Глава 7. Прорывая кольцо блокады

Обычные у берегов Крыма весенние туманы в этом году особенно густы и устойчивы: после на редкость суровой зимы, охладившей море, очень велика разница температур воды и воздуха. Иной раз туман поднимается метров на сто от поверхности, а то и выше. Это уже надежная защита от самолетов. Но как в таком тумане без навигационных определений после перехода в сотни миль выйти к подходной точке узкого фарватера № 3, где начинается последний, всегда самый напряженный этап каждого рейса в Севастополь?

Однажды Еремеев решительно заявил, что не уверен в правильности места корабля, полученного по счислению. Идти на ура слишком рискованно: мины тут реальные. Посоветовавшись с комиссаром и старпомом, решаю переждать туман в море.

Быть может, некоторым морякам шестидесятых годов трудно представить, как это обыкновенный туман помешал хорошо оснащенному кораблю выйти к определенной точке побережья. Но я хочу напомнить читателям: радиолокация появилась на наших кораблях много позже. В то время, о котором идет речь, на Черноморском флоте лишь один новый крейсер имел локатор, но и тот мог использоваться только для обнаружения воздушных целей…

Лежим в дрейфе, а туман и не думает рассеиваться. На борту «Ташкента» тысяча красноармейцев, которые нужны в Севастополе. Да и не только поэтому нельзя нам бесконечно пережидать. При таком количестве пассажиров быстро сокращается запас питьевой воды.

Проходит день и еще ночь. На следующее утро кое-как уточнили свое место. И в нарушение установившегося с некоторых пор обычая решаем входить в Севастополь в светлое время.

А под берегом, оказывается, тумана уже и нет… На Инкерманском створе сразу попадаем под сильный артиллерийский обстрел. Снаряды ложатся угрожающе близко. Даю самый полный ход. Этого никогда не делал на севастопольских фарватерах, но сейчас ничего другого не остается.

Вышедшие навстречу торпедные катера ставят дымовую завесу. Однако направление ветра неблагоприятное, и дым на этот раз мало нам помогает.

Нервы напряжены до предела. Так мы в Севастополь еще не прорывались. Гоню прочь навязчивую мысль, что можем буквально на последних милях утопить тысячу присланных с Большой земли бойцов. Но правильно или неправильно было вылезать днем из тумана, а теперь все равно нельзя ни возвратиться, ни отвернуть только вперед!

Обидно, что молчат, не отвечают на вражеский огонь наши орудийные башни. Когда и сами стреляем, легче на душе. Шарахнуть бы по этим проклятым батареям!.. Еремеев даже пытается засечь их по отблескам вспышек при залпах. Но батареи где-то за Качей, отсюда их не разглядеть. Да и нас оттуда не видно. Просто получили там сигнал, что идет корабль, и ведут заградительный огонь по фарватерам.

У самых бонов всплески встали такой стеной, что скрылся из глаз даже Константиновский равелин. Казалось, вот-вот корпус вздрогнет от прямого попадания тяжелого снаряда… Двадцативосьмиузловым ходом ворвались в Северную бухту. Уже тут, в бухте, старпом, стоявший у телефона, доложил:

— На палубе ранены осколками два красноармейца. Пробит борт в каюте Новика.

Час спустя наши артиллеристы «отводят душу», получив целеуказание от флагарта. Огонь опять корректирует старший лейтенант Сташкевич. В этот раз имеем даже прямую связь с ним на УКВ.

А вечером у нас гости. Журналист из «Красного черноморца» Владимир Апошанский, часто навещающий «Ташкент», привел на лидер Леонида Сергеевича Соболева, автора «Капитального ремонта», любимого писателя моряков.

Посидев немного в кают-компании, Леонид Сергеевич идет в кубрики и долго беседует там с краснофлотцами. На Черноморском флоте писатель уже давно. Не раз бывал и у нас на корабле. С боцманом Тараненко встречается как со старым знакомым. В «Красном черноморце» мы читаем его рассказы, посвященные героям одесских и севастопольских боев.

В Севастополе узнаем, что в то время, когда мы отстаивались в тумане, эсминец «Дзержинский», потеряв ориентировку, подорвался на мине…

Нам туман доставляет новые волнения на обратном пути. По всем данным, в районе фарватеров сохранялась приличная видимость. Но пока мы выходили из бухты, туманное облако успело придвинуться к берегу, и нам пришлось отдать якорь, не дойдя до точки поворота в открытое море.

Берег близко, а у какого мы места — не поймешь. Между тем знать это нужно совершенно точно. Еремеев спускается с мостика на ют в надежде, что внизу, над самой водой, туман реже. Вслед за штурманом иду на ют и я. Мы долго всматриваемся в проступающие за кормой неясные очертания берега. Наконец узнаем мыс Феолент: во мгле пенятся волны под приметным обрывом.

Определившись по этому обрыву, благополучно выходим из зоны минных заграждений.

В мае, как и в апреле, продолжаем ходить в Севастополь главным образом из Новороссийска. Туда — с грузом снарядов и с пополнением для защищающих город частей, обратно — с ранеными, с женщинами и детьми, эвакуируемыми на Большую землю. Каждый раз оставляем севастопольцам горючее — 500 тонн мазута.

Я не пытаюсь рассказать обо всех этих походах — они были похожи один на другой. И уже ни один не обходился без столкновения с противником, без боя.

Постепенно отпадало конвоирование тихоходных транспортов: проводить их через заслоны усиливавшейся вражеской блокады становилось слишком трудно. Для транспортировки боевых грузов все шире использовались крейсера и эсминцы, а наряду с ними и подводные лодки. В отсеки они брали снаряды, а часть балластных цистерн заполняли бензином для самолетов-истребителей. Это было сопряжено с большим риском. В мирное время, пожалуй, никто не смог бы и представить такого использования подводных кораблей. Действительный случай тех дней — когда весь экипаж лодки потерял сознание, отравленный бензиновыми парами, и лишь один человек остался на ногах и обеспечил всплытие — описан в известном рассказе Леонида Соболева «Держись, старшина…».

Во время наших стоянок в Новороссийске у соседнего причала часто появлялась большая подводная лодка типа «Ленинец», тоже регулярно ходившая в Севастополь. Мы подружились с ее командиром капитаном 3 ранга Николаем Дмитриевичем Новиковым, перезнакомились и многие моряки двух кораблей. Воинский труд подводников тяжелее нашего. Но немало краснофлотцев лидера охотно поменялись бы с ними местами: для моряков надводных кораблей жизнь их товарищей из подплава окружена особой романтикой.

На войне мне часто приходилось замечать, как люди по-хорошему завидуют тем, кто делает что-то более опасное, более дерзкое. И при этом порой готовы забыть про свои опасности, к которым успели привыкнуть. Сколько раз приходилось говорить краснофлотцам о том, что перевозки людей и грузов в Севастополь — важнейшая боевая задача. И весь экипаж выполняет ее самоотверженно. Но при этом «ташкентцы» не перестают с восхищением и тайной завистью смотреть на каждого, у кого больше, чем у нас, возможностей непосредственно бить врага.

Как-то в Севастополе лидеру отвели место у заводской стенки — там, где «Ташкент» стоял после дока, когда Фрозе привез меня из Ялты. Еще при швартовке я заметил на заводской территории железнодорожный состав необычного вида: обшитый стальными листами паровоз и платформы с сооружениями, похожими на корабельные надстройки, из которых торчат стволы орудий. Сразу догадался «Железняков»! Много приходилось слышать о боевых делах севастопольского бронепоезда, но увидел его впервые. Очевидно, он пришел на Морзавод ремонтироваться.

А вскоре на «Ташкент» прибежал радостно возбужденный артиллерист Владимир Педай — один из наших краснофлотцев, ушедших прошлой осенью в морскую пехоту. Оказавшись на корабельной палубе, он стал обнимать всех встречных, начиная с вахтенного у трапа. А «ташкентцы» бережно и уважительно касались новенького ордена Красной Звезды, сиявшего у него на груди.

После Одессы Владимир Педай попал в формировавшийся в Севастополе экипаж бронепоезда. Пушки на «Железнякове» ставили корабельные — с поврежденного эсминца, людей тоже набирали флотских, и нашего комендора использовали по прямой его специальности.

— Эх, видели бы вы, как мы фашистов бьем! — рассказывает Владимир обступившим его старым друзьям. — Выскочим из туннеля к Бельбекской долине и лупим прямо по их переднему краю. Пока авиацию вызовут, мы уже опять в туннеле! И на Балаклавской ветке были не раз. А когда обратно брали Мекензиевы горы, видел танки немецкие чуть дальше, чем отсюда наш полубак… Прямой наводкой по ним били!

Слушают Педая жадно, увлеченно. Только сигнал тревоги прерывает его рассказ. Краснофлотцы бегут на боевые посты. И комендор с «Железнякова» вместе со всеми. Ноги сами несут его на площадку зенитной батареи, к знакомому автомату.

Весной наша корабельная семья пополнилась новыми боевыми товарищами. В электромеханическую часть пришел призванный из запаса воентехник 1 ранга Иван Иосифович Высота, человек спокойного и твердого характера, годами старше всех наших механиков, не исключая и Сурина. Прислан он на стажировку, с тем чтобы занять потом штатную должность на каком-нибудь другом корабле, и числится дублером командира машинной группы Кутолина. Но Высота оказался из людей той породы, что нигде не чувствуют себя временными, и мы все уже считаем его «ташкентцем». Быстро стал на корабле своим человеком новый начальник медико-санитарной службы Алексей Петрович Довгий, который сменил нашего Кудряшова, назначенного флаг-врачом бригады. Довгий — кадровый флотский медик, коммунист.

А один новый член экипажа, самый юный, появился на лидере не совсем обычным порядком и без чьего-либо предписания. Произошло это в Поти — после планово-предупредительного ремонта «Ташкент» заходил туда за снарядами для Севастополя.

День был промозглый, дождливый. Дежуривший по кораблю командир БЧ-IV Николай Яковлевич Балмасов поглядывал из своей рубки на унылый мокрый причал, куда должны были вскоре подать вагоны с боеприпасами. И вот внимание дежурного привлек робко приближавшийся к нашему трапу мальчуган лет двенадцати-тринадцати в не по росту длинном ватнике и съехавшей на лоб, тоже слишком большой, шапке-ушанке. Все это одеяние набухло под дождем, и мальчуган показался Балмасову похожим на промокшего, нахохлившегося воробышка. Заинтересовавшись, откуда взялся на территории военного порта этот, по-видимому, не здешний паренек и чего он хочет, дежурный подошел к вахтенному у трапа, с которым уже разговаривал «воробышек».

Выяснилось, что зовут мальчонку Боря Кулешин и родом он из Донбасса, где теперь немцы. Борин отец погиб на фронте, мать куда-то угнали гитлеровцы. Сам он сумел выбраться с оккупированной территории и, передвигаясь все дальше на юг — туда, где зимой потеплее, — очутился в конце концов в Поти. А к кораблю подошел, чтобы узнать — не возьмут ли его юнгой…

Мне все это стало известно часом позже, когда Боря Кулешин, уже пообедавший с краснофлотцами, но еще не просохший, был приведен дежурным в мою каюту. Балмасов тут же доложил, что за Борю ходатайствуют все комсомольцы БЧ-IV и он готов взять парнишку воспитанником в свое подразделение.

Что было делать? На некоторых черноморских кораблях подростки-воспитанники уже плавали, однако мне всегда казалось: на действующем флоте, в боевой обстановке им не место. А Боря мне понравился. Ростом невелик и исхудал донельзя, но видно, что не слабенький. Внимательно смотрят умные серые глаза… Не приходилось сомневаться — такого полюбит весь экипаж. И я уступил просьбам командира и комсомольцев четвертой боевой части.

Тут же был вызван наш интендант Иван Тихонович Голуб, которому я поручил организовать пошив для Бори флотской формы. Комсомольский секретарь Михаил Смородин взялся обучать воспитанника сигнальному делу в своем отделении.

Но у сигнальщиков Кулешин пробыл недолго. Осмотревшись, он решил, что у зенитчиков — а их площадка видна с сигнального мостика как на ладони — гораздо интереснее. И когда при стоянке в Севастополе сыграли очередную тревогу, прибежал к зенитчикам и начал подавать им обоймы с патронами. Получалось это у него ловко, а треск автоматов над самой головой Борю нисколько не смущал.

Возвращать его в приказном порядке к сигнальщикам не имело смысла, и мне пришлось санкционировать «самочинный» переход корабельного воспитанника из четвертой боевой части во вторую, артиллерийскую. Командир зенитчиков Гиммельман закрепил его за расчетом старшины 2-й статьи Гутника, комсорга батареи. А главным воспитателем Бори сделался — кажется, к обоюдному их удовольствию — младший политрук Гриша Беркаль.

В начале мая завязались тяжелые бои на Керченском полуострове, где гитлеровцы обеспечили себе большой численный перевес. 19 мая наши войска снова оставили Керчь, освобожденную перед новым годом. Стало ясно: в любой момент можно ждать третьего штурма Севастополя, который уже давно готовил фашистский фельдмаршал Манштейн, получивший за минувшие месяцы и свежие части, и массу боевой техники.

О приближении штурма говорило и особенно упорное стремление противника окончательно перекрыть для нас морские пути к Севастополю. Для этого фашисты располагали теперь большими возможностями, чем когда-либо прежде. По сведениям флотской разведки, в Крыму находилось до полутораста неприятельских самолетов-торпедоносцев и бомбардировщиков с экипажами, специально обученными действиям против кораблей. Торпедные катера базировались уже не только в Ялте, но также в Евпатории и Ак-Мечети. А вражеские подводные лодки все чаще появлялись вблизи наших кавказских портов. Усилились воздушные налеты на Новороссийск и Туапсе, откуда большей частью выходили корабли, прорывавшиеся в Севастополь.

Чем настойчивее добиваются гитлеровцы полной морской блокады осажденного города, тем важнее ее срывать. Еще никогда Севастополь не нуждался в поддержке с Большой земли так, как теперь. И «Ташкент», как и новые быстроходные эсминцы, продолжает, несмотря ни на что, ходить в главную базу кратчайшим курсом, совершая 180 — мильный пробег от Новороссийска почти по прямой.

— Знаю, знаю, что «Ташкенту» пора снова становиться на ППР, — сказал при очередной нашей встрече в Новороссийске начальник штаба флота контр-адмирал И. Д. Елисеев, хотя я вовсе не напоминал об этом. — Но придется еще немного потерпеть. Согласовал, с командующим, что задерживаю, — очень нужен корабль здесь.

Вышли из Новороссийска под вечер. Ночь, ясная и лунная, с голубой дымкой над морем, застает «Ташкент» уже у берегов Крыма. В первом часу поднялся впереди обрывистый мыс Феолент.

Давно ли мы с Еремеевым с трудом опознали эту громадную скалу, когда корабль стоял в кромешном тумане прямо под ней! А сейчас так светло, что издали заметны углубления-пещерки с будто вымазанным известью нижним краем гнездовья бакланов.

При такой видимости можно поворачивать на фарватеры, не сбавляя хода. Еремеев прильнул к пеленгатору. Я не спускаю со штурмана глаз. Поворот… Изогнувшаяся кильватерная струя отливает серебром. Но любоваться не время: это место стало самым опасным. И не закончился еще поворот, как раздается выкрик сигнальщика:

Торпедоносец, должно быть, сидел на воде, пользуясь полным штилем, и только что взлетел для атаки.

Трещат наши автоматы, бухает главный калибр. Но самолет так близко, что мог сбросить торпеду и до того, как мы его заметили. Повернув корабль прямо на него, я, кажется, забыл про все на свете фарватеры и мины.

А справа, между нами и берегом, вдруг просвистели и разорвались, вздыбив воду, бомбы. Ого, удар-то, оказывается, комбинированный!..

Командую на руль, пытаясь угадать, где лягут следующие бомбы. И в этот момент слышу отчаянный голос Еремеева:

Да, о фарватерах забывать нельзя, даже если тебя атакуют сразу с двух сторон.

Торпеды — их две — проходят вдоль борта. Смотрю на их след, очень отчетливый, и вытираю вспотевший лоб. «Ташкент» уже на фарватере. А отвернули все-таки удачно, хотя чуть было и не выскочили туда, куда выскакивать нельзя.

Немного успокоившись, восстанавливаю в памяти последовательность быстротечных событий. Случайно ли совпали атака торпедоносца и бомбежка? Или это так и замышлялось? Если последнее верно, то, конечно, главная роль отводилась торпедоносцу. А бомбы — чтобы кораблю, маневр которого в этом месте и без того стеснен, было еще труднее уклониться от удара.

В Севастополе стоим до наступления темноты, и весь день не дают покоя бомбардировщики. Сигнальщики подсчитали, что за часы этой стоянки только в бухту упало сто сорок бомб. Большая часть экипажа неотлучно на боевых постах, я все время на мостике или в рубке. Наши башни ведут огонь по фашистским позициям, до которых — это видно по установке прицела — нет и десяти километров…

После этого похода командование решило изменить устоявшееся «расписание» наших рейсов. «Ташкент» будет выходить из Новороссийска не вечером, а в середине дня, с тем чтобы в 23–24 часа быть уже в Севастополе. Выход оттуда в 2–3 часа ночи. Таким образом, исключаются дневные стоянки в севастопольских бухтах. Зато больше светлых дневных часов придется проводить в море. В связи с этим «Ташкенту» выделяется небольшое авиационное прикрытие с кавказских аэродромов. «Ястребки» могут провожать нас миль на семьдесят от Новороссийска и на таком же расстоянии от него встречать на обратном пути. Это меньше половины всего перехода, но и то хорошо. «Юнкерсы» и «хейнкели» летают над морем без сопровождения «мессершмиттов», и потому даже звено наших истребителей кое-что значит.

«Ташкенту» все-таки дали очередной планово-предупредительный ремонт — без него не обойтись. Постоянное форсирование механизмов при уклонении от ударов с воздуха или артобстрела не проходит бесследно.

Мы возвращались из Севастополя, когда вахта внезапно обнаружила, что кирпичная кладка заднего фронта третьего котла выплавилась и прогорел железный кожух. Котел был выведен, и через два часа в еще пышущую жаром топку влез командир третьего котельного отделения старшина 2-й статьи Николай Кудрявцев. Задыхаясь в горячем воздухе, он заложил задний фронт котла асбестом. Котел ввели в строй, и если бы обстановка потребовала развить самый полный ход, он был бы обеспечен.

Но, конечно, асбест — средство сугубо временное. Выслушав доклад флагманского механика базы об этом случае, контр-адмирал И. Д. Елисеев принял решение безотлагательно отправить «Ташкент» в Батуми.

Там мы и услышали июньским утром в сводке Совинформбюро: «Под Севастополем наши войска отражали ожесточенные атаки перешедшего в наступление противника…» Значит, третий штурм. А у нас ремонт…

Он шел уже к концу, когда 17 июня меня вызвали семафором на крейсер, стоявший у противоположного причала батумской гавани. На крейсере находился начальник штаба эскадры.

— Лидер «Харьков» по пути из Севастополя атакован бомбардировщиками, сказал начштаба. — Лидер поврежден и остался без хода… Ни одного быстроходного корабля, кроме «Ташкента», в Батуми и Поти нет. «Ташкент» числится в суточной готовности. Это, понятно, не устраивает. Когда сможете выйти фактически?

— Доложить немедленно не могу, — честно признался я. — Надо поговорить с Суриным.

Возвращаюсь на катере на свой корабль. Коновалов и Орловский ждут на палубе. В двух словах объясняю им обстановку. Вызываем Сурина, Кутолина, Колягина. Тут же политрук Смирнов. Павел Петрович достает из кармана «колдунчик» и, не отрываясь от него, слушает своих помощников, вполголоса докладывающих о состоянии отдельных механизмов. Потом с минуту молчит, словно забыв о моем присутствии. Наконец решительно произносит:

Суточная готовность есть суточная, и инженер-механик вправе располагать этим сроком в интересах ведущихся на корабле работ. Но многоопытный Сурин привык к вводным и назначает подчиненным свои сроки. Котлы у него всегда щелочатся так, чтобы ни одного отделения полностью не выводилось из строя. А с неудобствами такого ремонта Павел Петрович не позволяет считаться ни себе, ни другим.

«Ташкент» вышел из гавани не через полтора часа, а через час пятнадцать минут. Быстро развиваем самый полный ход. Лаг показывает сорок три узла, и это еще не предел. Кажется, будто лидер почти летит над морем. Полубак слегка приподымается, за кормой клокочет бурун.

И совсем нет дыма, из труб вырывается лишь прозрачный горячий газ. Котельные машинисты, от которых больше всего зависела сама возможность экстренного выхода, искусно держат нужное давление пара. И в том, и в другом сегодня еще раз проявилось мастерство мичмана Василия Матвеевича Матвеева, старшин Василия Удовенко, Николая Кудрявцева, Ивана Дурнеева и их подчиненных.

А у турбинистов, когда я вернулся с крейсера, были еще разобраны некоторые вспомогательные механизмы. И тоже справились, успели! Команда мичмана Алексея Никитича Сазонова славится своими старшинами. Ученики Сазонова — Георгий Семин, Константин Иванов, Семен Якимов — едва ли не лучшие на корабле командиры отделений: всегда подтянутые, требовательные, отлично знающие свое дело. И среди рядовых турбинистов есть настоящие мастера. Особенно Петр Ковалев, Иван Петров, Алексей Алексеев… Сегодня все они вместе со своими командирами показали, на что способны.

— Считайте, что «Ташкент» проходит дополнительные ходовые испытания! говорю по телефону Сурину. — И проходит отлично!

Идем самым полным несколько часов. Командир «Харькова» капитан 3 ранга П. А. Мельников сообщил по радио, что корабль уже дал ход и идет нам навстречу. Пока мы вводили в действие котлы «Ташкента», «харьковчане» тоже, очевидно, делали все, что было в их силах.

Позже мы узнали: на лидере вышли из строя все котлы — полопались и потекли трубки от сотрясения корпуса при близких разрывах бомб. Котельные машинисты, самоотверженно работая в горячих котлах, заглушили поврежденные трубки и вернули своему кораблю ход.

Вновь отличились те же люди, которые спасли его год назад под Констанцей…

Когда мы встретились с «Харьковом», он практически уже не нуждался в помощи. Но дело могло обернуться всяко. И команда боевого собрата восторженно приветствует «Ташкент». На фалах «Харькова» трепещут флаги, передающие благодарность за выручку скупым, но выразительным языком флотских сигналов. Два лидера вместе идут к кавказскому берегу.

— Разрешите заканчивать планово-предупредительный ремонт? — официальным тоном спрашивает поднявшийся на мостик уже в базе Сурин.

Павел Петрович сдержан и хмур. Он сделал все мыслимое и немыслимое, чтобы обеспечить экстренный выход корабля. И сделал бы все это опять, поступи какая-нибудь новая вводная. Но теперь, когда вся горячка позади и «Харьков» благополучно дошел до базы, инженер-механик не считает нужным скрывать, как жалко ему потерянных для ремонта часов.

Спешно завершив последние работы, грузим в Поти боеприпасы и полным ходом идем в Новороссийск. Все понимают: оттуда сразу пошлют в Севастополь.

В Новороссийске получаем предпоходный инструктаж вместе с капитан-лейтенантом Петром Максимовичем Буряком, командиром эскадренного миноносца «Безупречный». Нам объявлено, что теперь мы будем ходить в Севастополь вместе. Понимать это следует, впрочем, не буквально: скорость хода наших кораблей неодинакова. «Безупречный» будет выходить из Новороссийска на полтора-два часа раньше, а «Ташкент» — нагонять его в пути и первым приходить в Севастополь.

Петра Максимовича я знаю уже несколько лет — с тех пор, как перешел с тральщиков на сторожевики. Он служил тогда штурманом дивизиона сторожевых кораблей. А впоследствии стал штурманом бригады эсминцев. Вообще же Буряк из торгового флота, штурман дальнего плавания. И в дивизионе, и в бригаде он многому научил молодых командиров кораблей. Но самого его не очень удовлетворяла штабная работа — тянуло на командную. И ему вверили один из новых эсминцев, начавших поступать на флот.

У «Безупречного», как и у его командира, отличная боевая репутация. С начала войны корабль наплавал свыше 25 тысяч миль, с честью выполняя самые сложные задачи. Десятки раз он подвергался массированным воздушным атакам, но всегда успешно их отражал, сбив при этом несколько вражеских самолетов. Одним словом, «Безупречный» надежный товарищ в бою.

С Петром Максимовичем плавает его семнадцатилетний сын Володя. Парнишка рвался воевать, и отец с разрешения начальства взял его на корабль юнгой-зенитчиком. Держит он сына строго, отношения — как у командира с подчиненным.

На инструктаже знакомят с обстановкой в Севастополе. Положение там тяжелое. Враг третью неделю штурмует город. Наши части сражаются геройски, наносят контрудары. С ходу была введена в бой 138 — я стрелковая бригада, доставленная в Севастополь с Большой земли уже в дни июньского штурма. Но у противника огромный численный перевес. Немцам удалось прорваться к Северной бухте. Вход в нее, как и в Южную, даже ночью исключен. Поэтому ходить отныне будем в бухту Камышевую. Там предстоит нам высадить 142-ю стрелковую бригаду, переброска которой в Севастополь — основная задача «Ташкента» и «Безупречного» на ближайшие рейсы.

Признаться, я не сразу вспомнил, как выглядит эта Камышевая вблизи. Просто ни к чему было проявлять к ней особый интерес, раз ты командуешь довольно крупным кораблем. В тесной Камышевой бухте, врезающейся в берег западнее Стрелецкой, всегда стояли лишь мелкие вспомогательные плавсредства. Сейчас, как нам сообщили, туда приведена в качестве временного причала железная баржа. Ошвартоваться у нее может лишь один корабль. Поэтому разгружаться и принимать раненых надо побыстрее. Развернуться в бухте «Ташкент» не сможет, выходить только задним ходом.

И еще об одном нас предупреждают: Камышевая бухта, как и все в Севастополе, под артиллерийским обстрелом.

Вернувшись из штаба базы, я вызвал в рубку Орловского, Новика, Еремеева, Балмасова. Пришел и комиссар. Мы обсудили практические вопросы обороны корабля на переходе. Учитывая опыт кораблей, уже встречавшихся под Севастополем с торпедными катерами, решаем предоставить больше самостоятельности командирам башен и орудий.

— Кто заметил катер — открывает огонь. Остальным немедленно присоединяться. В общем, принцип такой же, как у зенитчиков при появлении самолетов. Только не забывать, что нас будет встречать катер или тральщик севастопольского ОВРа…

Кроме боеприпасов, которыми загружены кубрики еще в Поти, мы приняли на борт муку, крупу, сахар — в Севастополе иссякают запасы продовольствия. После погрузки на верхней палубе размещаются армейцы.

До меридиана Керченского пролива нас сопровождают истребители. В сумерках обгоняем «Безупречный», вышедший из Новороссийска двумя часами раньше. Пока все спокойно. Но рассчитывать, что проскочим не замеченные противником, теперь не приходится. Гитлеровскому командованию известно: наши корабли на день в Севастополе больше не остаются, уходят обратно в ту же ночь. Значит, не так уж сложно высчитать, когда и где можно нас застать.

Хуже всего, если атакуют в зоне фарватеров. Но, кажется, к этому и идет. Когда были уже недалеко от Феолента, над нами покрутился разведчик. Теперь бомбардировщики не заставят себя ждать — они у фашистов близко.

Держим полный ход. Быстро приближается ожидающий нас у буя тральщик. Он передал опознавательные, а вслед за тем — семафор: «Имею указание проводить вас по фарватерам. Следуйте за мной. Мой ход 14 узлов».

Ну нет, четырнадцать узлов нас сейчас никак не устраивают! А с фарватерами мы уже достаточно знакомы. Диктую Балмасову ответный семафор: «Имею ход 38 узлов. Прошу отойти с фарватера».

Тральщик подчиняется. «Ташкент» проносится мимо, качнув его на поднятой могучими винтами волне.

Кое-что мы тут выиграли: бомбардировщики застают «Ташкент» уже вблизи Херсонеса. Отбиваемся, не сбавляя хода. Бомбы падают довольно близко, хотя это и не пикировщики. Страшно за армейцев, расположившихся на палубе: когда там такая скученность, один осколок способен задеть десятерых.

— Иван Иванович, выясните, есть ли на палубе раненые, — прошу старпома, как только бомбежка кончилась.

Оказывается, все наши пассажиры невредимы. Не имеет повреждений и корабль. Прорвались еще раз.

С максимальной осторожностью ввожу «Ташкент» в Камышевую. Чтобы ориентироваться, приходится посветить прожектором на место швартовки. Действительно, стоит короткая железная баржа с деревянным привальным брусом. Что ж, подойти можно. На берегу еще издали вижу множество людей — очевидно, раненые. Их скопилось столько потому, что несколько дней в Севастополь не приходили крупные корабли. У баржи рядами стоят носилки. Уже приготовились, к посадке… А нам еще надо сперва разгрузиться.

На палубе распоряжаются Орловский и Фрозе. Я не схожу с мостика. Остаются на своих местах штурман, рулевой, котельные машинисты и турбинисты, вся ходовая вахта. На берег сходят лишь краснофлотцы, выгружающие снаряды и продовольствие, да и то не дальше нескольких метров от причальной баржи. Там ждут пришедшие за боеприпасами грузовики. За машинами строятся в темноте прибывшие на «Ташкенте» бойцы.

С нашего высокого мостика виден город. Не так, конечно, как при стоянке в Северной или Южной бухтах, которые и сами-то — часть города. От Камышевой Севастополь в стороне и, наверное, едва различался бы, будь эта ночь просто летней крымской ночью с темным небом и мерцающими звездами. Но город выхвачен из темноты зловещим заревом, в котором слились пламя пожаров, вспышки орудий, разрывы снарядов и бомб. Все небо над ним исчерчено фейерверком разноцветных огненных трасс.

Смотрю в бинокль на холм Владимирского собора-усыпальницы великих русских адмиралов — и с трудом узнаю знакомые дома вокруг: так изуродовали их бомбежки последних недель. Нетронутым кажется лишь зеленый массив Исторического бульвара, увенчанного круглым зданием панорамы.

С разгрузкой справились за два часа с небольшим. «Безупречный» уже в бухте, ждет места у причала. Спешим принять раненых. Сперва несут в кубрики тяжелых.

Те, кто способен держаться на ногах, помогают нашим краснофлотцам и бойцам медсанбата. Вижу с мостика, как четверо раненых — кто с одной рукой, кто на костыле — вносят на борт пятого, лежащего на носилках…

В ноябре, когда в первый раз привезли на «Ташкент» из Морского госпиталя четыреста раненых, вся команда была озабочена тем, как обеспечить каждому отдельную койку. Теперь раненые быстро заполняют всю верхнюю палубу. Принимаем на борт почти две тысячи человек.

Тех, что остались на берегу, возьмет «Безупречный». «Ташкент» отходит от баржи. Задним ходом надо идти примерно три кабельтова, причем и справа, и слева — гряды подводных камней. Еремеев стоит рядом со мной. Наш обстоятельный штурман мог бы быть тут и лоцманом: уже знает наизусть все детали навигационной обстановки в районе бухты.

Рассвет встречаем на фарватерах. Море такое спокойное, что кажется маслянистым. Разрезанная форштевнем вода тяжелыми пластами опадает у обводов полубака, лениво пенится вдоль бортов.

— А ведь сегодня двадцать второе июня, — задумчиво произносит Григорий Андреевич Коновалов. — Ровно год воюем. И все началось вот в такой же тихий рассветный час…

Действительно, этим утром исполняется первая годовщина войны. Как же не вспомнилось это ни вчера, пока шли к Севастополю, ни в те часы, что стояли в Камышевой? Даже мелькнувшая перед глазами запись в вахтенном журнале «22 июня, понедельник» показалась самой обычной. Вот до чего «заели» мысли и заботы о том, что надо делать сейчас, немедленно, сегодня… Да, пожалуй, и не такая это дата, чтобы хотелось ее вспоминать. Когда-нибудь потом, после войны другое дело, если будем живы…

На крыло мостика, где стоим мы с Коноваловым, выходит старпом. В полусвете утренних сумерек лицо его, как и лицо комиссара, выглядит осунувшимся и бледным. Орловский говорит, словно отвечая вслух на свои же мысли:

— В декабре тоже было очень тяжело, но Севастополь отстояли. Будет и теперь что-то сделано, чтобы оттянуть силы противника… Знаете, что я вчера слышал от краснофлотцев, когда начали грузить продукты? «Раз муку и сахар везем, значит, там держатся!..»

Конечно, держатся. Севастополь по-прежнему сковывает огромные вражеские силы — сотни тысяч солдат, которым по планам германского генштаба, вероятно, давно полагалось быть далеко отсюда. А гадать, выстоит или нет Севастополь в июне, я не могу — об этом и думать-то тяжело, не то, что говорить. Но сравнивать июнь с декабрем нельзя: тогда городу было все-таки легче.

Очередной выход в Севастополь в 16 часов 24 июня. Экипаж отдохнул, хотя особенно отсыпаться и не пришлось. Надо было принимать топливо и боезапас, грузить снаряды и продовольствие. Все это неоднократно прерывалось тревогами над Новороссийском то и дело появлялись фашистские бомбардировщики.

Принимаем новые подразделения сибиряков — так теперь все называют бойцов 142-й бригады. На палубу вкатывают с причала армейские зенитные орудия. Руководит этим рослый старший лейтенант в пилотке набекрень, которого я сразу узнал: еще перед прошлым нашим рейсом он пытался погрузить на «Ташкент» свою зенитную батарею сверх всяких норм и возможностей. Ничего не добившись тогда от Орловского и Фрозе, старший лейтенант прорвался ко мне на мостик. Стоило немало труда втолковать ему, что корабль загружен уже до отказа.

Сибиряков у нас набирается до тысячи человек. Около шестисот — на «Безупречном». Люди прямо рвутся в бой. Их стремление быстрее попасть в Севастополь — горячее, искреннее. А ведь, конечно же, понимают, что многие, очень многие оттуда не вернутся.

Уже в море армейские командиры под руководством нашего Новика расставляют на полубаке, на юте и по бортам станковые пулеметы и противотанковые ружья дополнительные огневые средства могут пригодиться, если нас атакуют торпедоносцы или катера. Вижу рядом с Новиком опять того же старшего лейтенанта, что-то доказывающего Николаю Спиридоновичу. Как потом я узнал, армейский зенитчик был недоволен тем, что его орудия «зажаты» в проходах. Осмотревшись на корабле, он предлагал передвинуть их на полубак, где батарея получала отличную «огневую позицию», но очень мешала бы нашим носовым башням.

— Какой народ! — восторгается Орловский. — Второй час на корабле, и уже как дома! А посмотрите на ту девушку. Откуда у нее такое спокойствие?

Девушка, которая привлекла внимание старпома, присела на кожух вентилятора и задумчиво смотрит на море. Она в гимнастерке и пилотке, в солдатских сапогах. Должно быть, медсестра. Вся поза девушки действительно полна какого-то глубокого покоя. О чем она думает? Представляет ли, какие испытания ждут ее в Севастополе? Наши краснофлотцы, проходя мимо, глядят на нее с нескрываемым восхищением. И она заслужила его уже тем, что находится здесь.

— Ладно, Иван Иванович, — отвлекаю я старпома от наблюдений за верхней палубой, — Давайте-ка сигнал на ужин, пока еще вокруг тихо!..

В этот раз первый, самолет-разведчик показался вблизи корабля раньше обычного — еще в зоне действия нашей истребительной авиации. Разведчика отогнали шрапнелью. О том, что он нас обнаружил, сообщили на аэродром истребителей, с которым имеем прямую связь. Балмасов доложил: Буряк тоже доносит о воздушном разведчике и: просит прикрытия.

Вскоре группа «мигов», помахав нам крылышками, проносится дальше на запад. Там уже виднеются мачты «Безупречного», которого мы догоняем. А несколько минут спустя со стороны крымского берега появляются «хейнкели».

Играем боевую. Армейцы на палубе прилаживаются к своим пулеметам. Балмасов по радио предупреждает о противнике наших «ястребков». «Вижу, — отвечает кома<

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: