Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







V. Интернализация, мышление и рациональное поведение





IV. Развитие и адаптация

Предположение о том, то все реакции на внешний мир являются процессами адаптации, увеличит неопределенность этой концепции; тем не менее следует предпринять попытку повторного исследования эволюции эго с токи зрения адаптации. Мы действительно приписываем разновидность эго также и животным (Фрейд, 1915b, с.121). Животное находится в контакте с внешним миром посредством своих органов чувств и эффекторов, оно развивает “мир восприятий” (“Merkwelt”), “мир действия” (“Mirkwelt”), и посредством “использования регулятивных функций” животное также создает “внутренний мир” (Уехскюдд, 1920). Но мы не можем говорить в отношении животных о таком разделении на эго и ид, которое существует у взрослого человека. Сам тот факт, что концепция инстинктов в отношении к низшим животным является намного более всеобъемлющей, чем концепция инстинктивных влечений в отношении к человеку, препятствует такому разделению. Возможно и даже вероятно, что именно эта более резкая дифференциация эго и ид — более четкое разделение труда между ними — у взрослых людей, которые, с одной стороны, обеспечивают лучшую, более гибкую связь с внешним миром, а с другой стороны, увеличивает отчуждением ид от реальности [13]. У животных ни одна из этих двух организаций не является столь гибко связанной с, или столь отчужденной от, реальности. Возможно, мы можем предположить, что принцип удовольствия в среднем более тесно связан с сохранением себя и вида у животного, чем у человека. Предположение о том, что жизнь низших организмов регулируется одним лишь принципом удовольствия (или принципом нирваны) — в той форме, в которой оно обычно утверждается — определенно не состоятельно, но оно становится более правдоподобным, если мы предположим, что у низших животных взаимоотношения с реальностью обеспечивают паттерны для целей и средств получения удовольствия в большей степени, чем они делают это у человека. В этой области мы должны быть особенно осторожными в выведении филогенетических умозаключений из наблюдений, сделанных над человеческим дитем.

Новорожденный младенец не целиком является слепым исполнителем влечений; он обладает врожденными аппаратами (перцептуальными и защитными механизмами), которые соответствующим образом выполняют часть тех функций, которые после дифференциации эго и ид мы приписываем эго. Существует состояние адаптивности, прежде чем начинаются намеренные процессы адаптации. Уже упоминались особо ограниченный перечень инстинктов у человека[14], и та громадная свобода, которую это позволяет для обучения; но мы не можем предположить, что регулирующие факторы и их отношение к внешнему миру начинают функционировать, лишь когда эго полностью развилось. Даже защиты, хотя и не в обычном и в более узком смысле, уже существуют на уровне инстинктов[15]. Развитие эго является дифференциацией, в которой эти примитивные регулирующие факторы все в большей мере заменяются или дополняются более эффективными регуляциями эго. То, что первоначально было фиксировано за инстинктами, может впоследствии осуществляться на службе и посредством эго, хотя, естественно, новые регуляции также будут возникать в ходе развития эго и ид. Дифференциация прогрессирует не только посредством создания новых аппаратов для того, чтобы справляться с новыми требованиями и задачами, но также и главным образом посредством того, что новые аппараты принимают на себя, на более высоком уровне, функции, которые первоначально выполнялись более примитивными средствами. В дополнение к сказанному, я упомяну последствие этого: когда превосходящие по классу аппараты блокированы или расстроены, не возникает никакой чистой формы предшествующей стадии развития. Так идут дела в органической сфере и — хотя вследствие хорошо известных причин в меньшей степени (сравни Фрейд, 1930) — также и в психологической сфере.

Мы обычно предполагаем, что психическое развитие определяется как инстинктивными влечениями, так и воздействиями окружающей среды, и что это справедливо также для развития эго (специфического органа адаптации), то есть обучения способам удовлетворять и контролировать инстинктивные влечения. Но мы не должны забывать, что состав влечений индивида не является его единственной врожденной оснасткой, то есть не является единственной данной с точки зрения онтогенетических соображений. Человеческий индивид при рождении имеет аппараты, которые служат для овладения внешним миром. Они созревают в ходе развития[16]. Позднее мы будем более детально обсуждать эти аппараты и их роль в качестве независимого фактора в развитии. (Часть проясняющих идей Бэлли (1933) относительно подвижности и эволюции и исследования М.Лёуи (1928) о зависимости развития эго от подвижности уместны в данной связи). Кроме того, человеческий индивид обладает при рождении еще не исследованным набором психических предрасположений, заключающих в себя конституционные факторы, важные для развития эго; например, согласно Бриэрли (1936), индивидуальные отличия в толерантности к тревожности определяются таким конституционным фактором. Прогрессивное научение эго в ходе развития выносить тревожности и напряжения пространно изучались психологией эго. Анна Фрейд, английская школа и Феничел представили много накопленного опытного и мыслительного материала относительно развития и функции целей и защитных механизмов эго, которые я не могу здесь детально обсуждать. Я хочу лишь подчеркнуть неоднократно подчеркиваемый мной момент, что защитные механизмы могут одновременно служить как контролю инстинктивного влечения, так и адаптации к внешнему миру (примером этого является “идентификация с агрессором” Анны Фрейд). Мы наблюдаем при каждом изменении, что эго одновременно осуществляет адаптацию, запрет и синтез. (Очевидна знакомая аналогия с определенными частями центральной нервной системы, но она очень мало может помочь).

Строго говоря, нормальное новорожденное человеческое дитя и его среднеожидаемое окружение адаптируются друг к другу с самого первого момента. То, что никакой младенец не сможет уцелеть при определенных нетипичных (не ожидаемых в среднем) условиях, и что травмы определенно является неотъемлемой частью типичного развития, не противоречит этому предположению. Данное взаимоотношение является, однако, в основном, состоянием адаптированности (как для настоящего, так и для будущего, как мы вскоре увидим), и процессы адаптации в более узком смысле этого слова еще не играют почти никакой роли. В этом смысле индивид имеет взаимосвязь с внешним миром с самого начала. Новорожденный находится в тесном контакте с окружающей средой не только вследствие его потребности в продолжительной заботе, но также по причине его реакций на стимулы окружающей среды; хотя, конечно, эти реакции часто не сразу специфически адаптированы. Первые признаки интенциональности появляются около третьего месяца жизни и характеризуют критическую фазу развития, но подлинное объектное понимание наглядно проявляется лишь около пятого или шестого месяца, и не завершается даже в возрасте одного года (ср. Булер, 1928). Нам кое-что известно о роли потребностей ребенка в оказании воздействия и направлении развития феноменов намерения, и я не буду обсуждать здесь данный момент. Но мы не должны предполагать из того факта, что ребенок и окружающая его среда с самого начала взаимодействует, что ребенок с самого начала психологически направлен на объект как на объект. Утверждения М.Балинта (1937), а также других исследователей относительно первичного объекта любви, вряд ли могут быть совместимы с этими легко поддающимися проверке полученными данными. Балинт полагал, что неправомерно использовать “то обстоятельство, что переживание не является осознаваемым, в качестве доказательства против его психического существования”. В целом, это определение верно. Однако, методология предупреждает нас, что в области, которая более доступна прямому наблюдению, чем реконструкции из психоанализа взрослых, мы должны избегать высказывания предположений, которые приходят в конфликт с наблюдениями поведения. Для дальнейшего обсуждения этих и других проблем раннего развития эго, я должен отослать вас к Феничелу (1937b) и Балинту (1937), так как я лишь затронул их здесь.

Известно, что структурное развитие у индивида служит адаптации. Это справедливо по определению вследствие дифференциации эго и ид, но это также справедливо для тех идентификаций, которые создают суперэго, где взаимосвязь между тем, что является достижением, а что — расстройством в адаптации, особенно ясна. Если Радо (1925) предпочел говорить о “влечении совести”, мы, в свою очередь, должны подчеркнуть, что такое “влечение” также обладает адаптивной функцией. Суперэго не только находится в резком контрасте с эго и ид; оно также “в некоторой степени является идеальным прототипом, к которому стремятся все усилия эго, примирением его множественных вассальных зависимостей” (Фрейд, 1924, с.253); кроме того, это — результат адаптации, которых содействует синтезу (ср. Нанберг, 1930). Однако, нам известно, что развитие структуры также увеличивает неустойчивость психического аппарата, и поэтому мы должны ожидать временных (а иногда длительных) феноменов разрушения дифференциации. В свою очередь, дифференциации в эго также создают специфические условия для адаптации: формы адаптации зависят, среди других вещей, от психического уровня, и от богатства, размаха и дифференциации внутреннего мира. Эта дифференциация внутри эго приводит к оптимальной адаптации и синтезу, лишь если эго является сильным и может использовать ее свободно; тем не менее дифференциация играет независимую роль среди процессов адаптации. Дифференциации противодействует тенденция к замкнутому миру, которая может быть либо выражением синтетической функции в нашем рассудке (ср. Анализ Нанберга (1930) потребности в причинности), либо регрессией к более ранним эволюционным стадиям “взаимной принадлежности”, к чувству единства с объектом, к первичному нарциссическому состоянию (Радо, 1925; Х.Дойч, 1927; и другие). Даже эта регрессивная тенденция может при определенных условиях служить адаптации. Например, согласно Э.Шарпу (1935), мышление в “чистой науке” включает в себя тенденцию реституции. Само собой разумеется, что мышление, и в особенности причинное мышление, предполагает не только синтез и взаимоприспособление, но также дифференциацию. Мы имеем здесь дело с сосуществованием дифференциации и интеграции (ср. Вернер, 1929), обычным в биологии. Развитие этой функции дифференциации находит психологическое выражение не только в становлении психических инстанций, но также в проверке реальности, в суждении, в расширении мира восприятия и действия, в отделении восприятия от представления, познания от аффекта, и т.д. Равновесие двух этих функций может быть нарушено, например, преждевременным развитием дифференциации, относительным замедлением синтеза. Когда мы говорим о преждевременности развития эго, мы часто имеем в виду преждевременное развитие этих процессов дифференциации. Дифференциация должна быть осознана, совместно с синтезом, в качестве важной функции эго. Недавняя лекция Шпица (1936) о дифференциации интеграции уместна в этой связи. Так как мы некоторым образом связываем синтетическую функцию эго с либидо (наша концепция этой взаимосвязи не важна здесь), уместно предположить аналогичное взаимоотношение между дифференциацией и деструкцией, в особенности после недавних умозаключений Фрейда (1937) относительно роли свободной агрессии в психической жизни. И опять, я не могу здесь обсуждать ни хорошо известные, ни возможные взаимоотношения между этими эволюционными процессами и инстинктивными влечениями.

Мы уже упоминали, что достижения адаптации могут превращаться в расстройства адаптации. Мы знаем, например, что не все люди могут выносить полного согласия с внешним миром и его требованиями (например, социальными требованиями); их синтетическая функция, так сказать, не может идти в ногу с требованиями внешнего мира. Нам также известно, что невротический симптом тоже является попыткой адаптации, хотя и безуспешной. Такие противоречия очевидно является необходимыми сопутствующими обстоятельствами биологической эволюции. В этой связи Фрейд (1937) цитирует Гете: “Разум становится безумием, доброта причиняет боль”. Неудивительно, что многие биологические процессы, служащие сами по себе определенной цели, также оказывают пагубные побочные воздействия на организм. Процессы адаптации являются, прежде всего, целенаправленными лишь для определенной области эволюционных ситуаций; кроме того, они включают в себя внутренние самолимитирующие факторы, которые могут быть, а могут не быть, адаптивными. Одноклеточные организмы, когда они предоставлены сами себе, в конечном счете разрушаются продуктами своего обмена веществ. Помнится, Фрейд (1920) упомянул этот факт при обсуждении инстинкта смерти. И обратно, адаптационные расстройства могут обращаться в адаптационные достижения, когда прорабатываются должным образом. Нормальное развитие включает в себя типичные конфликты, а с ними возможность адаптационных расстройств[17]. Даже хотя понятие психического здоровья необходимо должно оставаться смутным, Вэлдер в недавней дискуссии справедливо сказал, что психическое здоровье не может считаться продуктом случая. Одной из его предпосылок является готовность к средне ожидаемым ситуациям окружающей среды, и к средне ожидаемым внутренним конфликтам.

Я полагаю, что нам будет легко принять идею о том, что функции эго, вдобавок к их координации, также обладают ранговым порядком. Э.Вейсс (1937), например, говорил о поверхностных и более глубоких слоях защиты, но этот ранговый порядок не обязан совпадать с ранговым порядком функции эго с точки зрения их биологической целенаправленности. Мы видели, например, что приспосабливание, синтетическая функция, должно быть превосходящим по классу перед регуляцией со стороны внешнего мира. Позднее мы увидим, что имеют место также рациональные регуляции на более высоком и более высоком уровнях (некоторыми из них являются такие понятия, как смышленость, объективация, причинное мышление и взаимоотношения средств и цели).

Даже различные аспекты синтетической функции имеют различную степень биологической значимости. Большой шаг в человеческом развитии отделяет примитивные синтетические регуляции, которые действуют при формировании суперэго, от тех синтетических достижений, которые являются нашими целями в психоаналитическом лечении. То же самое справедливо также относительно функции дифференциации. Психоаналитическая терапия может изменять основу этого рангового порядка, стимулируя новое разделение труда: например, эго может принимать на себя управление делами, которое ранее осуществлялось другими инстанциями. Многое все еще неясно в этих вопросах, и будет оставаться неясным до тех пор, пока не будет понято развитие функций свободной от конфликтов эго сферы. Это в особенности справедливо для психологии психозов (для шизофрении, а также для так называемых органических психозов). Однако то, что нам уже известно, так это то, что на стабильность и эффективность индивида несомненно влияют целенаправленная координация и ранговый порядок функций — с точки зрения адаптации, дифференциации и синтеза — внутри эго, а не только пластичность или сила инстинктивного влечения, и терпимость к напряжению и т.д., с точки зрения которых обычно определяется сила эго. Вполне сообразно с этими соображениями говорить о приоритете регуляции посредством интеллекта. Здесь будет уместно обсуждение понятия целенаправленности, но я не могу начинать его сейчас.

IV. Развитие и адаптация

Предположение о том, то все реакции на внешний мир являются процессами адаптации, увеличит неопределенность этой концепции; тем не менее следует предпринять попытку повторного исследования эволюции эго с токи зрения адаптации. Мы действительно приписываем разновидность эго также и животным (Фрейд, 1915b, с.121). Животное находится в контакте с внешним миром посредством своих органов чувств и эффекторов, оно развивает “мир восприятий” (“Merkwelt”), “мир действия” (“Mirkwelt”), и посредством “использования регулятивных функций” животное также создает “внутренний мир” (Уехскюдд, 1920). Но мы не можем говорить в отношении животных о таком разделении на эго и ид, которое существует у взрослого человека. Сам тот факт, что концепция инстинктов в отношении к низшим животным является намного более всеобъемлющей, чем концепция инстинктивных влечений в отношении к человеку, препятствует такому разделению. Возможно и даже вероятно, что именно эта более резкая дифференциация эго и ид — более четкое разделение труда между ними — у взрослых людей, которые, с одной стороны, обеспечивают лучшую, более гибкую связь с внешним миром, а с другой стороны, увеличивает отчуждением ид от реальности [13]. У животных ни одна из этих двух организаций не является столь гибко связанной с, или столь отчужденной от, реальности. Возможно, мы можем предположить, что принцип удовольствия в среднем более тесно связан с сохранением себя и вида у животного, чем у человека. Предположение о том, что жизнь низших организмов регулируется одним лишь принципом удовольствия (или принципом нирваны) — в той форме, в которой оно обычно утверждается — определенно не состоятельно, но оно становится более правдоподобным, если мы предположим, что у низших животных взаимоотношения с реальностью обеспечивают паттерны для целей и средств получения удовольствия в большей степени, чем они делают это у человека. В этой области мы должны быть особенно осторожными в выведении филогенетических умозаключений из наблюдений, сделанных над человеческим дитем.

Новорожденный младенец не целиком является слепым исполнителем влечений; он обладает врожденными аппаратами (перцептуальными и защитными механизмами), которые соответствующим образом выполняют часть тех функций, которые после дифференциации эго и ид мы приписываем эго. Существует состояние адаптивности, прежде чем начинаются намеренные процессы адаптации. Уже упоминались особо ограниченный перечень инстинктов у человека[14], и та громадная свобода, которую это позволяет для обучения; но мы не можем предположить, что регулирующие факторы и их отношение к внешнему миру начинают функционировать, лишь когда эго полностью развилось. Даже защиты, хотя и не в обычном и в более узком смысле, уже существуют на уровне инстинктов[15]. Развитие эго является дифференциацией, в которой эти примитивные регулирующие факторы все в большей мере заменяются или дополняются более эффективными регуляциями эго. То, что первоначально было фиксировано за инстинктами, может впоследствии осуществляться на службе и посредством эго, хотя, естественно, новые регуляции также будут возникать в ходе развития эго и ид. Дифференциация прогрессирует не только посредством создания новых аппаратов для того, чтобы справляться с новыми требованиями и задачами, но также и главным образом посредством того, что новые аппараты принимают на себя, на более высоком уровне, функции, которые первоначально выполнялись более примитивными средствами. В дополнение к сказанному, я упомяну последствие этого: когда превосходящие по классу аппараты блокированы или расстроены, не возникает никакой чистой формы предшествующей стадии развития. Так идут дела в органической сфере и — хотя вследствие хорошо известных причин в меньшей степени (сравни Фрейд, 1930) — также и в психологической сфере.

Мы обычно предполагаем, что психическое развитие определяется как инстинктивными влечениями, так и воздействиями окружающей среды, и что это справедливо также для развития эго (специфического органа адаптации), то есть обучения способам удовлетворять и контролировать инстинктивные влечения. Но мы не должны забывать, что состав влечений индивида не является его единственной врожденной оснасткой, то есть не является единственной данной с точки зрения онтогенетических соображений. Человеческий индивид при рождении имеет аппараты, которые служат для овладения внешним миром. Они созревают в ходе развития[16]. Позднее мы будем более детально обсуждать эти аппараты и их роль в качестве независимого фактора в развитии. (Часть проясняющих идей Бэлли (1933) относительно подвижности и эволюции и исследования М.Лёуи (1928) о зависимости развития эго от подвижности уместны в данной связи). Кроме того, человеческий индивид обладает при рождении еще не исследованным набором психических предрасположений, заключающих в себя конституционные факторы, важные для развития эго; например, согласно Бриэрли (1936), индивидуальные отличия в толерантности к тревожности определяются таким конституционным фактором. Прогрессивное научение эго в ходе развития выносить тревожности и напряжения пространно изучались психологией эго. Анна Фрейд, английская школа и Феничел представили много накопленного опытного и мыслительного материала относительно развития и функции целей и защитных механизмов эго, которые я не могу здесь детально обсуждать. Я хочу лишь подчеркнуть неоднократно подчеркиваемый мной момент, что защитные механизмы могут одновременно служить как контролю инстинктивного влечения, так и адаптации к внешнему миру (примером этого является “идентификация с агрессором” Анны Фрейд). Мы наблюдаем при каждом изменении, что эго одновременно осуществляет адаптацию, запрет и синтез. (Очевидна знакомая аналогия с определенными частями центральной нервной системы, но она очень мало может помочь).

Строго говоря, нормальное новорожденное человеческое дитя и его среднеожидаемое окружение адаптируются друг к другу с самого первого момента. То, что никакой младенец не сможет уцелеть при определенных нетипичных (не ожидаемых в среднем) условиях, и что травмы определенно является неотъемлемой частью типичного развития, не противоречит этому предположению. Данное взаимоотношение является, однако, в основном, состоянием адаптированности (как для настоящего, так и для будущего, как мы вскоре увидим), и процессы адаптации в более узком смысле этого слова еще не играют почти никакой роли. В этом смысле индивид имеет взаимосвязь с внешним миром с самого начала. Новорожденный находится в тесном контакте с окружающей средой не только вследствие его потребности в продолжительной заботе, но также по причине его реакций на стимулы окружающей среды; хотя, конечно, эти реакции часто не сразу специфически адаптированы. Первые признаки интенциональности появляются около третьего месяца жизни и характеризуют критическую фазу развития, но подлинное объектное понимание наглядно проявляется лишь около пятого или шестого месяца, и не завершается даже в возрасте одного года (ср. Булер, 1928). Нам кое-что известно о роли потребностей ребенка в оказании воздействия и направлении развития феноменов намерения, и я не буду обсуждать здесь данный момент. Но мы не должны предполагать из того факта, что ребенок и окружающая его среда с самого начала взаимодействует, что ребенок с самого начала психологически направлен на объект как на объект. Утверждения М.Балинта (1937), а также других исследователей относительно первичного объекта любви, вряд ли могут быть совместимы с этими легко поддающимися проверке полученными данными. Балинт полагал, что неправомерно использовать “то обстоятельство, что переживание не является осознаваемым, в качестве доказательства против его психического существования”. В целом, это определение верно. Однако, методология предупреждает нас, что в области, которая более доступна прямому наблюдению, чем реконструкции из психоанализа взрослых, мы должны избегать высказывания предположений, которые приходят в конфликт с наблюдениями поведения. Для дальнейшего обсуждения этих и других проблем раннего развития эго, я должен отослать вас к Феничелу (1937b) и Балинту (1937), так как я лишь затронул их здесь.

Известно, что структурное развитие у индивида служит адаптации. Это справедливо по определению вследствие дифференциации эго и ид, но это также справедливо для тех идентификаций, которые создают суперэго, где взаимосвязь между тем, что является достижением, а что — расстройством в адаптации, особенно ясна. Если Радо (1925) предпочел говорить о “влечении совести”, мы, в свою очередь, должны подчеркнуть, что такое “влечение” также обладает адаптивной функцией. Суперэго не только находится в резком контрасте с эго и ид; оно также “в некоторой степени является идеальным прототипом, к которому стремятся все усилия эго, примирением его множественных вассальных зависимостей” (Фрейд, 1924, с.253); кроме того, это — результат адаптации, которых содействует синтезу (ср. Нанберг, 1930). Однако, нам известно, что развитие структуры также увеличивает неустойчивость психического аппарата, и поэтому мы должны ожидать временных (а иногда длительных) феноменов разрушения дифференциации. В свою очередь, дифференциации в эго также создают специфические условия для адаптации: формы адаптации зависят, среди других вещей, от психического уровня, и от богатства, размаха и дифференциации внутреннего мира. Эта дифференциация внутри эго приводит к оптимальной адаптации и синтезу, лишь если эго является сильным и может использовать ее свободно; тем не менее дифференциация играет независимую роль среди процессов адаптации. Дифференциации противодействует тенденция к замкнутому миру, которая может быть либо выражением синтетической функции в нашем рассудке (ср. Анализ Нанберга (1930) потребности в причинности), либо регрессией к более ранним эволюционным стадиям “взаимной принадлежности”, к чувству единства с объектом, к первичному нарциссическому состоянию (Радо, 1925; Х.Дойч, 1927; и другие). Даже эта регрессивная тенденция может при определенных условиях служить адаптации. Например, согласно Э.Шарпу (1935), мышление в “чистой науке” включает в себя тенденцию реституции. Само собой разумеется, что мышление, и в особенности причинное мышление, предполагает не только синтез и взаимоприспособление, но также дифференциацию. Мы имеем здесь дело с сосуществованием дифференциации и интеграции (ср. Вернер, 1929), обычным в биологии. Развитие этой функции дифференциации находит психологическое выражение не только в становлении психических инстанций, но также в проверке реальности, в суждении, в расширении мира восприятия и действия, в отделении восприятия от представления, познания от аффекта, и т.д. Равновесие двух этих функций может быть нарушено, например, преждевременным развитием дифференциации, относительным замедлением синтеза. Когда мы говорим о преждевременности развития эго, мы часто имеем в виду преждевременное развитие этих процессов дифференциации. Дифференциация должна быть осознана, совместно с синтезом, в качестве важной функции эго. Недавняя лекция Шпица (1936) о дифференциации интеграции уместна в этой связи. Так как мы некоторым образом связываем синтетическую функцию эго с либидо (наша концепция этой взаимосвязи не важна здесь), уместно предположить аналогичное взаимоотношение между дифференциацией и деструкцией, в особенности после недавних умозаключений Фрейда (1937) относительно роли свободной агрессии в психической жизни. И опять, я не могу здесь обсуждать ни хорошо известные, ни возможные взаимоотношения между этими эволюционными процессами и инстинктивными влечениями.

Мы уже упоминали, что достижения адаптации могут превращаться в расстройства адаптации. Мы знаем, например, что не все люди могут выносить полного согласия с внешним миром и его требованиями (например, социальными требованиями); их синтетическая функция, так сказать, не может идти в ногу с требованиями внешнего мира. Нам также известно, что невротический симптом тоже является попыткой адаптации, хотя и безуспешной. Такие противоречия очевидно является необходимыми сопутствующими обстоятельствами биологической эволюции. В этой связи Фрейд (1937) цитирует Гете: “Разум становится безумием, доброта причиняет боль”. Неудивительно, что многие биологические процессы, служащие сами по себе определенной цели, также оказывают пагубные побочные воздействия на организм. Процессы адаптации являются, прежде всего, целенаправленными лишь для определенной области эволюционных ситуаций; кроме того, они включают в себя внутренние самолимитирующие факторы, которые могут быть, а могут не быть, адаптивными. Одноклеточные организмы, когда они предоставлены сами себе, в конечном счете разрушаются продуктами своего обмена веществ. Помнится, Фрейд (1920) упомянул этот факт при обсуждении инстинкта смерти. И обратно, адаптационные расстройства могут обращаться в адаптационные достижения, когда прорабатываются должным образом. Нормальное развитие включает в себя типичные конфликты, а с ними возможность адаптационных расстройств[17]. Даже хотя понятие психического здоровья необходимо должно оставаться смутным, Вэлдер в недавней дискуссии справедливо сказал, что психическое здоровье не может считаться продуктом случая. Одной из его предпосылок является готовность к средне ожидаемым ситуациям окружающей среды, и к средне ожидаемым внутренним конфликтам.

Я полагаю, что нам будет легко принять идею о том, что функции эго, вдобавок к их координации, также обладают ранговым порядком. Э.Вейсс (1937), например, говорил о поверхностных и более глубоких слоях защиты, но этот ранговый порядок не обязан совпадать с ранговым порядком функции эго с точки зрения их биологической целенаправленности. Мы видели, например, что приспосабливание, синтетическая функция, должно быть превосходящим по классу перед регуляцией со стороны внешнего мира. Позднее мы увидим, что имеют место также рациональные регуляции на более высоком и более высоком уровнях (некоторыми из них являются такие понятия, как смышленость, объективация, причинное мышление и взаимоотношения средств и цели).

Даже различные аспекты синтетической функции имеют различную степень биологической значимости. Большой шаг в человеческом развитии отделяет примитивные синтетические регуляции, которые действуют при формировании суперэго, от тех синтетических достижений, которые являются нашими целями в психоаналитическом лечении. То же самое справедливо также относительно функции дифференциации. Психоаналитическая терапия может изменять основу этого рангового порядка, стимулируя новое разделение труда: например, эго может принимать на себя управление делами, которое ранее осуществлялось другими инстанциями. Многое все еще неясно в этих вопросах, и будет оставаться неясным до тех пор, пока не будет понято развитие функций свободной от конфликтов эго сферы. Это в особенности справедливо для психологии психозов (для шизофрении, а также для так называемых органических психозов). Однако то, что нам уже известно, так это то, что на стабильность и эффективность индивида несомненно влияют целенаправленная координация и ранговый порядок функций — с точки зрения адаптации, дифференциации и синтеза — внутри эго, а не только пластичность или сила инстинктивного влечения, и терпимость к напряжению и т.д., с точки зрения которых обычно определяется сила эго. Вполне сообразно с этими соображениями говорить о приоритете регуляции посредством интеллекта. Здесь будет уместно обсуждение понятия целенаправленности, но я не могу начинать его сейчас.

V. Интернализация, мышление и рациональное поведение

В ходе эволюции, описанной здесь как процесс прогрессивной “интернализации”, возникает центральный регулирующий фактор, обычно называемый “внутренним миром”, который находится между рецепторами и эффекторами. Мы знаем, что у взрослых людей это один из регулятивных факторов эго. Широта субъективного мира, степень чувствительности к опыту и т.д., отражают индивидуальные отличия в данном факторе. Здесь, однако, нас интересует не внутренний мир как таковой, а скорее, его роль в объективных функциональных отношениях.

Фрейд (1920) разъяснил нам важное значение “стимульного барьера”, который позволяет передачу “лишь фрагмента первоначальной [стимульной] интенсивности” (с.27) внутри организма. Но вначале нет никакого стимульного барьера против инстинктивных влечений, и поэтому смещения стимуляции влечения более важны в психической экономике, чем смещения внешних стимуляций. По этой причине биологические функции внутреннего мира (и его связи с окружающей средой) легко расстраиваются инстинктивными влечениями. Эта близость внутреннего мира инстинктивным влечениям имеет, однако, также и положительное значение для адаптации. Картина внешнего мира для животного становится уже или шире, когда требования его инстинктов возрастают, или ослабевают, ее центр сдвигается в соответствии с тем, испытывает ли животное голод, жару и т.д., к тем элементам, которые непосредственно связаны с удовлетворением инстинкта. У человека это преимущество нейтрализуется двусмысленными отношениями между инстинктивным влечением и биологической полезностью, но сам этот факт повышает значимость обоснования регуляций.

Биологическая полезность внутреннего мира в адаптации, в дифференциации и в синтезе становится очевидной даже при беглом взгляде на биологическую значимость мыслительных процессов. Восприятие, память, воображение, мышление и действие — релевантные факторы в этой связи. (Относительно биологической значимости воображения смотри К.Бюлера, 1930). Внутренний мир и его функции делают возможным процесс адаптации, который состоит из двух шагов: ухода от внешнего мира и возвращения к нему с улучшенной способностью взаимодействия. Тот факт, что к целям приближаются не прямо, а через дополнительные окольные пути (средства), является решающим шагом в эволюции. Этот отход от реальности для лучшего господства над ней, с которым мы будем часто сталкиваться, не идентичен с “регрессивной адаптацией” (в генетическом смысле), которую мы обсуждали выше. Развитие сознания не полностью совпадает с развитием внутреннего мира. Фрейд подчеркивал социальную важность сознания. Возможно, В.Стерн (1914) прав, когда высказывает предположение, что сознание возникает как выражение конфликтов (Замечание Анны Фрейд [1936, с.179], что инстинктивная опасность делает человека смышленым, также может быть уместно здесь).

Мир мысли и мир перцепции — оба из которых находятся среди регулирующих факторов и являются элементами того “адаптационного процесса, который состоит в отходе с целью достижения господства над ситуацией — не всегда должны совпадать. Перцепция и воображение ориентируют нас с помощью пространственно-временных образов. Мышление освобождает нас от непосредственно данной перцептуальной ситуации (память и воображение, конечно, этому препятствуют), и в своей высшей форме — в точной науке — стремится исключить все образы и качества из своего мира. Психоанализ стал первой психологией, предпринявшей серьезную попытку редукции качеств сознания. Все же образы действительно играют во многих ситуациях регулятивную роль в человеческом действии. Оба этих мира имеют специфическое отношение к действию: не одна только мысль предполагает тенденцию к действию, но также и образ, хотя и примитивную (ср. Шилдер, 1924).

Давайте теперь более подробно рассмотрим отношения между функцией мышления, этого главного представителя процесса интернализации, и задачами адаптации, синтеза и дифференциации. В этой связи нам прийдется игнорировать многое из того, что нам известно относительно мышления — например, что оно энергетически заряжено десексуализированными либидо, его предполагаемое отношение к инстинкту смерти, его роль в качестве помощника (рационализация) или оппонента ид, его зависимость от условий катексической заряженности, ускорение его работы или запрет на его деятельность со стороны суперэго, влечений и аффективных процессов и т.д. Мы ожидаем, что психоанализ психозов позволит нам заполнить пробел между всеми этими факт







Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.