Религия и неприкосновенность человеческой жизни

Человеческие эмбрионы — формы человеческой жизни. Следовательно, в глазах абсолютистской религии аборт — это зло, ничем не отличающееся от убийства. Не знаю, как тогда расценивать наблюдения, полученные мной из собственного опыта: многие из наиболее пылких противников умерщвления зародышей проявляют повышенный энтузиазм к совершению этого действия в отношении взрослых. Справедливости ради заметим, что это не относится к приверженцам одной из самых громогласных противниц абортов — католической церкви. А вот «вновь рождённый» Джордж У. Буш — типичный образчик современных религиозных властителей. Он и иже с ним яростно защищают человеческую жизнь до тех пор, пока она находится в зародышевом (или неизлечимо больном) состоянии, не останавливаясь перед запретом медицинских исследований, способных спасти жизнь огромного числа людей^[192]. Очевидно, что протест против смертной казни проистекает из уважения к человеческой жизни. С 1976 года, когда Верховный суд пересмотрел решение об отмене смертных приговоров, более трети совершённых в 50 штатах США казней произошли в Техасе. И, как известно, Буш руководил большим числом казней в Техасе — примерно одной каждые 9 дней, — чем любой другой губернатор в истории штата. Может, он просто выполнял свой долг губернатора и законы штата?^[193] Но что тогда вы скажете об известном репортаже журналиста Си-эн-эн Такера Карлсона? Сам являясь сторонником смертной казни, Карлсон тем не менее был поражён тем, как «смешно» передразнил Буш казнимую женщину, умолявшую губернатора отложить казнь. «Пожалуйста, — насмешливо ныл будущий президент, с издёвкой сжав в поддельном отчаянии губы, — Не убивайте меня»^[194].

Возможно, женщине удалось бы добиться большего сочувствия, напомнив, что и она когда-то была эмбрионом.

Тема зародышей, похоже, оказывает на многих верующих поистине гипнотическое воздействие. Мать Тереза Калькуттская, принимая Нобелевскую премию, прямо сказала в своей речи: «Самый страшный враг мира — это аборт». Что? Как можно серьёзно относиться к мнению женщины, делающей такие сногсшибательные заявления, а тем более всерьёз считать её достойной Нобелевской премии? Отсылаю читателей, желающих насладиться постным ханжеством матери Терезы, к книге Кристофера Хитченса «Миссионерская позиция: теория и практика матери Терезы».

Возвращаясь к теме «Американского талибана», предлагаю вам послушать основателя организации по запугиванию врачей-акушеров «Операция “Спасение”» Рэндалла Терри. «Когда я или мои сторонники придём в этой стране к власти, вам будет лучше поскорее скрыться, потому что мы вас найдём, отдадим под суд и казним. Я не шучу. Я не пожалею сил, чтобы осудить и казнить их всех». Он имеет в виду делающих аборты врачей. Его христианские чувства наглядно проявляются и в дальнейших заявлениях:

Мне хочется, чтобы вас с головой накрыло волной нетерпимости. Волной ненависти. Да, ненависть — это то, что надо… Наша цель — христианская нация. Наш долг записан в Библии, Бог велел нам покорить эту страну. Нам не нужны равные телеквоты. Нам не нужен плюрализм.

Наша цель должна быть простой. Нам нужна христианская нация, основанная на законе Божьем, на Десяти заповедях. И никаких «но»^[195].

Подобные намерения создать то, что иначе как христианским фашистским государством не назовёшь, очень типичны для «Американского талибана». Это почти точная копия исламского фашистского государства, о котором многие мечтают по другую сторону земного шара. Рэндалл Терри не пришёл к власти — пока. Но у тех, кто наблюдает за развитием событий на американской политической сцене в момент написания данной книги (2006), нет повода особо радоваться.

Сторонники консеквенциалистской этики последствий или утилитаризма, скорее всего, подойдут к вопросу абортов с совсем другой точки зрения и попытаются оценить количество страданий. Страдает ли эмбрион? (Если аборт произведён до формирования у него нервной системы, скорее всего — нет; и даже если нервная система уже есть, он, несомненно, страдает меньше, чем взрослая корова на бойне.) Страдает ли беременная женщина или её семья в случае, если в аборте будет отказано? Вполне возможно; и в любом случае, учитывая практически полное отсутствие у зародыша нервной системы, разве не следует отдать предпочтение хорошо развитой нервной системе матери?

Не отрицаю, что у сторонников этики последствий также имеются причины выступать против абортов. Может быть выдвинут аргумент «скользкой дорожки» (хотя я в данном случае не стал бы на нём настаивать). Допустим, зародыши и не страдают, но культура, позволяющая прерывать человеческую жизнь, — не заведёт ли она нас слишком далеко? Где провести черту? Где грань, отделяющая нас от убийства детей? Естественным Рубиконом является момент рождения, и, пожалуй, можно сказать, что в более раннем, зародышевом, развитии аналогичную веху найти трудно. Таким образом, аргумент «скользкой дорожки» способен сделать факт рождения более важным в наших глазах, чем он того заслуживает с точки зрения консервативной интерпретации утилитаризма.

С позиции «скользкой дорожки» также можно выдвинуть аргументы против эвтаназии. Несложно представить себе следующее воображаемое высказывание философа-моралиста:

Если позволить врачам, обрывая жизнь, прекращать страдания смертельно

больных пациентов, то глазом моргнуть не успеешь, как народ начнёт укокошивать своих бабушек ради наследства. Мы, философы, может быть, и переросли абсолютизм, но людям абсолютные правила вроде «не убий» необходимы, иначе им никакого удержу не будет. При некоторых обстоятельствах в этом далеко не идеальном мире абсолютизм может привести к лучшим последствиям, чем наивная этика последствий! Нам, философам, может быть, нелегко обосновать, почему нельзя использовать в пищу никем не оплакиваемых покойников — скажем, погибших в автокатастрофе бродяг. Но от абсолютного, исключительно ценного для общества запрета на каннибализм, именно из-за опасения оказаться на скользкой дорожке, никто не отказывается.

Аргументы с позиции «скользкой дорожки» можно рассматривать как попытку сторонников этики последствий косвенным образом восстановить абсолютизм. Но верующим противникам абортов нет дела до «скользких дорожек». С их точки зрения всё гораздо проще. Эмбрион — это «младенец», его уничтожение — убийство, вот и всё, конец обсуждения. Из подобной абсолютистской позиции делаются далеко идущие выводы. Они требуют, несмотря на головокружительные медицинские перспективы, прекратить исследования эмбриональных стволовых клеток, потому что в результате этого клетки эмбрионов погибают. Нелогичность последнего аргумента очевидна, если задуматься о том, что в настоящее время уже широко используется ЭКО (экстракорпоральное оплодотворение), в процессе которого врачи стимулируют выработку женским организмом дополнительных яйцеклеток для оплодотворения в пробирке. При этом получают до дюжины жизнеспособных эмбрионов, из которых в матку имплантируют два или три. Ожидается, что выживет один или два. Таким образом, уничтожение эмбрионов происходит на двух стадиях ЭКО, но к процедуре у общества в целом претензий нет. Уже в течение 25 лет ЭКО является стандартной практикой, приносящей счастье бездетным супружеским парам.

Тем не менее у религиозных абсолютистов возникают претензии и к ЭКО. 3 июня 2005 года в газете «Гардиан» появилась странная статья под заголовком «Христианские супружеские пары откликнулись на призыв спасти лишние ЭКО-эмбрионы». Речь идёт об организации «Снежинки», которая ставит своей задачей «спасти» остающиеся в клиниках ЭКО-эмбрионы. «Мы считаем, что Господь призвал нас дать одному их этих эмбрионов — этих детей — шанс на жизнь», — заявила женщина из штата Вашингтон; её четвёртый ребёнок родился в результате «неожиданного альянса между миром христиан и “детей из пробирки”». Муж, обеспокоенный этим альянсом, обратился к священнику, который дал ему следующий совет: «Если хочешь освободить раба, иногда приходится идти на сделку с работорговцами». Интересно, что сказали бы эти люди, узнай они, что большая часть возникающих в результате естественного оплодотворения эмбрионов через некоторое время уничтожается сама собой. Скорее всего, здесь имеет место естественный «контроль качества».

Определённая категория верующих не видит моральной разницы между уничтожением микроскопической группы клеток с одной стороны и убийством взрослого врача — с другой. Я уже упоминал Рэндалла Терри и «Операцию “Спасение”». В жуткой книге Марка Юргенсмайера «Террор именем Бога» напечатана фотография, на которой преподобный Майкл Брей со своим другом, преподобным Полом Хиллом, держат транспарант с лозунгом: «Разве можно не препятствовать убийству невинных младенцев?» Совсем не похожие на фанатиков с горящими глазами — приятные, элегантные, неброско, но со вкусом одетые молодые люди располагающе улыбаются в камеру. Но они и их сподвижники из «Армии Бога» (Army of God — AOG) занимаются тем, что поджигают клиники, где делают аборты, и не скрывают своего желания убивать врачей. 29 июля 1994 года у входа в клинику города Пенсакола, штат Флорида, Пол Хилл убил из револьвера доктора Джона Бриттона и его телохранителя Джеймса Барретта. Затем он сдался в руки полиции, заявив, что застрелил врача с целью прекращения убийств «невинных младенцев».

Когда мы проводили интервью с Майклом Бреем в парке в Колорадо-Спрингс для документального телефильма о религии, обнаружилось, что он громогласно, якобы с позиции нравственности, защищает подобные действия ^[196] . Прежде чем перейти к обсуждению абортов, я задал Брею несколько предварительных вопросов, чтобы лучше понять его библейскую мораль. Указав, что по библейским законам прелюбодеев положено побивать камнями, я ожидал, что он откажется от воплощения этого правила в жизнь как от чересчур абсурдного. Но, удивив меня, он охотно согласился, что после выполнения юридических формальностей прелюбодеев действительно нужно казнить. Здесь я заметил, что, не тратя времени на выполнение формальностей, Пол Хилл при полной поддержке Брея взял закон в свои руки и убил врача. Так же, как и в интервью с Юргенсмайером, Брей принялся защищать действия единомышленника, проводя различие между убийством, скажем, врача на пенсии с целью мщения и убийством практикующего врача с целью прекращения производимого им «регулярного убийства младенцев». Я возразил, что, несмотря на очевидную искренность убеждений Пола Хилла, нельзя забывать: если каждый начнёт карать и миловать в соответствии с личными убеждениями, а не с принятыми в стране законами, общество скатится в чудовищный хаос. Разве не правильнее было бы изменить закон демократическим образом? Брей отвечал: «Ну, проблема здесь в том, что иногда у нас нет настоящего, подлинного закона; иногда закон выдумывается прямо на месте, из головы, как в случае так называемого закона о праве на аборт; это судьи навязали его народу…» Здесь мы немного поспорили об американской конституции и о том, откуда берутся законы. Отношение Брея к этим вопросам очень напоминало позицию живущих в Великобритании воинствующих мусульман, открыто заявляющих, что они подчиняются только исламскому закону, а не принятым в демократическом порядке законам страны их проживания.

В 2003 году за убийство доктора Бриттона и его телохранителя Пол Хилл был казнён; он до конца утверждал, что для спасения нерождённых убил бы ещё раз. Сознательно отдавая жизнь за своё убеждение, он сказал, выступая перед журналистами: «Я верю, что, казня меня, государство делает из меня мученика». Во время его казни к протестующим борцам против абортов правого толка примешалась «нечестивая» толпа левых противников смертной казни, призывавших губернатора Флориды Джеба Буша «прекратить возведение Пола Хилла в ранг великомученика». Санкционированное законом убийство Хилла, резонно рассуждали они, спровоцирует новые нападения, оказывая эффект, прямо противоположный ожидаемому. Сам Хилл по пути в смертную камеру улыбался, говоря: «Ожидаю награды в раю… Ожидаю славы» ^[197] . Он призвал других следовать по его стопам. Допуская возможность мести за «мученический венец» Пола Хилла, полиция во время казни была приведена в повышенную готовность, а несколько связанных с его делом лиц получили угрожающие письма с приложенными пулями.

Весь этот кошмар проистекает из обычной разницы восприятия. Существуют люди, в силу своих религиозных убеждений считающие аборт убийством и готовые открыть огонь, защищая эмбрионы, которые они предпочитают называть младенцами. С другой стороны, имеются люди, не менее искренне поддерживающие аборты, у которых либо иные религиозные взгляды, либо их нет вовсе, зато есть хорошо продуманные принципы консеквенциалистской морали. Они также считают себя борцами за идею, предусматривающую оказание медицинской помощи нуждающимся пациентам, которым иначе пришлось бы обратиться к неумелым подпольным знахарям. Каждая сторона считает другую убийцами или соучастниками убийц. И каждая по-своему искренна.

Представитель некоей акушерской клиники назвал Пола Хилла опасным психопатом. Но подобные Хиллу люди не считают себя опасными психопатами; они считают себя хорошими, нравственными людьми, выполняющими заветы бога. Честно говоря, я тоже не считаю, что Пол Хилл — психопат. Он всего лишь очень религиозный человек. Опасный, безусловно, но не психопат. Опасно религиозный. В соответствии со своими религиозными убеждениями Хилл, застрелив доктора Бриттона, поступил правильно и нравственно. Неправа была сама вера Хилла. Майкл Брей, когда мы с ним встретились, тоже не показался мне психопатом. Он мне, кстати, очень понравился. Я считаю его честным и искренним человеком, выражающим свои мысли вдумчиво и с достоинством; вот только ум его, к сожалению, отравлен вредной религиозной чепухой.

Почти все яростные противники абортов глубоко религиозны. Искренние же их сторонники, вне зависимости от их личной веры, чаще всего следуют нерелигиозной этике последствий, возможно задавая себе сформулированный Джереми Бентамом вопрос: «Могут ли они страдать?» Пол Хилл и Майкл Брей не видят нравственной разницы между убийством зародыша и убийством врача, разве что зародыш, по их определению, был ни в чём не повинным «младенцем». Сторонники этики последствий способны оценивать различия. На ранней стадии развития зародыш по своей способности ощущать да и по строению и внешнему виду не превосходит головастика. Врач, напротив, — это сформировавшийся, наделённый сознанием индивидуум со своими надеждами, устремлениями, мечтами, страхами, огромным запасом знаний, способностью к сложным эмоциям, скорее всего оставляющий после себя безутешную вдову, осиротевших детей, возможно — любящих стариков родителей.

Пол Хилл причинил реальное, глубокое, длительное страдание существам, наделённым способной чувствовать страдание нервной системой. Его жертва — врач — этого не делал. Не имеющие на ранней стадии развития нервной системы зародыши, вне всякого сомнения, не страдают. И даже на более поздней стадии эмбрионы с нервной системой страдают — хотя любое страдание заслуживает сожаления — вовсе не потому, что они люди. Нет оснований полагать, что человеческие зародыши в любом возрасте страдают больше, чем зародыши коровы или овцы аналогичного возраста. И имеется масса причин утверждать, что все зародыши — и человеческие в том числе — страдают гораздо меньше, чем взрослая корова или овца на бойне, а тем более забиваемые во время ритуальных убийств животные, когда, по религиозным требованиям, они должны находиться в полном сознании в момент перерезания горла.

Измерить страдание нелегко^[198], и о деталях можно спорить. Но это не меняет главной идеи, которая касается различий между позицией неверующих сторонников этики последствий и религиозной, абсолютистской нравственной философией ^[199] . Первые обеспокоены тем, могут ли зародыши страдать. Вторых заботит, являются ли те человеческими существами. Религиозные моралисты рассуждают о том, в какой момент развивающийся зародыш становится личностью — человеком. Нерелигиозные моралисты, скорее всего, поставят вопрос иначе: «Неважно, личность ли это (да и какой это имеет смысл в отношении комочка клеток?); важно другое: в каком возрасте развивающийся зародыш, всё равно какого вида животных, способен испытывать страдание?»

Великий софизм о Бетховене

Ещё одним приёмом противников абортов в словесных баталиях служит следующее рассуждение. Неважно, страдает или нет зародыш в настоящее время. Его ценность заключается в его потенциальных возможностях. Аборт лишает его шанса прожить полноценную человеческую жизнь в будущем. Этот аргумент с максимальной полнотой проявляется в риторическом рассуждении, единственным оправданием которого против обвинения в нечестности служит его дремучая глупость. Речь идёт о бытующем в нескольких вариантах «Великом софизме о Бетховене». Нижеприведённую его разновидность в книге «Наука о жизни» Питер и Джейн Медавар^[200] приписывают члену британского парламента и известному приверженцу католицизма Норману Сент-Джону-Стевасу (ныне лорду Сент-Джону). Он, в свою очередь, позаимствовал его у Мориса Баринга (1874–1945), хорошо известного обращённого католика и близкого соратника таких непоколебимых поборников католической церкви, как Гилберт Кит Честертон и Хиллари Беллок. Аргумент представлен в форме воображаемого диалога между двумя врачами:

«Хочу узнать ваше мнение насчёт прерывания беременности. Отец страдает сифилисом, мать — туберкулёзом. Из четырёх родившихся детей первый был слепым, второй умер, третий — глухой идиот, у четвёртого туберкулёз. Что бы вы сделали?» — «Прервал бы беременность». — «Что ж, вы убили бы Бетховена».

В Интернете полно так называемых сайтов в защиту жизни, неустанно пересказывающих эту дурацкую историю, легко меняя при этом основные факты. Вот другой вариант: «Если бы вы знали беременную женщину, у которой уже было восемь детей, трое из них — глухие, двое — слепые, а один — умственно отсталый (всё это потому, что она болела сифилисом), посоветовали бы вы ей сделать аборт? Если да, то вы убили бы

Бетховена» ^[201] . В новом пересказе легенды великий композитор из пятого ребёнка становится девятым, количество глухих детей возрастает до трёх, слепых — до двух, а сифилисом болеет не мать, а отец. Большая часть из 43 веб-сайтов, которые я обнаружил, разыскивая разные версии этой истории, приписывают её не Морису Барингу, а некоему Л. Р. Агнью, профессору медицинского факультета Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, который, по утверждениям, выдвинул эту дилемму студентам, а затем огорошил их: «Поздравляю, вы только что убили Бетховена». Полагаю, стоит милосердно усомниться в реальности существования Л. Р. Агнью: поразительно, как распространяются городские легенды. Мне не удалось выяснить, принадлежит ли авторство этой выдумки Барингу, или она существовала ещё до него.

Ибо это — не что иное, как выдумка. Абсолютная ложь. На самом деле Людвиг ван Бетховен не был ни девятым, ни пятым ребёнком своих родителей. Он был старшим или, строго говоря, вторым, но его старший брат умер, как это часто тогда случалось, в раннем младенчестве и, насколько нам известно, не был ни слепым, ни глухим, ни умственно отсталым. Не существует никаких подтверждений тому, что у кого-то из родителей Бетховена был сифилис, хотя правда, что мать впоследствии скончалась от туберкулёза. В те годы это было обычным явлением.

Перед нами классический образчик городской легенды — поделки, специально разработанной и распространяемой заинтересованными в её распространении людьми. Но для нашего обсуждения даже не так важно, что это ложь. Даже если бы это была чистая правда, проведённое на её основе рассуждение довольно нелепо. Чтобы указать на ошибочность аргументации, Питеру и Джейн Медавар вовсе не пришлось оспаривать правдивость истории: «Сделанные на основе этого аргумента рассуждения поражают своим софизмом, ибо если не настаивать на том, что сифилис отца и туберкулёз матери повышают шансы рождения музыкального гения, то очевидно, что причиной, по которой мир лишился бы Бетховена, с тем же успехом мог стать и простой отказ от совокупления»^[202]. Данное Медаварами презрительно-лаконичное объяснение опровергнуть невозможно (на ум приходит сюжет одного из коротких и мрачных рассказов Роалда Дала, в котором аналогичное «счастливое» решение не делать аборт дало миру в 1888 году Адольфа Гитлера). Но, чтобы понять смысл возражения, нужно освободиться от определённых религиозных стереотипов — или иметь толику ума. Ни один из 43 «защищающих жизнь» веб-сайтов с историей Бетховена, найденных мной в Гугле в день написания этой главы, не обращает внимания на нелогичность истории. Каждый из них (кстати, все они — религиозные) клюнул на софизм, заглотив его вместе с поплавком. На одном даже указали как источник Медавара (написав его фамилию «Medavvar»). Этим господам так хотелось уверовать в подтверждающий их веру софизм, что они не заметили: Медавары цитировали его исключительно в издевательском смысле.

Согласно справедливому замечанию Медаваров, логический вывод аргумента о «человеческом потенциале» заключается в том, что каждый раз, пропуская возможность полового сношения, мы лишаем человеческую душу шанса появиться на свет. По идиотской логике «защитников жизни», любой отказ способного к деторождению индивидуума от совокупления приравнивается к убийству потенциального младенца! Даже сопротивление насильнику может считаться лишением жизни потенциального ребёнка (существует, кстати, немало «защитников жизни», отрицающих право на аборт и для жестоко изнасилованных женщин). Совершенно очевидно, что довод о Бетховене с логической точки зрения весьма слаб. Его сюрреалистический идиотизм лучше всего выражается замечательной песней «Свят любой сперматозоид», которую распевает Майкл Палин в сопровождении хора сотен детей в фильме «Монти Пайтон: Смысл жизни» (если вы его ещё не видели, пожалуйста, доставьте себе это удовольствие). Знаменитый софизм о Бетховене — типичный пример логической трясины, в которой легко увязнуть, если мозги затуманены абсолютизмом религиозного толка.

Обратите внимание: «защитники жизни» защищают, строго говоря, не любую жизнь. Речь идёт только о человеческой жизни. Присвоение клеткам вида Homo sapiens особых, исключительных прав трудно оправдать с эволюционных позиций. Впрочем, это вряд ли смутит сонмы противников абортов, которые попросту не понимают, что эволюция — реальный факт! Тем не менее позвольте вкратце изложить аргумент для тех противников абортов, кто лучше разбирается в науке.

Эволюционный довод довольно прост. «Человечность» клеток зародыша не может гарантировать им абсолютно исключительный, с точки зрения нравственности, статус. Не может — в силу нашего близкого эволюционного родства с шимпанзе и более отдалённого — с каждым видом живых существ на планете. Чтобы понять это, представьте, что в каком-то уголке Африки чудом выжил и был обнаружен промежуточный вид, скажем, Australopithecus afarensis. Считались бы эти создания людьми или нет? Для такого, как я, сторонника этики последствий вопрос недостоин ответа, потому что он ни к чему не ведёт. Я, бесспорно, был бы восхищён и обрадован возможностью встречи с новой «Люси». Абсолютисту же, напротив, ответ найти необходимо, поскольку, с его нравственных позиций, люди заслуживают уникального, особого статуса лишь по той причине, что они — люди. Если его припереть к стенке, то он, пожалуй, не постесняется устроить судилище, как в эпоху южноафриканского апартеида, для выяснения, можно ли считать человеком того или иного индивидуума.

Даже если дать однозначный ответ в случае Australopithecus, из самого процесса биологической эволюции неизбежно следует, что в прошлом существовало какое-то среднее звено, по своим свойствам достаточно близкое и к человеку и к животным, чтобы размыть грань и разрушить абсолютизм моральных принципов, основанных на человеческой исключительности. В эволюции нет чётких границ такого рода. Иллюзия разграничения появляется лишь потому, что в нашем случае промежуточные звенья вымерли. Мы, конечно, вправе утверждать, что люди способны испытывать гораздо большие страдания, чем другие виды. Вполне возможно, что это — правда, на основе чего можно законно даровать людям особый статус. Но непрерывность эволюционного процесса гарантирует: абсолютного разграничения не существует. Эволюция полностью отрицает абсолютистскую нравственную дискриминацию. Вероятно, мучительное осознание этого факта и служит одной из главных причин, почему креационисты ненавидят эволюцию: они опасаются тех нравственных выводов, которые, как им кажется, из неё вытекают. Здесь они не правы, но в любом случае разве не странно думать, будто истина о реальном мире способна измениться в зависимости от того, какой мы хотели бы её видеть с точки зрения нравственности?

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: