Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







От 12 до 15. Подросток: прыжок через пропасть





Стоит человеку сказать: «У меня сын (дочь) подросток», как ему отвечают «понимающим» взглядом. А то и прямо говорят: «О, это да! Сочувствую!» или «Ох, у нас, слава Богу, это позади, вспомнить страшно» или «А нам еще предстоит, что-то будет…». Похоже, что быть родителем подростка – это особый, довольно экстремальный, опыт, особое время в жизни. Подростковый возраст традиционно считается «трудным», он прочно ассоциируется с конфликтами, с «жизнью как на вулкане», с тревогами и нервами родителей, с опасностями для ребенка. И это не просто привычный предрассудок, возраст действительно критический, «переходный», как его называют. Переход из детства во взрослость.

Прыжок через пропасть

Психолог Эрик Эриксон, много изучавший этапы детства и юности, писал о подростковом возрасте: «Молодой человек должен, как акробат на трапеции, одним мощным движением отпустить перекладину детства, перепрыгнуть и ухватиться за следующую перекладину зрелости».

Действительно, изменения, которые происходят с ребенком в возрасте с 11–12 лет до 15 (примерно, обычно девочки «стартуют» чуть раньше, мальчики чуть позже) стремительны, как прыжок. Ребенок растет буквально на глазах, его тело меняется, детские черты и пропорции сменяются взрослыми. Меняются фигура, кожа, голос, запах, появляются признаки полового созревания. После сравнительно плавного развития в предыдущие годы скорость этих изменений ошеломляет. Многие родители признаются, что в этом возрасте постоянно ошибаются с размером, покупая ребенку одежду, даже если раньше всегда «попадали». И выискивая свое чадо в толпе сверстников, в школе или во дворе, все время ловят себя на том, что представляли его на голову ниже, чем он есть на самом деле.

В школе очень бросается в глаза разница между детьми и подростками. Вот влетают в класс пятиклашки: легкие, как мотыльки. Они ловко снуют между рядами, они все время в движении, они прыгают на месте от возбуждения и предпочитают перемещаться бегом. А вот входят восьмиклассники. Резко вытянувшийся подросток-акселерат не идёт, а тащится, не садится на стул, а тяжело падает, перед этим так же тяжело уронив портфель. Он часто чувствует усталость, то и дело задевает за углы мебели и дверные косяки, словно ещё не запомнил новых границ своего тела.

Это расплата за стремительный рост – внутренние органы не успевают приспособиться к обслуживанию больших габаритов, работают с напряжением, отсюда утомляемость, сонливость. Нередко обостряются хронические заболевания, казалось бы, уже забытые в благополучном, энергичном и озорном возрасте Тома Сойера и Пеппи-Длинный чулок. Появляются новые: к сожалению, очень многие тяжелые, пожизненные болезни «стартуют» именно в это время, когда организм и иммунитет ослаблены бурным ростом.

Отражается на самочувствии и гормональная перестройка. Привычные для взрослого, но совершенно новые для подростка дозы половых гормонов потрясают его организм. Накатывая волнами, они вызывают то апатию, то беспричинное возбуждение, снижают умственную работоспособность. Мучают подростковые дисфории – периоды раздражительной мрачности или плаксивости, когда наворачиваются слезы «ни от чего», или «все бесит», или «хочется сдохнуть», или «разрушить мир». То, что настроение меняется без всякой видимой связи с внешними обстоятельствами, пугает еще больше, и от подростка приходится слышать: «Что со мной? Почему я сижу и плачу, как будто кто-то умер, хотя ничего не случилось? Почему на меня так часто накатывает ярость, душит ненависть к самым близким, хотя на самом деле я знаю, что их люблю? Я, наверное, с ума схожу?».

Подстегиваемые гормонами эмоции могут заставить считать жизнь конченой ввиду «ужасного» изъяна во внешности, заметного порой только самому его обладателю. Мальчиков пугают настойчивые эрекции, которые, кажется, «всем заметны», девочки переживают из-за менструаций. Все это ново, стыдно, трудно, а порой и просто больно. Происходящая перестройка организма то обещает новые силы и возможности, то отравляет жизнь прыщами и неожиданным набором веса, заставляют беспокоиться о том, что изменения происходят слишком быстро (или слишком медленно). А вдруг не вырасту (вырасту слишком сильно)? Почему я такой худой (толстый)? По-моему, у меня очень маленькая (большая) грудь. У меня совсем не растут (так быстро растут) усы! У всех девочек уже началось (еще не началось), а у меня нет (у меня уже)!

Тело находится в процессе постоянных изменений, разные его органы развиваются в своем темпе, отсюда непропорционально длинные конечности подростков, высокий детский голос у здоровенного парня или заметная грудь у девочки, которая ещё выглядит и чувствует себя ребёнком. Как успевать к этому привыкнуть, как собрать себя из этих столь разных частей, как будто кто-то делает хулиганский коллаж из журнальных фотографий: стан Анджелины Джоли приклеивает к личику с шоколадки «Аленка», и выпускает ходить, жить и страдать? Подростку трудно поверить, что пройдет совсем немного времени, и дисгармония исчезнет, он обретет ладное юношеское тело.

3 и 13

Трудности переходного возраста не исчерпываются физиологией. Меняется не только тело, меняются мышление, способности, интересы, сознание себя, отношение к сверстникам, место в семье и в обществе, ожидания окружающих, права и обязанности – да просто все. Многие родители отмечают, как похож подросток на двух-трехлетку. Те же капризы и истерики, те же взрывы гнева, тот же негативизм и отрицание всего и вся без разбору, то же настойчивое «Я сам! Отстаньте!», даже если не получается и явно уж сам не рад, что настоял. Он еще такой маленький и глупый, а сам себя считает таким большим и самостоятельным. Он так иногда бесит, что сил нет, и взрослые с тоской вспоминают ласкового, покладистого ребенка, который был у них совсем недавно.

Сходство этих двух кризисных возрастов не случайно. Мы помним, какой рывок в развитии делает ребенок к трем годам. Он становится способен самостоятельно перемещаться в пространстве дома и манипулировать предметами, обслуживать себя (есть, одеваться, ходить в туалет), выражать свои мысли и чувства, отстаивать свое мнение в конфликте, начинает играть со сверстниками.

Не то же ли самое и с подростком? В 10 лет – он еще дитя. Он подчиняется родителям, они контролируют его поведение, содержат его, отвечают за него. В 16–17 – это самостоятельный по сути человек. Он может свободно перемещаться уже не только дома и на игровой площадке, а где угодно, он может сам позаботиться о себе, он может освоить любую практически деятельность, доступную взрослым, осознавать и защищать свои интересы, строить свои отношения с людьми вне семьи. Да может даже детей завести, чего уж там. С точки зрения природы это совершенно взрослая, способная к самозащите, самообеспечению и размножению особь, и с точки зрения общества – человек, отвечающий за свои поступки, имеющий паспорт, имеющий право самому себе зарабатывать на жизнь, самому за себя отвечать и жить самостоятельно.

Другой вопрос, что взрослость с точки зрения природы и с точки зрения современного общества – очень разные понятия, но об этом речь пойдет позже. Живи мы в архаичной культуре, юноша или девушка 15–16 лет безоговорочно считались бы взрослыми и, возможно уже имели бы собственную семью и детей. То есть рывок в развитии за несколько коротких лет тоже происходит очень существенный. Стоит ли удивляться, что при такой интенсивности изменений дети находятся в стрессе, а мы – заодно с ними?

Мы помним, что любое освоение больших объемов нового – это много неудач и разочарований. Трехлетка мог в минуту жизни трудную залезть к родителю на ручки. А подросток? Он же уже большой, не поместится. Ему не положено.

Сепарация – это всегда запреты и конфликты. Трехлетка постоянно слышит: «Нельзя! Не трогай! Осторожно!» и подросток – в том же положении. Физически он уже может пойти куда угодно и с кем угодно, он может сделать все, что ему заблагорассудится, у него та же неуемная потребность попробовать, узнать, залезть, его так же не останавливают опасности и не обескураживают неудачи. Но он так же постоянно слышит «Нельзя! Не смей! Мал еще!». Разница лишь в том, что малыш исследует мир вещей, мир пространства, объемов, фактур, вкусов и звуков, а подросток – мир людей, мир отношений, чувств, решений, принципов, увлечений.

Упрямство и постоянная готовность спорить и скандалить как в исполнении трехлеток, так и подростков, способны довести родителей до белого каления. Причем, если трехлетку, который бушует и старается сделать по-своему, несмотря на все наши «нельзя», можно, на худой конец, руками удержать, или взять и унести, то с подростком такое не пройдет. Да и мириться с малышом проще: он, конечно, устроил скандал, но теперь вот ревет, такой маленький, такой сладкий. А подросток? Как после скандала с криком и хлопаньем дверью пойти обнимать это ощетиненное прыщавое и костлявое существо?

Еще одно сходство. На втором-третьем году жизни малыш начинает осознавать своё «Я». Он начинает хорошо узнавать себя в зеркале, знает свое имя, осознает, что он ребенок, что он мальчик или девочка, старший брат или младшая сестра. Ведь это потрясающее открытие: я – это я! Я существую и я такой, как есть! Конечно, новыми возможностями сразу хочется пользоваться вовсю, и начинается: «Нет! Не хочу! Не буду!». Он открыл для себя эту новую волшебную возможность: хотеть – или не хотеть! Слушаться – или отказаться! Обнаружил свою волю, свой собственный «центр управления полетом», и учится им пользоваться, в том числе в процессе конфликтов с родителями.

То же чувство собственного существования, собственной идентичности остро переживается и в начале подросткового возраста. Это описано во многих детских книгах и воспоминаниях: острое, до мурашек, внезапно накрывшее чувство «Я – это я! Я существую!».

В повести Брэдберри «Вино из одуванчиков» десятилетний герой спрашивает: «Папа, а все люди знают, что они живые?» Потому что его самого, только что, прямо сейчас, на этой солнечной лесной поляне – накрыло «чувство существования».

Малыш, слезая с рук, «вылупляется» из младенческого слияния с мамой, а подросток должен «вылупиться» из семьи. Он должен научиться жить своим умом, по собственному плану, совершать собственные выборы и нести за них ответственность. И это задача в своем роде еще более сложная – ведь малыш хоть и убегает от мамы, а все же знает, что она недалеко. Это пока лишь этап сепарации, отделения, лишь один из шагов, важный, но не окончательный.

Подростку же предстоит отделиться радикально. Он должен будет совсем скоро оттолкнуться от надежного, знакомого корабля своей семьи и полететь в открытый космос. Это трудно, страшно, восхитительно – все вместе. Отношения привязанности подходят к своему естественному завершению.

Свержение с пьедестала

Мы помним, что отношения с родителями – самые важные, витально значимые в жизни ребенка, и итоговая сепарация не может быть безболезненной. Когда-то от своего трехлетки мы впервые услышали: «Ты плохая. Не люблю тебя». Было и смешно, и обидно, но что такое лепет трехлетки по сравнению с тем, что можно услышать от подростка!

Задача кризисного возраста – сделать рывок в сепарации, пережить разочарование во всемогуществе родителей и научиться жить своим умом. А чтобы выпрямить палку, ее всегда приходится сначала перегнуть в другую сторону. Есть даже такое шуточное определение взрослости: «Быть взрослым – значит поступать, как считаешь нужным, даже если то же самое советуют родители». Потому что взрослости предшествует период, когда ребенок стремится поступать «не как советуют родители» совершенно независимо от того, чего он сам хочет и что считает верным. Главное – порвать путы, освободиться от родительской опеки, отделиться. Стоит ли удивляться, что в это время семья живет как на вулкане?

Подросток решает задачу по отделению от родителей, по преодолению в своем сознании их незыблемого авторитета. Помните, как ребенок в нежном возрасте идеализировал, почти обожествлял родителей? А теперь он вдруг впервые видит вместо самого сильного, самого умного, самого справедливого на свете отца какого-то почти незнакомого ему человека: раздраженного, немолодого и, похоже, не очень умного. Вместо лучшей в мире, самой красивой и доброй мамы – уставшую, располневшую женщину, полную дурацких предрассудков насчёт секса и жизни вообще. Такое открытие пережить нелегко. Подросток вдруг понимает, насколько он и его родители – разные люди, как отличаются их вкусы, мнения, ценности. Естественно, свои предпочтения он считает единственно верными, а родительские – устаревшими и скучными. Даже если это не говорится вслух, то сквозит в голосе и взгляде, и порой очень обижает взрослых. В результате обычный спор из-за музыкальных вкусов может разгореться в жесточайший конфликт, казалось бы, совершенно неадекватный теме.

Подросток и его родители находятся словно в разных системах координат: он стремительно меняется – они стараются сохранить стабильность; они хотят, чтобы он сначала поумнел и стал ответственным, а потом проявлял своеволие – у него получается только наоборот. Растерянные происходящими в любимом ребёнке изменениями, родители срочно «берутся за воспитание», что окончательно портит отношения. Подросток приходит к выводу, что «с ними не о чем разговаривать». И вместе с тем ему остро не хватает близости с родителями, он страдает от одиночества, хочет возобновить контакт – и не знает как. Он отдаляется от семьи, подчёркивает своё равнодушие. Возможно, этот характерный для подростков способ психологической защиты и лег в основу распространённого убеждения, что семья в этом возрасте не важна.

 

 

Психологи проводили параллельно опрос подростков и их родителей.

Родителей спросили: «Как вы думаете, чего больше всего хотели бы от вас ваши дети?»

Самый частый ответ был: «Чтобы дали им денег и отстали».

А что же сами подростки ответили на вопрос: «Чего бы вы больше всего хотели от своих родителей?»

Самый частый ответ: «Чтобы они проводили с нами больше времени».

Разлад с родителями переживается подростком очень болезненно, вплоть до тяжелых нервных расстройств и даже попыток самоубийства, хотя сами родители обычно бывают уверены, что «ему все равно».

Но и родителям тоже несладко. Особенно тяжело переживают свержение с пьедестала те родители, которые до этого сложили все яйца в одну корзину – «жили ради детей». Ведь сепарация ребенка угрожает самому смыслу их жизни, выбивает почву из-под ног. Они обнаруживают себя в «пустом гнезде» – дела нет, полноценного брака нет, теперь родительская роль уходит – как жить дальше?

Тяжело и тем, кто в целом не удовлетворен своей жизнью, много лет живет с чувством, что не принадлежит себе, не нашел себя ни в работе, ни в творчестве, ни в отношениях с партнером. Тогда подростковый кризис ребенка может совпасть по времени с кризисом среднего возраста у родителей. И если тебя самого накрывает сознание бессмысленности, никчемности своей жизни, а тут еще наглый отпрыск цедит через губу: «Ну, и что тебе дало это образование? Сидишь на работе, которую ненавидишь? Ну, и что вы мне морали читаете и лезете в мою личную жизнь? Своей займитесь, живете вон как кошка с собакой» – это воспринимается, как удар ножом в спину. Ты и так падаешь, и тут тебя толкает – и кто? Твой собственный ребенок…

Сложно и родителям, слишком «идеальным», безукоризненным во всем, в том числе в отношениях с ребенком. Они такие понимающие и мудрые, такие успешные, такие совсем еще молодые и красивые, – ну, как ту с пьедестала-то слезать? Подросток мучается от своего несовершенства, а родители так довольны собой и объективно хороши – не придерешься, что бесят его еще больше.

В мультфильме «Храбрая сердцем» сделана интересная попытка показать, как влияет кризис подросткового возраста не только на ребенка, но и на мать. Мать героини – само совершенство, добра, умна, красива, всеми любима, все еще молода, она Настоящая Королева – и этим все сказано. И она прекрасная мать – чуткая, ласковая, терпеливая, очень любящая. Но чтобы примириться с тем, что дочь стала самостоятельным, отдельным существом, со своей свободной волей, ей приходится утратить весь свой социальный лоск, превратиться в дикого зверя. Она глубоко страдает от этого, пока не наступает момент, когда именно грубое, дикое, природное начало материнской любви позволяет ей спасти дочь от гибели. А заодно вспомнить себя – настоящую и живую, а не «образцово-показательную».

Так что главный, наверное, совет родителям подростка – заниматься собой и своей жизнью. Дети больше не требуют ухода и постоянной опеки – это же прекрасно. Больше свободного времени, больше возможностей что-то в жизни менять, реализовать отложенные планы, чему-то новому научиться. На пьедестале довольно скучно стоять, да и годы уже не те – спина затекает.

А там, глядишь, и подростковый кризис пройдет, сепарация состоится и можно будет общаться уже на новом уровне, без напряжения и борьбы.

«Когда мне было четырнадцать лет, мой отец был так глуп, что я с трудом переносил его. Когда мне исполнился двадцать один, я был изумлён, как старик поумнел»

Марк Твен

 

Между детством и взрослостью

Дело не сводится только к кризису сепарации от родителей. Само положение подростка в нашей культуре весьма двусмысленно. Биологически зрелый человек может ещё на долгие годы по состоянию души и положению в обществе оставаться ребёнком; кроме того, реальная степень взрослости может сильно отличаться от того, что думает о себе сам подросток и окружающие его люди.

Есть остроумный афоризм: «Юношу изобрели одновременно с паровой машиной». И это действительно так. Сравнительно недавно по историческим меркам никакого переходного возраста не было, и никаких подростков не было. Впервые о юноше как феномене в европейской культуре заговорил Руссо, а в русской – Достоевский, написав роман «Подросток». До этого романа само слово было не в ходу.

В древние времена и в ныне сохранившихся архаичных культурах человек, достигший половой зрелости, становился полноправным членом общества, получал право заводить семью, распоряжаться собой, на равных с другими принимать решения, касающиеся судьбы племени. Момент перехода из детей во взрослые отмечался особым обрядом – инициацией, который символизировал смерть человека как ребёнка и рождение его как взрослого. При этом происходила смена имени, изменялась внешность (прическа, узоры на теле, одежда) и окончательно менялся статус подростка в племени. Он больше не возвращался под крышу родителей, вообще больше не считался их ребенком (в том смысле, что они ничего не были ему должны и за него не отвечали), получал право заводить собственную семью и распоряжаться собой. Хотя сам обряд был сопряжен с нешуточными испытаниями, сопровождался болью, страхом, разнообразными лишениями, иногда даже нанесением увечий, инициация была радостным и долгожданным событием. Ведь статус молодого человека после неё резко повышался, у него становилось намного больше прав и возможностей.

После инициации ребенок не возвращался под родительский кров, отношения считались завершенными. Конечно, у них оставались все чувства друг к другу, но он больше не обязан был их слушаться, а они больше не обязаны были его кормить и отвечать за его поступки. Отношения привязанности, как отношении зависимости, прекращались за выполненностью задачи.

Все волшебные сказки основаны на сюжете об инициации. Первым это понял филолог Владимир Пропп, написавший книгу «Исторические корни волшебной сказки». Именно взгляд на сказку, как на историю инициации, позволяет понять, почему сказочные сюжеты и образы так похожи у самых разных народов, почему в сказках всегда действует младший, почему он всегда покидает дом, почему по возвращении бывает свадьба и многое другое.

Младший сын, то есть подросток, отправляется в тридевятое царство – в потусторонний мир, чтобы выполнить трудное поручение. Там он встречает помощников – тотемных животных, проходит сложные испытания, рискует жизнью и часто таки погибает. Но затем с помощью метаморфозы – окунания в котел или опрыскивания живой водой – возвращается к жизни в уже новом качестве. После этого он женится и получает полцарства – статус хозяина своей жизни.

У девочек свои испытания были, скорее на терпение и выносливость. Например, девушке в период месячных запрещено было говорить, общаться с людьми, есть, мыться, прикасаться к земле. Она должна была сидеть, согнувшись в три погибели, в специальном шалашике, который часто ставили на сваи – чтобы «нечистая» не коснулась почвы, в полном одиночестве, с одним лишь кувшином воды на несколько дней. Общаться с ней могли только старухи, чьей плодовитости уже нельзя было повредить. Были племена, которые держали в таком затворе девушек все время полового созревания. Эти обычаи отражены в сказках про царевну, заточенную в башне, и про Рапунцель, которая сидела там так долго, что ее коса отросла до земли. Освобождение приносила только свадьба (явление прекрасного принца)

Отголоски обряда инициации и сейчас есть в большинстве религиозных традиций, это конфирмация у католиков, бар-мицва у иудеев и др. Есть и социальные вехи, которые обозначают переход из одного статуса в другой: получение паспорта, окончание школы, определяемый законом возраст совершеннолетия. Однако все эти вехи и переходы очень разнообразны, разнесены по времени, имеют очень разную значимость для разных семей. Никакого внятного общепринятого момента превращения ребенка во взрослого не существует. Вместо этого есть «переходный возраст».

В современной европейской цивилизации недостаточно уметь держать копье и построить шалаш, в котором можно поселиться с понравившейся девушкой из племени. Чтобы обеспечить не то что семью – самого себя – нужно долго учиться, осваивать множество навыков жизни в сегодняшнем мире: от оплаты счётов и пользования сложной техникой до взаимоотношений с начальством и организации своего рабочего дня. Проходит от 7 до 10 лет, прежде чем взрослый с точки зрения природы человек становится взрослым с точки зрения общества. Кроме того, поскольку специального обряда, подобного инициации, не существует, непонятно, в какой именно момент происходит окончательный переход. Кто-то считает рубежом достижение определённого возраста, кто-то – получение аттестата, диплома или первой зарплаты. Взгляды самого подростка, его родителей, учителей, общественное мнение могут в этом отношении существенно расходиться.

Двусмысленность положения подростка в своих собственных глазах и глазах окружающих вызывает немало трудностей. С одной стороны, он лишен большинства привилегий детского возраста. От него ждут взрослой серьезности и ответственности за свои поступки. Закон, например, обычно предусматривает ответственность за совершение правонарушений с 13–14 лет. Учителя и родители тоже не склонны теперь снисходительно относиться к проявлениям легкомыслия, беспечности, импульсивности – всего того, что прощают детям. С другой, – и взрослых привилегий подростку пока не предоставляется. Он зависит от родителей материально и морально, он должен отчитываться перед ними, куда идёт, с кем и зачем, любой взрослый считает себя вправе сделать ему замечание, его общение и сексуальная жизнь находятся под пристальным вниманием. Подросток не имеет права не знать, не уметь, не понимать. Но права отвечать за себя, распоряжаться собой по своему усмотрению у него тоже нет.

Налицо ситуация двусмысленности, двойного стандарта. А что делают обычно люди в таких ситуациях? Конечно, жульничают! Каждый пытается трактовать ее в свою пользу. Когда удобно – так, когда неудобно – наоборот. «Мал еще, так с матерью разговаривать, большой лоб, мог бы и сам понять…» – на одном выдохе говорит родитель. И подросток не теряется: «Дай денег на кино и не лезь в мою жизнь!» – тоже одной фразой.

Между подростком и взрослыми словно идёт нескончаемый спор: «Я уже не ребёнок!» – заявляет он, отстаивая своё право на самостоятельность, на распоряжение собой. «Но ты же ещё не взрослый!» – отвечают ему, ограничивая и контролируя. «Я ещё не взрослый!» – говорит подросток, прося о поддержке, о помощи, о терпимости. «Но ты уже не ребёнок!» – слышит он в ответ, и сталкивается с постоянным требовательным недовольством взрослых. Неудивительно, что где подростки – там и конфликты.

Родителям не легче – они тоже попадают в ситуацию, когда, с точки зрения общества, должны отвечать за то, за что отвечать, по сути, уже не могут.

Вот в школу вызывают родителей старшеклассника: Петя не делает домашних заданий, примите меры. Что, интересно, по мнению школы, родители должны сделать, чтобы Петя (1 м 85 см роста и усы) делал уроки? Объяснить ему? А он, видимо, не в курсе, что их надо делать? Делать вместе с ним? А если он встанет и уйдет? Наказать его, не дав сладкого? Не разрешить смотреть мультики? Не взять в цирк? Отшлепать? На этот вопрос ни у кого нет ответа: ни у родителей, ни у школы, ни у всяческих комиссий по делам несовершеннолетних. Однако с родителей спрашивают за успехи Пети, за поведение Пети, за здоровье Пети. И они чувствуют себя виноватыми, что не могут на него повлиять, – или пытаются его ругать и наказывать, заранее зная, что обречены на провал.

При этом все участники процесса знают правду: Петя знает, родители знают, школа знает. Но продолжают врать самим себе и друг другу.

А правда в том, что Петя вырос. Все, поздно пить боржоми. Дело сделано. Привязанность отработала свое, следование больше не включается. Природная программа требует от него отделиться, а от родителей – отпустить. И только общество стоит над ними и делает вид, что Петя – все тот же маленький мальчик, которого мама с папой могли бы водить за ручку.

Чем дальше, тем больше удлиняется «дельта» между возрастом биологической зрелости и зрелостью социальной. Все больше стран отодвигают порог совершеннолетия уже до 21 года, продлевая непонятное «промежуточное» время в жизни человека.

Идея защиты прав детей, запрета эксплуатации детского труда, стремление предоставлять детям все больше возможностей и привилегий порой оборачиваются тем самым благим намерением, которое выстилает дорогу известно куда. Детей уже готовы обложить со всех сторон ватой и подстелить им соломки буквально всюду. Подросток, который рвется к самостоятельности, который жаждет «подвигов и атак», вынужден сидеть у маминой юбки и просить у папы стольник на кино. Его могут отчитать, запретить гулять, чмокнуть в щеку без разрешения. С точки зрения природы, с точки зрения задач возраста – это ненормально. Потому что не дело молодому льву оставаться во власти родителей.

У животных взрослый самец, который грудью защищал детеныша, может наброситься на подростка, особенно если тот начинает «права качать» или свой половозрелый статус демонстрировать. Поэтому в природе подростки подальше держатся от взрослых самцов. А у слонов, например, подросшего сына будет отгонять от себя мать – молодой слон в состоянии сексуального возбуждения опасен для нее и для младших детенышей.

А человеческий подросший детеныш вынужден не только находиться рядом, но и полностью зависеть от взрослых. Стресс в такой ситуации неизбежен.

Он в возрасте Квентина Дорварда, он мог бы скакать с мечом в руках и сражаться с негодяями за прекрасную даму, а вместо этого его заботливо усаживают за парту и говорят: учись, его кормят сбалансированными обедами и беспокоятся, чтобы он не промочил ноги и не познакомился с «нехорошей компанией». Он хочет испытать себя – его берегут. Он хочет самостоятельности – его опекают, причем еще иезуитски ругают, что «несамостоятельный», имея под этим в виду – «не делает того, что мы считаем правильным». Вот если ходит в школу, моет посуду, слушает маму и никаких гулянок – это самостоятельный. А если сбежал с уроков, залез на сайт «для взрослых» или подрался – это несамостоятельный. Такое вот необычное словоупотребление.

Взрослым тоже нелегко. В остроумных экспериментах было показано, что один из самых неприятных запахов для человека – запах пота его собственного ребенка, достигшего половой зрелости. То есть майка чужого ребенка просто пахнет, а своего – невыносимо воняет. Это заложенный природой механизм предотвращения кровосмесительных связей. Очень хитро задумано. Только люди природу перехитрили и самозабвенно ругаются со своими детьми на тему «к тебе в комнату нельзя зайти, такой духан стоит». Вместо того, чтобы отпустить из дома, ибо – пора.

Неудивительно, что семейное насилие между родителями и подростками – очень и очень распространенное дело. Причем агрессором выступает то одна сторона, то другая. Про эмоциональное насилие и речи нет. К сожалению, это почти норма жизни. То, как оскорбительно, зло, без всяких тормозов порой ругаются родители с подростками, даже описать трудно. Словно это не тот же самый ребенок, которого они когда-то целовали, носили на руках, на которого не могли надышаться. Словно они – не те же самые люди, которые были для него когда-то утешением, самыми-самыми лучшими на свете родителями.

У кого-то из родителей хватает характера и харизмы, а может, просто бесцеремонности и грубости, удерживать ребенка в подчинении лишние несколько лет. Отдельный вопрос, насколько это полезно для ребенка, и какие последствия для отношений имеет. Кто-то доводит своей неусыпной заботой и опекой ребенка до полного отчаяния, такого, что он уже готов сбежать из дома, выпить или уколоться, только бы уйти из невыносимой ситуации искусственно задержанного детства. У кого-то хватает коммуникативных талантов избегать резких конфликтов и договариваться, на полутонах, на сочувствии, так сказать, в память о былой любви. У многих – не получается. И родитель с подростком получают несколько лет непонятных отношений, унизительных или для одного, или для другого. И неизвестно, что для ребенка хуже и мучительней – когда он сам «под каблуком», или когда он, не зная, что же делать, берет нахрапом верх над родителями и видит их отчаяние и слабость. Как писал в свое время Макаренко, нет никого несчастнее ребенка, победившего собственных родителей.

NВ! Времена, как известно, не выбирают. Возможно, еще спустя сколько-то веков люди найдут способ сделать переходный возраст менее травматичным для всех заинтересованных сторон. Но сегодня мы имеем то, что имеем. И очень важно понимать, что в наших конфликтах с подрастающими детьми очень многое идет не от того, что они плохие дети или мы – негодные родители, а от того, что мы с ними живем в такое время и по таким правилам. Поперек программы, отточенной тысячелетиями, вопреки ей.

Если мы понимаем, что в силу не зависящих от нас обстоятельств мы вынуждены длить зависимость ребенка от нас, хотя он уже и не ребенок, стоит длить и хорошие, приятные стороны привязанности. Если мы пытаемся контролировать, как прежде, но уже не считаем нужным ни побаловать, ни приласкать – зачем подростку такие отношения? Раз уж приходится его искусственно задерживать в детстве, важно и плюсы детства сохранить. Погладить когда-то по голове, принести с работы его любимые конфеты, вместе погулять-поболтать-посмеяться.

Очень важно следить за тем, как мы разговариваем с подростком, не обрушивать на его голову тонны критики, не опускаться до оскорблений. Даже если он сам грубит – ситуация не станет лучше, если выкрикивать оскорбления станет еще и взрослый. Доброжелательность, спокойствие, незлой юмор помогут сохранить контакт и атмосферу в доме. Это все тот же ребенок, которого вы любите и знаете, просто временно немного колючий.

При этом всегда, когда возможно, пусть он будет самостоятельным, сам отвечает за себя. Например, при звонке из школы лучше всего просто передавать трубку самому Пете. Пусть разбирается.

Эта ужасная компания

Уже в 10–12 лет для ребенка возрастает важность в его жизни группы сверстников, он осваивает горизонтальные связи, партнерские отношения. Это необходимый этап взросления и подготовки к жизни.

В архаичных обществах все опять-таки решалось радикально: дети, достигшие определенного возраста, уводились из семей, они жили вдали от поселения племени, в глуши, в так называемых «лесных домах», девочки и мальчики отдельно. С ними занимались жрецы – самые лучшие, самые мудрые люди племени – учили ритуалам, охоте, и всякому еще нужному.

Традиция «лесных домов» получила отражение во многих волшебных сказках, самая известная у нас – переложенная Пушкиным «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях». Европейский аналог – сказки о семи гномах, о братьях-лебедях. Такая братская община живет в глухом лесу, вдали от людей, героиня попадает туда и становится «милою сестрою», потом обычно умирает (переживает инициацию) и возвращается в мир людей уже невестой – сразу на свадебный пир.

Период обучения в лесном доме был частью процесса инициации, перехода из детства во взрослость. Поскольку, как мы помним, считалось, что при этом ребенок умирает, а на свет появляется совсем другой человек – взрослый, то все время прохождения обучения и обряда дети находились как бы «в другом мире», в мире мертвых, в мире предков. Их не должны были видеть другие члены племени, они не могли есть обычную пищу. Держали их довольно строго, если не сказать – сурово. Многие обычаи более поздних времен, например, спартанские, восходят как раз к инициационным практикам. Бывало, что и до смерти «заучивали», если не рассчитывали силу воздействия. Дедовщина, конечно, имела место и была нормой. Она не воспринималась как унижение, а просто как естественное проявление внутригрупповой иерархии, как испытание мужества и воли.

С одной стороны, обычаи эти выглядят довольно суровыми в наше время гуманистических ценностей и прав человека. С другой, – детям что-то вроде этого все равно нужно. Чтобы группа, чтобы тайна, чтобы вдали от обычных взрослых, но во главе с необычным, чтобы страшно и трудно, и чтобы преодолевать себя. Чтобы один за всех и все за одного, и общее дело, и все мы братья (жители лесных домов так и назывались – «братьями»). И символика, и ритуалы, и точная грань между «своими» и чужими».

Кто умеет с этой потребностью возраста работать – у того получается с подростками. Все признаки «лесных домов» были, например, в колонии и коммуне Макаренко: изолированность, довлеющая роль коллектива, которому надо было безоговорочно подчиняться, запрет на «романтические отношения» – все девочки – сестры («стань нам милою сестрою»), сложные и красивые ритуалы, правила, форма, внутренняя иерархия. Можно вспомнить опыт коммунаров 60-х годов, многочисленные школы, клубы, студии, в которых дети готовы были пропадать днями и ночами, если там создавалась та самая атмосфера групповой сплоченности, особости, противопоставленности своего «тайного» мира посвященных миру остальному, прозаичному и скучному. Неслучайно постоянно появляются детские книги, описывающие тайные подростковые организации со своим «штабом», руководителем, тайной системой связи и тщательно разработанными правилами, со своими ценностями и убеждениями и готовностью всех и каждого пожертвовать собой ради «общего дела».

Можно вспомнить давнего «Тимура и его команду», а можно «Гвардию тревоги» современной писательницы Елены Мурашовой.

Опыт такого «сектанства» подросткам жизненно необходим, это заложено природой, это потребность возраста, без этого дети задыхаются. Всякий, кто работал в школе, знает, как тяжело иметь дело с 7–9 классами. Особенно с мальчиками. Все время не оставляет ощущение, что им не надо здесь быть. Они должны быть там, в лесу, в степи, прыгать, бегать, драться, испытывать себя. Стоит ли удивляться, что они срывают уроки? Девочкам легче – пребывание в школе вообще очень похоже на те инициационные испытания, которые предназначались девочкам. Терпение, неподвижность, молчание, безоговорочная покорность, общение только с пожилыми женщинами. Чем не школьные будни?

Природу не обманешь. Когда какие-то способы реализации ведущей потребности возраста перекрыты, потребность







ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.