней своего расположения, как Юстиниан по отношению к партии венетов. Это не могло не затронуть соперников венетов, прасинов, и не возбудить между ними вражды, которая не ограничилась стенами цирка, но обнаружилась на городских улицах в ночных побоищах и грабежах. Общественный интерес борьба партий возбудила потому, что в обществе были серьезные причины к недовольству правительством. Новая династия, вступившая на престол весьма недавно, весьма резко выступила в церковном вопросе и вооружила против себя громадное число подданных суровыми мерами против монофизитов. Независимо от того, в высшем классе служилого сословия было значительное число приверженцев старой династии, которые возлагали свои надежды на племянников Анастасия, Ипатия и Помпея. Юстиниан сознательно поддерживал партию венетов, надеясь держать таким образом равновесие между политическими организациями в городе. Пока венеты и прасины взаимно ослабляли себя борьбой, непопулярные министры Юстиниана, и наиболее между ними жестокий Иоанн Каппадокиец, могли спокойно оставаться на своих местах.

Знаменитый константинопольский бунт «Ника» происходил в начале 532 г., т.е. через три года по вступлении Юстиниана на престол. Это народное возмущение служит весьма резким показателем характера Юстиниана и, вместе с тем, дает ключ к пониманию его административной и финансовой системы. Юстиниан, утверждая господство новой династии, опирался, главным образом, на национальное духовенство и наемное войско. Цирковая партия венетов, думают, была ему близка потому, что царица Феодора в юные годы принадлежала к ней и не порывала с ней сношений на троне; но т.к. в возмущении «Ника» приняли участие и венеты, и прасины, то следует полагать, что коренная причина возмущения лежала, собственно, не в партиях. Хотя нелегко наметить эти причины, т.к. события следовали с удивительной быстротой, но о них можно догадываться по следующим фактам, отмеченным у Прокопия, современника событий.

13 января прасины выражали в ипподроме жалобу на притеснения, испытываемые от правительства, и называли царского спафария и кувикулария Калоподия как наиболее жестокого человека. Тогда между царским вестником и представителем партии прасинов начался живой обмен упреков и резких обвинений, в котором приняли участие венеты., Спор продолжался и вне ипподрома выразился в уличных беспорядках! и враждебных схватках между приверженцами венетов и прасинов. Во главе правительства стояли тогда префект претории Иоанн Каппадокиец, наиболее влиятельный министр и правая рука Юстиниана, изобретатель новых налогов и беспощадный вымогатель податных сборов, человек без образования и чести. За ним стоял квестор священного дворца и министр юстиции, знаменитый Трибониан, который поставлен был во главе законодательных работ времени Юстиниана; это был по образованию самый крупный человек времени, но ради наживы он жертвовал всем, не затрудняясь толковать закон вкривь и вкось и применять статьи не в пользу правой стороны, а в пользу той, которая предложила взятку. Полицейская власть находилась в руках префекта города Евдемия, который своими строгими мерами против виновников уличных беспорядков еще сильней возбудил народные страсти. Именно: семеро из захваченных полицией были присуждены к смертной казни, четверо – к обезглавлению, трое – к виселице.

По неискусству палача веревка дважды обрывалась, и повешенные падали в приготовленный ров еще живыми. На толпу это произвело большое впечатление, многие увидели в этом знамение в пользу осужденных. Монахи из монастыря св. Конона взяли под свою защиту двух осужденных, чудесным случаем спасшихся от виселицы, и отправили их в церковь св. Лаврентия, пользовавшуюся правом убежища. Тогда же венеты и прасины, соединенные общим чувством вражды к префекту города, дали клятву идти открыто против правительства и силой добывать нарушенные их права; при этом произнесено было слово «ника» (побеждай), сделавшееся паролем для всего последующего движения. От 14 до 18 января Константинополь был театром страшных сцен насилия и грабежа. Правительство совершенно растерялось и, по‑видимому, не имело средств к усмирению мятежа. Бунтовщики сделались хозяевами Положения, провозгласили другого императора и, выпустив из темниц содержавшихся там преступников, начали возбуждать мирное население Насильственными действиями. В городе начались пожары, истребившие Лучшие здания. Так, тогда сгорели: храм св. Софии, бани Зевксиппа и царские дворцы, находившиеся поблизости, равно портики и роскошные дома богатых граждан от ипподрома до площади Константина.

Юстиниан находился в отчаянном положении и не знал, где искать спасения. На пятый день мятежа был избран новый царь в лице Ипатия, племянника Анастасия; среди мятежников стал обсуждаться вопрос о том, как удобней захватить Юстиниана.

Но скоро наступил поворот в положении дел. У Прокопия, сохранившего весьма живые черты из этого критического для Юстиниана и Феодоры времени, приводится, между прочим, следующая сцена: У царя происходило совещание: что лучше делать, оставаться ли тут, или бежать на судах. Много говорено было в пользу того и другого мнения. Наконец, царица Феодора сказала: «Лишним было бы теперь, кажется, рассуждать о том, что женщине неприлично быть отважною между мужчинами, когда другие находятся в нерешимости, что им делать или чего не делать. По моему мнению, бегство теперь больше, чем когда‑нибудь, для нас невыгодно, хотя бы оно и вело к спасению. Тому, кто пришел на свет, нельзя не умереть; но тому, кто однажды царствовал, скитаться изгнанником невыносимо. Не дай Бог мне лишиться этой багряницы и дожить до того дня, в который встречающиеся со мной не будут приветствовать меня царицею. Итак, государь, если хочешь спасти себя бегством, это нетрудно. У нас много денег, вот море, вот суда. Но смотри, чтобы после, когда ты будешь спасен, не пришлось тебе когда‑нибудь предпочитать смерть такому спасению. Нравится мне старинное слово, что царская власть – прекрасный саван»{10}.

Взвесив все обстоятельства и приняв в соображение материальные средства, какими можно было в данное время располагать, царь пришел к заключению, что если нельзя положиться на константинопольский гарнизон и на царскую гвардию, которая в настоящее время находилась в выжидательном положении и могла перейти на ту сторону, где окажется победа, то, с другой стороны, можно было воспользоваться значительной военной дружиной Велисария, который недавно возвратился из Персии и имел при себе испытанный и верный отряд, не причастный к борьбе константинопольских партий, и, кроме того, как раз в это время находился в столице Мунд, вождь варварского происхождения, командовавший германским наемным отрядом и преданный императору. По словам историка Малалы, это был гроза варваров, уничтоживший их в громадном числе на Балканском полуострове{11}. Этим двум лицам было поручено, не стесняясь средствами, усмирить восстание и положить конец ненормальному положению дел.

Между тем в городе события шли своим чередом. Ипатий был приведен в цирк, занял царское место и принимал приветствия и восхваления от громадной толпы, собравшейся на это зрелище. Никому не приходило в голову принять меры предосторожности; напротив, распространяемы были слухи о том, что дело приверженцев нового царя выиграно, и что Юстиниан бежал в Азию. В это время к бунтовщикам был подослан евнух Нарсес с целью завязать переговоры с венетами, а Велисарий и Мунд с небольшими, но преданными и хорошо вооруженными и дисциплинированными отрядами подошли к ипподрому и захватили врасплох толпу безоружных и не ожидавших нападения бунтовщиков. У Прокопия картина передана в следующем освещении: «С великими усилиями и не без больших опасностей, пробираясь по развалинам и полусгоревшим местам, Велисарий вступил в ристалище и, став у портика венетского, что на правой стороне от царского седалища, сперва хотел устремиться на самого Ипатия; но как тут есть малые ворота, которые тогда были заперты и охраняемы снутри воинами Ипатия… то он рассудил лучше напасть на народ, на это бесчисленное множество стоявших в ипподроме людей, в большом беспорядке толкавшихся. Он обнажил меч, велел воинам своим следовать его примеру и с криком ринулся в середину смешанного скопища. Народ, не составлявший строя, видя, что покрытые латами воины, заслужившие великую славу храбростью и опытностью, поражали всех без пощады, предался бегству. Поднялся громкий крик. Находившийся недалеко оттуда Мунд, человек смелый и предприимчивый, хотел принять участие в деле, но в настоящем положении не знал, что ему делать. Догадавшись, наконец, что Велисарий уже действует, он вторгся в ипподром тем входом, который называется „мертвым“. Тогда Ипатиевы мятежники, поражаемые с двух сторон, были истребляемы. Победа была полная, убито великое множество народа. Полагают, что тогда погибло более 30 тысяч человек. Ипатий и Помпеи были схвачены и убиты, имущество их, а равно и других сенаторов, к ним приставших, отписано в казну».

Результаты так решительно потушенного восстания были разнообразны и отразились как в общественной, так и в частной жизни. Не говоря уже о том, что 19 января 532 г. в цирке погибли многие члены служилой аристократии, которые, принадлежа к сенаторскому сословию, могли представлять оппозицию правительству Юстиниана, нужно принять, что победой над бунтовщиками Юстиниан положил предел притязаниям городских сословий и резко обозначил начало новой эры в истории средневековой империи – начало императорского абсолютизма. С этой точки зрения восстание «Ника» с беспримерным числом погибших в ипподроме составляет, бесспорно, знаменательное историческое событие{12}.

В связи с изложенными фактами следует рассматривать распоряжение Юстиниана против философских школ, относящееся ко второму году его царствования (529). В консульство Декия, говорится в истории Малалы, царь отправил в Афины эдикт, «которым запрещалось преподавание философии и толкование римского права»{13}. Это весьма краткое сообщение должно быть сопоставлено с известием Феофана, относящимся к тому же году, по которому «Юстиниан начал большое преследование еллинов и всяческой ереси»{14}. т.к. политика этого царя с первых же лет по вступлении на престол пропитана была религиозной нетерпимостью и борьбой с остатками язычества, которое начинало в обычном представлении сливаться с еллинством, то мы имеем полное основание рассматривать эдикт 529 г. именно с точки зрения культурной истории времени. Афинская катастрофа была отголоском общей внутренней политики, начавшей преследования против религиозных и нравственных убеждений и подвергавшей описи в казну имуществ обвиненных в неправоверии лиц. «И было сильное смущение, – говорит Феофан, – и издан был эдикт, которым лишались политических прав те, кто придерживался еллинских воззрений и еретических верований. Снисхождение давалось лишь таким, которые в трехмесячный срок заявляли о своем правоверии». Эти суровые законы вызвали эмиграцию из империи знатных лиц, бегство в недоступные места тех, кто не мог бежать за границу, казни и отнятие имуществ.

Т.к. строго консервативная политика Юстиниана в общем должна быть оцениваема с точки зрения религиозной, то здесь будет уместно рассмотреть вопрос об остатках язычества. Действительно, несмотря на энергичные меры, принятые преемниками Константина против приверженцев старого культа, он держался еще во многих местах, хотя уже Феодосии II высказывал мнение, что язычников в империи больше нет. В особенности в восточных областях империи языческие верования продолжали держаться и в VI в. Даже в Египте, где было такое множество монастырей, и где язычники испытывали слишком много притеснений от ревностных христиан, среди многолюдной и просвещенной Александрии, в школах знаменитых учителей философии и риторики держалось еще неоплатоновское учение, которым была подогрета языческая религия. В Верхнем Египте, на острове Элефантине, был знаменитый храм Изиды в Филе, святилище которой пользовалось широкой известностью среди обитателей пустыни. Уже в 543 г. сюда была направлена военная экспедиция под предводительством Нарсеса, которая имела целью разорить святилище Изиды и уничтожить храм Филе. Колоссальная постройка выдержала, однако, военный натиск и до сих пор продолжает изумлять путешественников своими художественными подробностями, рельефами и колоннами. Филе затоплен в настоящее время нильскими водами, и ему нанесен конечный удар не греками, а англичанами, нынешними хозяевами страны. Этот замечательный памятник, к которому теперь подходят на лодке, любопытен по весьма резко выступающим в нем следам христианского культа. Такова ниша с византийским орнаментом и крестом VI в. с расширяющимися в конце лопастями и с лапками, так характерными для Сирии того же времени Очевидно, была здесь устроена после экспедиции Нарсеса церковь, и на колонне сохранилась надпись, увековечившая имя христианского ревнителя. Это был епископ Феодор, которому принадлежит значительная заслуга в деле распространения христианства у первых порогов Нила.

Но нигде древние культурные и вместе антихристианские предания не держались так настойчиво, как в столице эллинизма, в Афинах. Хотя к VI в. Афины лишились наиболее блестящих своих памятников, частью уничтоженных, частью перевезенных в Константинополь, но древний Акрополь со своими храмами продолжал еще будить старые воспоминания, и философские школы привлекали еще в Афины слушателей со всех концов империи. Само византийское правительство как будто остерегалось принимать в Афинах такие же решительные меры, как в других городах. Но время делало свое, и в VI в. даже на Акрополе появляются христианские храмы, Богородица сменяет Афину в Парфеноне и святилище Ерехфея. Что касается философских школ, то после смерти Прокла в 485 г. не видим более в Афинах крупного представителя в этой области. Преемники его в преподавании философии были большею частью иностранцы из Сирии, Лидии и Финикии, и самое философское мышление их ограничивалось формальной стороной и не шло далее толкований на места старых философов. Изящная легенда сообщает об этом следующее. Последнему известному неоплатонику Проклу раз явилась во сне Афина и объявила, что ей более нет места на Акрополе и что она избирает для своего обитания его жилище. Сказание любопытно и в том отношении, что устанавливает тесную связь между языческим культом и древней философией; низверженная с престола Афина продолжает пользоваться уважением в доме философа.

Таким образом, эдикт Юстиниана, запрещающий преподавание философии в Афинах в 529 г., был естественным применением его системы, направленной к установлению религиозного единства. Точно так же и ряд мероприятий, направленных к конфискации имуществ, приписанных к философской кафедре, и лишение философов права оставаться в Афинах – должен быть рассматриваем как логическое последствие политики Юстиниана. Этот акт отмечает собой поворотный пункт в занимающей нас истории, здесь несомненна смена идей и настроений, здесь классические и греко‑римские воззрения уступают место византийскому складу идей{15}. «С этого времени Афины переходят в ранг маленького провинциального города, который в течение многих веков будет прозябать в неизвестности и которым не будет более интересоваться Юстиниан, разве только ограничит занимаемую им площадь и даст ему несколько укреплений. В Греции, обедневшей вследствие землетрясений и наводнений, истощенной поборами, разграбленной варварскими нападениями, еллинизм погиб быстро… слово еллин делается синонимом язычника, слово грек становится выражением оскорбительным или презрительным. Христианский Константинополь становится центром христианской культуры»{16}.

На Востоке самым многолюдным, богатым и просвещенным городом была Антиохия. Выстроенная на берегу Оронта, она имела важное торговое и военное значение вследствие близости от моря; этот город пользовался вниманием римских императоров и широко распространял свои улицы и предместья по склонам горы и по долине. По населенности он был вторым городом империи, а по богатству, роскоши городских обитателей и по красоте городских зданий не уступал самой столице. Сенат и городские димы отстояли свои привилегии во время Юлиана и вызвали его едкую и насмешливую критику над нравами Антиохии в составленном самим Юлианом произведении «Мисопогон»; хотя языческие нравы уступили место христианству, но около древнего святилища Аполлона в предместье Дафна долго еще собирались для тайных жертвоприношений приверженцы старого культа. В V и VI вв. Антиохия пользовалась еще прежней славой как административный центр для губернатора Сирии и как кафедра антиохийского патриарха. Христианские императоры оказывали ей исключительное внимание; о построенной Константином Великой церкви, сгоревшей в царствование Юстина, рассказывается, что равной ей не было во всей империи{17}.

Торговля Антиохии была обширная, от нее шел караванный путь в Персию и Индию, и она посредничала в торговых сношениях Европы с Азией. В начале VI в. в Антиохии было до 300 тыс. населения. Как и в Константинополе, здесь была бойкая общественная жизнь, народ любил игры и состязания в цирке и зрелища. Цирковые партии в Антиохии так же, как в Константинополе, привлекали к себе внимание димов и регулировали общественную жизнь. Нередко были смуты и волнения, которые заставили правительство запретить цирковые представления. Хотя христианство пустило в Антиохии наиболее глубокие корни, и антиохийская патриархия считалась апостольскою по происхождению, тем не менее, в этом городе смешанного происхождения общественные нравы изменялись весьма медленно, и жизнь носила черты, отличные от константинопольского византинизма. Самым существенным отличием Антиохии было то, что с конца V и особенно в начале VI в. она стала центром религиозного разногласия, выразившегося в монофизитстве. Духовные вожди антиохийского духовенства, будучи осуждены Константинопольскою Церковью, сделались представителями не только национальной Сирийской Церкви, но, вместе с тем, и политическими вождями сирийского народа в его стремлении к сепаратизму.

В борьбе с Антиохией Юстиниану помогли стихии. В 526 г. страшное землетрясение нанесло Антиохии непоправимые бедствия, в то же время пожар истребил оставшиеся неразрушенными здания. Через два года новое землетрясение посетило Антиохию. Хотя правительство не щадило средств на восстановление общественных зданий и на помощь пострадавшим, но эти бедствия были для Антиохии роковыми. Новое несчастие разразилось над городом в 540 г., когда Хозрой взял ее приступом и предал опустошению и грабежу. Пвеле персидского погрома самое имя города, казалось, предастся забвению. Персидский царь вывел в Персию громадное множество пленных, забрал с собой сокровища из публичных и частных зданий и задумал поселить

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: