Жанровая типология русской романтической повести

За основу жанровой типологии малой романтической прозы в отечественном литературоведении традиционно принято брать тематическую классификацию. Тема (историческая, фантастическая, светская, бытовая, искусство и художник) в данном случае рассматривается как ведущий признак только при учете общей романтической природы повестей. Она же, в свою очередь, тесно связана с лироэпическими жанрами романтической литературы – думой, балладой, поэмой. Это вполне естественно, если вспомнить, что для литературного процесса 1830‑х годов характерно доминирование поэтических жанров. Проза в этих условиях, при неразвитости ее собственной жанровой системы, была вынуждена ориентироваться на поэзию. Многие авторы повестей переносили в прозу свой собственный поэтический опыт.

На историческую повесть декабристов, например, очевидное воздействие оказал жанр думы Рылеева. Принципы историзма, разработанные Рылеевым, несомненно, были учтены в исторических повестях А. Бестужева. К ним относятся:

• историческая личность, наделенная чертами исключительности, чей внутренний мир предельно сближен с авторским;

• исторические аллюзии в обрисовке нравов прошлого, которое призвано «намекнуть» читателю на современность;

• лиризация авторского повествования, сближение исповедальной манеры речи автора и главного героя;

• приемы психологизма (портрет, пейзаж), пришедшие в историческую повесть из арсенала элегического романтизма и др.

Первые шаги русской фантастической повести, безусловно, не смогли бы состояться, не имей отечественная поэзия к тому времени за плечами богатейший опыт романтической баллады. Именно в ней была разработана эстетика «чудесного» и композиционно‑стилевые формы ее выражения, которые и «позаимствовала» фантастическая повесть А. Погорельского и В. Одоевского. К ним относятся:

• ощущение главным героем жизни на ее отлете от всего обыденного;

• странные формы поведения главного героя, призванные подчеркнуть иррациональность его внутреннего мира;

• столкновение героя лицом к лицу с миром потусторонним, подготовленное всем ходом его «земной» жизни;

• крайне противоречивое переживание этого контакта с иным миром, с инобытием, в процессе которого внутренняя свобода героя вступает в неразрешимый, как правило, конфликт с окружающими его условиями внешней несвободы (среда, кодекс общепринятых приличий, давление родственников и т. п.);

• гибель героя, неспособного разрешить (прежде всего в себе самом) конфликт между «конечным» и «бесконечным», «плотью» и «духом».

В жанре фантастической повести опять‑таки заметно довольно сильное воздействие лирического стиля на форму авторского повествования, начиная с лексики и заканчивая эмоционально‑ассоциативными приемами организации сюжета.

Светская повесть как жанр вряд ли бы состоялась, если бы ко времени появления первых опытов в этом роде не было поэм Баратынского «Эда» и «Бал», перенесших на почву светского быта структуру конфликта романтической поэмы. В соответствии с этой традицией основным сюжетообра‑зующим конфликтом светских повестей А. Бестужева‑Марлинского, В. Одоевского, М. Лермонтова, Н. Павлова является любовный: свободное чувство главных героев сталкивается с косным общественным мнением «света». Сами элементы сюжета светской повести получают тесную привязку к наиболее характерным формам светского быта. Завязка конфликта часто происходит на балу, маскараде или во время театрального разъезда (изображение «массовых» сцен светской жизни характерно для нравоописательной установки повестей). Развитие действия нередко связано с мотивом светской молвы, пересудов, сплетен, вообще с обостренным вниманием авторов повестей и к аномальным формам социальной психологии. Кульминация и развязка конфликта происходят, как правило, во время дуэли, что выдвигает ее на первый план в структуре конфликта. Это та точка, в которой частный, любовный конфликт трансформируется в конфликт общественный и, следовательно, утрачивает свою локальную природу. В результате светская повесть ввела в свой «оборот» и основательно разработала множество новых общественных типов, которые ранее были представлены, в основном, в жанре «легкой» светской комедии. Среди них – амплуа главных героев‑любовников и обманутого мужа; амплуа светских клеветников и завистников; амплуа героев‑дуэлянтов и бретеров. Авторы светских повестей смогли значительно углубить психологический анализ этих комедийных типов, превратить «амплуа» в довольно сложный и противоречивый тип общественной психологии. Особенно это касается разработки женских типов: героини как жертвы светской молвы; героини, открыто бросающей вызов светским условностям; героини как законодательницы светского мнения; роковой красавицы, ловко плетущей светские интриги, и др.

Бытовая повесть получает значительно меньшее развитие в русской прозе начала XIX в., чем остальные жанры. Это объясняется тем, что она связана прежде всего с бытописанием, с изображением быта, характерным для справедливых и полусправедливых повестей, для нравоописательной прозы, а также для басни. Но так как быт может быть разным, например светским, то под бытовой повестью обычно понимают ту, в которой повествование касается низших сословий общества – крестьян, солдат, разночинцев, мещан, купцов и пр. В остальных случаях изображение быта изучается в качестве его функций в романтической прозе. Тем не менее, бытовая повесть обладает рядом структурных особенностей, к которым относятся:

• столкновение «простого» человека из низших слоев общества с человеком (или средой) более высокого социального статуса: противопоставление патриархального мира цивилизованному;

• при этом патриархальный мир оценивается положительно, а цивилизованный – отрицательно;

• герой, как правило, терпит личное крушение в семье, в своем стремлении к знаниям, в искусстве.

Стиль бытовой повести нередко дидактичен.

Особую разновидность представляют романтические повести «о гении», о художниках, музыкантах, писателях и т. д. Их особенности:

• в центре – наделенный талантом («гением») художник;

• его талант сродни безумию или граничит с безумием;

• поэтому художник для обыкновенных людей всегда личность исключительная и непременно «странная»;

• нередко автору видится в нем идеал личности, хотя судьбы «гениев‑безумцев» могут сложиться по‑разному.

Сюжеты и мотивы романтических повестей не были замкнутыми и включались в разные жанры. Структурные и стилевые признаки повестей смешивались, создавая многообразную картину русской романтической прозы.

Романтическая повесть активно перерабатывала сюжетно‑композиционные элементы, восходящие к разным литературным жанрам. Но перерабатывала творчески, наполняя их новым содержанием, создавая более дифференцированную в историческом, философском, общественно‑бытовом смысле галерею образов – героев и персонажей. Именно поэтому тема в каждой новой разновидности повести и может считаться жанрообразующим признаком. Она «погружала» традиционные жанровые компоненты в новый материал действительности, в результате чего они вступали между собой в новые системные связи и отношения, порождая новое качество смысла.

Историческая повесть

Начало XIX в. в России стало временем пробуждения всеобъемлющего интереса к истории. Этот интерес явился прямым следствием мощного подъема национального и гражданского самосознания русского общества, вызванного войнами с Наполеоном и особенно войной 1812 г. По выражению историка А. Г. Тартаковского, 1812 год – «эпическая пора русской истории». В ту пору в России пробудилось чувство общности национальной жизни, единения перед лицом смертельной опасности множества людей самых разных состояний¹.

1 Тартаковский А. Г. 1812 год и русская мемуаристика. М., 1980. С. 16–17.

Небывалый общенациональный патриотический порыв открыл сильный, героический характер русского народа, его свободолюбивые настроения, сознание глубокой связи с Родом, Семьей, Домом, чувство долга перед Отечеством. Стремление понять русского человека, народный подвиг в войне 1812 года явилось благодатной почвой для обращения к героическому прошлому народа, истокам национального духа и национального бытия.

Неоценимую роль в этом процессе сыграла «История государства Российского» Н. М. Карамзина. Ее появление способствовало зарождению исторического сознания, оживлению теоретической мысли, открыло неведомые страницы прошлого России, возбудило историческую любознательность, которая с наибольшей силой и глубиной отразилась в художественной литературе, черпавшей из «Истории…» Карамзина сюжеты и образы. Не меньшую роль сыграла «История…» для формирования метода историзма, который отныне становится качеством художественного мышления, устремленного к переживанию и постижению «старины глубокой», к образному воссозданию духа истории, ее полноты, единства, смысла. Романтическая повесть начала трудный путь усвоения исторического мышления с интереса к древнему периоду национальной истории.

«Предромантическая» историческая повесть. «Славенские вечера» В. Т. Нарежного

В национальном прошлом, связанном с легендарными временами, авторы предромантических исторических повестей стремятся обрести то, что навсегда было утрачено современным миром. Писателей волновало особое, героическое время, которое воспринималось ими, с одной стороны, в качестве противоположного безгеройности, заземленности, будничности сегодняшнего времени, с другой – как эпоха «настоящих людей», воплощающих чувство эпической связи с миром: сопричастности личности с человеческой общиной (Е. М. Мелетинский). Этот своеобразный подход к историческому материалу наиболее полно воплотился в цикле «Славенские вечера» В. Т. Нарежного (первая часть – 1809 г.).

Здесь же ярко проявился характерный для этого времени поэтический тип исторического повествования, отразивший свойственное началу века условное (чувствительное, романтизированное) изображение прошлого, навеянное ароматом старины и исполненное высокой поэзии («Предслава и Добрыня» К. Батюшкова, «Марьина роща», «Вадим Новгородский» В. Жуковского, «Оскольд» М. Муравьева, «Ермак, завоеватель Сибири» Ив. Буйницкого и др.). Вместе с тем «Вечера» Нарежного не обойдены и дидактическим элементом, также свойственным предромантической исторической повести и обусловившим присутствие в ней прозаического типа исторического повествования, маркированного ориентацией на фактологическую точность, с опорой на летописные и исторические материалы и стремлением к нравоучительному эффекту («Русские исторические и нравоучительные повести», «Образец любви и верности супружеской, или бедствия и добродетели Наталии Борисовны Долгорукой» С. Глинки и др.).

Определяющими для стиля исторической повести стали древнерусская (летописи, агиография и пр.), эпическая (классический героический эпос) традиции и оссианизм[15].

Оссианическое начало присутствует и в тексте «Вечеров». Однако Нарежный, создавая художественный образ героического мира, по преимуществу опирается на эпическую традицию, преследуя в первую очередь дидактические цели.

В цикле «Славенские вечера» представлено время, когда человек ощущал себя членом родового коллектива, когда правитель считал главной своей заботой – устройство для людей благополучного, процветающего, полного земных благ и изобилия мира. Таковы первые славянские князья‑первопредки Кий и Славен, открывающие своим народам «таинства» возделывания земли. И народы, «раздирая недра земными плугами, ввергали в оные семена», а те «росли, зрели и… приносили в воздаяние трудолюбивого плод сторичный». Князья едины со своим народом в битве и в пире. Рассказывая о пире Славена, Нарежный делает акцент на том, что в гости к князю пришли не подданные, а «возлюбленные дети его».

И не тщеславие движет Славеном, когда на пиру он предлагает старейшему из своего окружения «поведать в песнях» о княжеских подвигах. Рассказ о времени Славена должен стать уроком и примером тому, кто примет на свои плечи бремя княжеской власти: «Да научится же Волхв, сын и наследник мой, – что есть благо владетеля и слава народа».

Аналогичная трактовка представлена А. М‑ским («Рюрик», 1805) в образе новгородского правителя Гостомысла, умирающего с твердым осознанием исполненного им княжеского долга: «Вы видели, что счастие было единственным предметом всех моих намерений и деяний». Картина всеобщей скорби и уныния сопровождает последние часы жизни Гостомысла: «Печаль водворилась в домах, и тишина царствовала на стогнах Великого Новаграда». Умирал великий князь, которого «народ более любил … как товарища, нежели боялся как могущественного своего властелина».

Миропорядок, при котором правитель выступает отцом большой семьи – «народа ему подвластного», разделял и С. Н. Глинка. В его представлении государство восходит к понятиям «дом», «семья». Повествуя о добродетелях предков в «Русских исторических и нравоучительных повестях», он пытался внушить современникам, что идеальные отношения в человеческом коллективе существовали на самом деле.

Другой обязательной и органичной стороной эпического социума, воссозданного Нарежным в «Славенских вечерах», является мир героического воинства. С этой целью писатель обратился к былинной традиции, представляющей богатырей и витязей защитниками всего созданного их мудрым князем. Тема Киевской Руси с ее богатырями и государями становится одной из ведущих в исторических повестях начала века («Предслава и Добрыня» К. Батюшкова, «Марьина роща» В. Жуковского, «Громобой» из «Вечеров» В. Нарежного), и именно ее осмысление, несмотря на всю условность исторического материала, сопряжено с глубоким лиризмом и высокой патетикой.

Воинский мир в «Вечерах» живет законом долга перед отечеством. «Единственно отечеству посвящена жизнь витязя земли Русской, – для него только проливается кровь его». Но героические деяния богатырей могут быть обращены и на защиту социальной справедливости: «наказать власть жестокосердную и защитить невинность угнетенную». Как и в былинах, богатыри Нарежного наделены непременным качеством настоящего воина – великодушием. И если великодушное отношение к поверженному врагу Нарежный, следуя традиции, расценивает как норму воинской этики, своего рода богатырское вежество, то участие богатыря в судьбе младшего товарища представляется ему глубоко индивидуальным качеством человеческой души. Это качество делает Добрыню – сурового воина, борца за справедливость – необыкновенно обаятельным героем, сохранившим в умудренной зрелости память о своей пылкой любвеобильной юности и потому сумевшим понять и проникнуться сердечной тоской оруженосца Громобоя.

Богатыри Нарежного не стесняются говорить о чувствах и оплакивать «тщетную» любовь, способны присягнуть на верность возлюбленной и провести годы на ее могиле. Им свойственно переживать внутренний разлад, выбирая между долгом и страстью. От богатырей Нарежного удивительным образом веет духом рыцарства. И это не случайно, так как зачастую в «Вечерах» воинский мир погружается в мир куртуазный. В случае с Громобоем становится очевидным куртуазность поведения эпического князя. Владимир, награждая молодого воина «златой гривной», знаком витязя, благословляет его на необычное богатырское деяние – подвиг во имя защиты любви. В этом смысле батюшковский Добрыня пойдет еще дальше – он умрет за любовь с именем Предславы на устах.

Не скрывая своего восхищения легендарным эпическим миром, соединившим в себе такие великие человеческие качества, как преданность, нежность, мудрость, Нарежный также не оставляет без внимания и то обстоятельство, что мир «настоящих людей» подвержен глубоким кризисам: происходит нарушение долга княжеским окружением («Ирена»), правитель отходит от своих эпических обязанностей («Любослав») и, наконец, наивысшая кризисная точка – умирает князь («Игорь»).

По мысли автора, смерть великого князя символизирует безвозвратный уход героического мира. Сознавая невозможность его повторения, он, тем не менее, страстно желает этого: «Века отдаленные! Времена давно протекшие! Когда возвратитесь вы на землю Славенскую?» И сам же смертью Игоря однозначно отвечает на поставленный вопрос – никогда они не возвратятся.

Картины прошлого, отделенные от настоящего непреходящими границами и потому рождающие чувство горечи утраты и тоски по невозвратному времени, обусловили присутствие оссианических мотивов в «Вечерах». Оссианизм Нарежного преимущественно сопряжен с лейтмотивом поэмы Макферсона – обращением певца Оссиана памятью к ушедшим годам, которые «текут… со всеми своими деяниями» перед его внутренним взором. Последний из рода Фингала, он скорбит по ушедшим, лежащим в земле, рукою осязая их могилы.

Так и мир величественных русских витязей, прекрасных в битве и в пире, умеющих быть благородными и великодушными, не оставляющих даже по смерти щита и меча, с почестями похороненных на высоких холмах, оплаканных народом и воинством, навсегда отошел в прошлое, уступил место безгеройному настоящему и заставил тосковать по легендарной старине.

Благоговейное отношение к прошлому как к предмету художественного изображения сохраняется и в исторической повести 1820‑х годов. Однако теперь материалом литературы становятся не баснословные времена, а исторические события в их конкретности и научной обоснованности. Не случайно тексты повестей этого периода изобилуют предисловиями, примечаниями, ссылками на источники, историческими отступлениями и пр. Другими словами, если прежде авторы стремились выразить эмоциональную притягательность исторического колорита, то теперь внимание сосредоточилось на тщательном его воспроизведении.

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: