ДИНАМИКА СУИЦИДАЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ

Совокупность факторов, описанных в предшествующей главе как непосредственные детерминанты суицидального поведения или условия их действия, приводит к возникновению состояния, которое можно условно определить как предсуицидальное. В этот термин автор вкладывает более широкое значение, нежели достаточно строго очерченное понятие «пресуицидальный синдром» Рингеля (о нем еще будет идти речь в дальнейшем). Возникновение предсуицидального состояния, тем более пресуицидального синдрома, связано с определенным сдвигом в психическом функционировании человека, которое нередко наступает задолго до выявления феноменов, относящихся к понятию «суицидальное поведение». Это определяет необходимость рассмотрения некоторых особенностей психической жизни человека, пытавшегося покончить с собой, до, во время и после совершения суицида. Однако описание этих трех периодов, по-видимому, следует начать с описания явлений, определяющих собственно суицидальное поведение, т. е. периода подготовки и совершения акта самоубийства.

Как уже отмечалось выше, суицидальное поведение — это любые внутренние (включая вербальные) и внешние формы психических актов, направляемые представлениями о лишении себя жизни. В соответствии с этими положениями, внутренние формы суицидального поведения включают в себя суицидальные мысли, представления, переживания и суицидальные тенденции, разделяющиеся, в свою очередь, на замыслы и намерения. Эти понятия отражают различия в структуре, в субъективном оформлении суицидальных феноменов и представляют собой шкалу их глубины или готовности перехода во внешние формы суицидального поведения (Амбрумова А. Г., Тихоненко В. А., 1980).

Суицидальные мысли проходят в своем развитии определенные ступени. Появлению суицидальной идеации, в соответствии с рассматриваемой схемой развития суицидальных тенденций, предшествует особая недифференцированная почва в виде антивитальных переживаний. В рамках этих переживаний формируются размышления

об отсутствии ценности жизни («разве это жизнь?», «не живешь, а существуешь», «жить не стоит», «в этой жизни помереть не ново, но и жить, конечно, не новей» и т. п.). Здесь нет представлений о собственной смерти, а имеется только отрицание ценности жизни.

Первый этап (ступень) непосредственной суицидальной идеации — это пассивные суицидальные мысли, характеризующиеся представлениями и фантазиями на тему своей смерти, но без собственного участия в прекращении жизни («если бы со мной что-то произошло и я умер...», «хорошо бы кончить все разом, заснуть и не проснуться», «если бы я погиб в автокатастрофе» и т. д.).

Вторая ступень развития внутренних форм суицидального поведения — это суицидальные замыслы. Появляются их активные формы, при которых происходит разработка способа самоубийства и связанных с этим обстоятельств. Выраженность тенденции к самоубийству нарастает по мере разработки планов конкретных действий, направленных на прекращение жизни.

Третья ступень — суицидальные намерения — характеризуется присоединением к замыслу решения и волевого компонента, побуждающего к непосредственному переходу во внешние формы суицидального поведения, включающего суицидальные попытки и завершенные суициды.

Длительность пресуицидального периода (от возникновения суицидальных мыслей до попыток их реализации) может исчисляться минутами (острый пресуицид) и месяцами (хронический пресуицид). При остром пресуициде суицидальные замыслы и намерения появляются в сознании сразу, без отмеченных выше этапов антивитальных переживаний и пассивных суицидальных мыслей. С точки зрения прогноза и оценки случившегося, целесообразно разделение пресуици-да на аффективно-напряженный и аффективно-редуцированный типы.

При первом отмечается высокая выраженность эмоциональных переживаний, пресуицидальный период носит острый характер, соответствующие поведенческие реакции четко выражены. При аффективно-редуцированном типе (прежде всего это так называемые «холодные самоубийства отрицательного баланса») интенсивность эмоций низкая, пресуицидальный период носит пролонгированный характер и скуп в поведенческом отношении. Этот тип пресуицида может быть как самостоятельным, так и выступать в качестве второго этапа вслед за аффективно-напряженным периодом. Во время выполнения суицидального акта наблюдаются две фазы: обратимая, когда суицидент сам или при вмешательстве посторонних прекращает попытку самоубийства, и необратимая. Временные параметры этих фаз связаны с намерением суицидента и выбираемым способом самоубийства.

Согласно этой концепции, потенциальная возможность совершения самоубийства реализуется при наличии суицидоопасных состояний, существующих в рамках отдельных психических расстройств (аффективные, бредовые и другие синдромы) и в пределах особого класса реакций, встречающихся у психически здоровых (включая и лиц с различного рода акцентуациями). Эти реакции выходят за рамки оптимального диапазона психических переживаний, являясь своеобразной переходной ступенью от нормального реагирования к феноменам психопатологического характера. Суицидоопасные, так называемые акцентированные формы реагирования представлены в следующих видах: реакции эгоцентрического переключения, психалгии (душевной боли), негативные интерперсональные отношения, отрицательный баланс, смешанные и переходные.

Приведенная выше общая схема" (ее отдельные моменты еще будут конкретизироваться ниже) в наиболее полном виде определяет этап-ность развития суицидальных тенденций. Но этапу непосредственных суицидальных феноменов (антивитальные переживания, пассивные суицидальные мысли, суицидальные замыслы и, наконец, суицидальные намерения и их реализация) предшествует досуицидальный период, названный автором предсуицидальным, во время которого происходит сдвиг психофизиологического функционирования и изменение содержания психической жизни. Эти изменения выступают как фон и для возникновения антивитальных переживаний, и для конкретной суицидальной идеации.

Никакое исследование не может учесть все возможные нюансы и особенности психической жизни человека в период времени, названный нами досуицидальным. Однако автор настоящей работы считает, что вычленение некого общего радикала в характере переживаний суицидента еще до формирования непосредственных суицидальных тенденций может в определенной мере способствовать пониманию механизмов их формирования. Речь идет не об отдельном фрагменте психической жизни, а о существовании (иногда задолго до суицида) качественного своеобразия, особой окрашенности содержания психики. Упоминание о своеобразном общем радикале в характере психических переживаний вовсе не предполагает его обязательное присутствие у всех людей, пытавшихся в дальнейшем покончить жизнь самоубийством. Однако, по нашим наблюдениям, он достаточно часто встречается у суицидентов, составляя тот фон, на котором возникают конкретные суицидальные феномены.

Этот фон как своеобразный общий радикал психической жизни досуицидального периода, по-видимому, наиболее адекватно может

быть определен термином «ангедония» — потеря способности переживания радости, счастья. В контексте настоящей работы ангедония понимается более широко, нежели хорошо известный в психиатрии симптом депрессивных, деперсонализационных и других психопатологических симптомокомплексов и психических расстройств. Ангедония у человека, пытавшегося в дальнейшем покончить жизнь самоубийством, включает и особую окрашенность психических актов, остающихся в пределах психического здоровья, и симптом начинающихся или существующих длительное время психических расстройств (депрессии, дистимии, шизофрении и др.). Особое значение имеет ангедония в рамках так называемого неспецифического дефицитарного синдрома — своеобразного транснозологического понятия, введенного в психиатрию Р. Воуег (1988, 1999). В пределах этого синдрома, рассматриваемого автором термина как недепрессивное аффективное расстройство, важнейшим проявлением и выступает ангедония. Различие предполагаемых механизмов формирования ангедонии в рамках различных психических расстройств или в пределах психического здоровья не исключает, однако, наличия своеобразной результативной составляющей этого феномена: специфическое влияние на окрашенность и само содержание переживаний человека. Немецкий термин «Unlust» («неохота», «отвращение», а точнее — «нет радости») достаточно хорошо передает содержание этого понятия.

Одно из первых описаний характера переживаний, определяемых понятием «ангедония», можно встретить у Сенеки: «Зло, овладевшее нами, не зависит от места,— оно в нас самих; мы стали бессильны, мы не способны чувствовать боль, утратили возможность наслаждаться. Сколько людей призывают смерть после того, как, испытавши все, не находят ничего нового. Жизнь, свет — становятся для них в тягость; и даже среди радостей они восклицают: как? Все то же!» Естественно, что упоминаемый автором «призыв смерти» еще не говорит о непосредственном намерении ухода из жизни, важно именно описание чувства «нудящей тягостности вещного мира» (выражение И. Руднева [1995], по-видимому, наиболее четко передает характер восприятия действительности в этом состоянии).

Одной из наиболее частых причин возникновения ангедонии (не только у психически здоровых людей, но и в рамках психических и поведенческих расстройств) выступает констелляция различных суицидо-генных факторов (детерминант). В качестве последних, как уже отмечалось выше, могут быть как личностные, так и средовые и статусные факторы. При этом статус (состояние человека непосредственно перед суицидом) может выступать, естественно, и как результирующая взаи-

модействия множества личностных, социально-психологических характеристик суицидента и ситуации, и как непосредственная ведущая причина (детерминанта) появления суицидальных тенденций. Статус как основная детерминанта суицида может отмечаться в рамках психического расстройства, предшествующего покушению на самоубийство, или у лиц без выраженной психической патологии в досуицидальном периоде (и даже непосредственно перед совершением суицидального акта).

Ангедония досуицидального периода ни в коей мере не является непосредственной детерминантой суицида. Это сдвиг в психической жизни человека, характеризующийся достаточно устойчивым снижением настроения и определенным ограничением возможного диапазона эмоционального реагирования. В контексте настоящей книги ангедония — не только симптом психического расстройства, но и характеристика психической жизни человека, весьма часто возникающая в ответ на констелляцию неблагоприятных факторов (далеко не всегда являющихся суицидо-генными и приводящими к возникновению суицидальных тенденций).

Рисунок из «Доклада ВОЗ о состоянии здравоохранения в мире, 2001 г. (Подход к психическому здоровью)» (рис. 4) может в определенной мере проиллюстрировать возможное место ангедонии в общем континууме депрессивных явлений (включая и клиническую симптоматику) у населения.

Устойчивые изменения настроения, влияющие на жизненную деятельность

Рис. 4. Континуум депрессивных симптомов у населения

Наиболее широко встречаются нормальные колебания настроения, реже — устойчивые изменения настроения, и еще реже — устойчивые изменения, влияющие на жизненную деятельность (последние уже расцениваются как депрессивный эпизод, относящийся к понятию «психическое расстройство»). Ангедония может быть существенным компонентом или депрессивного расстройства, или состояния, связанного с устойчивым снижением настроения. Последнее встречается во много раз чаще, нежели клиническая депрессия, и представляет собой своеобразное переходное состояние в общем континууме депрессивных переживаний от нормальных колебаний настроения до симптомокомплекса, определяемого понятием «депрессивный эпизод».

В соответствии с современной классификацией психических и поведенческих расстройств (МКБ-10) депрессивный эпизод встречается в трех вариантах: легкий, умеренный и тяжелый. Он включает в себя такие симптомы, как сниженное настроение, утрата интересов и удовольствия, снижение энергичности, которое может привести к повышенной утомляемости (даже при незначительном усилии) и сниженной активности. Среди других симптомов депрессивного эпизода отмечаются:

• сниженная способность к сосредоточению и вниманию;

• сниженные самооценка и чувство уверенности в себе;

• идеи виновности и уничижения (даже при легком типе эпизода);

• мрачное и пессимистическое видение будущего;

• идеи или действия по самоповреждению или суициду;

Для депрессивных эпизодов всех трех степеней тяжести длительность эпизода должна быть не менее 2 недель, но диагноз может быть поставлен и для более коротких периодов, если симптомы необычно тяжелые и наступают быстро. Больные с легкими формами депрессивных эпизодов часто встречаются в амбулаторных условиях и соматических больницах, в то время как психиатрические стационары в основном имеют дело с больными с более тяжелой депрессией. В соответствии с рекомендациями МКБ-10 самоповреждающие действия, чаще всего отравления выписанными лекарствами от аффективных расстройств, должны регистрироваться дополнительным кодом из главы XX МКБ-10 (X 60-Х 84). «Эти коды не включают дифференциацию между попыткой к суициду и «парасуицидом». Обе эти категории включаются в общую категорию самоповреждения».

Устойчивое снижение настроения с явлениями ангедонии очень часто встречается в рамках таких хронических аффективных расстройств, как дистимия и циклотимия (вне приступов обострения болезни или фаз), в начале или на выходе из депрессивных эпизодов или других психических расстройств, в первую очередь шизофренического спектра. Однако можно предположить, что и в начальных стадиях шизофрении, и тем более на этапе развернутой болезни, и в исходных состояниях ангедония может быть связана не только с устойчивым снижением настроения, но и с обеднением (вплоть до исчезновения) эмоционального реагирования вообще.

Естественно, и механизмы развития ангедонии, и место этого феномена в симптоматике самых различных психических расстройств не является темой настоящей работы. Важно, что констелляция суицидо-генных факторов (в том числе и связанных с психическим расстройством) может приводить к возникновению ангедонии. Этот момент условно можно считать началом выделяемого нами своеобразного досуицидального (предсуицидального) периода. Однако четко проследить границы переживаний и их динамику зачастую не удается. Как писал А. Ф. Кони (1923), «житейские драмы подтачивают жизнь постепенно, возбуждая сменой тщетных надежд и реальных разочарований сначала горегь в душе, потом уныние и, наконец, скрытое отпгая-ние, под влиянием которого человек опускает руки и затем поднимает их на себя» (курсив наш.— В. £.).

Представление о возможных временных параметрах состояния, предшествующего этапу антивитальных переживаний и непосредственной суицидальной идеации, оказывается полезным с точки зрения динамики состояния суицидента и роли в этом различных суицидальных и антисуицидальных факторов. Хотя само по себе осознание антисуицидальных факторов и их включение в психику человека в качестве барьера, препятствующего добровольному прекращению жизни, может происходить только после появления четких суицидальных тенденций.

Как уже отмечалось выше, сама по себе ангедония вовсе не определяет возникновения любого рода мыслей и действий, связанных с покушением на самоубийство. Это только фон, на котором формируется суицидальная идеация; однозначной и прямой взаимосвязи здесь может и не прослеживаться. Существующая на протяжении многих лет ангедония может и не приводить к суицидальным тенденциям. С другой стороны, наличие выраженных детерминант суицида и «роковое» стечение всех неблагоприятных моментов может настолько быстро сформировать суицидальные тенденции, что выделение своеобразно-

го досуицидального периода с ангедонией не имеет клинико-психоло-гического значения.

Однако там, где устойчивое отсутствие положительных эмоций начинает включать различного рода представления на тему смерти (речь чаще всего не идет непосредственно о самоубийстве, но, по существу, это уже элементы пресуицидального синдрома), сама по себе ангедония может выступать как один из предикторов суицидального поведения. При этом изменение характера психофизиологического функционирования чаще всего не осознается будущим суицидентом, здесь важна констатация устойчивого сдвига психических переживаний с исчезновением «радости бытия» (появлением ангедонии). К сожалению, чаще всего анализ как до, так и после непосредственного суицидального периода приходится проводить ретроспективно, уже после неудавшегося покушения на самоубийство. Но в этом случае факт самоубийства и связанные с этим переживания заведомо закрывают нюансы досуицидального периода, тем более что суицидальная идеация в тот период отсутствовала. Переживания, непосредственно не связанные с суицидальными тенденциями, представляются малозначимыми в свете случившегося позднее трагического события в жизни человека.

Тем ценнее представляются различного рода «человеческие документы» (письма, записки и проч.), написанные в досуицидальный период, когда мысли и намерения покончить жизнь самоубийством еще отсутствовали и появились только спустя некоторое время. Как подчеркивают многие исследователи, предсмертные записки оказываются относительно малоинформативными. Э. Шнейдман объясняет этот факт констрикцией сознания (его аффективным сужением) после формирования суицидального замысла, что препятствует адекватной оценке происходящего со стороны суицидента. Следовательно, практически исключается анализ динамики развития суицидальных тенденций человеком, собирающимся уйти из жизни. Казуистика в виде отдельных наблюдений, включающих описания собственных переживаний во время самоубийства, в абсолютном большинстве случаев относится непосредственно к периоду суицида. Гораздо реже те или иные письма и записки самоубийц затрагивают в первую очередь вопросы «логического обоснования» самоубийства и практически не касаются динамики эмоциональных переживаний.

Для иллюстрации развиваемых выше положений о характере ангедонии автор использует произведения искусства и письма, принадлежавшие людям, покончившим жизнь самоубийством. Те или иные продукты творчества человека в период времени, связанный с изменением состояния и, прежде всего, непосредственно предшествующий самоубийству,

могут в определенной мере отражать особенности его психических переживаний и служить своеобразным «клиническим материалом».

Весьма наглядно обнаруживает себя влияние состояния человека на продукты его творчества в живописи. В качестве иллюстрации можно привести два автопортрета (один из которых имеет подзаголовок «Меланхолия») одного из основоположников немецкого экспрессионизма Э. Л. Кирхнера, покончившего жизнь самоубийством в 1938 г. Эти автопортреты, написанные в разные годы (1929 и 1932), разительно отличаются друг от друга (по характеру рисунка, колориту и другим составляющим картины). Если не обращать внимание на подзаголовок одного из портретов и игнорировать особенности состояния художника во время написания каждой картины, то создается впечатление, что они написаны разными людьми.

Однако любого рода клинический анализ произведения искусства — это весьма специфический подход, имеющий ограниченное узкопрофессиональное значение. Естественно, что клинико-психологический подход — очень ограниченный аспект изучения и анализа произведения искусства как явления культуры. Для автора, как и для его возможных читателей, любого рода литературные произведения, картины и другие продукты творчества остаются в первую очередь произведениями искусства. И только как произведения искусства, созданные талантливыми мастерами, они и могут становиться «человеческими документами», отражающими духовную жизнь человека.

Очень важно, что литературное произведение, даже написанное непосредственно перед самоубийством, остается явлением искусства, а не превращается в простую предсмертную записку. Литературное произведение пишется в период времени, когда окончательное решение о самоубийстве еще не принято, но человек уже вплотную подошел к роковому шагу.

Автор рассматривает в контексте своеобразного суицидологического анализа опубликованное посмертно последнее литературное произведение одного из выдающихся писателей XX в. Акутагавы Рюноске. Эссе «Жизнь идиота» написано в июне 1927 г., а на рассвете 4 июля того же года автор покончил с собой в возрасте 36 лет, приняв смертельную дозу веронала. Перед самоубийством Акутагава оставил это произведение своему другу со следующим письмом:

Хогу поругить тебе публикацию этой рукописи, если, разумеется, ты со-гтешъ это целесообразным, и полностью полагаюсь на тебя в выборе времени и места публикации.

Ты знаешь большинство лиц, фигурирующих на этих страницах. Но хотя я готов к опубликованию этой вещи, я не хогу, гтобы к ней был приложен указатель.

Я сейгас живу в сгастливом несгастье. Но, как ни странно, не раскаиваюсь. Я только глубоко жалею тех, для кого я был плохим мужем, плохим сыном, плохим отцом. Итак, прощай. В этой рукописи я не хотел, по крайней мере сознательно, заниматься самооправданием.

И последнее. Я поругаю эту рукопись именно тебе, потому гто ты, видимо, знаешь меня лугше всех. (Содрав с меня кожу цивилизованного геловека, посмейся над степенью моего идиотизма в этой рукописи.)

«Жизнь идиота» — это весьма своеобразное произведение, которое включает 51 фрагмент реминисценций из жизни писателя объемом от двух строк до трети страницы. Эти своеобразные воспоминания внешне не связаны между собой и касаются самых различных сторон жизни и творчества автора, пишущего о себе в третьем лице. Временные или логические переходы отсутствуют, внешне создается впечатление, что у автора «распалась связь времен». Фрагмент, названный «Форма», включает две строки: «Это был железный кувшинчик. Этот кувшинчик с мелкой насечкой открыл ему красоту формы». Подобного рода краткие и эмоционально нейтральные реминисценции могут сменяться эпизодами воспоминаний о взаимоотношениях с женщиной, названной автором «дочерью сумасшедшего», и множеством других, логику появления которых и их взаимосвязь понять весьма сложно. В воспоминаниях о своей жизни у автора нет системы: ни в бытийной стороне прожитой жизни, ни в динамике психических переживаний или творчества писателя.

Однако есть нечто объединяющее эти внешне бессвязные фрагменты-реминисценции. И это нечто создается общим эмоциональным фоном, характерным для абсолютного большинства фрагментов произведения. Прежде чем перейти к непосредственному изложению отмеченного выше «объединяющего нечто», автор хотел бы сделать следующую оговорку. Как врач-психиатр (в контексте настоящей работы как суицидолог) автор, не имея специального филологического образования, ни в коей мере не считает себя вправе судить о поэтике этого произведения и его месте в творчестве Акутагавы Рюноске.

Кроме того, своеобразный суицидологический анализ «Жизни идиота» в значительной степени определяется развиваемыми автором представлениями о значении ангедонии в формировании суицидаль-

ных тенденций. Поэтому клинико-суицидологический подход к анализируемому произведению имеет сугубо индивидуальный характер. Принимать или не принимать читателю настоящей монографии концепцию автора и его анализ одного из произведений выдающегося мастера художественной литературы зависит от него самого.

Приведенные ниже цитаты из отдельных фрагментов «Жизни идиота» достаточно наглядно, по нашему мнению, передают общий фон настроения, на котором формируются психические переживания, связанные с воспоминаниями из прошлой жизни. Этот фон выявляется начиная с самых первых реминисценций, характеризующих мать (заболевшую психически, когда Акутагаве было 9 месяцев), семью, в которой он рос и воспитывался, город, в котором он жил.

«Сумасшедшие были одеты в одинаковые халаты мышиного цвета. Большая комната из-за этого казалась еще мрачнее. Одна сумасшедшая усердно играла на фисгармонии гимны. Другая посередине комнаты танцевала или, скорее, прыгала. Он стоял рядом с румяным врачом и смотрел на эту картину. Его мать десять лет назад ничуть не отличалась от них. Ничуть... В самом деле, их запах напомнил ему запах матери...

Врач повел его по коридору в одну из комнат. Там в углу стояли большие стеклянные банки с заспиртованным мозгом. На одном из них он заметил легкий белесый налет. Как будто разбрызгали яичный белок. Разговаривая с врачом, он еще раз вспомнил свою мать...»

«Он жил за городом в доме с мезонином. Из-за рыхлого грунта мезонин как-то странно покосился. В этом доме его тетка часто ссорилась с ним. Случалось, что мирить их приходилось его приемным родителям...

Много раз в мезонине за городом он размышлял о том, всегда ли те, кто любит друг друга, друг друга мучают. И все время у него было неприятное чувство, будто покосился мезонин».

«Над рекой Сумидагава навис угрюмый туман. Из окна бегущего пароходика он смотрел на вишни острова Мукодзима.

Вишни в полном цвету казались ему мрачными, как развешанные на веревке лохмотья. Но в этих вишнях... он некогда открыл самого себя».

Последний фрагмент весьма показателен. Он написан японцем, живущим в стране, где цветение вишни — почти национальный праздник.

Однако и приведенные с незначительными сокращениями два других фрагмента реминисценций, связанных с детством и ранним разви-

тием человека, достаточно наглядно демонстрируют характер эмоций, окрашивающих воспоминания. Само содержание появляющихся в сознании реминисценций прошлого весьма показательно с точки зрения характера психической жизни во время написания этого эссе. Как говорил у Достоевского Порфирий Петрович Раскольникову, «да зачем же, батюшка, в болезни-то да в бреду все такие именно грезы мерещутся, а не прочие? Могли ведь быть и прочие-с?».

Однако в «Жизни идиота» фрагменты с «прочими» мыслями и эмоционально нейтральными реминисценциями единичны (выше приводился один из них — «Форма»). Абсолютное большинство появляющихся в сознании воспоминаний свидетельствует только об отрицательных эмоциях, окрашивающих прошлую и настоящую жизнь человека.

«На другой день после свадьбы он выговаривал жене: «Не следовало делать бесполезных расходов!» Но выговор исходил не столько от него, сколько от тетки, которая велела: «Скажи ей». Жена извинилась не только перед ним — это само собой, но и перед теткой. Возле купленного для него вазона с бледно-желтыми нарциссами...»

«Стоя у фусума, он смотрел, как акушерка в белом халате моет новорожденного. Каждый раз, когда мыло попадало в глаза, младенец жалобно морщил лицо и громко кричал. Чувствуя запах младенца, похожий на мышиный, он не мог удержаться от горькой мысли: «Зачем он родился? На этот свет, полный житейских страданий? Зачем судьба дала ему в отцы такого человека, как я?»

А это был первый мальчик, которого родила его жена».

«На лестнице отеля он случайно встретился с ней. Даже тогда, днем, ее лицо казалось освещенным луной. Провожая ее взглядом (они ни разу раньше не встречались), он почувствовал незнакомую ему доселе тоску...»

«Он стоял перед витриной одного книжного магазина и, рассматривая собрание картин Ван Гога, внезапно понял, что такое живопись... Однажды в дождливые осенние сумерки он шел за городом под железнодорожным виадуком. У насыпи за виадуком остановилась ломовая телега... Он, двадцатитрехлетний, внутренним взором видел, что этот мрачный пейзаж окинул пронизывающим взором голландец с обрезанным ухом, с длинной трубкой в зубах...»

Оценка писателем своего творчества тоже приобретает соответствующую окраску, однозначно определяющуюся господствующим настро-

ением, каждый раз находящим все новые и новые объекты и формы для выражения отрицательных эмоций.

«...Стал читать «Исповедь глупца». Но не прочел и двух страниц, как на губах его появилась горькая улыбка. И Стриндберг... писал ложь, мало чем отличающуюся от его собственной лжи».

По мнению автора настоящей работы, в «Жизни идиота» Акутага-ва Рюноске мастерски представил в образах динамику психической жизни самоубийцы, начиная с переживаний досуицидального периода и кончая «игрой со смертью» — пробного покушения на самоубийство. Развернутая картина пути человека к самоубийству отражает такие нюансы динамики переживаний, которые, как уже отмечалось выше, не могут быть представлены в рамках ретроспективного анализа после совершенного суицида. В этом «клинико-суицидологическая» ценность художественного произведения, написанного талантливым мастером в до- и пресуицидальном периодах (непосредственно перед самоубийством).

Фрагменты эссе не просто показывают ангедонию, отсутствие положительных эмоций, приводящее к весьма специфическому отбору и окраске реминисценций из прошлой жизни, но и демонстрируют начавшийся духовный кризис личности. С большой вероятностью можно предполагать, что этот кризис, по-видимому, скорее связан с явлениями клинического характера, а не экзистенциального. Однако в контексте суицидологического анализа генез этого кризиса имеет меньшую значимость, нежели четко представленный писателем путь человека к самоубийству со множеством нюансов психических переживаний, показывающий динамику психической жизни непосредственно перед возникновением суицидальных тенденций.

«Он шел с одним студентом по полю, поросшему мискантом.

— У вас у всех, вероятно, еще сильна жажда жизни, а?

— У меня ее нет! У меня есть только жажда творчества, но...

Он искренне чувствовал так. Он действительно как-то незаметно потерял интерес к жизни...»

Путь к самоубийству у писателя сопровождается не просто потерей интереса к жизни, начавшимся резким преобладанием отрицательных эмоций (определяемых понятием «ангедония»), но и появлением различного рода образов смерти, вначале в виде сновидений, затем воспоминаний соответствующего содержания. Появление последних происходит по принципу «наихудшего отбора» (Клерамбо) — вспомина-

ются именно те переживания и эпизоды прошлой жизни, которые в обычных условиях, как правило, находятся на «закадровом» уровне и не пускаются в сознание. И хотя в данном случае это реальные события жизни, а не психопатологические феномены, для которых знаменитый французский психиатр Клерамбо сформулировал отмеченный выше принцип отбора, не вызывает сомнений, что представленные ниже фрагменты и эпизоды включают переживания, присутствия которых в сознании человек заведомо хотел бы избежать.

«Самоубийство мужа его сестры нанесло ему внезапный удар. Теперь ему предстояло заботиться о семье сестры. Его будущее, по крайней мере для него самого, было сумрачно как вечер. Чувствуя что-то близкое к холодной усмешке над своим духовным банкротством (его пороки и слабости были ясны ему все без остатка), он по-прежнему читал разные книги. Но даже «Исповедь» Руссо была переполнена героической ложью...Один только Франсуа Вийон проник ему в душу... Образ Вийона, ждущего виселицы, стал появляться в его снах. Сколько раз он, подобно Вийону, хотел опуститься на самое дно!..»

«У трупов на большом пальце болталась на проволоке бирка. На бирке значились имя и возраст. Его приятель, нагнувшись, ловко орудовал скальпелем, вскрывая кожу на лице одного из трупов. Под кожей лежал красивый желтый жир.

Он смотрел на этот труп. Это ему нужно было для новеллы — той новеллы, где действие развертывалось на фоне древних времен. Трупное зловоние, похожее на запах гнилого абрикоса, было неприятно...»

«Чем-то это напоминало запах перезрелого абрикоса. Проходя по пожарищу, он ощущал этот слабый запах и думал, что запах трупов, разложившихся на жаре, не так уж плох. Но когда он остановился перед прудом, заваленным грудой тел, то понял, что слово «ужас» в эмоциональном смысле отнюдь не преувеличение. Что особенно потрясло его — это трупы двенадцати-тринадцатилетних детей. Он смотрел на эти трупы и чувствовал нечто похожее на зависть. Он вспомнил слова: «Те, кого любят боги, рано умирают». У его старшей сестры и у сводного брата — у обоих сгорели дома. Но мужу его старшей сестры отсрочили исполнение приговора по обвинению в лжесвидетельстве.

Стоя на пожарище, он не мог удержаться от этой горькой мысли».

Сопоставление дат написания «Жизни идиота» и эпизодов с трупами, происходивших за несколько лет до написания эссе, показывает

далеко не случайное появление в сознании весьма специфических образов. Здесь уже не просто отрицательные эмоции, окрашивающие воспоминания, но именно образы смерти, пока еще не связанной непосредственно с личностью будущего самоубийцы. Однако эти образы смерти и «безличностные» трупы уже сопровождает «нечто похожее на зависть». Не вызывает сомнений, что в написанном перед самоубийством эссе воспоминания о трупах появляются в ином контексте и вызывают иное эмоциональное отношение, нежели это было во время реального знакомства с ними. Но уже сам факт появления этих реминисценций говорит о многом.

Невиданное по силе землетрясение, которое в Японии называют «великим», случилось 1 сентября 1923 г. Наполовину были разрушены Токио, Иокогама и лежащие между ними города. Вспыхнувший пожар превратил район землетрясения в море огня. Погибло более 150 тыс. человек. Безусловно, у писателя, пережившего весь этот ужас, след из ряда вон выходящего трагического события должен был остаться на всю жизнь. Однако «нечто похожее на зависть» при виде трупов детей («те, кого любят боги, рано умирают») в «Жизни идиота» говорит о том, что существенно изменился контекст воспоминаний о случившемся и эмоциональное отношение к этой трагедии. Запах трупов уже «не так плох», а его родственнику «отсрочили исполнение приговора по обвинению в лжесвидетельстве». Хотя хорошо известно, каков был эмоциональный отклик писателя на произошедшее (включая и общественно-политические события, последовавшие за этим) в его «Заметках о великом землетрясении» и других публикациях сразу после катастрофы: «Это огромное стихийное бедствие — великое землетрясение — повергло в уныние наши сердца, сердца писателей. Мы испытали невиданную любовь, ненависть, боль. Изображая психическое состояние людей, мы обычно старались делать это с предельной деликатностью. Возможно, теперь мы будем рисовать его более широкими мазками...»

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: